Как и другие люди и представители иных племен, мэйанцы отнюдь не пренебрегают сквернословием. Искусный ругатель, способный «крыть по всем двенадцати стихиям», может даже удостоиться всеобщего уважения. Однако мэйанская брань имеет некоторые особенности, которые стоит учитывать…

Ее можно разбить на несколько разновидностей. Самые крупные из них можно условно обозначить как уподобления, обвинения, проклятия (богохульство) и указания на связи.

1. Уподобления, как и у многих других народов — один из самых распространенных видов сквернословия. Уподобления могут использоваться в полной форме (например, «Ты прожорлив, как свинья!»), так и в краткой («Свинья ты прожорливая!» или просто «Свинья!»), причем последнее встречается чаще.

Ругаемый может быть уподоблен животному («пес», «соня», «дрофа», «перщик»), чудовищу («умблоо», «выверень», «личинец»), нелюди или чужеземцу (обычно с определением: «древлень ушастый», «змиец», «лешак нечесаный»), неживому предмету. («болван», «дубина», «тыква», «бунарка»). Большинство этих уподоблений указывает на какие-либо отрицательные свойства ругаемого (одно или несколько), причем такое указание не всегда очевидно для иноземного свидетеля. Не-мэйанец легко догадается, что порок, приписываемый мыши-соне — леность, а «личинцу» — приспособленчество и лицемерие; но не всякий сразу сообразит, что «соня» может значить и «полуночник», «сноброд», «дрофа» — «непрошенный помощник» (по легенде, посвященной этой птице, сподвижнице древних Исполинов), «ушастый древлень» намекает не на внешний образ, а на крайне неторопливый образ мыслей или действий («как будто древленский век жить собирается» — а древлени живут в среднем впятеро дольше людей), «рыба-перщик» знаменита не столько вороватостью, но и похотливостью и трусостью, «бунарка» намекает на горечь чая, приготовляемого из этого растения, и на его легкое возбуждающе-одурманивающее действие, «тыква» может указывать на неповоротливость, нерасторопность, а «умблоо» — почти на что угодно, от безобразия до громогласия, от соглядатайства (ибо баснословное чудище это обладает множеством глаз) до отсутствия красноречия (ибо оно якобы неспособно издавать иных звуков, кроме собственного имени)…

Как и во многих других случаях, для понимания бранных выражений зачастую следует помнить систему так называемого «Устроения Стихий» — распространенного богословского учения, определяющего связи между всеми предметами и явлениями в мире, — и учитывать, что, например, такое вполне уважаемое и достаточно послушное животное, как лошадь, соотносится по этой системе с Воителем Пламенным и, соответственно, с таким пороком, как вздорность и вспыльчивость, а рыба-перщик посвящена Буйному Вайамбе и связана со стихией Страсти. С другой стороны, рассчитывать на жесткую последовательность соотношения животных и чудовищ с пороками и недостатками тоже не приходится: «Корягин», чудовищный спрут, не связан ни с худосочием, ни с неряшливостью, а скорее указывает на «загребущие руки» бранимого.

2. Обвинения в тех или иных недостатках ничуть не менее распространены: мэйанец не задумываясь назовет своего супротивника не только «дураком», «страмцом» или «обжорой» (это он как раз предпочтет выразить через уподобление — см. выше), но и «еретиком», «арандийским соглядатаем», «заговорщиком», «смешенцем» и даже «оборотнем» независимо от наличия каких-либо доказательств тому… Последние обвинения воспринимаются как более оскорбительные — прежде всего потому, что приравниваются к устному доносу мирским или храмовым властям (вездесущим и недреманным), а донос — явление в Объединении распространенное и чреватое множеством неприятностей.

Важно отметить, что человек, который в применении к себе определение «обормот» примет скорее как лестное, а на «еретика» ответит «соглядатаем царским», может полезть с кулаками за «золотушного урода». Это объясняется тем, что недуги и телесные недостатки, особенно врожденные — вообще крайне болезненная тема для мэйанца. Во-первых, многие из них, по убеждению жителей Объединения, коренятся в чародействе (если, скажем, мать и отец сошлись, когда один из них или оба находились под действием приворота, велика вероятность рождения от этого союза больного, уродливого или нежизнеспособного ребенка), а чародейство, при всей распространенности его, внушает мэйанцу страх и неприязнь. Во-вторых, Великая Чума 5 в. Об., унесшая почти треть населения Объединения, стала главным ужасом для любого мэйанца, и необоснованное упоминание любого недуга воспринимается как накликание такового. То есть в этом случае обвинения переходят в

3. Проклятия и богохульство. Проклятия, касающиеся болезней (в том числе и в сокращенном виде — вроде простого «Холера!» или «Беломордый!», указывающего на «вингарский недуг» — проказу), считаются самыми опасными; даже отъявленные сквернословы стараются воздерживаться от подобных выражений и от пожеланий «Чтоб ты ослеп!» или «Чтоб ты распух!» Следует учитывать, что если случится так, что подобное пожелание было услышано свидетелями, а ругаемый после этого действительно занемог, ругателю обеспечено самое пристальное и не всегда приятное внимание храмов Подателя Жизни, Целительницы и Владыки Гибели — иногда до конца его жизни. Так же и обвинение человека в оборотничестве может восприниматься как пожелание ему этого несчастья в будущем, наведение оборотничьей порчи. Пожелания бытовых неприятностей («чтоб тебе по миру пойти!» или «чтоб твой дом сгорел!») воспринимаются как сильные оскорбления, но все же меньшие, чем в случае пожелания болезней (возможно, причина здесь в том, что простой мэйанин почти любую болезнь воспринимает как заразную и, следовательно, опасную всей общине, а не только проклинаемому).

Другой разновидностью проклятия является призывание на голову супротивника гнева богов («Да сожжет тебя Пламенный!» или «Да обратится еда твоя в камень!», т.е. «да поразит тебя гнев Кормильца Куриджила»). Такая брань достаточно распространена, и именно на ней основано, прямо или косвенно, умение «крыть по всем двенадцати стихиям» ‑ т.е. призвать на голову собеседника гнев всех богов, змиев с исполинами, пожелать ему расстройства стихий и оборотничества. Впрочем, существует и «брань по стихиям», основанная на обвинениях либо уподоблениях…

Широко распространенным, хотя и осуждаемым всеми храмами, является проклятие именем иномирных демонов. В отличие от проклятий именами богов, оно обычно выступает в сокращенном виде и сводится к поминанию собственно имени или признака демона («Хекк!» «Тварин с Грендаллем!» «Ох, волосатые штаны!» и т.п.). Воспринимается оно двояко. С одной стороны, демоны заведомо вредоносны, и это усиливает проклятие. С другой стороны, все семь храмов настойчиво повторяют своей пастве, что иных миров не существует, а если они и есть, то тамошние демоны в мире Семерых невластны, так что призывание гнева огненного духа Тхарка Тварина вроде бы и безопаснее, нежели призвание гнева Пламенного Муллиана, существование и постоянная близость которого несомненна.

Заметим, что призывание богов в свидетели своего оскорбления, то есть клятвенная божба, в Мэйане почти не встречается.

4. Указания на связи, как правило, касаются не вины или порока самого ругаемого, но недостатков его близких, бросающих несомненную тень и на него самого. Так, ругательство «смешенец» может выступать как обвинение («ты вступаешь в половую связь с представителями иных племен или с животными, что богопротивно»), но может обозначать и «полукровка» (дитя, родившееся от союза с иноплеменником, хотя само в том и не виноватое). «Ублюдок», «сукин сын», «порождение дерьмоеда» (брань гиджиригарского происхождения, где все оскорбления, связанные с пищей, считаются сугубыми), «змиев выкормыш», «умблов кум» и т.п. — все это можно отнести к указаниям на связи. Причем зачастую остается загадочным, каковы непосредственные признаки «умблова кума» или каково именно происхождение «полукровки» — скажем, подозревается один из его родителей в принадлежности к оркам или к древленям… «Змиев выкормыш», впрочем, может выступать и как обвинение в политической неблагонадежности и быть равнозначным «арандийскому соглядатаю», или, точнее, «царскому соглядатаю» (ибо Великий Царь Аранды почитается в облике Змия).

 

В заключение стоит упомянуть о ряде распространенных ругательств немэйанского происхождения. Большинство из них используется в переводе: так, разнообразная брань, связанная с пищей и пищеварением, восходит к карлам Гиджиригара (и, соответственно, распространена в основном в северных областях Объединения), а «смрадный спрут» имеет несомненно арандийское происхождение (заметим, что арандийцы используют подобные выражения значительно чаще для самоуничижения, нежели для брани, ругая же других, предпочитают указания на связи наподобие «жабий сын»).

Но некоторые широко известные выражения употребляются без перевода, особенно на побережье Торгового моря, и буквальный смысл их, как правило, неизвестен ни ругателю, ни ругаемому. Таковы искаженные обрывки кадьярских и древневингарских заклинаний-проклятий, из которых до портовых кабаков Ларбара или Миджира дошли уже только отдельные слова, как правило, указывающие на непосредственную цель порчи — ту или иную часть тела («В спину!» «Рука!» или «Печень!»). Тем не менее эта «вингарская брань» также дает возможность (особенно морякам) проявить определенное мастерство именно за счет своей краткости и грозной непонятности.