Оказывать
гостеприимство — первейший долг благородного господина. Особенного уважения
заслуживает тот, кто дает приют странникам, ученым и грамотеям.
(«Змея премудрой
почтительности, или Связные наставления для повседневного обхождения»)
Кончался месяц Гаядари. Каких-нибудь десять дней осталось до
Нового года — 587 от Объединения. Праздник обещает быть веселым, как никогда.
Светлый князь Джабирри ждет в гости соседа, князя Джакурру Кай-Камбуррана с
сестрою! Власти обо всем пока молчат, однако кумушки на посаде давно решили:
недолго, дескать, князю Дже ходить холостым, недолго княжеству томиться без
наследника.
К приезду гостей из города вычистили все зло: воров,
разбойников, оборотней. Сам благородный Фарамед Кай-Тирри, последний рыцарь
Объединения, постарался в Умбине этой зимой, дабы ничто не омрачало торжества.
За тринадцать дней до праздника отбыл и сам рыцарь.
А на следующий день меня вызвали в кремль, к секретарю
Нангли.
Круглое лицо господина секретаря светилось, как новенькая
ланга. Фарамед уехал! Видно, и впрямь никакого зла в городе не осталось. Для
такого случая Нангли даже вышел княжьему летописцу навстречу и приветствовал,
заключив обе мои руки в две своих ладони. И неправду скажут вам, будто господин
Нангли протягивает к посетителям свои мягонькие ручки только для того, чтобы
надеть колодки.
Нангли усадил меня в кресло. Себе придвинул табуреточку.
— Итак, Каби. Благородный Кай-Тирри, как Вы слышали, покинул
нас. Однако спутница его, уважаемая госпожа Такулга Кандикараи, временно
остается в Ви-Умбине. Она ищет пристанища. Выбор пал на дом Каби.
Я сказала:
почту за честь.
Нангли пояснил: речь не идет о постоянном представителе
боярина Тирри в городе. Такулга, оруженосец и писарь Фарамеда, просто не может
никуда ехать. Пока. Несколько дней назад — я надеюсь Каби, Вы понимаете, что
сведения эти не для распространения? — так вот, на Фарамеда было совершено
покушение. Злоумышленница передала рыцарю сверток, не то с подарком, не то с
очередной связкой доносов. Все, что передают рыцарю из толпы, принимает,
разумеется, оруженосец. А в свертке оказалась чара-хлопушка большой силы. Был
взрыв. Хорошо, хоть не огненный шар! И все равно девочке досталось: ожог, да
вдобавок падение с коня. Жрецы оказали ей помощь и до последнего часа она все
надеялась, что сможет уехать вместе со своим господином. Но вот накануне
вечером ей стало хуже и Фарамед настоял: пусть останется.
—Такулга не чужда ученых изысканий. С ее слов Вы, Каби,
могли бы записать для летописи подвиги нашего великого соотечественника.
Я повторила: почту за честь. Шутка ли — подвиги благородного
Фарамеда?
— Вот и ладно. Я думаю, Ваше общество будет для маленькой
Таку наилучшим. В тишине, да на покое, Вы могли бы…
И тут я сказала: кхи.
— Да? — поднял бровь господин Нангли.
Кхи, повторила
я. Ничего.
Как знаете, отмахнулся секретарь.
— А кто она, эта уважаемая госпожа?
Ей двадцать четыре года. Совсем маленькой она застала
разгром острова Тирри пиратами, гибель боярыни Кай-Тирри и всех фарамедовых
наследников. Сам Фарамед узнал обо всем слишком поздно, ибо был на материке:
сражался в Гевуре в войске князя Вонгобула. Скорбя о супруге и детях, пылая
гневом, но не будучи в силах найти обидчиков, Фарамед принес обеты: искоренять
разбойников и воров по всему Мэйану, не
разбирая своих врагов и чужих.
В бою с пиратами на Тирри в 566-м погиб отец Такулги.
Матушка ее, Эви Кандикараи — начальница охраны тиррийской крепости. Диковинное
прозвание «уважаемая госпожа» означает, что жалованной земли у семьи Кандикараи
нет, хотя службу они несут — подстать благородным.
С шестнадцати лет Такулга ездит вместе с Фарамедом.
Одинаково хорошо управляется с секирой, мечом и писчим тростником. Похоже,
девочка до сих пор по самые уши влюблена в своего господина, сказал Нангли. А у
Фарамеда Кай-Тирри, как известно, обет целомудренного вдовства. Не говоря уже о
прочих странностях.
Так же кратко и ясно была, должно быть, описана госпоже Такулге
ее гостеприимица. Каэру Каби, двадцати восьми лет, родом из равнинного
Камбуррана. Камбурранское поместье Каби отнюдь не следует путать с Каби
Умбинским, о котором Фарамеду не раз докладывали как о приюте беспошлинных
торговцев (доносы те, разумеется, заведомо ложны). С тринадцати лет Каэру ушла
из дому путешествовать. Была писаршей при кадьярском ученом Равере, летописце
короля Тарры. Сама, разумеется, тоже стала королевской лазутчицей. Приняла
умбинское подданство в 578 году, заключив с умбинским помещиком Каррой Каби
(нашим Каби) побратимский союз. Живет в городском доме Каби, что на
Неисповедимой улице, угол Крепостного спуска. С 580 года исполняет службу
казенного переписчика летописей при светлом князе Джабирри. В 583-585 годах
входила в окружение бывшего княжича Даррибула Да-Умбина, знаменитого поэта,
покинувшего нас, как известно, осенью 585 года. Считается, что Каби была
даррибуловой любовницей, но детей княжичу, к счастью, не родила. А то не
хватало Нангли еще беззаконных Да-Умбинов!
Обращаться к Каби следует «высокоученая». В крайнем случае
«благородная», но никак не «госпожа». Земли в Умбине у нее нет, в Камбурране
тоже, а служба ее — из таких, где особого благородства не требуется.
Кудесничеством Каби не занимается, в воинских искусствах не сильна. Переводит с
кадьярского. В вероотступничестве не замечена. Посещает храм Семи богов, а у
нее бывает тамошний пестрый жрец Байджи. Тоже давний друг мастера Равере. О
Байджи госпоже Таку, должно быть, рассказывал фарамедов спутник Гамурра-Маоли.
Такулгу перевезли в дом Каби. Королевская лазутчица Каби
наблюдала ее приезд сквозь щель между ставнями.
Закрытые желто-лиловые носилки опустились у крыльца. Один из
носильщиков сунулся помочь госпоже, но не успел: Таку уже отдернула занавеску,
выбралась. Выпрямилась, встряхнулась. Закинула на плечо мешок с вещами,
поднялась в дом.
Высокая, крепко сложенная: мужик, да и только. В штанах и
сапогах, в короткой куртке вместо кафтана, с мечом у пояса.
Госпоже Такулге отвели гостевую комнату на первом этаже. На мои
приветствия она отвечала коротко. Господин Нангли лично явился убедиться, что
уважаемая госпожа Кандикараи устроена, как должно, а с ним зашел и досточтимый
Габай, жрец Безвидного из храма на Поле Чести.
Я поднялась наверх, к бумагам. Не люблю, когда в чужом доме
вокруг меня хлопочут хозяева: оттого и сама погожу хлопотать. В комнате у
госпожи Таку вроде бы припасено все необходимое. А если что, для подмоги есть
старый Давуру, кабейский сторож.
Через час после ухода секретаря и жреца я услышала шаги на
лестнице.
— Высокоученая Каби!
Кожаные тапки вместо сапог. Красные шаровары. Широкий пояс,
белая рубаха без пуговиц, на плечах внакидку все та же курточка. Вингарский
наемник на отдыхе: не хватает только веера, заткнутого за пояс. Обветренное
лицо, яркий, неровный румянец на щеках. Холодные карие глаза. Волосы были
темно-русые. Сейчас они где выбриты, где коротко острижены, на голове поверх
лекарских повязок — красный платок. Правая рука перевязана: кисть и вверх от
запястья до локтя.
Господину не послужишь теперь ни оруженосцем, ни писарем.
Господин уехал, оставил ее лечиться в
этом избалованном городе. Да вдобавок еще в одном доме с ученой дамой, которая
сроду ни меча, ни узды в руках не держала, и вообще лазутчица — королевская,
если не чья похуже.
— Я хочу объясниться, высокоученая. Похоже, мое присутствие
здесь Вам не очень-то кстати. Мне тоже. Однако Вам навязали меня, мне — Вас.
Обе мы вовремя не сумели отказаться. Мне деваться некуда, Вам, насколько я
понимаю, тоже. Что будем делать?
Стоило ли откладывать? С хорошим человеком и поругаться не
стыдно, как сказал бы мастер Равере.
— Видите ли, госпожа Таку. Я тут — не совсем гостеприимица.
Навязали Вас не мне, а благородному Карре Каби, моему побратиму. Правда, Карра
о том еще не знает, ибо прибудет в город не раньше праздников. Так что —
милости прошу. Что касается неумения вовремя сказать «нет», так то мэйанская
общенародная черта. Что делать будем, спрашиваете? Для начала попробуем
встретить приезд господина Каби миром и согласием.
Таку поворачивается к двери. В бою этакий полуоборот не
обещал бы противнику Такулги ничего хорошего.
— Попробуем. Постараюсь не нарушать Ваш покой, высокоученая.
— Да уж. Тутошний покой нарушить — дело нелегкое.
Нечто вроде любопытства пробегает в темных глазах. Защищать
одиноких грамотеев? Это мы умеем, только прикажите.
То есть — когда-то умели… Когда голова цела была и был
Фарамед, кто приказывал…
— А что за беспокойства?
— Вы бы, госпожа, присели. А я расскажу. Только вот за чаем
спущусь.
Ибо сказано: лучший способ укрепить грамотейское спокойствие
и сосредоточенность духа — пить чай и делать перерывы в работе.
Я спущусь и поднимусь с чайником и парой чашек. Мой воин —
моя госпожа — возьмет чашку в две ладони, как на привале. Чтоб тепло не
пропадало. А я буду рассказывать.
Двухэтажный каменный домик на углу Неисповедимой улицы и
Крепостного спуска выстроил дед нынешнего Каби. При князе Вонго дом стоял
пустой. Потом тут была школа мастера Равере. Позже дом Каби избрал местом для
укромных занятий благородный Буриджи Амби-мей, княжий второй секретарь. Кстати,
большой друг первого секретаря Нангли, кто бы что ни говорил о соперничестве
двух секретариатов. Постоянно тут живем мы вдвоем: я и Джани Найан, ученик
Амби-мея. Вы его еще увидите. За хозяйством, печью и прилежащей улицей смотрит
старый вояка Давуру, вполне спокойный, трезвый дядька.
Но вот соседи, госпожа…
— А что соседи?
За одним чайником такого не объяснишь.
Утро следующего дня. Такулга поднимается ко мне. Усаживается
за стол. Раскладывает вощанки.
Итак, начнем. 586 год Объединения, как его прожил
благородный Фарамед.
По ту сторону Неисповедимой улицы что-то громыхает. Раз и
другой. Таку вздрагивает и тут же искоса оглядывается на меня: заметила,
лазутчица? Постыдное малодушие. Грамотею и воину не пристало вскидываться на
каждый грохот.
Что тут постыдного, если каких-то шесть дней назад у Таку в
руках грохнула чародейская хлопушка? Одна из самых подлых чар, и так легко
крепится к предметам. Если бы я еще что-то смыслила в чарах, старая грамотейша…
— Давайте начнем, — просит Такулга.
Мы начинаем.
Благородный
Фарамед, встретив 586 год Объединения в своем замке на острове Тирри, взошел на
корабль и с попутным ветром на четвертый день достиг джегурского берега.
Высадился в Ларбаре в первый день месяца Безвидного. Истреблять
зло не стал, ибо в месяц Байаме отнимать жизнь у живого запрещается. Этот месяц
благородный Фарамед потратил на восстановление Равновесия в городе Ларбаре. То
бишь на изучение местных жалоб. Совместно с городским судьей Фарамед осудил
нескольких пиратов, находившихся на берегу.
Пробыл в городе до самого новомесячья Исполинов, а затем двинулся вдоль берега
Юина. Длинный перечень деревень, посещенных Фарамедом. Имена оборотней,
воров и убийц. Джа Рябой, разбойник —
оказал сопротивление, призван Владыкой Гибели. Минга, разбойник — схвачен,
призван Владыкой при попытке побега. Джа Бурреру, кабатчик, осужден за сбыт
краденного, казнен. Танга Бурреру, кабатчикова дочь — призвана Владыкой...
Рыбаки деревни Даррини — трое призваны, четверо осуждены на каторгу, один
оправдан за слабоумием. Следующая деревня. Призваны, осуждены, оказали
сопротивление, ранены, казнены…
За два часа такого чтения мы отъехали от Ларбара едва ли на
полдня пути.
Таку старается не подать виду, что ей тяжело. Взялась читать
— и читает вслух, ровным голосом. Голова болит, буквы плывут перед глазами? Так
ученая Каби тут не при чем. А каждый раз, как в записи встречается «благородный Кай-Тирри»…
Нет, ученая Каби здесь не затем, чтобы слушать слёзы чужого
летописца. И не услышит.
Я спускаюсь на кухню. Завариваю чай, собираю грамотейский
поздний завтрак. Мы завтракаем: молча и быстро. Потом снова читаем. На дворе
тепло, совсем весна, дверь на балкон открыта. Со стороны улицы Неисповедимой
ветер несет разноцветные пузыри.
— Не обращайте внимания, госпожа. Наваждение, знаете ли.
Мы читаем. С улицы слышится звериный рёв и конское ржание.
— Помогите! — вопит отчаянный женский голос.
Такулга ищет на поясе рукоять кинжала. Ее оружие сейчас
внизу, в гостевой комнате, в величайшем порядке (лазутчица не преминула
заглянуть в комнату, благо дверь не заперта).
Привычка воина — слыша крик о помощи, вскакивать и бежать. А
голова от каждого резкого движения кружится немилосердно.
— Полноте, госпожа. Не обращайте внимания. Соседи…
Держите!
Спасите! — орут на улице.
— Я, с Вашего
позволения, выйду. Взгляну, что там творится.
— Взглянуть
можно и отсюда.
Я киваю на дверь, что ведет на балкон. Мы выходим, смотрим.
Из ворот дома напротив опрометью вылетает мохноног, босиком и без шапки, в
белом передничке поверх зеленых штанов. В охапке мохноног держит большую
вингарскую шляпу донцем вниз, а бежит в сторону Крепостного спуска. Следом за
ним выкатывается небольшой бурый медвежонок в красном ошейнике с поводком. За
медвежонком бежит высокий парень в сапогах и узких штанах. Половина каждой
штанины у него красная, половина белая, пояс с серебряными накладками, а сверху
— ничего, кроме нижней рубахи без рукавов. Вслед за парнем выскакивает отличный
вороной конь под седлом. В седле встрепанная
барышня в меа-мейском наряде: сапоги, кожаные штаны, сборчатый длинный
кафтан зеленой шерсти. Помогите! —
это она кричит.
И наконец, пытаясь поймать поводья, на улицу выбегает
рыжеволосый молодой господин в плисовых шароварах, в белой рубахе с кружевами.
И при огромных ярко-рыжих усах.
— Вот это и есть наши соседи, госпожа. Рыжий господин —
благородный Эйджен Ревандра. Всадница — его нареченная невеста Тайрани,
урожденная Канараджи. Парня в красно-белых штанах зовут Джабарай, он ревандрин
сводный брат. Мохноножка — уважаемая Диннитин Барра, представитель дома
Джиллов, а медведь, как я полагаю, — высокоученая Пинги, мастерица наваждений.
— Госпожу обучают верховой езде? Отчего не на ристалище?
— Кто знает?
Мы возвращаемся в комнату. Теперь я принимаюсь читать вслух,
а Таку слушает. Летопись Умбина в той части, где говорится об острове Тирри,
требует множества поправок и дополнений.
Например. Общеизвестно, что благородный Фарамед показал себя
героем на гевурской войне. Как положено боярину, явился он туда с отрядом вооруженных
людей. И не простых гребцов, как было бы естественно предположить, а хорошо
обученных копейщиков. Это при том, что народа на острове Тирри раз в десять
меньше, чем в самом маленьком из боярских владений на материке — не считая,
конечно, малоземельных бояр мардийской области.
Чего стоил сбор отряда островитянам Тирри, не хочется и
спрашивать. Но вот что странно: узнав о разорении родного острова, Фарамед
отправляется на поиски обидчиков — один. Сказано, что людей на свой корабль он
спешно набирает в Ви-Умбине, не жалея, раздает все серебро, около тысячи ланг,
лишь бы поскорее выйти в море.
Спрашивается: откуда серебро и где отряд?
— В летописи не говорится, что сталось с копейщиками? —
хмурится Такулга.
И опять забывает, что велел досточтимый Габай: поменьше
резких движений.
Еще бы госпоже Такулге не сердиться. Одной строкой, одним
ловким умолчанием эта летопись сделала из героя Гевура — не хочется и думать,
кого. Из её, такулгиного героя!
Такулга может объяснить. Дело в том, что копейщиков принял к
себе на службу мардийский храм Владыки. Храм и денег выдал — ради свершения
праведной мести.
Многие из копейщиков живы до сих пор. На Тирри ни один не
вернулся.
— Что еще хотела бы знать высокоученая?
Мы обедаем. С Неисповедимой несет синеватым дымом. После
обеда Таку соглашается прилечь — тут же, у меня в комнате. Засыпает. Я не
люблю, когда на меня глазеют во сне, а потому устроюсь за столом спиной к
кровати и продолжу работать.
Такулга просыпается на закате. Выходит на балкон.
Призрачная желто-розовая тень в три человеческих роста,
колыхаясь, подымается над соседским забором. Машет ручищами, как бы приветствуя
кого-то.
Такулга встряхивает головой: пробует не поверить в
наваждение. Тень посылает ей изысканное кадьярское приветствие.
Зелье из запасов досточтимого Габая стоит на столе
нетронутое. Во имя Безвидного,
восстанавливает силы и снимает боль. Моей госпоже Такулге оно сейчас ох,
как не помешало бы. Но — нет. Зелья воину полагается беречь.
Таку возвращается в комнату. Садится.
— Слушайте, Каби: эти Ваши соседи
— они кто? Кудесники?
— В некотором роде. Ставят опыты,
готовятся к Новому году.
— Я слышала, для такого рода
опытов существуют Кадьярские сады.
— Верно. Но не для благородного
Эйджена.
— А ему закон не писан?
— Во всяком случае, не в
последние три месяца. Сегодня у них еще сравнительно тихо. Никто хотя бы не
кидается огненными шарами.
И все это говорится человеку,
недавно пострадавшему от чар. Мечом, топором, копьем Такулге доставалось не
раз, а вот волшебством — впервые…
— Вы с ними не пробовали
потолковать по-хорошему?
— Пробовала. Ревандра заверил,
что будет тих, как древесная соня.
— И?
— Все осталось, как было.
— Он сумасшедший?
Что я могу на это сказать? Он не
просто воин, а еще и поэт. А многие поэты, как известно, избранники Плясуньи
Небесной.
— Чем он вообще-то занимается?
— Трудно сказать. Не то чтобы он
учился, торговал или служил при дворе. Он, госпожа, ждет места в княжьем
войске. И, похоже, долго еще будет ждать. Живет тем, что родные пришлют из
поместья.
— А что думает начальство?
— Которое?
— Ну, например, секретарь Нангли?
— Он говорит: не мое ведомство.
Отсылает к Кайджи Канде, старшине крепостной стражи. Старшина руками разводит: сладить
с благородными господами нету никаких его сил. Что ни дом, то особая придурь!
Пока благородный Ревандра и его гости никакого закона не нарушили.
— Стало быть, управы на них нет?
Лазутчица Каби подымает глаза, точно пытаясь взглядом
нарисовать на потолке кружок с полпяди в поперечнике. Отчего же нет? Сведения о
подвигах благородного Ревандры тщательно собираются. Когда их наберется
достаточное количество — тут-то и придет черед господина Нангли, благородного
Бу-мея…
— Так что мы Вами,
госпожа, говорили насчет благородного Кай-Тирри?
— Расскажите мне еще Вашем соседе. Надо же мне хоть немного
вникнуть в обычаи столицы.
Доносительство на ближних — один из наиболее
распространенных ви-умбинских обычев. Или госпожа моя Такулга просто
оттягивает, как может, тот час, когда придется вернуться к записям о Фарамеде?
Слишком свежая рана. Не в обожженной руке дело, не в
расшибленной голове. Господин уехал без своего летописца! Что сама бы я
сказала, если бы меня вот так бросил в чужом городе мой мастер Равере?
Я расскажу. Но не взыщите, госпожа, если это будет не
летопись, а посадская повесть.
— Кстати: слышала я об этих повестях, а не читала ни разу.
Что они собой представляют?
— Их и не читают, госпожа. Их слушают по кабакам и
общественным читальням.
— Они о чем?
— Содержание бывает разнообразное.
— Вот и расскажите.
Начать придется издалека. С событий трехмесячной давности.
Тогда еще у благородного Ревандры не было невесты, да и брат его Джабарай еще
не прибыл с севера. Но приключения уже начались.
См. далее «Повесть о кольцах» («Умельцы
и любители»)