У нас в Динбери никогда не было чародеев.

Дело не в том, что мы – какое-то захолустье. Замок господина Харранды, конечно, деревянный, но достаточно просторный, чтобы весь посад мог там укрыться от нападения разбойников, а больше на нас уже с самой чумы никто, слава богам, не нападал. Да и разбойники, какие есть, посадских не трогали, они больше по части проезжих, кто побогаче. И башня в замке из обожженного кирпича. И храмы у нас есть, целых два – Кормильца и Творца, со жрецами, и кузницы господская и посадская, и рынок, пусть небольшой. Если бы не чума, может, мы бы даже городом уже стали настоящим. Ну, и если бы господин Харранда больше дома жил, а не в столице, и к нему бы всякие господа ездили. Ну, мне-то, как управляющему, может, и кстати, что он в столице живет – деньги и припасы ему посылаем, а сам он ни во что не вмешивается, а со старой госпожою договориться всегда можно, она дама понимающая. Бролго наша старуха, может, ведьмой и слывет, но все, кто посмышленей, видят: в травах она разбирается, а чтоб чудеса творить – так это ни-ни. И прекрасно обходились без чародеев. Они в больших городах, может, и нужны, а нам без надобности.

А этот взял и приехал. Утром я вернулся с поля, а мне и говорят: «Уважаемый Дойтри, тут какой-то южанин к госпоже хочет, час назад прибыл, говорит, что кудесник». Я отвечаю: «Ну, сам понимаешь, госпожу тревожить из-за неизвестно пока чего незачем, она дама немолодая, пришли-ка его через полчасика ко мне». Переоделся, принял вид грозный – мало ли какой шарлатан желает втереться к госпоже… Но принял для начала со всем уважением: «Приветствую, говорю, я Дойтри Динбериджи, управляющий благородного Харранды господина Динбери. Извольте изложить мне, по какому вы делу к госпоже Таналли?»

А сам смотрю на этого приезжего: точно, южанин, и в моих годах где-то, на пятом десятке. На чародея не слишком похож – ни лилового балахона, ни ученой сони за пазухой вроде не шевелится, ни седой бороды до пояса, ни посоха резного, ни побрякушек из змеиного рога. Тощий, в кафтане хорошем, этаком рыжеватом, в теплой шапке барашковой (среди лета-то!), бородка узкая, темная, на поясе сума, и он в ней роется. «Вы, говорю, заговоренных оберегов нам не предлагайте – не надобно», а он улыбается, достает бумагу и мне под нос: «Я – мастер Лиррагго из Ви-Умбина, обучен в Училище Премудрой, вот свидетельство мое». Ну, я глянул – печать большая, лиловая, и бумага вроде как впрямь от храма Премудрой Ткачихи. «Ну и что с того?» - спрашиваю, а он опять в суме роется: «А вот, мол, письмо он благородного Харранды Динбери к матушке его. Дело в том, уважаемый, что благородный Харранда пригласил меня у него до поры пожить и передает мне какой-то дом на вашем посаде». Я спрашиваю: «И до какой поры?» - а сам в письмо смотрю: печать и впрямь барина, и вроде как написано то самое, о чем этот Лиррагго говорит, но читаю я непроворно. А он только плечами дернул: «Ну, это уж как сложится, но до приезда господина Динбери уж точно. Он, похоже, будущей весной собирается навестить родной замок».

Ну, что ж, думаю, почему бы и нет, у нас тут все в порядке, приедет благородный господин – рады будем. А этот-то ему зачем? Но сам тем временем бумагу смотрю и вижу: благородный Харранда этому кудеснику дает на вселение дом Микарры. И очень мало, скажу я вам, меня это порадовало.

Микарра-то, само собой, возражать бы не стал, даже если б и захотел. Жил он у нас на посаде тридцать лет тихим бобылем, поле, огород, плотничал маленько, а три года назад пришла на него беда – загрыз свою же корову и ушел в Синий лес. Ну, бывает – покусал его кто, видать. Госпожа тогда переполошилась, благородному Харранде послала весточку, жрецов на ноги подняла. Господин приехал, устроили было облаву, но Микарра не попался. Джа-охотник вроде как его потом видел: чистый, говорит, волк получился из Карры, я б его и не признал, кабы он при мне не перекинулся. Стоит голый весь, заросший, и говорит: «Ты, кум, не тревожься, раз уж такая беда со мной стряслась, и на посад да на хутора не сунусь, успокой там кто есть, мне дичины и в лесу хватит. Налле скажи, что так вышло, ничего я не мог поделать. А барин пусть меня не ловит, потому как все равно ваши стрелы да рогатины меня теперь не возьмут – вот хоть ножом полосни!» Джа, понятно, ножом кума не полоснул, потолковал и вернулся к себе на хутор в мокрых портках, а потом все досточтимому Кормильцеву рассказал, а жрец уж барыне сказал: раз, мол, оборотень у нас разумный и смиренный, так лучше его не злить, пока сам не злобствует. Ну, облав больше и не было, а поле Микаррино, конечно, господин другим мужичкам сдал, потому как платить за землю Карра теперь ну никак не мог. Ну, барин уехал в столицу службу свою нести да по тамошним дамам невесту себе присматривать, а в дом Каррин я сам уж Талле подселил, младшего брата зятя моего – он тоже по плотницкому делу, а от кары весь снаряд остался. А теперь, значит, этого Лиррагго барин решил там поселить – господину-то Харранде и невдомек, что Тале за это время женился и дите у него. Ну, думаю, посмотрим.

«Что ж, - говорю, - мастер, с бумагами у вас вроде все честь по чести, барской воле мы не препятствуем. С госпожою вы попозже повидаетесь, она у нас после дневной еды почивать изволит, а пока давайте мы с вами потолкуем. Вы, коли не секрет, в наших землях чем промышлять собираетесь? В смысле о том, чтоб вас с барского подворья снабжать, тут не написано, а если ремеслом своим кормиться желаете, то должен сказать, что у нас в Динбери чародеев никогда не было, и едва ли большой спрос будет». Он опять улыбается и говорит: «Я не то чтобы без средств на здешние хлеба прибыл, уважаемый, еду и что мне нужно будет прикуплю на вашем посаде или в замке за серебро». – Это, отвечаю, дело доброе». – «Что же до замыслов моих, - продолжает он и все с ухмылочкой, - то любопытствую я по поводу кое-каких трав, в здешних краях произрастающих, а также желаю в тишине и покое заняться научными изысканиями во славу Премудрой, не отвлекаясь на городскую суету». – «Что ж, - говорю, - Премудрой Ткачихе угодить – дело любезное, только вот на посаде у нас, где дом-то вам посуленный стоит, шумновато бывает, и кузница через двор оттуда грохочет. Опять же не хотелось бы пожара, ежели вы огненные снаряды метать станете. Так может, лучше с госпожою-то сразу потолковать о хуторе Ладжи? Место тихое, уединенное, постройки в хорошем состоянии, а что не по нраву придется, так там вы чудесами волшебными подлатаете либо переделаете…»

Но Лиррагго только головою мотает: «Огненных снарядов, уважаемый, можете не опасаться – разве бы предоставил мне благородный Харранда дом на посаде, коли бы я боевым чародейством собирался заниматься?» Ну, думаю, плохо ты барина нашего знаешь – он бы и не задумался о том, что ты ему сулишь, а что впрямь делать станешь. «Что же до хутора, - продолжает кудесник, - то это для меня, боюсь, окажется чрезмерно резкою переменой после столицы; к тому же к кузнецы вашему, очень кстати, у меня могут найтись кое-какие заказы». – «Что ж, - отвечаю, - пусть так, ежели госпожа Таналли скажет, придется вас на посад селить». – «В дом некоего Микарры», - въедливо так уточняет чародей и на письмо кивает. Ну, думаю, Талле, не повезло тебе…

Так все и вышло. Госпожа Лирраггу выслушала, письмо прочла и велела послить его, где сынок распорядился. А поскольку, по чести сказать, Талле за двор Микаррин господину ничего не платил, то взывать к барыниной милости, чтоб дите пожалела, я не счел уместным, и пришлось Талле к брату (и к дочке моей) перебираться – хоть и нельзя сказать, чтоб там шибко просторно было. Но эта беда еще только началом была…

 

Лиррагго с собою три здоровых сундука привез со всяким добром, а больше ничего. Ну и в доме, понятно, одни лавки, к стене прибитые, нашел да ту рухлядь, что Талле и с собою брать не стал, потому как у дочки моей и без того тесно. Так что пришлось чародею утварь новую заводить – кое-что у Талле же и заказал, и это, по-моему, справедливо. Но больше всего он заказывал у кузнеца и у гончара – банки глиняные, бутыли, жаровню, прутья какие-то железные. Платил и впрямь серебром, только кузнец мне вот что сказал: «Не по душе мне все это, уважаемый Дойтри. Платит он честно, спору нет, но такого я еще ни для кого за двадцать лет не ковал, и ума не приложу, на кой такие штуки понадобиться могут. А еще он у меня цепь заказал – точно как старый барин, и это мне тоже не по душе». Мне, понятное дело, это тоже не понравилось, хоть я-то, конечно, у старого господина Динбери на той цепи не сидел, не раб все-таки и не преступник какой.

Понятно, с хозяйством Лиррагго совсем один не управился бы, хотя и хозяйством это назвать нельзя – и коровы-то не завел. Хотел он нанять кого на посаде или на хуторах, да никто к нему не шел, так что нанялась в конце концов только Налле. Она вообще-то баба неплохая, и собой видная, но с тех пор, как Микарра, ее бывший вроде как жених, в Синий лес ушел, маленько умом повредилась. Но никому вреда не причиняла, спокойная, только растяпа. Ну, и страшновато с нею иногда бывает, как она сквозь тебя смотрит, так что к ней никто и не вязался. Думается мне, она и нанялась-то не к чародею в прислуги, а к Каре в дом.
Лиррагго и впрямь ходил на луг да на опушку, травки какие-то и корешки собирал и варил – воняло бы из дома здорово, если бы чад из кузницы не перебивал. Но вел себя любезно, даже приветливо. Кое-кто из баб к нему погадать ходил – он сперва отказывал, потом цену заламывал несусветную, но после, похоже, кое-кому что-то да напророчил, и вроде как иногда сбывалось.

 

И вот на исходе лета вызывает меня госпожа Таналли, а у нее сидит чародей. «Здравствуй, Дойтри, - госпожа говорит, - и как у нас с урожаем?» Я отвечаю, а сам думаю: с чего бы это госпоже меня по хозяйству расспрашивать, да еще при кудеснике? никогда она после смерти старого барина в это не входила, во всем мне доверяла. Или решила, что чародей этот в слове ложь распознавать умеет, как досточтимые жрецы Судии Праведного? Но такого я о чародеях никогда не слыхал. Однако отвечаю как при Судьином жреце, на всякий случай – мало ли что. А барыня вроде бы и слушает вполуха, и на Лиррагу не смотрит. Потом прервала меня ручкой махнувши и говорит: «Тут вот мастер Лиррагго кое-что спросить у тебя хотел». – «Ну, отвечаю, почему не спросить, хотя, думается мне, меня мастер и на посаде нашел бы, госпожа моя». Но госпожа только плечиками колыхнула (она у нас дама видная, так что выглядит это вроде как землетрясение), а чародей и спрашивает: «Скажите, Дойтри, а кто в моем доме прежде жил?»

Очень мне этот вопрос не понравился, зато стало понятно, почему он в замке об этом при благородной Таналли спрашивать решил. «Что ж, говорю, дом этот, который, правду сказать, не ваш, а барский, нанимал прежде много лет некий Микарра, плотничал. А после Микарры только временно там селились, вроде как в гостях, посадские да гости их, кому у родни ночевать тесно было». Сам же думаю: «Ну, и если ты, сукин сын, сейчас до госпожи насчет Талле доносить станешь, так увидишь, кого здесь больше ценят, южного Приблуду, пусть и с грамотами, или первую опору всего Динбери». Но Лиррагго тоже, видать, это смекнул, и о другом речь завел: «А верно ли, что этот Микарра сделался оборотнем?» Я киваю: тут уж скрывать нечего. «Но он, говорю, оборотень не вредный и урона имению не наносил». – «А не знаете ли вы, Дойтри, как это с ним приключилось? Прокляли, или зверь его цапнул, и еще что-то произошло? Здесь у меня любопытство исключительно научное». Ну, кому ж не любопытно про оборотней поговорить – да не с чужими. «Нет, мастер, - говорю, - не знаю. Я его и не видал потом». – «А не скажете ли вы, Дойтри, этот Микарра, как перекинулся, так сразу в лес ушел или еще на посаде сколько-то жил? Потому как ежели бы второе, то должен был бы в доме хоть клочок шерсти, хоть пара волосков остаться». Это он, значит, к тому, что Таллина жена неряха и в доме не убирала. «Не ведаю, - говорю, - но думается мне, что уж если бы он на посаде перекидывался, я об этом не знать никак бы не мог».

Ну, он еще поспрашивал про Кару и успокоился. И госпожа тоже про Талле молчок. Но я этот разговор запомнил. Как-то, неделю спустя, спрашиваю у барыни: «Я, мол, понимаю, что дело то не мое, но не писал ли благородный Харранда, а для чего он чародея-то позвал?» Госпожа же загадочную мину состроила, как всегда, когда сама не знает, и отвечает: «Ну, Дойтри, здесь у него соображения ученые, нам не понять. Но сдается мне, что Харри нуждается в покровительстве храма Премудрой по службе своей, а никакой храм даром не покровительствует. Дал, видать, обет кудесника обиходить, ибо кудесники премудрой угодны». – «Может, - говорю, - и так оно, благородная госпожа, только вот не соображу я: зачем княжьему дружиннику, да еще не в Ви-Умбине, где Предстоятель Премудрого храма сидит, а у нас, такое покровительство?»
Тут госпожа сморщилась и захихикала лукаво: «Знаю я, Дойтри, что ты человек верный и болтать не станешь. Думается мне, что будет у нас скоро кроме меня еще и молоденькая барынька из ученых». – «Ну, нам-то, госпожа, - отвечаю, - и с вами лучше некуда, однако кони благородный Харранда жениться собрался, так оно и нельзя сказать, чтобы рано. Только вот говорят люди, что женитьба по привороту – дело не самое ладное». – «Глуп ты, Дойтри, хоть и верен, - говорит госпожа, а сама даже разрумянилась, - тут приворот, если хочешь знать, и вовсе не при чем, ибо мастер Лиррагго этот по другой части кудесник – он одно в другое преобразовывает. Здесь не приворот важен, думается мне, а связи!» - и пальчик свой розовый значимо так в потолок уставила.

Ну, я смолчал, а сам соображаю: попался барин! Ежели убедил его чародей, что, мол, я могу глину в серебро преобразовывать, благородный Харранда этому не мог не поверить, потому как очень хочется: жизнь в столице дорогая, а имение невелико. Только вот не бывает такого, это мне наш досточтимый, который Творцу служит, давно уж разъяснил: шарлатанство это. Ну, не мне барина за легковерие корить, а все равно нехорошо получается. Особенно если тут не одно легковерие, но и колдовство.

 

Попробовал я как-то Налле об этом чародее побольше расспросить – она-то с ним больше всех видится. Но толку было немного: она, конечно, баба хорошая, но не то чтоб сильно умная. «Хозяин он, говорит, добрый, ласковый, все зелья варит, и участлив – в любой печали утешить может хорошим словом. Я с ним, так уж вышло, о Карре толковала, так он мне о превращениях много что поведал. Может, получается, Карра и не оборотень вовсе, а только заклятие на нем, и тогда это можно снять и он опять человеком будет. Как вы полагаете, уважаемый Дойтри, может, и впрямь так?» - «Ох, говорю, Налле, и какую же благодарность он с тебя за тот посул спросил?» Тут она вся покраснела, так что я сразу смекнул – какую, но говорит: «Да что вы, уважаемый Дойтри, мастер Лиррагго говорит – если он и расколдует Карру, то задаром, то бишь ради одной науки и Премудрой». – «Ладно, - говорю, - не мое это дело за подолом твоим следить, только и ты, Налле, запомни: даром скорее жрец что сделает, но уж никак не кудесник!» А сам думаю: ну так что ж, может, оно и не так скверно, что ж бабе одной пропадать. Лиррагго этот чародей богатый, по всему видно – на всем покупном живет, может, и отсыпет Налле сколько-то монеток, коли дите народится. А нет – так сама дура. Но жалко все же ее, потому как чужак, и дитяти, коли будет оно, это поминать станут.

 

А худшее через несколько дней вышло. Жена моя говорит мне: «Слушай, Дойтри, потолковал бы ты с малым – не по душе мне, что он к кудеснику повадился бегать». – Я так и сел: «Как – к кудеснику?» - «Да уж с месяц, - жена говорит, - кабы ты дома побольше бывал, сам бы заметил». – «Сколько мне дома бывать, когда картошку копают барскую, мне видней, - говорю, - а малого давай сюда!»
Ну, меньшой мой подходит – не трусит, я с ним всегда добр был. «Послушай, Тако, - спрашиваю, - мать говорит, ты теперь к чародею с Юга часто ходишь?» - Он кивает: «Да, мол, батюшка, у него любопытно». – «И что же, сынок, ты у него такого любопытного нашел?» Гляжу, Тако затараторил, а сам даже разрумянился: «А у мастера Лиррагго всякие снадобья есть, потому что он о травах все знает, и серебряные идольцы разных зверей, и книги здоровенные с черченными картинками, где люди в медведей и лошадей перекидываются, и сам он любезный такой и на вопросы отвечает всегда, если спросить!» Ну, думаю, эту повадку я знаю, если хочешь дитя привадить, говори с ним, как со взрослым и разумным, оно и не задумается, зачем приваживают. А насчет оборотней, так того я и ждал…

А Тако дальше такое выпалил, что я бы сел, кабы не сидел уже: «И еще мастер Лиррагго говорит, что я сам грамотный и к чародейству способный и можно устроить, чтобы я в город Ви-Умбин поехал на кудесника учиться, и ты не думай, даже без денег, он похлопочет, если надо!» Тут уж мне совсем скверно сделалось. Мы, конечно, вдали от больших столиц живем, но и тут известно, что значит, когда чародей, или правовед, или лекарь какой этакому славному парнишке говорит: «Буду тебя учить, денег не надо, а жить будешь у меня, и мы с тобой прекрасно поладим!» Известно-то известно, но, видно, Тако-то в свои двенадцать еще того не соображает. Так что ему я только сказал: «Ну, это еще обдумать надо, а ты пока к мастеру пореже ходи, потому как у матери для тебя работа есть, а что ты грамотный, так зимою мне твоя помощь в барской управе понадобится, потому что сам знаешь, старший твой братец малый дюжий, а с тростинкой писчей не слишком ладит». Ну что с парнишки взять, не объяснять же ему сразу, в чем дело?

На другой день направился я в Микаррин дом. Вижу, и впрямь там много что переменил чародей – сундуки, утварь новая, печка переложена, на ней медные горшки заковыристые стоят, на сундуках книги, не меньше пяти, под балкой травы сушатся пучками. Сам Лиррагго встречает меня без кафтана, в рубахе, как только большому боярину или, напротив, простому мужику пристойно гостя встречать, и говорит: «Здравствуйте, уважаемый Дойтри, очень удачно вы сейчас пожаловали. Налли за едою пошла, скоро будет, а я бы вас как раз без нее хотел спросить – о бывшем здешнем хозяине. Вот все здесь толкуют о нем, как об оборотне, и все ж никто не припомнит, чтоб его какой-либо зверь укусил, тем паче волк порвал, о том бы знали. И сдается мне, Дойтри, что и не оборотень он вовсе, а превращенец, то есть не по природе оборачивается, а по воле своей либо чужой. Неуправляемое чародейство, как это порой без должного обучения бывает. Вы не знаете, его, когда облаву господин Динбери устраивал, незаговоренное оружие брало?» Я смекаю, что он насчет обучения на Тако намекает, пугает вроде, но сдерживаюсь и учтиво так отвечаю: «Этого я, мастер, знать не знаю, потому как сам его не видел обернувшимся, о чем уже и толковал, а в облаву его охотники не нашли. Что же до обученных да необученных, вы мне голову не морочьте, а от парнишки моего отстаньте, Семерыми богами по-хорошему прошу!» Он даже вроде удивился: «Да разве ж я к вашему мальчику пристаю? Он сам ко мне приходит, - (ну конечно, так все страмцы говорят!) – и должен сказать вам, уважаемый Дойтри, что замечаю я в Тако недюжинные способности к науке, возможно, и к чародейству…»

Ну, думаю, тут ты меня не надуешь, не такие мы темные! «Так ведь слышал я, мастер, - отвечаю, - от досточтимого жреца, что во всех людей, да и в кое-какие иные племена, Премудрая Ткачиха в годы оны равный дар к чародейству вложила в милости своей – ну, кроме уж полных слабоумцев. Так что способности, они у всех есть, что у Тако, что у других ребят, что у нас с вами, и не повод это парню он дома отрываться. Он, конечно, смышленый, но смышленые и тут не лишни, может, он еще на мое место в управляющие выйдет безо всяких городских ученостей». – «Жрец, конечно, прав, - Лиррагго кивает, словно птица носом клюет, - но вот вы его, боюсь, недопоняли, уважаемый. Способности к обучению да и к чародейству, действительно, всем Премудрою розданы. Но не у всех равный дар к развитию оных способностей, равно как и к обузданию их – а чародейское обучение, Дойтри, это на треть, ежели не больше, наука самообуздания. И вот этот-то дар я в сыне вашем приметил. Конечно, то, что вы о службе его будущей в Динбери говорите, это понять можно, но уверяю вас, под достойным руководством Тако может достигнуть куда большего. Он мальчик, как мне представляется, не только одаренный, но и усердный, и после обучения и некоторого воспитания сможет в столице немалого успеха достичь на ученом поприще! Более того, способности его представляются мне столь примечательными, что вопрос оплаты обучения, каковой вас, похоже, беспокоит, может оказаться снят сам собою, поскольку я готов взять на себя ходатайство…»

Тут уж я не стерпел, взял его за грудки и говорю: «Слушайте, мастер, и запоминайте! Воспитать Тако уж как-нибудь мы с матерью и сами воспитаем, без вашего доброхотства, а в столицу он не поедет, тем паче с вами или к сотоварищам вашим. А ежели увижу я, что он еще к тебе бегает – его-то выпорю по недомыслию его, а тебя, страмца и приворотчика…» И тут чувствую я, что цепенею – не то что руки-ноги не движутся, а и язык как замерз, и даже глаза не ворочаются. Слышал я прежде, что колдуны такое могут, но говорили, что им для того нужно заклятие спеть, руками помахать – а тут я ничего такого не заметил и не расслышал, может, со зла. А Лиррагго, морщась, рубаху свою из моих пальцев застывших с трудом вытягивает и в сторонку отходит; помолчал, отворотясь, а потом и говорит: «Это вы, Дойтри, неправы трижды. Во-первых, потому, что приворотом я не занимаюсь, равно как и к страмству не склонен, и в том, родительскую вашу тревогу понимая, мог бы вам пред лицом Семерых поклясться. Во-вторых – потому что Тако вашему и впрямь очень и очень стоит учиться, и я бы даже сказал, что грешно перед Премудрой тому препятствовать. А в-третьих, Дойтри – потому что вы забываетесь и слишком уж чванитесь должностью своей при господине Динбери, а она от всего на свете оградить не может. Столкнись вы не со столь кротким преобразователем, как я, бегали бы уже в лесу вместе с этим, Микаррой, на четырех ногах…» И тут дверь отворяется и Налле входит – чуть корзину не уронила, увидевши меня в таком-то положении. Надо признать, чародей, как повернулся и увидал ее, рукой повел, и оцепенение с меня сошло, но по глазам Наллиным выкаченным ясно было, что она все видела. А Лиррагго продолжает: «Так что запомните это, Дойтри. Что же до сына вашего, то, повторяю, я его не привораживаю и не заманиваю – пусть сам решает». Я красный весь стою от позора и от ярости и чую: еще пару слов он скажет, и я почище Микарры ему в глотку вцеплюсь, а потом хоть и на всех четырех уйду… Но сдержался, развернулся, Налле отодвинул и вышел.

Домой не пошел, а отправился на опушку, чтоб пройти и успокоиться, ибо не подобает мужикам и посадским меня в таком виде встречать. До вечера побродил, и успокоился – я человек отходчивый, да и сообразил, как дальше быть. И направился опять же не сразу домой, а сперва к охотнику Дже, потолковал с ним насчет кума. Домой вернулся – Тако уж спал, жена спрашивает: «Что с тобою?» - видно, что-то таки заметно было, но по всему видно, что Налле пока по всему посаду новостей не разнесла. «Ничего, - говорю, - только думаю я, что Тако нам лучше к брату твоему отправить пока. И с картошкой пособит, и сам целее будет. Уж лучше месяц на хуторе ему пожить, чем если он потом на годы в город сбежит». – «Это верно», - она отвечает – жена у меня женщина умная, хоть и видно, что не хочется ей младшего-то отсылать…

На следующее утро поймал я на базаре Налли, потолковал с ней немного. Не грозил, упаси Семеро – ласково говорил. Она не прикидывалась, что не поняла, в чем вчера дело было – да я бы и не поверил, но, говорит, сама боится хозяина, хоть он вроде и не злой. «А только, мол, уважаемый Дойтри, вы ж сами знаете – эти южане не сейчас, так после к девушке все ж полезут, чтоб ни говорили. Я б и готова, коли он Карру выручит, да вот тетка Бролго говорит, что чародеи такие зелья пьют, что родиться может невесть что, хуже чем от самого горького пьяницы». – «Это верно, - отвечаю, - тут тебе лучше поосторожней быть. А что до Микарры да до зелий, то ты бы не особо на того Лирраггу полагалась – он уж чуть не три месяца тебе в уши дует, что поможет, а никто его в Синей балке не видал». – «Не видать-то не видали вроде как, уважаемый, - говорит Налле, глазами хлопая, - а зачем ему туда?» - «А затем, что даже я, уж на что мало в травах разбираюсь, а знаю, что в Синей балке только у нас волчерылка и растет. Может, конечно, по меркам столичным это все бредни, да только не слыхал я, чтобы тот, кто перекидываться в зверя начал, мог за собою следить и зверство в себе умалять, чтоб не перекинуться когда не надо, без волчерылки. Но эти ученые ви-умбинские, небось, иначе сдерживать приучены, так что ты ему лучше о том не говори. Он, небось, и слова-то такого не знает – волчерылка».

И ухожу. В тот же день барыня наша, госпожа Таналли, меня спрашивает: «Послушай, Дойтри, тут мастер Лиррагго со мною толковал… насчет парнишки твоего. Говорит, большие у него способности, и можно его в столичное училище пристроить. Я ему пока ничего не сказала, но думаю, что было бы то неплохо: уж лучше пусть у благородного Харранды, сына моего, свой кудесник будет, чем южан приваживать – нет у меня к ним большого доверия. К тому же Лиррагго этот толкует, что и серебра за это выкладывать не придется – разве что на дорогу, а в Ви-Умбине у него все наставники знакомые. Я пока ни да ни нет ему, родом не вышел, чтоб я ему сразу отвечала, да и без того, чтоб тебя известить, нечестно вышло бы, но ты подумай. Я так считаю, кстати это будет для Динбери». Ну, я что? Подумаю, говорю, госпожа, спасибо за милость . Поклонился, вышел – и ясно мне, что тянуть больше нельзя, потому как больно кудесник становится для барыни Таналли убедителен…

 

Пошел я в Синий лес, уже к вечеру, на место, что мне Джа назвал. Не то чтоб мне спокойно на сердце было, страшновато, врать не буду, да не так много у меня сыновей, и обиды прощать мне никак не пристало. Вышел, прислушался – вроде тихо все – и как гаркну трижды: «Мастер Микарра! А мастер Микарра!» (Карра, конечно, плотничал самоучкой, наш посадский плотник не порадовался бы, что я его мастером зову, да еще когда он на четырех ногах, однако же надо было уважение выказать). Никто мне не ответил, только птицы вспорхнули да в кустах что-то хрупнуло. Ну, думаю, назад идти поздно. «Недобрые, - говорю, - вести я принес, мастер Микарра. Слышал ты, небось, что поселился в твоем доме чародей с юга, все половицы обшарил – шерсть искал, Налле к себе в прислуги взял – сам понимаешь, Микарра, что это значит, она и боится его, а что сделает-то? И все выведывает, берет ли тебя заговоренное оружие – ну, мы, конечно, молчок, потому как соседи все же. А теперь, дошло до меня, надумал он в Синюю балку тут рядышком наведаться, за волчерылом-травою. Ты-то, небось, не хуже старой Бролго слыхал, кого ею травят, если настоять с заговором да мясо пропитать. Будь настороже, Карра, потому как я до сих пор тебя человеком числю Харрандиным и за тебя в ответе». Звери, они, говорят, ложь чуют – так ведь не врал я. Никакое чудище, слава семерым, мне не показалось, только слышу: вроде как заскулил кто за деревьями. Но я туда смотреть не стал от греха, поклонился, повернулся и ушел как по струне, спина вся мокрая… Темно уж было.

 

Так все и вышло, как задумал – бабы молчать не умеют, а любознательность Премудрой угодна, даже жрецы так говорят. Ушел на другое утро мастер Лиррагго за осенними травами да кореньями, пока снег не лег, и, видно, полюбопытствовал, что за травку у нас волчерылом зовут – а может, и случайно забрел в Синюю балку близ леса. Там их через день и нашли обоих. На Лирраггу смотреть, по чести сказать, никому не в радость было, госпожа наша Таналли едва чувств не лишилась, как полюбопытствовала – да я сам не видал никогда, чтобы какой зверь, пусть и волк, такое с человеком сотворил… но узнать можно было, не перепутаешь. И Микарра, бедняга, там же – в человечьем облике, весь в крови, но ран на нем не было, не поймешь, отчего и помер – может, сердце отказало. Ну, барыня, как пришла в себя, велела обоих похоронить, добро Лирраггино, по моему совету, все в столицу на Юг послала, с весточкой благородному Харранде о том, как все печально получилось – задрал зверь кудесника, да, похоже, зверь-то из бывших наших людей. О последнем, думается мне, благородный Харранда чародейскому начальству да храму Премудрой говорить не стал, он у нас барин не столь неразумный, что бы о нем ни говорили.
И никаких последствий для нас не было – видно, не до проклятий Лиррагге перед смертью было. А Налле даже напротив того – она, конечно, поубивалась, но и сама сообразила, что могло бы выйти, коли бы Карра с нею снова встретился да с собой не совладал. А потом замуж вышла, никто и не ждал, за вдового хуторянина одного – я уж потолковал с госпожою Таналли, она и приданого ей выделила, из сочувствия к горькой судьбе. Барыня, говорю, у нас добрая. Тако увидал, чем чародейство порою кончается, и поостыл к этому делу, так что и к дяде его отправлять не пришлось, не говоря уж о городе – без Лиррагги-то мне платить нечем в училище, это он знает, да и барыня серебро все ж не мерою житной меряет. Теперь мне помогает, по письменной части, потому как и читает и пишет проворней меня. Ежели Семеро не воспрепятствуют, будет после меня динберийским управляющим, помяните мое слово. Грамотный управляющий и толковый – это в имении нужней любого колдуна. Тем более что чародеев у нас в Динбери никогда не было.

 

И пока я жив – не будет.