«Сядь, Мирра, не суетись, не бегай с кастрюлями, не буду я есть. Совсем. Да не голоден я. Как? Ну, разве что в этом смысле. Сама сказала, вот и садись теперь.» А ведь верно сказала, кажется, затем и хожу. За тем самым. И нечего мне в таком разе вид делать, что все у нас с тобой серьезно. И ты не притворяйся тогда, что меня ждала. Именно меня. Картошечку жарила, плюшки пекла — для кого? Авось, забредет кто? Ну вот, забрел, а ты и рада…

 Зря ты, Харрунга, вредничаешь, дома-то тебя, поди, не так встречают. Хотя внешне все, вроде, так же. Только тарелка по столу звякает раздраженно, чай в стакане сердито плещется — недовольны, как и хозяйка. Все, допрыгался, мастер Тава, скоро с посудой, а не с женой говорить начнет.

Давай, Мирр, лучше с тобой поговорим. А все равно, про что. Ты когда дежуришь? Послезавтра, я знаю, заранее все высчитал, чтобы сегодня придти. Ну, на работе увидишь тогда, какое чудо у нас лежит. Девчонка одна, в канале топиться надумала, с моста сиганула, да городовой увидал. Отчего, спрашиваешь? Отчего же еще, как не от несчастной любви. Дурища молодая, нашла повод… Скажешь тоже! Глупости это все… Нет, я считаю, что и вовсе не надо. Топиться ей, понимаешь, не страшно, а уколов боится…

Когда-то, почти пятнадцать лет назад, когда мне было столько же, сколько ей сейчас, я вообще ничего не боялся: ни лекарей, ни Охранки, ни незнакомого большого города, в который приехал. Тогда была осень, казавшаяся мне краше любой весны, комната в общежитии с двумя соседями представлялась роскошнее богатого дворца, а всякая проходящая мимо девица мнилась если уж не королевной, то хотя бы княжной, но при этом — непременно моей.

Мы готовились к вступительным испытаниям, а по вечерам шли в «Баранки», где совсем не задорого можно было взять каши со шкварками, квашеной капусты и графин водки на троих. И Латти нас уверял, что он обязательно поступит, а лет через пятнадцать — вот увидите — его изберут в Исполины за заслуги перед отечественной кардиологией. Предлагал запомнить этот день и даже вытащил ножик, намереваясь запечатлеть дату на столешнице, но половой вовремя заметил. В общем, так и не вырезал. А вскоре и сам уехал назад домой, потому что провалил последнее испытание. И второй наш сосед — не помню, как его звали, — тоже уехал. А я вот остался.

И сегодня снова был в «Баранках» вместе с Талдином Курриби. Дурацкая вчерашняя история все никак не дает ему покоя. Муки совести пополам с похмельем — тяжкое наказание. «Да нет, о чем говорить-то, мастер,  всяко бывает… Конечно, во всем виноват пожар, Арнери бы просто так не отпросился… Пожарной дружине непременно требовался лично он, как домовладелец… Чтоб потом никто придраться не смог, если что пропадет или попрут…  Да и вы бы не выпили, кабы знали, что благородный Райачи не на месте… И все дела уже переделаны… Я тоже не ожидал, что больная закровит… По закону подлости, когда Арнери уже ушел, а вы уже… ну, короче, не могли… Сильно ли кровила? Да не то слово! На операции в желудке слепок был… Язва… Прошили… Я и помогал. А кому еще-то? Не в одиночку же Кайрану оперировать было… Да ничего особенного, мое-то дело нехитрое… Наркоз? А что — наркоз?..  Ну, я…  У меня сестра была опытная, мастерша Дакарри…  Я лишь руководил… Хм, дай-то Семеро, все обойдется! Вот только Кайран…»

По-хорошему, Кайрана можно понять. Любой взбеленится, когда выяснит, что у больной кровотечение, ждать до утра нельзя, а ты остался лишь с ОТБ-шником, потому что один ассистент отпросился, а другой — напился. Как он вопил! «Вы хоть понимаете, что этот негодяй, этот мерзавец подставил и меня, и вас! Я вынужден оперировать в одиночку. Не с хирургом, а с вами. А вы, вместо того, чтобы давать наркоз, помогаете мне! Бардак!» Разумеется, он был прав. И все же я терпеть не могу, когда так кричат. И к тому же обозлился: «В одиночку. Не с хирургом, а с вами…». «Дают девицы в веселом доме, а наркоз — проводят, мастер Кайран» — выдал я любимую фразу всех обиженных ОТБ-шников. Сестры зафыркали, но Кайран прекратил разоряться, хотя, кажется, и обиделся. Ну и пусть. Не люблю я его, истерик он.

Курриби к утру проспался, выполз из своей норы — где уж он там прятался? — и завалился в ОТБ. Как раз к тому часу, как больную туда из операционной перевели. «Не хватало тебе, Харрунга, чтобы они с Кайраном тут сцепились» — подумал я и знаками велел Талдину выметаться, пока Чаори спиной к нему стоял. Охота мне полупьяного человека и взбешенного орка разнимать.

Кайран, конечно, просто так не унялся, попытался поднять хай на утреннем сборе. Курриби и бровью не повел — мол, вызвали в Заразу, там задержался, о кровотечении и знать не знал. И ведь до чего складно врет — загляденье, да и только! Чтобы мне так уметь. Исполин чуть было слезу не пустил: «Подвиг наших коллег… Спасли тяжелейшую больную… Мастерша Дакарри вела наркоз, как тот юнга, ведший корабль по одним только устным указаниям раненного капитана… Каковы наши сестры!» Таморо, до этого дремавший, немедленно влез с вопросом: какой такой морской змей искусал мастера Харрунгу? — и покосился на Чангаданга. Не упускает народ возможности пнуть нашего больничного Змия. Чанчибар вполголоса объяснил, если кто не понял — искусали, мол, беднягу Талдина, и не морские змии, а белые перегонные. Причем до полного бесчувствия, а сам Харрунга, не оставляя обязанностей наркотизатора, встал к операционному столу.

Даже удивительно, до чего у нас все любят подобные действа. Проходил я остаток дня, как жених на свадьбе, под восторженными взглядами коллег. И выглядел, как и полагается жениху, потрепанным и рассеянным. Ничего удивительного: говорил, что после дежурства устал, чтобы с расспросами не лезли. Домой ушел пораньше, в пивную заходить не стал. Надо, наконец, ребенку полки для книг сделать.

А сегодня всем-то вдруг Харрунга понадобился. Для начала Мумлачи попросил выбрать время к нему зайти. И опять все о том же. Прежде всего о больной стал расспрашивать, будто сам же ее утром не смотрел. А потом — я и не заметил, как — уже про меня. Удобно ли здешнее жилье, да подходит ли сыну школа, да не нужно ли чего. Одним словом, проси чего хочешь, мастер Харрунга, — все тебе будет.

И зачем он насел со своим доброхотством? Что, думает, Охранка обо мне хуже позаботится? А может, хочет, чтобы я об этой истории не докладывал? Хороша Университетская клиника, если там доктора на дежурствах квасят! Пустой это труд. Ваттава Харрунга — коронный осведомитель. Если спросят — расскажет, будьте уверены. Но уж очень господин Мумлачи старается,  даже жалко его расстраивать. А и в самом деле — давайте хоть тогда мне дежурство поменяем. Скажем, с двадцать третьего на двадцать восьмое. И Вам приятно, и мне будет повод из дома лишний раз уйти.

Эх, напрасно я огород горожу, с предлогам разными ухищряюсь. Потому что если муж однажды не придет домой — Тамми ничего и не спросит. Интересно только: ей и вправду все равно или она лишь вид делает? И ведь любой другой на моем месте радовался бы — этакое сокровище! — да пользовался бы случаем. Пользоваться-то я, конечно, пользуюсь, а радости вот нет. Побеспокоилась бы обо мне немножко, спросила бы, где я шлялся, пусть бы даже накричала — все лучше знать, что дома я для чего-то нужен. А не только для того, чтобы дверь войлоком обить или полог повесить. И еще вопрос: утеплю я дверь, чтобы по полу не сквозило — не переселят ли меня на этот самый пол, на коврике ночевать?

Хорош из меня кавалер, ничего не скажешь. Мирра мне уже с полчаса что-то рассказывает, а я и не слушаю вовсе. Про какого-то старого козла-благодетеля, что ей в школярские годы и после помогал много. Большой, дескать, человек был в отечественном врачевании и в гильдии местной… Эге, уж не сам ли Нираирри?.. Комнату за ней дедовскую сохранил, на работу устроил… Только ему все казалось, что его, такого хорошего, не любят… В общем, надоели девке все эти свары — хуже некуда. Набрала седатиков, дура, да и наглоталась. Хорошо хоть на работе, в кладовке спряталась, нашли вовремя. Так он и после этого не угомонился. Ухажер хренов!..

«Какая же это любовь, Мирра, если он до такого человека способен довести?»… «Несчастная?»… Нет, не похоже, вроде на старого профессора… «Тоже, говоришь, здесь работал?»…  «Дык-ть, откуда же мне его помнить»… «Я? Во второй»… «Да, хирургия. Травма в основном»…

Это верно, на практике я сначала к хирургии был приписан. Во второй Ларбарской. Для ОТБ лекарей тогда в Ларбаре специально не готовили. Терапией критических состояний я уже на последнем году начал заниматься. Интересней показалось, чем сломанные кости ремонтировать или в животе всю жизнь ковыряться. Но кое-какие хирургические навыки все же сохранил. Достаточные для того, чтобы самому больного перевязать, а не бегать каждый раз за хирургом.

После вчерашнего мои коллеги, кажется, все же согласились это признать. А то поначалу высказывались. Тот же Кайран, в частности. Да и у Змея, надеюсь, отпала охота меня всякий раз экзаменовать. Кое-кто даже прошелся сегодня насчет того, что если я и дальше буду продолжать в том же духе, количество дежурных хирургов сократят до одного, а к операциям начнут привлекать ОТБ-шников, раз уж они такие прыткие. Исполин тоже намекнул, не хочу ли я хирургический разряд защитить. Надеюсь, я смог его убедить, что всем доволен. Тут мне даже врать не пришлось — все так и есть.

Хотя по части вранья я тоже не последний. Дома-то я что сказал? — Что дежурю вместо Тагуду, который, якобы, захворал; Тамми мне даже честно полкурицы с собою завернула. Кстати, Мирр, курицу будешь?.. А плюшки у тебя вкусные, давно таких не ел… Все, последнюю… Иди сюда, а?.. Ничего, потом доедим…

 

* * *

 

Жене я сообщил, что должен навестить коллегу по службе. Про себя еще подумал, что даже не солгал. Потом только сообразил, что знай Ратамми про Мирру, она не то совсем представила бы. А если бы вдруг проследила, то, пожалуй, даже и удивилась. Потому что направился этим вечером мастер Харрунга не в сторону Похвального переулка, а на север, к улице наместника Накору.

 Тамми кивнула, не отрываясь от своих подсолнухов. Жилище наше напоминает сейчас огород приозерного мохнонога — всюду эти подсолнухи. На столе, на стульях, на кровати. Важный заказ для Народного хора. И где они только такую ядовито-желтую ткань сыскали? А жена, похоже, гордится, что именно ей самое сложное в работе досталось — украшения на платья шить.

Родители в свое время не одобрили мой выбор. Когда осенью, вскоре после свадьбы, мы приезжали к ним знакомиться — так и сказали, что я мог кого получше себе найти. Спасибо хоть — мне сказали, а не ей. Не знали или не поняли, что Ратамми и была для меня лучшей. Худенькая девчонка-тихоня, последний класс рабочей школы. С  какой настороженной неприязнью она косилась на собственного папашу, к которому по-соседски однажды пригласили знакомого лекаря…

Женился я как-то случайно. Почудилось, что отвечаю за нее, и эта мысль показалась мне приятной. В ту пору мне вообще многое представлялось не таким уж и скверным. Мичир, конечно, не Ларбар, но тоже город не из самых маленьких, а если уж служить в Охранном, то лучше так: хоть и в особой лечебнице, но лекарем, не доносчиком. Может быть, на радостях, что все наладилось, я Тамми и увлекся. Захотелось, видите ли, кого-то оберегать. А еще нравилось, что кто-то на мастера Харрунгу большими-большими глазами смотрит.

Теперь на меня так только Ялли иногда поглядывает, но и то потому, что мал пока. Как он давеча, когда я полки сколачивал, все игры бросил — прибежал помогать. А жена таким образом смотреть и вовсе разучилась. Давным-давно, в том же Мичире.

Благодушной убежденности в том, что все хорошо, суждено было через пару лет сломаться. Вместе с ребрами, когда в Охранке мне совсем беззлобно и очень по-деловому объясняли, что я заблуждаюсь. И в том, что Харрунга сначала — доктор, а потом уж Коронной присяги человек, и в том, что он кого-то защитить может.

И когда я утром брел домой из Охранного, будто бы с дежурства, больше всего меня волновали две вещи: смог бы я на самом деле вытянуть того биаррийца или бы он все равно умер, и как быть с Тамми. На первый вопрос я до сих пор не знаю ответа. Да, сердечный удар, да, намеренно затянули с доставкой в клинику, а все же… Кто-то на улице шарахнулся от меня, как от пьяного. И зашел тогда Харрунга в первую же лавку, и взял стакан водки, чтоб уж и впрямь от него разило. И помнится, больнее всего было не от побоев, а от страха и унижения. Вот и сочинил я тогда ту выдумку. Сказал Ратамми, чтобы держалась от меня подальше, потому что я болезнь нехорошую подцепил. Думал, накричит, обругает, заплачет, может быть, даже уйдет или меня выставит. А она ничего не сказала, только постелила мне на диванчике в другом углу комнаты, отвернулась и села шить. Значит, поверила. Значит, ждала от меня какой подлости, вот и не удивилась. Так-то…

После мой начальник все уверял, что это — и против него, сотника Нариканды, личный выпад. Говорил, что никому подобного не спустит, а я ему не верил. И не исключено, что зря не верил-то. Может, парни, и правда, без его ведома поусердствовали. Кто их знает, как они там в Охранке меж собой ладят?

К чему я, собственно, это все? А к тому, что всякий раз, как нынче, отправляясь к господину Нариканде, я стараюсь вспомнить о нем какую-нибудь гадость. Так легче. И к нему притерпеться, и  с собою примириться, чего уж там…

«Добрый вечер, господин сотник»… «Нет, спасибо, не беспокойтесь»… «Ладно, хорошо. Тогда чаю»… «Почему никогда кофей? А не люблю»… «Сердце? Да, вроде, нет. Просто от него в сон тянет»… «У Вас? А-а-а»… Шутить изволит господин Нариканда, дескать он, сотник, выполняет указы лишь Короны и докторов. Ну-ну. — «А как прикажете. Хотите — запрещу?»…  «Все как всегда»… «Особенного?»… «Да нет, обычная работа»… «Ну, тут я, к сожалению, не больше прочих сообщить могу»…

«Сестра. Сказала, что не нашла»… «Почему, он потом объяснился. В Заразу его вызвали. На острый живот»… «Ну, а как проверить? Запись в тетради есть»… «Нет, у самого больного не расспрашивал»… «Ясно»… «Да, собственно, всё»… «Чаори Кайран»… «Да. Талдин Курриби»… «Скажем так: случается»… «Наверное, при желании можно»… «Господин Мумлачи? Нет, не стал»… «Покрывает?»… «Могу предполагать»… «Как лекарь — Курриби достаточно опытен»… «Немало»… «Еще — безотказен»… «Иногда это удобно»… «Если кто-то заболел. Или по другой причине не вышел».

«Да, спасибо. Угощаюсь»… «Нет, с чего ж мне стесняться?»… Кушайте-кушайте, мастер Харрунга. Вон, как мы вас любим и ценим. Плюшечками балуем, чаем… Плюшечками, значит?.. Где-то я их уже видел. И даже ел. И даже помню, где: у Мирры, накануне Преполовенья. Только они  тогда посвежее были… Так, стало быть, и господин Нариканда тоже?..  А что, вообще-то?..  Господин сотник не так уж и плох…  Или… Чего я, в самом деле? Может, и наоборот… Может, Мирра… Вот ведь, какая хрень!..

«Хороши у Вас плюшки, господин Нариканда. Сразу видно — домашние!»… «А-а, сосед на дне рождения угощал»… А обитает наш сотник в казенной квартире. Так что и соседи у него, поди,  не в богадельне работают… Но ведь держат же мастершу Виндвелли в Университетской лечебнице. Стонут и морщатся, а не гонят. На все ее ошибки глаза закрывают. Скажете, по большой душевной доброте? Как же! Присяга у человека! Потому сразу после Университета в Первую и устроилась. И никакой старичок-благодетель тут не при чем. Или тот доброхот не из лекарских, а из служивых был?

И Ваттаву Харрунгу Мирра заполучила лишь для того, чтобы за ним надзирать сподручнее было. Изобретательно, верно. Только что же они тогда так с этими плюшками прокололись?.. Мог ведь Нариканда это учесть… Или не мог?.. Или Мирра мне так понять дает, что наши с нею шашни Корона самолично предписала и благословила? А мастер Харрунга, небось, и не понял, что пять дней назад не плюшечки, а миррино признание скушал?..

Тьфу ты, все равно ведь не складывается! Не верю я, что можно было так рассчитать. Ну и ладно. В самом деле, что же Харрунга — один такой, что ли?.. А я-то, признаться, все на Байду думал…

Который же теперь час? В змейские вечера темнеет поздно, фонари еще не горят. Не стану я, пожалуй, трамвая ждать, так пройдусь. В этих кварталах и морем-то почти не пахнет. И жара дольше держится, вон как от мостовой да от домов тепло расходится. Арки обвиты плющом и виноградом — ничего, что он тут не вызревает, все равно хорошо. Если не держаться трамвайных путей, а свернуть в сквер — можно куда быстрее добраться. И фонтан старый на месте — так же, как и тогда, не работает. А, нет, видать, починили — каменная чаша водой наполнена, а в воде много-много лепестков — белых и желтых. Липа цветет, шиповник, тополя облетают под ветром. Раньше, в школярские годы, больше всего я эту пору любил.

Полгода мы уже здесь, а Тамми города, считай, и не видела. Куда она выходит — только в лавку, да в мастерскую раз в неделю. А так вот просто взять и пройтись по вечернему Ларбару, на улицу Бабочки ее сводить, показать старый город, по набережной погулять. Ратамми должно понравиться, ведь красиво же!

И тогда, в Мичире, она мое вранье быстро очень раскусила. Вошла неслышно, когда я, кое-как извернувшись, пытался спину себе обработать. Тоже молча принялась мне помогать, да так осторожно, будто с ребенком. А потом сказала, что лучше б уж я, и правда, по бабам ходил, чем так…

Привет, Ялли!.. В прятки играете?.. Так тебя ж из-за бочки видно… Да, пришел… Да ладно, играй, я маме скажу… Уже наигрался?.. Ну, тогда пошли ужинать…  А вообще, неплохо эти подсолнухи смотрятся. Яркие; вся комната словно в цветах. Как будто нас с Байалли встречают… Тамми, давай помогу убрать! Здорово у тебя получается… Да нет, ничего не косо… Ты у меня умница!..

 

* * *

 

Так, малый, слышишь меня?.. Пустое, Харрунга, ничего он не слышит, глаза закатывает… Пловец, твою мать!.. Купальный сезон открылся. Что ни день — то утопленник!.. Хорошо хоть, парень, который тебя приволок, водичку из легких «выжать» догадался. Не иначе, отличником по Гражданской обороне в школе был… Изо рта белая струйка течет, пушистая от пены… Белая, не красная! Да и откуда красной-то взяться, в море ж, не в пруду, не в озере тонул… Подросток, лет пятнадцать на вид… Крепче держи,  не бойся, судороги это!.. Что там в умных книжках писали про «сухое» утопление?..  Чаще  у детей и женщин… Ларингоспазм… Асфиксия… Ох, только трахеостомы мне не хватало!.. Да какая тут, к умблам, трахеостома!..

Ни хрена сонные не бьются… Поехали!.. Открой рот, парень! Открой!.. Как же!.. Ну и ладно, ну и не надо, где тут угол?.. Вот так!.. Теперь голову… Зубы передние выступают — как бурундук. Морковку, небось, любишь?.. Салфетка где-то в кармане была… Семеро с ней, платком обойдусь… Жарко, а нос совсем холодный… Ну, насколько мы с тобой удачливые — посмотрим… Та-ак… Проходит воздух, нет спазма… Хор-ро-шо… Теперь главное — ребра не поломать… Раз… Два… Три… Отойди, сестричка, не мешай доктору!.. Ты хорошая девочка… Пять… просто… я тебя не знаю… Не сработаны мы с тобой… Шесть…

Ничего, парень, ничего… Может, ты, и вправду, везучий?.. Эх… а я вот, похоже, нет… Губу саднит... Х-хах!.. Нос, нос не забывать!.. Х-хахх!.. Вот, дурная голова!.. Не догадался его хоть на топчанчик переложить!.. Сам же теперь и мучайся!.. Три!.. Четыре!.. Пять!.. Не мешай, девонька, я же сказал… Набери лучше что-нибудь… Белентин… И стимуляторы… Что там у тебя есть?.. Сама должна знать… Да, девяносто… Да какую вену, дурында?.. Ты в нее еще попади!.. Семеро, и где ж таких учат?..

Ну, давай же, пацан! Давай… Отзовись же, мать тебя за ногу! Сделай вдох!..  Х-хах!.. Все, Харрунга, надо с куревом завязывать… Не хватает дыхалки… Если сейчас все получится — после праздников брошу… Х-хах!.. Обещаю… Честно… Ни хрена не брошу… Знаю… А-а, все равно… До чего ж ты худющий!.. Два гээра костей да банка крови… Чуть сильнее надавить страшно… Нет, разве ж так заведешь?.. Тут удар хороший нужен. Тогда еще помогает. А так — нет… Эх, будь он чуть покрепче…

Отчего это у него лицо в крови? Вроде, не было поначалу… Э-э, так это ж моя!.. Разбил-таки губу… С размаху приложился… Ох, как сейчас… Воздуховод!.. Слышь, воздуховод дай!.. Нету?.. Плохо… Ладно, перебьюсь… Кто ей чемодан собирал? Узнаю — башку оторву!.. Р-раз!.. Два!.. Нет, бесполезно качать!.. Сейчас… Только бы не перестараться!.. Ну, чего ты пялишься, не видела никогда, да?.. Так запоминай на будущее, глядишь — пригодится… Да!.. Есть, кажется… Считай!.. Пульс считай!.. Да не там, на сонных… За ухом, я сказал!.. Вот, умблова работенка!.. Остался бы в травме — ходил бы в чистом балахоне… Ну, чуть-чуть разве что гипсом заляпанном… Здра-асстье, приехали!.. Чистый балахон, говоришь?.. Получи!.. Это тебе за труды!.. Спасибо, парень! Вовремя!.. Холера! Самого сейчас стошнит!.. Ничего… Ничего, это хорошо даже… Да не лезь ты!.. Потом… На бок голову!.. Да мне-то уж что?.. Ну, малой, проблевался?.. Чисто?.. А теперь — дыши… Дыши, пожалуйста… А я тебе помогу… Еще немножечко… Нельзя сейчас бросать… Вот так!.. Отека нет!.. Нет отека, понимаешь ты?.. Свезло тебе, похоже, бурундук-недопесок… Ну?.. Ну?.. НУ?... Дышишь?.. Сколько выходит? Двадцать?.. Хорошо!.. Ишь, стервец, и глазками уже хлопаешь?.. Ничего… Лежи-лежи… Сейчас в больницу поедем… Да, сходили на пляж!.. Ялли, собери вещи!..

Отмывался я пивом из собственной же недопитой бутылки. Все равно, кажется, рвотный запах остался. Ну что, господа отдыхающие, полюбовались на зрелище? Читали ведь, небось, про героический труд лекарей наших. Так могли теперь убедиться — героического тут мало, а вот грязи зато полно. На лицах собравшихся не поймешь, чего больше было: брезгливости или ужаса.  И медсестричка пляжная на меня со всеми вместе таращилась. Наорал я на нее, кажется, хорошо хоть извиниться сообразил. Она ж того пацана не сильно старше, понятно, что растерялась. Я и сам-то не лучше, тоже перепугался, задергался…

Парня мы на лодочке прям на Водорослянку и доставили. Сдали коллегам на руки и убрались поскорей. Хорошо, отсюда ближе всего Четвертая, а не Первая. И без того мне разговоров хватает. Ничего, полежит несколько дней, поправится. Эх, жаль только, что при Байалли это случилось. Не надо бы ему такое видеть. То-то он примолк, рта не раскрывает. «Ну, Ялли, испортили выходные, да?»… «Давай по мороженому!»… «Ах да, рубашку»… «Что? Шляпа?»… «Да куда уж теперь возвращаться! Ладно, кто-нибудь другой найдет — поносит»… «Знаешь, дома лучше об этом не рассказывать»… «Так и скажем, что потеряли»… Да, тут ты прав, малыш: если бы это мы с тобой утонули — мама бы нас точно убила!..

Отчего же так всегда бывает: хочешь, чтобы все хорошо было, стараешься, а получается хуже некуда? Вот и с двадцать третьим так вышло. Я ведь тогда поменялся, собирался к Мирре сходить. А утром вдруг передумал. Да что я, нанялся что ли, туда таскаться? Разве мне дома плохо? Ялли меня каждый вечер ждет, спать не ложится, да и Тамми, похоже, рада. Даром что ничего не говорит, я же вижу.

В общем, почти я, было, признался с утра, что дежурство перенес, но в последний момент отчего-то промолчал. Решил: вечером вернусь — скажу, что внезапно все поменялось. Зато по дороге домой пивка можно будет хлебнуть не торопясь. И целый день предвкушал, как дома появлюсь, как мы вместе вечер проведем, может быть, даже по бульвару прошвырнемся.

По пути с работы зашел в «Осенний каштан» — приличное заведение, не забегаловка какая-нибудь. И пиво у них хорошее, плотное, с густой белой шапкой. Такое, что если положить сверху мелкую монетку — она не бултыхнется  сразу на дно, а оседать будет медленно и достойно.

Правда, там уже сидючи, заколебался: а может, все же в Похвальный? Подумал только — и обозлился: ну уж нет, домой, так домой. А мастерша Виндвелли и без меня не соскучится. Заходил я к ней однажды на Змейское Новомесячье. Почти уже до подъезда дошел, когда яркий свет в ее окнах заметил. Так-то Миррами обычно лишь фонарик с чародейским светом открывает. А тут и свечи горят, и окна распахнуты, и музыка оттуда доносится веселая. Я тогда под сиреневым кустом встал и призадумался, что дальше делать. И пока стоял да думал, расслышал в ее комнате великолепный баритон мастера Нурачи Таморо. Мастерша Виндвелли, понимаете ли, гостей принимает, не до меня ей.

И именно в тот миг, когда я неудачный свой поход к Мирре припомнил, незабвенный нурачин голос зазвучал на всю залу «Каштана». Это они с Дангманом Чамиангом и Чабиром Чанчибаром сюда развеяться зашли, меня увидели и неизвестно чему обрадовались. Я бы понял, если б мы большими друзьями были, а то ведь так — просто работаем вместе, да выпивали несколько раз. Ребятам, наверное, все равно, с кем гулять, а мне от них отделываться показалось невежливым. Я только сразу их предупредил, что скоро домой пойду.

Вот на этом-то все благие помыслы мастера Харрунги благополучно закончились. Оказался он падок на беззаботный треп да халявный «Фухис». А еще горячий мохноножий сыр с грибами и зеленью, тушеную в сметане крольчатину, вингарские груши и вингарское же крепленое красное. Это все Дани угощал, говорил, что на бегах выиграл.

После первой бутылки я еще пытался уйти, все твердил, что мне пора. А они не слушали, болтали о девчонках, о музыке, смешные истории вспоминали. Потом дошло дело и до моих недавних «подвигов», и до работы вообще. Дангман как-то о переломах обмолвился, и я его спросил, как отец. Тот разом помрачнел, ответил, что так же, и выпил залпом. А после добавил, что мастер Нираирри меня, дескать, помнит. И вот тут я совсем уже собрался уходить. Решили «по последней». Выпили. Остались. Потом опять.

Когда уже стемнело, Чамианг и Таморо наладились к девицам, звали и нас. Чабир заупрямился, сказал, что пойдет к жене, я — тоже. Мы вышли на улицу, вместе с Нурачи упали с крыльца. Дани пытался нас поднять, но вскоре бросил и сам уселся рядом. Чанчибар запел что-то мелодичное и похабное. Было хорошо и спокойно. Глядя в звездное небо и лежа бок о бок с Таморо, я подумал, что нисколько на него не злюсь из-за Мирры. И на нее не злюсь. Он — нормальный парень. А она никому ничего не обещала, в том числе и мне… Ну, разве что Охранному… И еще подумал, что Ратамми будет ругаться из-за того, что я так поздно…

Сразу же нашлись силы встать. Чабир, не переставая петь, нырнул в соседние кусты. А когда вернулся, остановил пролетку и спросил, где я живу. Мне не хотелось ехать, и не потому, что денег стало жалко, просто ночь была очень хороша, а Ларбар я как свои пять пальцев знаю. Но Чанчибар меня уже усадил, и сам залез, и принялся уговаривать. А Дангман и Таморо к тому времени, оказывается, уже уехали. И тогда я назвал свой марбунганский адрес и закрыл глаза, сделав вид, что сплю. Вот пусть теперь как хочет, так и выкручивается…

Проснулся я, как мне показалось, дома. По крайней мере, занавески и стена точно знакомыми были. Не сразу сообразил, что полога над кроватью нет и освещение другое. Не керосинка на столе, а фонарь в углу зеленым светится.

На сундучке возле кровати стоит запотевший стакан с морсом. Когда это ко мне дома такое милосердие проявляли? А в кресле сидит мастерша Виндвелли и листает какой-то журнал. Мирра!.. Чабир, сукин сын, куда ты меня привез?..

Так, может быть, заблуждался мастер Харрунга? Может быть, здесь, в Похвальном, не веселый дом, а ночлежный, куда всех пьяных лекарей свозят? Проспится коллега мастерши Виндвелли, морсиком холодным отпоится и пойдет себе утром на службу — как ни в чем не бывало. И ничто его не выдаст: ни костюмчик помятый, ни больная голова, ни жуткий похмельный перегар, что он источать будет… Вот и сама Мирра делает вид, словно ей в порядке вещей напившихся до зеленых свиней и умбловой горячки любовников принимать. Впрочем, в ту ночь как мужчина я, кажется, так и не состоялся…

«Ялли, ну не вытирай ты руки о штаны!»… «Платок для этого есть»… «Нету?»… «Что значит: все равно — грязные?»…  «На, тогда мой возьми»… «Хм-м. У меня — тоже»… «Ну ладно. Но лучше к фонтану сбегай»…

Чабира я отловил сразу после утреннего сбора. Вот ведь, силен мужик. Пил давеча наравне с нами, а нынче как огурчик. Только позавидовать можно. Впрочем, он мне не для этого понадобился. Ведь это что же получается: раз он меня к Мирре приволок, значит, все про нас знает? Может, и не велика тайна, но все же незачем меня в нее носом тыкать! Вот и поглядим, удастся ли мне мастера Чанчибара озадачить.

Кажется, до известной меры удалось. Во всяком случае, когда, поблагодарив его за вчерашнюю заботу, я вдруг взял и возмутился — чего это он меня к мастерше Виндвелли привез, — Чабир выглядел сбитым с толку. «Ну нельзя же так. Ты б меня еще в лечебницу доставил и на руки сдал!»… «Хорошо, может быть, я в тот вечер уже не представлял угрозы для дамы, хотя это еще спорный вопрос, но если бы у нее кто-нибудь был?»… «Или бы после пришел, а там — такое вот лежит!»… «Да пусть бы я лучше в участок попал!»… «Нет»… «В следующий раз? Не надо к Исполину!»… «И не подбирай. Оставь там, где найдешь!»… Уж не знаю, получилось ли у меня его убедить, что Мирра мне — совершенно посторонняя. По-моему, он решил у нее сам все вызнать.

 На следующий день я зашел в травму, поставить подключичку. Там работала мастерша Ларуди, очень бойкая девица, в тот раз, когда Курриби прокололся, она тоже дежурила, небось, сама же Талдина и спрятала. Говорили даже, вроде как он ей нравится. Хотя его многие жалеют, то рюмочку нальют, то от начальства укроют.

А тут вдруг Ларуди начала подле меня крутиться, будто ей нужно чего. И наконец выдает мне, что мастерша Виндвелли, дескать, на меня «запала». Потому что Ларуди вот только что сама слышала, как Чабир Мирру расспрашивал, правда ли, что между мастером Харрунгой и мастершей Виндвелли ничего нет, а Миррами ему ответила, что если б что было, «так она бы считала себя самой счастливой женщиной на свете». И вид при этом у Ларуди был самый предовольный. И чему, спрашивается, радуется? То ли новая сплетня по вкусу пришлась, то ли решила мне приятное сделать?

Одно только мне хотелось бы знать: Мирра мне подыграть вздумала или правда считает, будто то, что меж нами есть — это ничего, совсем ничего. Подумаешь, ходил там какой-то… А чего ж она тогда про «счастливую женщину» ввернула? А может, наоборот все, от мастера Харрунги чего-то большего ждут, да он, дурак такой, никак в толк не возьмет? И не возьму, даже не намекайте. У меня вон жена, сын подрастает, к чему мне это все? А к чему тогда шлялся? На Таморо да на Никони обижался, когда узнал, что и они тоже…

Пошли, Ялли, а то тебе без шляпы солнце голову напечет … Ничего, в следующие выходные сходим… Опять? Нет, два раза подряд — это уж если очень-очень не повезет… И вообще, давай мы маму с собою в другой раз возьмем. Чего она дома-то все одна да одна…

 

* * *

 

Вот и начался месяц середины лета. Жара стоит просто сумасшедшая. Ладно — мы, больным же только посочувствовать можно. Пролежни пышным цветом цветут, раны нагнаиваются. А еще заразники все уши прожужжали — кишечные инфекции и все такое прочее. Барышни наши, кто сменяется, сразу домой не уходят, идут на крышу позагорать. С видом таинственным и легкомысленным сразу. Подняться, что ли, как-нибудь тоже — поглазеть. Это они только изображают, что пугаются, а на самом деле им ведь того и надо. Понимать-то я это понимаю, а все как-то неловко.

Добрым моим согражданам, похоже, солнце тоже голову напекло. Все, как один, на общественных вопросах подвинулись. Вместо того, чтобы пиво пить после работы да и вместо самой работы вообще, стоят они на этом пекле у Башенной площади и речи толкают.

Никакой башни на площади, разумеется, нет и  в помине. Она после войны сразу обрушилась. А название так и осталось. А народ ее еще Безбашенной площадью называет. Или Бешенной иногда. И все из-за этих вот крикунов.

Всякий труд, видишь ли, свят! — Вот шли бы тогда себе и работали. — Нет Семерым никого милее простого рабочего. И каждый из нас — вы слышите? — каждый! — должен прийти и поклониться этому святому подвижнику. — Не хватало еще, чтоб к нам в лечебницу эти полоумные кланяться заявились! А что? Дангмана Чамианга как великого труженика — в Зеленые Предстоятели!

 На работу я утром пришел слегка пораньше. Поднялся на этаж, втянул носом привычные запахи больницы. Пахнет, как всегда — мочой, подгоревшей кашей и антисептиками. И примешивается к этому слабый, но удушливый аромат лилий. Смотрю, и правда, на столе в отделении стоит огромный букет. Должно быть, благодарные больные, а точнее, их родственники на радостях принесли. Точно, Мирра ведь дежурила, ей цветы часто дарят. Мастеру Тагуду обычно подносят табак, по нему, видать, заметно, что он трубку курит. Оркам — им больше съестное, а мне почему-то выпивку. Хотя чего ж я жалуюсь, не пропадает ведь.

И я даже догадываюсь, кто ей этот веник приволок. Тот, рыжий, со второй койки, прободная. Как чуть в себя пришел, так и давай любезничать. Его сегодня в отделение переводят, вот он и расстарался, дамский угодник. Не мог, видите ли, чего-нибудь попроще отыскать — непременно лилии ему подавай. А о том, что от его букета у половины сотрудников и недужных, что здесь лежат, к вечеру голова разболится, подумать не соизволил.

 И смотрятся они отвратительно — белые, с противными желтыми сердцевинками. Лучше бы уж розы притащил — их все носят. Так ведь нет, выпендриться захотел. А по мне — так и вообще, ирисы лучше. Только они в воде долго не стоят.

Сграбастал я со столика это благоуханное безобразие и в нашу каморку переставил. Мирра сегодня домой пойдет — вот пусть с собой и забирает. Правил мастера Рабаччари еще никто не отменял. Да и Исполин, если увидит, едва ли смолчит. Встретил я его сегодня утром — выглядит мрачнее тучи. Что, обязательно надо на неприятности нарываться?

Правда, как выяснилось, неприятности случились раньше. Еще вчера. Рано утром, когда предыдущая бригада во главе все с тем же Курриби должна была смениться, вдруг нагрянула гильдейская комиссия. Проверять, на месте ли недужные и сами сотрудники. Сотрудники, слава Семерым, были в наличии, а вот кое-кого из больных, в списках значащихся, так и не досчитались. Из отделения, где Ларуди дежурила.

Могу себе представить, как это было. Подходит кто-нибудь из поправляющихся уже к сестре на посту и начинает канючить — отпусти, мол, сестричка, с корешем повидаться, а я завтра к утру вернусь. Чего ж не отпустить, обычное дело. Сплошь да рядом такое бывает. И в этот  бы раз сошло, если бы не проверка. Разумеется, крик подняли: как же так, мы на них продукты списываем, медикаменты, а они гуляют неизвестно где! А если этот Ча кого-нибудь возьмет да и убьет, а по документам он в лечебнице лежащим числится!

В общем, очень плохо это все закончилось. Талдину — выговор, Ларуди — вообще уволили. Полный разнос! Нечисто что-то с этой комиссией, никогда они прежде так рано не заявлялись. Да еще и без предупреждения. А если вспомнить, кто под раздачу попал, так и вовсе подозрительно. Ну да, хотели Курриби вломить. За выпивку — нельзя, за нее увольнять надо сразу, иной повод нашли. А то, что за это другой девчонке досталось, — ну так кто ж с такими мелочами считаться станет? Ох, не хотелось бы мне сейчас быть на месте Талдина.

Впрочем, у меня и своих забот — выше крыши. Той самой крыши, где наши барышни загорать повадились. И все с теми же барышнями, к слову сказать. Утром, едва я успел прийти, Дакарри с Миррой сцепились. И ведь не из-за чего-нибудь, а из-за мастера Харрунги. Мастерше Виндвелли вздумалось его похвалить. А в Кайнелли Дакарри бабья жадность заговорила. Точнее, ревность. Не слабо она на Мирру наехала — хвалил, мол, печник канатчика за тягу в снастях. Вроде как, много ты, дура, понимаешь!

И ведь я прежде не замечал, чтобы они на ножах были. Вполне себе ладили. Пока я… Короче, сам виноват. Не знаю, может, не стоит мне заранее зарекаться. А то ведь как решишь, наконец, со всеми глупостями разом покончить, так только хуже становится. И главное, что все — незаметно, как-то само собой выходит. Будто бы даже без моего участия.

Да, найдет мастер Харрунга способ себя оправдать. Всегда найдет, уж не сомневайтесь. Это, мол, не он, это оно так получилось. На прошлом дежурстве, двадцать восьмого, вовсе не он зазвал Дакарри чайку вместе попить. А то вроде как неудобно: на операции ей полностью доверяет, а питаться вместе чурается.

 И не Харрунга, а сама Кайнелли разговор тот завела. Странный и ненужный, но надо же о чем-то за столом говорить, а о работе уже надоело. А тогда о чем? О том, как здесь раньше хорошо было, когда еще Нираирри лечебницу возглавлял. Чудно, я, например, кое от кого другое слышал о тех временах. Даже порадовался, что сам их не застал — очень от всей этой грызни устаешь.

А Дакарри, значит, те годы по-другому запомнила. Тогда, по ее словам, все были друг с дружкой и ближе, и проще. Вроде, совсем как я с ней. И взаимопонимания больше было. Приспичит кому-нибудь из девчонок к любовнику в соседнее отделение сбегать — так нет вопросов, иди хоть на всю ночь.

Она так и сказала — «к любовнику». Просто и по-деловому, будто измена супругу для нее — обычное дело. Она ведь замужем, Кайнелли, я слышал от кого-то. И дочка есть. А потом замолчала и принялась на меня смотреть. Глупое положение, глупее некуда. Особенно потому, что мастер Харрунга всегда теряется, когда на себе такие взгляды ловит. Ведь ясно же, что от него чего-то ждут. И совершенно ясно, чего. И пусть даже он совсем ничего не имел в виду, когда девушку к столу приглашал, все равно, получается, виноват, раз она что-то такое подумала.

Дангман Чамианг всегда говорит, что дурно обижать одиноких  женщин. Я и не стал. Хотя Нелли не одинока. Зато, может быть, так честнее. Никто из нас не бросит семью и от другого этого не потребует. Ненадолго, на какое-то время, мы станем друг другу ближе, раз ей  так того хотелось. И в то же время не сделаемся совсем уж невозможно, безвозвратно близки. Так, что, находясь рядом, можно было бы думать о чем угодно, а не только о ней.

Вот это все я и говорил себе тогда. Мы и света в нашей комнатушке не погасили, и раздеваться полностью не стали — все-таки ОТБ, вдруг что-нибудь срочное… А после вместе курили и допивали остывший чай. И Дакарри опять рассказывала про лечебницу, и про мастера Навачи, маггиного пропавшего мужа, и про саму Магго.

Ничего необычного не произошло. Я не «твой», Нелли, ты — не «моя», так зачем же ты теперь с Миррой ссоришься? Или ей уже и похвалить меня нельзя? Ну вас, девчонки, было бы, что делить! А впрочем, если вам так нравится — ругайтесь себе на здоровье. А я, пожалуй, на крышу поднимусь…

 

* * *   

 

Пара дождливых дней посреди недели — и снова солнышко. Даже Ратамми не выдержала, поддалась на наши с Ялли уговоры,  и мы отправились на пляж. Там она, правда, купаться отказалась, и платья снимать не стала. Так и просидела весь день под зонтиком, словно важная дама. Говорила, будто бы вода холодная, и ей совсем не хочется туда лезть. А на самом деле — просто стесняется. Кости у нее, якобы, торчат, некрасиво.

Зато мы с сынишкой натешились. Вот ведь морская душа. И на воде-то еле-еле держаться научился, а на берег не заманишь. Ни фруктами, ни мороженым, даже на ручную обезьянку едва взглянул.

И так у нас замечательно все прошло, что какая-нибудь пакость просто обязана была свершиться. Первый день праздников солнечный и ясный, и вода теплая, и отдыхающие на этот раз тонуть не пробовали, и Тамми ничего не сказала, когда я себе в летнем ларьке кружечку пива взял. Я даже забеспокоился.

Зря, как выяснилось. Неприятности никуда не делись. Тут они, рядышком, дома меня дожидаются. Не успели мы вернуться, заходит Ча и предлагает профессора помянуть, потому как тот, Семерыми да примется, сегодня днем помер. Я сначала, грешным делом, о Мумлачи подумал. Только этого не хватало, не старый ведь совсем. Оказалось — Чамианг, Рангаи и Дангмана батюшка.

Странно, я его и знал-то не слишком близко, а отчего-то расстроился. Травму он хорошо читал и к нашему брату, школяру, всегда по-доброму относился, отработками да пересдачами не злоупотреблял. На третьем курсе я у него даже на кафедре целый год проработал, веселое было времечко.

Ой, как Ратамми на нас зло зыркнула, сразу мне выпивать расхотелось. Узнал я только, что похороны на семнадцатое назначены, и спровадил соседа за дверь. Что-то уж больно вид у него был довольный и выжидательный. Небось, и без меня отыщет, с кем стакан опрокинуть. Да и пусть, главное только, чтобы не разошелся Ча. А то выпьет сперва за упокой, а потом, глядишь, и петь начнет.

Когда я пришел на больничный двор, где обряд должен был состояться, тела еще не принесли. Одни музыканты по углам гусли расставляли, да кое-кто из наших в сторонке стоял. Амби меня заметил и кивнул, но подходить не стал. Он сегодня весь в черном, скорбит. Нираирри его на службу принимал, не смущаясь затруднениями благородного Вахардо, помогал, поддерживал. Э-э, если не ошибаюсь, он ведь сегодня дежурить должен был. Значит, поменялся. С кем-то из тех, кто Чамианга лично не знал. Похоже, искренне опечален. С кем же, интересно, он махнулся?

Ага, вот и газетчики подтянулись, табибаррамы устанавливают. Вчерашний выпуск «Побережных новостей» вышел с траурным портретом мастера Чамианга. Это сколько же народу тут соберется — лечебница, кафедра, гильдия, представители ларбарской общественности, а еще больные, которые у него когда-то лечились, школяры — старшие курсы профессора Нираирри должны были застать. Да и остальные травматологию по его учебнику изучают.

«А, доброе утро, Талдин»… «Да, вы правы, какое ж оно доброе»… Курриби. Дернул уже с утра пораньше. И, похоже, зеленым луком закусил. До чего ж запах тошнотворный. Не дышал бы ты на меня, мастер Курриби, ради Семерых… «Да, я знаю, вы с ним начинали»… «Сгубили? Кто?»… «Ну-у… хм-м… очевидно, так»… «Поименно? Не надо сейчас. Потом как-нибудь. После»… «Привет, Датта!»… Минайчи, наконец-то. В балахоне, тоже дежурит нынче, вот за Талдином и не уследил… «Кто у вас сегодня вместо Амби командует?»… «Чангаданг? А-а-а, ясно»… «Да, извините, я с Тагуду пойду поздороваюсь»…

Отчего-то считается, что похороны объединяют. Вроде как, общая утрата должна сближать. Ерунда, по-моему. Вот стоим мы сейчас все в одной толпе, коллеги и знакомые, и каждый — в отдельности, каждый о своем думает. Или это потому, что кому-то — утрата, а кому-то — видимость. Или просто я здесь чужак, коронный осведомитель, потому меня и сторонятся. Только Амби и Магго первыми ко мне подошли. Ну, и еще Курриби, но он — не  в счет.

Чтобы к нему больше не возвращаться, я постарался задержаться рядом с Алилой. Вид-то у нее, надо признать, сейчас не очень. Хоть уже четыре года прошло, а для матери, сына схоронившей, любые похороны те единственные будут напоминать. Нету тут никаких сроков, и быть не может.

Мирра тоже пришла. Протолкалась к Магго, начала с нею о чем-то шептаться. Мне же только кивнула. И я кивнул, расслышал лишь, как она у Алилы о какой-то мастерше Гиначи спросила. А Магго ответила, что знает, где та, и добавила, что Гиначи —  еще хуже, тоже вдова… Да уж, если я правильно понял, о чем они, этой женщине сегодня тяжелее, чем законной супруге, — ни горя своего в открытую показать, ни проститься толком… Ты ведь не просто так про нее, Мирра, расспрашиваешь? Думаешь, и самой когда-нибудь так же от людей таиться придется? А может быть, и вовсе нарочно этот разговор завела? Зная, что я рядышком стою, могу и услышать.

Перед самым крыльцом возвели помост. Это от него так свежеструганной доской пахнет. Не люблю этот запах. Когда-то в детстве я об такие доски занозился. Батя посчитал, что пустяк, а мне через несколько дней всю руку разнесло. Пришлось в Тримакку ехать, гнойник вскрывать. Самым страшным во всем этом деле оказалась даже не операция. Тоже, конечно, — не удовольствие, но тут и потерпеть можно. Дико было видеть, как тамошний доктор папашу ругал из-за меня. Отчего, мол, сразу не привезли? А мне ведь до этого думалось, что на отца и голоса никто повышать не может.

Народ-то все прибывает. Если так дальше пойдет, пожалуй, дворик наш тесноватым окажется. Вон госпожа Маттаку из Третьей Ларбарской. И войсковые какие-то. А тот дядька с корабликом на бляхе, кажется, вообще с Судостроительного. Где-то еще ткачи должны быть, как же без них. Интересно, городской голова изволит пожаловать? Стража, во всяком случае, отдельный наряд сюда выделила.

Да, редкий случай обозреть все грамотейское сословие города Ларбара. А также — всё его прошлое и будущее. От престарелых, удалившихся на покой профессоров до неоперившихся  школяров. В студенческом общежитии наверняка тоже объявление повесили. У нас такое было — на первом этаже, при входе. Когда я на третьем курсе учился, как раз после заварухи в Бугудугаде. Господ Линьян, кажется. Или Виньян, не помню сейчас. И хоть хоронили их, не открывая лиц — портреты тогда висели по всему Ларбару. И плакаты с выражением возмущения вингарскому преступному режиму.

Школяров, правда, немного — как-никак, праздники. Но вон та, рыжая и деловая — наша стажерка — все же явилась. Тагайчи Ягукко, младшего Мумлачи подружка. Стоит у самой стеночки, по сторонам озирается. Кого-то ищет. Не Робирчи, тот, наверное, тело понесет. Значит, наставника своего, мастера Чангаданга. Бесполезное занятие, он сегодня Амби согласился заменить, мне Минайчи сказал.

О, а вот это лицо мне знакомо. Со школярских еще времен. Бурудамалли, он потом по женским болезням специализировался. Ишь ты, до чего важно выглядит! И пузо наел, и сюртук дорогущий, и даже лысина на затылке наметилась. Вот только мне точно известно, что в нашей лечебнице он не работает. Интересно, где же это докторов так кормят сытно? А вот сейчас и узнаем. Разглядел-таки меня в толпе, сюда идет. Приятно иногда со старыми друзьями встретиться. Надо будет у него про остальных наших порасспросить — кто где да как. Может, даже собраться надумаем.

«Здорово, старик!»… «Повзрослел-подобрел»… «Из Марбунгу»… «А ты?»… «Ох ты, ничто себе! Уже в гильдейских смотрителях»… «Ну, даешь. Молодчина!»… «Растешь, стало быть? Поздравляю!»… «Да нет, я — серьезно!»… «Значит, к умблам лечебное дело?»… «Ну, если не жалеешь, так и хорошо»… «Я? Женат. Представляешь? Восемь лет. И сын»… «Да, школьник»… «Теперь здесь. А еще прежде — в Мичире. С полгода уже»… «Знаешь? Откуда?»… «В графике видел? Это когда же?»… «В прошлые праздники? С комиссией?.. Так это, значит, ты?»… «Понятно»… «Почему? Нет»… «Нормальная больница. Не хуже прочих»… «А-а, донос был?»… «Ну, хорошо, сигнал?»…

«Ничего»… «Да, сносно»… «Не жалуюсь»… «Вполне»… «Я — нет»… «О гильдейской работе? Нет, не думал»… «Не хочу»… «Устраивает»… «Потому что я на лекаря учился, а не…»… «Да о чем тут думать?»… «Ладно, проехали»… «Работают? Да люди как люди»… «Эта?»… «Да, тоже здешняя»… «Мастерша Виндвелли»… «Уже знаком?»…  «Да, дежурила»… «Угу»… «Нет, из наших — нет»… «На видел никого»… «Встретиться?»…  «Не знаю»… «Работы много»… «Да, и сутки, и в день»… «Ничего, привычно»… «Боюсь, не выйдет»… «Ну, если вдруг»… «Ладно, посмотрим»… «Все, слушай, извини»… «Мне надо пару слов там…»…  «Ага, как-нибудь»… «Да. Пока»…

Будь здоров, мастер Бурудамалли, и меня в покое оставь. Не хочется мне что-то ни с кем встречаться. И в гильдию переходить из больницы я тоже не хочу. Лучше останусь здесь — хоть тебя работой обеспечивать. От кого, по-твоему твое начальство, что тебя в Первую с проверкой направило, о Курриби прослышало? Получается, что от меня. Жаль, что ты этого не знаешь. Знал бы — сделал бы сегодня вид, что мы незнакомы. Помнишь, как ты на заразе возмущался, когда староста курса тебя с чужою работой заложил. Не любишь ведь доносителей-то.

Необходимость изображать, что мне с кем-то срочно поговорить приспичило, отпала. Потому что, наконец, траурная процессия прибыла. Как я и думал, тело несут Робирчи и Таморо. И еще двое каких-то незнакомых, но тоже, должно быть, Дани или Рангаи друзья. Следом — родственники: жена с невесткой и внучками, сыновья, и еще одна тетка помоложе, тоже с девочкой, и совсем уже старушка, домработница их, что ли. Я ее по-моему, видел однажды.

Господин Мумлачи тотчас откуда-то сам собой нарисовался. Засуетился, требуя, чтобы все расступились, начал распоряжаться, газетчикам что-то велел и даже страже. Тело уложили на помост. Женщины встали в голове, братья  —  ближе к ногам, так что получилось, будто профессор Нираирри между нами посередине. Родня его — там по одну сторону, а мы — по другую.

А потом начались прощальные речи. Очень много всего наговорили, и кафедральные, и гильдейские, только все как-то по-казенному выходило. Судостроители даже пообещались свой новый спасательный кораблик назвать «Доктор Чамианг», будто покойный какое-то отношение к морю имел.

Я стоял и все время думал, что за этими славословиями Нираирри Чамианга совсем не видно. Вот, вроде про него говорят, рассказывают, каким он был великим и выдающимся, а в памяти у меня всплывает другое. Как мы однажды на кафедре чай вместе пили — и он сухарик в кипятке размачивал. И как мне пожаловался, что стал очень плохо видеть, а к очкам не привык, они ему переносицу натирают. И еще как он после какой-то дангмановой шалости собирался младшему своему выволочку устроить, а когда тот пришел за ним, вроде бы начал, но сбился, смешался и почему-то дальше не стал. А я все это случайно наблюдал из лаборантской.

Говорят, он никогда никому ничего не запрещал. Не умел ругаться или настаивать. Старый, немного рассеянный человек. Слишком одаренный и слишком мягкий, чтобы хоть где-то командовать — что в лечебнице, что на кафедре, что в собственной семье.

Пожалуй, лучше всех выступил Исполин. Он тоже начал про «неоценимый вклад» и «тяжелую утрату», но потом остановился и вдруг сказал про нираиррино гильдейское свидетельство. Что когда он его, мол, в руках держал, там на первой строке значилось — поступил в Ларбарский Университет в 1068 году, а в последней — уволен из Ларбарского Университета в 1117-м в связи с выходом в отставку.

Почти полвека, целая жизнь. Шестьдесят восьмой. Это бате моему тогда — сколько же? — тринадцать лет было. А маме и того меньше. А собственная его супруга, госпожа Киангани, в тот год только родилась. Профессорша ведь мастера Чамианга намного моложе. Это она только сейчас постаревшей смотрится, от горя и от усталости. Последние полгода сама с ним сидела — читала, кормила, ухаживала. Те, кто вдову прежде знали, диву давались — уж больно капризная и важная была дама. Но поди ж ты…

И братьев непривычно стриженными видеть. У Дангмана вид совершенно убитый. Ведь казалось бы — давно уже болел мастер Нираирри, последние два месяца и не поднимался вовсе. И все уже знали, что не сегодня — завтра. Успели свыкнуться с этой мыслью.

Рангаи тоже стоит серьезный. Да он всегда такой. Теперь — старший мужчина в доме, но к заботам уже привык. А Дани выглядит потерянным. Кое-кто из девиц попытался было к нему подлезть, рядышком встать. Как же, такой случай — показаться перед подругами и его родней самой близкой Дангману, почти невестой. Не вышло. Младший Чамианг на них едва взглянул, и Бирчи девушек аккуратно подвинул. 

Речи закончились. Пришел ирианг, и тело опустили на землю. Кто-то в толпе нетерпеливо зашевелился. К окончанию обряда, не таясь, полезли в карманы за выпивкой, заранее припасенной. Бенг Ягондарра со свойственной ему расторопностью это дело быстренько пресек. Сказал: родственники очень просили, чтобы этого не было. Да и в больничном торжественном зале уже накрыли столы для поминок.

Курриби, освободившись от минайчиной опеки, начал пробираться ко мне. Я поспешно отвернулся и вновь наткнулся взглядом на Бурудамалли. Тот призывно замахал. Вот ведь, чтоб вам всем! Обойдетесь сегодня как-нибудь без мастера Харрунги. Зря, что ли, он изображает, будто очень занят? Даже к барышне Ягукко подошел — не видите, важный разговор?

«Здравствуйте, Тагайчи. Тоже здесь?»… «Он у вас не успел?»… «Да, а у нас вел»… «Читали его работы?»… «Абдукционно-пронационный перелом Чамианга»… «А наставник ваш дежурит сегодня»… «Да, вместо Амби»… «Что, прямо сейчас и пойдете?»… «Ну что ж, счастливо»… «Вы — молодец»…

 

* * *

 

Выписка из амбулаторной тетради № 1863 больного Нариканды Гаммичи, возраста 20 лет, племени — человеческого, пола — мужского, гильдии — Приморской Ученой, должности — учащегося Ларбарского Университета.

Обратился 27 Устроения 1118 года с жалобами…

На жизнь. Потому что ни на что другое он, по совести говоря, и не жаловался. И то, что я ему сейчас пишу, он сочтет вовсе не выпиской, а разрешением на женитьбу. Был бы парнишка верующим — отправился бы за подобной бумагой в Старцев храм. Или, как законопослушный гражданин, в Управу. А этот поперся к лекарю. Как долго ему осталось и может ли он жениться?

Вот возьму и напишу: «Если женишься — так недолго». Что я вам — гадалка, что ли? Ясновидящая Рабумба и чумной пророк Нарвари в одном лице? Потому что, как бы ты, Гамми, ни старался, но рано или поздно все-таки заявишься домой пьяным. И вот уж тогда твоя тебе устроит. Как моя — мне, когда я, вернувшись после похорон, не удержался и зашел к соседу. Нельзя же было совсем не помянуть доктора Чамианга.

Жалобы на слабость, периодически возникающую экспираторную одышку, усиливающуюся после нагрузок, кашель. Со слов, мокрота отходит редко, имеет характер слизистый, скудная, вязкая.

Страдает бронхиальной астмой с десяти лет, принимает рибинул, проходил санаторное лечение в Соляных Пещерах Гичиригара — со стойким положительным действием, однако полная ремиссия не достигнута. В анамнезе имеет место случай отравления дурманными курениями. Зависимости от наркотических веществ не отмечается, регулярное их употребление отрицает.

Подумаешь, и всего-то шесть раз посетил парнишка сходки дурманщиков, от этого еще никто торчком не становится. Правда, и концы после этого не всякий отдает. А у Гаммичи, когда его ко мне привезли, начинался самый настоящий отек легких. Додумался бы кто-нибудь в участке, куда тех курильщиков забрали, сунуть мальчишке лечебную папироску — глядишь, мы бы с ним и не познакомились никогда. Потому что до того самого дня я и не знал, что у сотника Нариканды есть племянничек.

Поначалу мне казалось, что в Марбунгу будет веселее, чем в Мичире. И сам город покрупнее, и на Ларбар чем-то похож. Только в Ларбаре уже наступил просвещенный двенадцатый век, а Марбунгу застрял где-то между пятым и седьмым. Ни тебе Великой Зимы, ни даже Великой Чумы. Ничего еще не было. И бояре, и изуверы, и древние капища. И вроде бы приличные люди из самострелов до сих пор стреляются.

На поверку же все вышло довольно скучно. Ведомственная больница с каждодневными утренними и вечерними перекличками. Не дежурства, а наряды, не мастер, а вольноопределяющийся Харрунга. И почти полное отсутствие девушек, даже медсестры и сиделки — сплошь мужики.

А свободные, якобы, вечера заполнены бесконечными походами в какие-то маловразумительные гости. Где я не то что половины посетителей — хозяев-то порою не знал. А там непременно водка, а каждое блюдо, будь то мясо, каша или пирог, отдает гадостным вкусом морских водорослей. И неизменная лапша. И мешанина из пива, сидра и той же водки, приготовленная особым образом, что горделиво именуется «Царская погибель». Якобы один арандийский царь помер от такого шестьсот лет назад. А марбунганцы ничего — пьют.

И если случалось сговориться с какой-нибудь дамой, хоть семибожницей, хоть змейской веры, хоть гамоновкой или кем еще, она обязательно потянет тебя не куда-то, а на чердак. А там на каждом чердаке развешено постиранное белье — просушиться. Одна мне так и сказала, представь, мол, что это — сливы в цвету. А я все никак не мог отделаться от мысли о свидании под кальсонами.

Правда, можно еще на берегу. Под перевернутой лодкой. Но это — лучше летом. И если уж очень надо. А чтобы дома — так ни в коем случае. Потому что у каждой из них — целое войско дядьев и братьев, всех, как один, склонных к насилию и буйствам. Год назад, уж неизвестно, по каким соображениям — семейственным, обрядовым или крамольным — эти самые «братья» закидали взрывчатыми шашками господина королевского наместника. Пострадало много народу, в том числе и его личная охрана. И именно в мой «наряд».

Наместник Лигугго, обойдясь легким испугом, долго потом разорялся, что Корона наградит всех, кто спасал его людей. Вот и наградила — перевела сотника Нариканду в Приморскую столицу. Ну, и меня впридачу.

А тогда, летом шестнадцатого, сотник Нариканда, очевидно, проникся духом всеобъемлющей марбунганской родственной любви. И очень переживал по поводу племянника. То ли страшился за его состояние, то ли опасался возможной огласки. Он и всегда-то был со мной любезен, а сделался просто невыносим.

Гаммичи дядюшке не уступает. Такое письмо мне написал, что впору разрыдаться от умиления. Одно заглавие чего стоит — «Мастеру Ваттавве Харрунге, моему спасителю». И все остальное в таком же роде. Вы сохранили мою никчемную жизнь, так располагайте же мною отныне и навеки. Только заодно уж сразу и скажите — не помру ли я от чахотки в ближайший год-другой, а то мне жениться приспело.

Начал Гамми издалека. Прислал мне на работу бутылку водки и закуску, упакованную подстать конфетной коробке. Сушеные кальмаровые щупальца, вяленую рыбку и те же водоросли. Водоросли я выбросил, а водку выпил после работы. Все равно мы с Ратамми в ссоре, так чего ж зря сдерживаться.

Потом он пришел в следующий раз — и передал письмо. По лечебнице прокатился слушок, что мастера Харрунгу обхаживает юный и прекрасный отрок. А Мирра даже принялась издеваться, вроде как, раз такие дела, то ей и надеяться-то не на что. И повела при этом плечами, а также всем, что пониже. Не кокетливо, а так, чтобы уж ни у кого не осталось сомнений — на юношу она не похожа. Это если кто еще не знает.

И в тот же вечер, ставя подключичку, провалилась в плевру. Плохо, конечно, но все же поправимо. Спунктировали, поставили дренаж, обошлось. Но Змей на утреннем сборе изволил выказать возмущение. Дескать, при таком ОТБ хирурги могут не трудиться, ибо все равно толку — чуть.

Ну да, конечно, тут, видите ли, ни один лекарь до его высот не дотягивает. Так ни у одного из нас и не было такой возможности, чтобы только и делать, что свой навык пестовать. Всю жизнь, начиная со скорлупы, из которой вылупился. А может, еще и две тысячи лет до того. Я и сказал после сбора, что коль он такой из себя великий — так был бы мастер Чангаданг прекрасным лекарем где-нибудь на необитаемом острове. А то мельтешатся вокруг него какие-то каракатицы слабоумные — работать, понимаешь, мешают.

Неприятный тип. Кроме себя никого не слышит. Меня, должно быть, тоже не услышал, даже бровью не повел, удалился. Кое-кто одобрительно хмыкнул. Один лишь Чабир заметил, что тогда бы и сам, заболев, тот бы остров поехал разыскивать. Ну и попутного ветра.

Нет, пора вернуться к выписке. А то Гаммичи к концу рабочего дня за нею зайти собирался. Итак:

При перкуссии над всей поверхностью легких звук ясный легочный. Подвижность грудной клетки при дыхании в достаточном объеме. Патологического усиления или ослабления голосового дрожания (Произнеси, Гамми: «Тридцать три горца Гичиригара») не отмечается. В легких дыхание проводится во все отделы, в нижних — несколько ослаблено. Там же выслушиваются единичные сухие хрипы.

А после осмотра мы пошли к нашим бочкарям просветиться, и по пути завернули в лабораторию — чтоб уж и мокроту заодно сдал. Хотя я и так уже знал, что все у него нормально. Ну, не блестяще, конечно, учитывая его астму, но и диневанской бронхоточицы у парня нет. Это — точно. Но уж решили обследоваться — так все по-честному.

А еще очень меня одна вещь беспокоила. Насколько сотник Нариканда посвящен в дела своего племянника на этот раз. Известно ли ему про наше обследование, про женитьбу предполагаемую, да и вообще про встречу Гаммичи с мастером Харрунгой.

А также осведомлен ли господин сотник о появлении в городе Ларбаре некоего Талли. Того самого Талли, который два года назад собирал марбунганскую молодежь на какие-то сомнительные проповеди. И подсовывал им дурман-траву для просветления сознания. И которого, как кажется Гамми, он встретил недавно возле ларбарского Пестрого храма. И что мне, собственно, говорить господину Нариканде, если он спросит? Или — еще хуже — не спросит? Надо бы потолковать с Гаммичи на этот счет.

При лучевом исследовании отмечается диффузное усиление легочного рисунка, умеренные явления перибронхиального склероза.

В анализе мокроты определяется большое количество мидабатомэни, а также кристаллических и спиралевидных продуктов их распада. Кислото- и спиртоустойчивых бактерий не выявлено.

Заключение: Бронхиальная астма средней степени тяжести без явлений дыхательной недостаточности.

Рекомендовано: …

Так, кажется управился. Можно курить и переодеваться. Парень, наверное, уже ждет. «Да, Мирра, что?.. Ты вообще, откуда сегодня здесь?.. Ах да, день рождения Тагуду!.. Нет, не смогу…  Сегодня занят… Да… Да, с прекрасным отроком встречаюсь…»

Вон он, на лавочке сидит, мастера Харрунги дожидается. Пухлый, рыхлый, пегий и нескладный. В рубашке, жилетке и куртке, несмотря на жару. Хорошо хоть, расстегнуто это все. Напоминает кукушонка, неуклюже ворочающегося в ворохе своих одежек, будто в гнезде. Откуда он того гляди выпадет. А в руках — холщовый мешочек с мардийской вышивкой. Должно быть, обещанные книжки принес. Те самые, которые он переводит. Любовные повести для женщин. Мастеру Харрунге в подарок для супруги и коллег.

Вот сейчас скажу ему, что все в порядке, так мальчишка мне еще, пожалуй, на шею кинется. Или в обморок упадет. На радостях. Мало мне ехидных намеков по поводу моего предполагаемого страмства. Нет, на больничном дворе мы разговаривать не будем. И вообще, улица — место неподходящее. В пивную, что ли его сводить? Есть тут один уютный подвальчик. Пусть посмотрит, авось, в будущей семейной жизни сгодится.

«Садись, Гамми. Будешь чего-нибудь?»… «Пиво? Серьезно? Хорошо»… «Давай сразу по две?»… «Вот твоя выписка со всеми выводами»… «Как видишь, ничего ужасного. Только астма. Но про нее ты и так знаешь»… «Вообще-то, меня тут благодарить не за что»... «То, что у тебя чахотки нет — не моя заслуга»… «Ну, может, и не твоя. Но это не важно»… «Да. И к браку никаких препятствий»… «Так откуда ж я знаю? Будут, наверное. Если захотите»…  «Нет, те препараты на это не влияют»…

«Да, твое здоровье»… «Спасибо»… «Что? Думаю, девушке лучше сказать»… «Потому что если тебе вдруг станет плохо, ей же надо знать, чем тебе помочь. Какое лекарство дать»… «Астма — такая вещь, в которой родственники больного должны хоть немного разбираться»… «Тоже лекарь?»… «Значит, повезло тебе с тещей»… «Или — не повезло, докторши, они знаешь, какие?»… «Со мною работает? Даже так? И кто, если не секрет?»…

Ох ты, умблы глазастые! Мастерше Магго — да такого зятя? Нет, Гамми, это не тебе, это, наверное, — ей все же не повезло. Ты ей внука хочешь подарить? А с тобою кто нянькаться будет? Тоже она, и дочка ее, Минору.

«Как познакомиться?»… «Да просто прийти и представиться»… «Можно с Минору вдвоем»… «А можно и самому»… «Что любит?»… «Не знаю, цветы, может быть»… Ну и положение — не приведи Семеро. Мастер Харрунга тайно наставляет будущего алилиного зятя. Как войти к ней в доверие. Да Магго мне за это потом, если узнает…

«Еще пива?»… «Нет, я, пожалуй, водочки»… «А здесь прохладно»… «Так как — вздрогнем?»… «Ну что все женщины любят?»… «Сладости. И книжки»...  «Про любовь. Тебе ли не знать»… «Ах да, вот эти? Спасибо»… «Ну-ка… «Утоли сомненья и тревоги»? Хм-м»… «Нет, знаешь, Магго лучше конфеты»… «Да нет, почему? Нормально»… «Просто она — женщина занятая»…

Хотя — как же не знаю? Ирисы она любит. Как и я. Мне Кайнелли, помнится, рассказывала. Вот ведь, словно в масло глядела.

«Еще по одной?»… «Ух!»… «Скажи, Гамми, а дядя твой знает, что ты здесь?»… «Что говорил? Что жизнь не состоит из одних лишь роз? И надо быть ближе к народу?»… «Это ты о чем?»… «Тьфу, да не «здесь — в пивной», а «здесь — в лечебнице» был»… «Значит, нет?»… «Ладно, понеслась»…

«Да успокойся ты с Магго»… «Мировая тетка. Все у тебя получится»… «И вообще. Знаешь, что я тебе скажу?»… «Что?»… «Нет. Нет, не как доктор, а — так»… «Не женись, Гамми!»… «Совсем!»… «Только хуже»…

А ночью мне приснился сон. Безобразный и отвратительный. Будто я снова напился и проснулся уже у сотника Нариканды. А Гамми уверял, что не мог меня бросить. И Чабир еще добавил, дескать, я же просил давеча — сразу в участок. Да уж! А прежде господин Нариканда мне никогда не снился. Особенно, при оружии и в лиловых подштанниках…