|
ПОВЕСТЬ
О ЛАРБАРСКИХ ДОБРОХОТАХ |
|
Вместо
вступления |
Обращается к Вам Гамми, он же Гаммичи Нариканда, Ваш
больной. Помните: Марбунгу, осень 1116 года, отравление лекарственными
веществами в виде газа? Короче, курительным дурманом.
…
Вы лучший знаток своего дела, кого я знаю. И Вы самый
ответственный человек, с кем меня столкнула моя судьба. Кроме этого, Вы знаете
обстоятельства того дела двухгодовалой давности. Я хочу с Вами посоветоваться.
Кое-что рассказать и кое о чем спросить. Ибо в последние месяцы открылось
несколько новых подробностей. И, что странно, не там, на востоке Приозерья, а
тут, в приморском городе Ларбаре.
…
Сейчас я учусь в Ларбарском Университете на отделении
Права. По состоянию здоровья нахожусь на положении вольнослушателя. То есть
когда хочу, хожу на занятия, или не хожу, а на испытания являюсь со всеми
вместе. Думаю, может быть, через годика два перевестись на отделение
Словесности, если там меня возьмут с моею историей гражданского законодательства
в Объединении. Что-то не вижу я себя в судебной зале в роли коронного
стряпчего.
Перед этим почти год меня лечили. Возили в Столицу
обследоваться, устойчивой тяги к дурманным зельям не выявили. По части
умственного здоровья признали годным к учебе и к будущей присяге — за вычетом
войсковой, стражничьей и прочей строевой службы. Но тут не в безумии суть, а в
лёгочной слабости.
…
Ехать поступать
в Университет, не подготовившись, было бессмысленно. И на пару лет я завис в
Марбунгу, где по дядиным хлопотам меня пристроили в управление городского
жилищного хозяйства, рассыльным. Там я и служил в 1116 году…
И вот, однажды весной, как раз в пору очередного
обострения, я после пробежки по городу Марбунгу с бумагами стою возле памятника
Бражникам. Они же Герои. Пробую отдышаться. Подходит какой-то парень не намного
старше меня. «Удушье?» — спрашивает. На вид не лекарь, а скорее, заводчанин. И
при том никакой враждебности, хотя Вы же знаете, как в Марбунгу городские
рабочие ребята смотрят на служащих всех мастей и рангов. А этот глядит вроде бы
как даже участливо. Достает папироску, закуривает — и передает мне. «Затянись,
полегчает». Папироска действительно лечебная. Парень говорит, будто у него
кто-то из приятелей мается тем же, чем и я. Ткацкое производство, там никуда не
деться от пыли, а стало быть и от легочной хвори. Поэтому пачечка у него всегда
при себе, на непредвиденный случай.
Тогда я не разобрал, было ли там кроме лекарства
набито что-то еще. А парень задает мне вопрос: не родственник ли я сотника
Нариканды. Почему? Да потому что у меня на куртке бляха с моим прозванием. А он
будто бы наслышан о господине сотнике, опять-таки от кого-то из своих знакомых.
Я отвечаю честно: да, племянник. Он спрашивает, давно ли я в городе, да почему
меня не видно на сходках местной молодежи. И дальше — намекает на возможность
сделаться моим проводником в сей удивительный мир. Познакомить с девчонками и
всё такое. А про то, что длительное половое воздержание в юном возрасте причина
чахотки, каждый читал, и отказываться мне — вроде как признать себя одною ногой
в могиле и вообще показаться трусом.
А кроме того, речь зашла о писании мною стихов. Или
прозы, и вообще о моих творческих опытах. Парень говорит, что может свести меня
с самим Вайлирандой Гундингом. Это ж надо! Ярчайшее светило современной
марбунганской поэзии, каллиграфии, живописи… Большой боярин… Но при своей
древней крови этот Ранда отнюдь не спесив и не кичлив, а жизнь ведет для
боярина самую неприличную. То есть, иначе говоря, не гнушается ни бродяг, ни
уголовников, мастерскую держит в самом что ни на есть трущобном квартале. И
пробует сказать новое слово в искусстве.
…
Ранда, как и любой служитель искусства, то и дело
переживал состояния творческого спада. Чтобы взбудоражить себя, не пренебрегал
никакими средствами. Зашивался пилюлями, расшивался, зашивался опять, сходился
с женщинами, в том числе и с какими-то странными, расходился, курил, глотал и
нюхал всё, что только было доступно в городе Марбунгу. Кто-то, возможно,
скажет, будто его художественное новаторство — не более как дурманный бред.
Иначе решил некий ценитель из Аранды (увы, имени я не помню) Этот господин
явился к Ранде в мастерскую и спросил: а вон та картина, к примеру, сколько
стоит? Ранда, не долго думая, отвечал: десять тысяч ланг. Ценитель покивал и
удалился, а назавтра прислал своего уполномоченного с деньгами и договором.
Потом были проданы и другие рандины работы, хотя, конечно, малая доля: в
мастерской их стояло, по-моему, не меньше сотни.
…
Я изложу Вам, мастер Харрунга, то, что я знаю по делу
о дурманщиках 1116 года. И буду просить Ваших поправок и пояснений, потому что
мне, очевидно, доступны не все сведения даже из тех, что за рамками присяги.
Кое-что я знаю от дяди, что-то узнал еще по ходу следствия, до чего-то
доискался или додумался потом сам. Но картина происшедшего у меня по-прежнему
не складывается.
Стало быть, Охранному Отделению стало известно о
притоне, где употребляются запрещенные курения, опасные для здоровья населения…
Была устроена облава, в ходе которой задержали четырех человек. В том числе
Вашего покорного слугу…
…
По-моему, если считать, что имела место шайка, которая
пристращивала молодежь к дурманным курениям ради получения выгоды, то
довольствовалась она весьма небольшим доходом. Ценою за вход на одну сходку были
сто ланг, при том, что дурман горел на курильницах и доставалось каждому, как
говорится, сколько влезет.
…
Еще на сходке был, собственно, Вайлиранда Гундинг.
Смутно мне кажется, будто потом, часа через два после того, как зажгли
курильницы, я видел, как Ранда обнимался с какой-то женщиной. Но, скорее всего,
у меня эта картина путается с воспоминанием о каком-то другом вечере.
…
И наконец, Талле. Собственно, я про него уже упоминал:
тот самый парень рабочего обличия, который угостил меня тогда папироской на
площади Героев.
Вопрос: что я должен был делать? Бежать от человека,
который подкатился ко мне на улице? Очевидно, нет. Сходить с ним разок туда,
куда он приглашает, а после доложить дяде?
«Я был в гостях у Ранды Гундинга, дядюшка» — «Что ж.
Твои художественные вкусы порою неожиданны. Однако похвально с твоей стороны
начать вести в Марбунгу светскую жизнь» — «Там курения, выпивка, женщины,
непонятные речи…» — «Жизнь не состоит из одних только роз, Гамми» — «Но они
знают твое прозвание, дядюшка! И знают, что я твой племянник» — «Изволь видеть,
Гаммичи: моя нынешняя служба не является негласной. Сотник
Охранного Отделения — лицо общедоступное. Что тебя удивило?»
…
Может быть, дядя видел во мне что-то вроде своего
приемного сына. Что я точно знаю — он не хотел, чтобы я пошел по батюшкиным
стопам. Наверное, дядя Дангания стал бы готовить меня к коронной службе — если
бы только я не заболел. Славно было бы, конечно, если бы во мне одновременно с
недугом открылся боевитый дух. «Все парни без удушья пробегают версту за столько-то
минут, а ты, Гамми, с удушьем будешь пробегать быстрее их». Будь я такой, дядя
гордился бы мною и собой, за то, что правильно воспитал меня. Но я не умею
бороться. Во всяком случае, раньше не умел. Чем хуже я себя чувствовал телесно,
тем лучше, спокойнее мне было на душе. Увы.
Если сейчас я сделался немного не таким — пошел
учиться, например, — так то заслуга Ваша. Вы, мастер Харрунга, не просто не
дали мне умереть. Вы дали мне выбрать: умирать или не умирать. Вечная моя
благодарность дяде и судьбе за то, что со мною рядом тогда оказались Вы.
…
Были сходки, общим числом шесть. На шестую пришла
облава.
Не сомневаюсь, что именно Талле, а не кто-то другой,
заранее знал о предстоящем появлении стражи. И именно он решил, кого оставлять
на расправу, а кого уводить с собою. Думаю, что на помощь ему пришел кто-то
трезвый, потому что Ранду уже надобно было нести…
Талле на всех тех сходках, где я бывал, курил вместе с
другими. Не скажу, чтобы он вовсе был не подвержен действию дурмана. Правда, у
него дольше, чем у многих, длилась та предварительная часть опьянения, когда
тянет на разговоры.
…
Я не дурманщик, мастер мой Харрунга. Лично мне, сердцу
моему курения не нужны. Могла, конечно, сложиться телесная зависимость, но —
слава богам и спасибо Вам! — не успела. Есть причины мне хотеть выздороветь,
или хотя бы лучше приспособиться жить с тем здоровьем, какое я имею. Вы не
лёгочник, а лекарь по критическим состояниям, не Ваша забота меня лечить
сейчас. Я прошу Вашего совета, к кому мне обратиться. Может быть, не к
лёгочнику, а к психиатру, или к кому-то еще, кого Вы знаете. Я даже не про
имена определенных лекарей, а про общее направление поисков.
И другие вопросы, на которые я хочу найти ответ.
Вопрос первый:
что же все-таки было тогда в Марбунгу.
Шайка сбытчиков дурмана, вовлекавшая дурачков
обогащения ради? Или подстрекательство с целью выявить нестойкие умы среди
марбунганской молодежи? Или вправду новая община верующих? Или затея,
направленная именно против моего дяди и его ведомства?
Я не знаю, грубо говоря, на кого работал Талле и под
кого он копал. И вовсе не исключаю, что он вел двойную игру. Внешне в пользу
Короны и Безопасности, а на самом деле против них. Или лично против сотника
Нариканды. Или наоборот, внешне он был беззаконник, а внутри коронный сподвижник,
не довольный тем, как Короне служат те, кто делает это открыто и по присяге.
Или могут быть еще разные расклады.
Я могу вообразить, что Талле сам написал донос:
приходите, мол, господа хорошие, туда-то и туда-то, и накроете там притон
дурманщиков. Создал в подвале соответствующую обстановку, накачал до посинения
всех, кого считал стукачами… После чего Талле и его друзья скрылись, не
дожидаясь прихода стражи.
А могу вообразить и другое: Талле, Ранду и остальных
тоже поймали. Просто следствие над ними шло отдельно. Но почему? Слишком важные
особы? Или их ловили совсем не из-за дурмана, а по другим причинам?
Второй вопрос. Совсем недавно, в Ларбаре, я видел на
улице Талле.
Было это в праздник Преполовения Исполинов. Он шел по
улице Муллабу с несколькими еще людьми. Не спеша, увлеченно беседуя. Одет он
был как семибожный пестрый жрец или устроитель стихий, с шариком Безвидного на
груди. В Марбунгу у него была стрижка в кружок и усы, здесь он был бритый и с
бритой головой. Но я точно знаю, что это он. И знаю, что он меня тоже видел.
Встретился со мною глазами. Не подошел и не окликнул, но определенно узнал.
Я не знаю, что мне теперь делать. Подвести дядю я,
понятное дело, не хочу и боюсь. Я не уверен, будет ли хуже, если я сообщу ему,
или если промолчу. Могу ли я попробовать для начала что-то выяснить сам? Или —
как мне себя вести, если Талле сам выйдет на меня?
Тут еще вот какое соображение. Мне никак нельзя сейчас
оказаться под замком, где-то в больнице, или в Марди при родителях, или даже
просто дома под запретом отлучаться на улицу.
Я объясню, почему. Я не верующий, но под Новый год
меня занесло в семибожный храм. В тот, который на Чайной площади, славный
именем досточтимого Байканды. Я зашел внутрь, хотя и не умею молиться. И
встретил там одного человека.
Что скрывать: это девушка. Есть подозрение, что я ее
люблю.
Я знаю, что ей есть за кого молиться из усопших, самых
близких людей. Кажется, кроме матери у нее никого и нет. Отец и брат умерли от
хвори или погибли, точно я не знаю. Она видела, что я нездоров. Могла бы
прекратить общение, но не сделала этого.
Потому мне и важно знать, чем именно я отравился два
года назад. Имею ли я хотя бы чисто умозрительное право посвататься, жениться,
будь на то согласие моей любимой. И мне нужно знать правду об общем моем
состоянии.
Одно дело, если по независящим от меня причинам мне с
этим человеком предстоит разлучиться в ближайшие год или два. Если есть уже
признаки чахотки, то это так, и надо прекращать знакомство, пока не поздно. Или
у меня есть в запасе лет, скажем, десять? Или всё вообще еще обратимо? Тогда я
сватаюсь, как только подруга моя окончит школу. Или даже заранее.
Деньги у меня есть: не дядины, а мои. Если была бы
возможность обследоваться независимо, не при Университете, я бы смог заплатить.
Правда, я не знаю, сколько это стоит. Но зарабатывать у меня, кажется,
получается, и я попробовал бы добыть денег, сколько надо.
Источник заработка, конечно, смешной. Я, мастер,
перевожу романы. Где перевод, где правка, в общем выходит до двух тысяч ланг за
месяц.
Я не знаю, может ли быть такое, что дядя испытывает
меня. Нет, я не вообразил, будто вся марбунганская шайка созвана была с целью
моего воспитания, чтобы я наконец-то повзрослел. Но мне часто кажется, что не
служебные соображения двигают дядей, когда он отвечает или не отвечает на мои
вопросы. А желание, чтобы я решал сам. Я пытаюсь. Только не значит же это, что
мне ни с кем нельзя советоваться. Вот я и прошу Вашего совета.
В любом случае, благодарю, что Вы дочитали это
длиннющее послание.
Насчет ответа я зайду к Вам в лечебницу.
Лето
Обследование
школяра Нариканды доктор Харрунга провел. Чахотки не выявил. О чем и сообщил
недужному. В кабаке за кружкою пива. Думал, на этом знакомство и завершится. Не
тут-то было. Так и повадился с тех пор школяр Гаммичи в Первую Ларбарскую
лечебницу. Не только из-за мастера Харрунги. Оказалось, что будущая гаммина
теща работает там же.
Непонятно,
правда, с чего это мастеру Ваттаве тогда подумалось, что с Гаммичи он больше
видеться не будет. Будто не должен лекарь Харрунга семнадцатого числа каждого
месяца лично посещать господина сотника. Для отчета о делах в лечебнице, где
Тава Харрунга уже год исполняет роль негласного осведомителя Охранки.