Часть вторая

 

ДВА БОЯРИНА

 

 

 

Мастера Хаккеди оставили молиться в храме. Заперли дверь снаружи, сами же через пролом в развалинах башни спустились в подвал. Первым – карл Ингуд, за ним Уби, Джедар и мохноног Гата. У Джедара с собою – малый боевой лук и колчан со стрелами.

Гату оставили на страже в первой подвальной комнате. Выложено тут кирпичом, по стенам ниши для припасов. Вбок уводит низкий ход.

Печать Премудрой в руках у Уби светит лиловым светом. Впереди – тесный лаз, поворот, за поворотом комнатка пошире с глубокой нишей в стене.

В нише человечьи кости, сваленные кучей. Одних черепов – шесть или семь.

 

-                Костей никому не трогать! Они могут тут с самой Чумы лежать. И хранить на себе заразу.

-                Увольте, досточтимая. Дураков тут нету – хватать этакую нежить.

-                Семеро на помощь! Так это, выходит, и есть Ваш неупокойник, мастер Ингуд?

-                Нет, тутошние – мертвые. Под ними сокровищ нету. Мой дальше будет.

 

Будь я благородным Гендой – закрыл бы напрочь лиловый храм, если бы про такое услыхал, - замечает стряпчий.

 

-                Это еще что за речи, мастер Джедар? Все мы мирно проспали нынешнюю ночь, каждый в своей постели. Никто никуда не лазал, ничего не видал.

-                И все же, о костях надо бы доложить мардийским жрецам, коли уж они приехали. Пусть сотворят погребение.

-                Непременно. Только давайте сперва с кладом разберемся.

 

А если Вы оттудова не вернетесь, можно я при храме останусь? – подает голос убин мохноног.

 

-                Гата! Ты что тут делаешь? Тебе где велено было ждать?

-                Мне там страшно.

-                Тут еще страшнее.

-                Я уж вижу. Так как насчет храма?

-                Ладно. Вот тебе мое устное завещание: оставайся.

-                Вот выберемся наружу – и запишем должным порядком, – обещал стряпчий Джедар.

 

Уу, крючкотворы мэйанские! – ругнулся карл Ингуд, пробираясь дальше.

 

За комнатой с костями – еще один лаз, выходит он в большой сводчатый покой. Там! – показывает карл Ингуд. Дверь в ту комнату была заложена кирпичом, так что лаз вел будто бы в тупик. Давеча карл киркой пробил в кладке окошко, чтобы пролезть. А за окошком оказался живой мертвец.

Уби милостью Премудрой проверяет, есть ли в комнате чары. Да! Шагах в четырех от выхода из лаза видна призрачная личность. Сидит, скрючившись, голова уткнута в локти. Одет, как вояка: в шлеме, в сапогах.

Цвет чар на нем – непроглядный черный цвет чернокнижия.

 

Можно подойти ближе к окошку, посмотреть.  У ног мертвеца лежат короткое копье и палица. На полу перед ним – полустертые письмена. На свет Печати мертвец не отзывается, на шум не настораживается.

 

-                Э-эй, ты!

 

Тихо.

 

-                Тебя, служивый, как звать?

 

Мертвец не отвечает.

Джедар подбирает обломок кирпича, бросает в окошко. Мертвец не слышит. Джедар бросает еще – прицелившись, чтобы попасть по шлему.

Гулко загудела старинная броня. Мертвец заворочался, поднялся. Прихватил булаву, поднял голову – без глаз:

 

-                ЕСЛИ ТЫ НАСЛЕДНИК, ТО НАЗОВИ СВОЕ ИМЯ.

 

И умолк.

 

-                Ну, Джедар. Прозвания не имею. Наследник брата своего Келлионелли, ежели тот скончается бездетным, да не допустят этого Семеро.

 

Жрица Уби и карл переглядываются.

 

-                Ему нужен наследник боярина Лабиррана. Тот самый, для кого ему велено здесь стеречь сокровища.

-                Угу.

-                Кто Вам, мастер, открыл тайну лабирранского наследства? Говоря прямо: кто Вас сюда подослал?

-                Ну, будь по-вашему. Слышь, я тут! Благородный Курнаджи Да-Лабирран.

 

Курнаджи Карадикота, камбурранский купец, наследник боярина Лабиррана.

 

-                НАЗОВИ ИМЯ!

-                Не поверил…

-                Наверное, ему нужен не нынешний наследник, а тот, который был в пору Чумы.

 

Джедар меж тем примерился с луком к окошку. Наладил тетиву, наложил стрелу, выстрелил. Попал мертвецу в плечо.

Мертвец кинул копьем в окошко. Попал Джедару по уху – вскользь, но рана осталась. Сам виноват, вовремя не отстранился.

 

-                Досточтимая! У Вас зелья целительного нет?

-                Сейчас перевяжу.

 

Перевязок Уби с собою не захватила. Пришлось от плеча резануть рукав рубахи, разорвать на полосы, перевязать джедарову дурную голову.

 

-                ЕСЛИ ТЫ НАСЛЕДНИК, ТО НАЗОВИ СВОЕ ИМЯ. ЕСЛИ НЕТ, УДАЛИСЬ.

 

Джедар еще раз натянул лук, выстрелил и попал. Стрела отвалилась от мертвеца, зацепив клок его лохмотьев. Джедар хотел было выстрелить в третий раз, но тут порвалась тетива.

 

-                Запасная есть?

-                Дома.

-                Ох… Возвращаемся в передний подвал. Пошлем Гату на постоялый двор за тетивою.

 

 

***

 

Было около часа пополуночи. Я не спала – ждала, когда вернется мой летучий пёс. Он-то и в чужом городе найдет дорогу к окошку постоялого двора, где я. А мне показалось скучно гулять без провожатого в потемках по незнакомым улицам. Досточтимая Убимерру вечером ушла куда-то с мохноногом и стряпчим. Благородный Рамбутан сказал, что пойдет проверить ловушки: надо понимать, встретится со своими соглядатаями. Убуду заступил на стражу до рассвета, Ориджи улеглась спать. Орк Оячча отправился праздновать преполовение с лабирранскими своими друзьями.

И вот, по лестнице стучат шаги. В нашу дверь колотят кулаками:

 

-                Ваша милость! Высокородный Фарамед! Помогите! Дитя оборотни похитили!

 

Я не Фарамед! - отвечает Убуду громко. Что за оборотни, чье дитя?

 

И пропустил в комнату давешних поединщиков: одного из двоих стрелков и женщину, что была свидетельницей. Стрелок – в старинном вингском бесшовном одеянии, женщина в нарядном сарафане, лицо заплакано.

Это, стало быть, и есть посадская печатница Вэйджавэй, вдова купца Римарри. Спутник ее – Папако Винги, потомок Пау Вингского, в Лабирране живет в почетной ссылке.

Из объяснений я поняла только, что вопреки божьему суду, что состоялся нынче утром под лабирранской крепостной стеной, дитя мастерши Вэй, девочка Хидагати, была оставлена без присмотра и ушла со двора: праздновать вместе с посадскими детьми преполовенье Исполинов. Детские праздники в этих местах состоят в обходе богатых домов, пляске на ходулях, пении песенок и выпрашивании гостинцев. К ночи девочка не вернулась, а последним, с кем ее видели другие дети, был некий пришлый мальчик по имени Нэби. Его же нынче в полдень сама мастерша Вэй видела возле храма Премудрой в сопровождении взрослого парня, каковой парень был обвинен в распространении клеветы на жрицу Убимерру и, ведомый в управу для разбирательства, обернулся собакой и сбежал.

А еще дом Вэйджавэй днем ограбили. И жилец ее, мусорщик Ливарра, исчез неизвестно куда. А еще недавно те же посадские дети нашли на пустыре, что с Чумных времен остался, некоего покойника, моряка Матариджи с пробитой головой. Того самого, с кем водил дружбу посадский пьяница Джа, тоже недавно погибший дурной смертью: упал с забора, сломал шею. А с пьяницей дружил некий ткач Пегидду, великий грешник, совсем недавно самолично лишивший себя жизни, повесившись на стене лабирранской крепости.

О чем только не пишут местные доносчики! А о трех смертях в течение последних десяти дней – ни слова.

 

Пока мастерша Вэйджавэй рассказывала, вернулся благородный Рамбутан:

 

-                Ничего, девонька, не плачь. Найдем твое дитя. И убийц найдем, и оборотней. Затем и приехали. Слышь, Убуду? Давай-ка беги вниз, подымай народ. Ежели там из жалобщиков кто остался, пускай тоже идут. Так и скажи: облава, мол. Ориджи! Собирайся, идем Гианьяна брать.

 

Гианьяна? – переспросила я.

 

-                Дык-ть! Другого такого случая, может, и не будет.

-                Другого случая растрясти здешний посад?

-                А то ж! Вы, досточтимая, не бойтесь. Я никого шерстить не собираюсь. Сейчас у меня тутошние граждане сами всех, кого надо, расшерстят.

-                Так-то Вы понимаете праведную месть, благородный Рамбутан?

-                А Вам, досточтимая Виндарри, дитяти не жалко? Мы ж девчонку идем искать, которая пропала.

 

Дитяти жалко. Убийц и оборотней тоже жаль: и тех, которых будут громить, и тех, кто побежит во главе погрома. Хуже нет, как предстать перед Судиёй в час свершения беззаконий.

 

-                Ээ, досточтимая, Вы-то куда? Тоже с нами?

-                Да.

-                Сидели бы Вы лучше дома. Я Вам потом всё подробнейше доложу…

 

Глянул на меня – и осекся.

Не для того ли даны Судиёю Праведным дары, чтобы слуги его сдерживали беззаконие – там, где оно творится? Выходит, придется идти.

 

***

 

-                Так всё же, мастер Ингуд: на кого Вы работаете?

-                Ась?

-                Вы прибыли в Лабирран, пришли ко мне, представились умельцем-зодчим. Подрядились обследовать ветхие постройки. Нашли ход в подземную залу, будто бы с кладом, а вышло – с ходячим мертвецом. Спрашивается: кто Вас ко мне приставил?

-                Не прими в обиду, досточтимая: ты-то мне на кой?

-                Значит, Вам нужны сокровища?

-                Нужны.

-                И сколько вас таких?

-                Наше вади вообще Старцем не обижено. Разумное стяжание… Негоже деньгам без толку в подвале лежать.

-                Я не о вади спрашиваю, а о том, кто Вас научил в Лабирран идти. Кто рассказал про сокровище. Кто показал чертеж подземелья. Купец Курнаджи, боярский потомок? Или те, кто за ним стоит?

-                Ну, были люди…

-                Сколько?

-                Немного. Поделимся по честному.

-                И какую долю клада Вы решили уделить храму Премудрой?

 

Тут в подземную залу сверху посыпалась труха. Ввалился мохноног Гата.

 

-                Принес тетиву?

-                Угу. Там наверху – ух!

-                Что – ух?

-                Весь храм в огнях.

-                Пожар?!

-                Не-а. Сияние. Вроде светлячков.

-                Понятно. Мастер Хаккеди празднует преполовенье.

-                А вот Вас, мастер, там тетка спрашивает.

-                Кто? Моя тетка на Севере, в Ингуде.

-                Баба человечья, в штанах, при оружии.

-                Та-ак…

 

Что, мастер? Сообщнички Ваши поглядывают, как бы Вы с кладом не сбежали?

 

-                Поглядывают, досточтимая. А какой еще от них толк? Чертеж-то у них был, а как его на месте к подвалу приложить, особенно если двери кирпичами заложены – такого они не умеют, нет.

 

Может, они имя знают? – подал голос раненый стряпчий.

 

-                Может, и знают. Перетягивайте тетиву, мастер Джедар. Попробуем еще раз.

 

Уби, Джедар и карл Ингуд вернулись в дальний ход подземелья. Джедар выстрелил в окошко, не попал. Мертвец поднялся, размахнулся, точно бросить что-то хотел из пустой руки. И бросил.

Что-то вылетело в окошко. Стряпчий бросил лук, завертелся, стал оседать, хватаясь за шею.

 

-                Что такое?

-                Рука-аа…

 

В шею стряпчему вцепилась мертвецова рука. Как была, кисть и предплечье в кольчужной перчатке, с костями и ошметками мертвой плоти внутри. Держит крепко, давит.

Уби вцепилась в перчатку. Потянула. Из-под пальцев перчатки – кровь. Живая кровь стряпчего Джедара.

 

-                Отойдите-ка, досточтимая. А ты присядь – велел карл.

 

И ударил киркой по руке. Стряпчий повалился без памяти.

 

-                Всё, досточтимая. Можете налагать руки.

 

Уби воззвала ко Премудрой. Прикоснулась руками к ране на джедаровой шее. Кровь не унялась. Уби молилась еще, еще раз – и милостью Семерых кровотечение остановилось, но рана осталась открытой.

Молимся об исцелении заразы: на случай, если мертвец до сих пор несет в себе Чуму. Джедар не пришел в чувство.

 

-                Уходим. Продолжим завтра.

 

Карл вытащил из-за пазухи тряпки, пропитанные зельем. Готовился, значит! Но до времени молчал: ждал, пока кого-нибудь серьезно ранят. Рану перевязали. Стряпчего выволокли узким ходом в ближнюю подземную залу. Послали мохнонога Гату наверх, глянуть, всё ли тихо.

 

-                Никого нету. Только тетя Ваша стоит.

-                Э-эх… Видно, придется договариваться.

-                Или попробовать отвлечь ее?

-                Как же…

-                Тогда зовите ее сюда.

 

Карл Ингуд, кряхтя, полез наверх. Стряпчий на мгновение очнулся:

 

-                Мы сокровища ищем?

-                Вроде того.

-                Земли купим…

-                Угу. И шубу из неотпетого топтыгина.

 

Карл спустился. С ним – долговязая девица, одетая по-военному. Осмотрелась в полутемноте, присела над раненым.

 

-                Так. Мертвяк шалит, стало быть?

 

Редко где в Объединении, особенно у побережий, услышишь столь чистую, четкую мэйанскую речь. Не иначе, девица родом с северных предгорий.

 

-                Я – Габирри-Убимерру, жрица здешнего храма. А Вы кто?

-                Ланкарри Камбруджи. Служу в охране господина Курнаджи Карадикоты. Ну так что? Допустим, с мертвяком мы сладим. А дальше?

-                Дальше – уважаемый Ингуд Вам расскажет. Вы, кажется, из одной шайки?

-                Карл тут затем, чтобы искать дорогу. Его дело маленькое. Мы с Вами что будем делать?

-                Пойдем к мертвецу.

-                Стрелка Вашего будем вытаскивать?

-                Непременно. Он – со мной.

-                Делиться с ним будем?

-                Слушайте-ка, Ланкарри: Вы с мастером Ингудом на одной стороне?

-                Вроде, да.

-                Вы – одна сторона, храм – другая. Сокровища делим пополам. Сколько вас и сколько нас, не важно.

-                Пополам?!

-                А Вы как бы хотели?

-                Это смотря где сокровище лежит. Если в княжеской земле, то ни нам, ни вам ничего не обломится.

-                Ну, там увидим.

 

Оставили стряпчего лежать, где лежит. Вчетвером полезли прежней дорогой к зале с мертвяком.

 

-                А может, нам неупокойничка сжечь?

-                Угу. И самим задохнуться.

-                Эх, вот если бы у нас чара огненная была, что без дыма жжет…

-                Огненных чар – лучше не надо. Положимся на милость Премудрой.

-                Как?

-                Снимем чары с мертвеца.

-                Хорошо бы это сработало.

-                А Ваши предложения, Ланкарри?

-                Одно из трех. Первое: позовем господина Курнаджи. Может быть, он знает имя боярского наследника чумных времен.

-                Он, собственно, сам-то кто такой?

-                Правнук сестры последнего боярина. Сам себя считает, конечно же, высокородным Лабирраном. Да боюсь, ради этакой родни бояре бы тут мертвяков не рассадили.

-                Кто его сюда прислал?

-                Служит он Старцеву храму. Там и родство свое узнал. Недавно: год или два назад. Прежде честным купцом себя считал, о приморском боярстве и не слыхивал.

-                Зачем же служителям Старца понадобилось извлекать из-под спуда этакого боярина?

-                Не знаю. Могу сказать одно: мастер Куранджи – не приключенец. Заморочить себя не дал бы. Если решился бросить торговлю, отправиться на юг, стало быть, имел свои причины.

-                Итак, второе Ваше предложение?

-                Покончим-таки с нежитью. Ингуд говорит, там на полу возле мертвяка знаки нарисованы. Может, их и надо стереть?

-                Уничтожать написанное – грех перед Премудрой…

-                Или третье: зайдем с внешней стороны.

-                То бишь из-под управы?

-                Да.

-                А в управе – городское начальство.

-                Вот и хорошо. Вы, досточтимая, устроите для них какой-нибудь обряд, а мы с карлом тем временем…

 

А вы тем временем сбежите с сокровищами, – заключил мохноног.

 

От молитвы о снятии чар неупокойник не рассыпался прахом, не упал.

Мохноног Гата кинул в окошко камень. Не попал по мертвяку. Кинул еще: камень упал, накрыв один из знаков надписи на полу.

Неупокойный страж поднялся, проговорил невнятно несколько слов и сел.

Гата кинул подряд несколько каменьев. Попал по мертвяку не единожды, но тот не шевелился.

 

-                Ага! Готов! Не слабо я его, а?

 

Карл Ингуд застучал киркой, расширяя окошко. Мохноногу велели проведать, как там Джедар.

Нету! – издали завопил Гата.

 

-                Чего нету?

-                Стряпчего нашего!

-                Как так?

-                Идите сами, поглядите. Только что тут лежал – исчез!

-                Жреца, что ли, черного звать пошел?

-                Шутки у Вас, Ланкарри…

-                А ежели он и впрямь – умер да сразу и восстал?

-                Не болтай чепухи, Гата. Беги, ищи, кто его утащил. Далеко они не ушли.

-                А если он – своим ходом?

-                Тем более ищи.

 

Уби, карл и девица Ланкарри вылезли через окошко в залу. Мертвяк не шелохнулся. Ланкарри ткнула его древком его же пики.

 

-                Сидит! Вправду, что ли, готов? Молодец Ваш мохноног, досточтимая.

 

Карл Ингуд заметил рассудительно:

 

-                А что, если мертвец был только камнями уязвим? Ненавистник Старца Каменного…

 

Ланкарри подобрала мертвецову палицу.

 

-                Осторожнее! Вдруг – зараза Чумная?

-                Тут, досточтимая, всюду зараза.

 

Карл пошел простукивать стены залы. Уби при свете фонарика разглядела буквы на полу. Дибульские письмена без видимого смысла. Когда Уби подвинула камень с одной из букв, мертвяк заворошился. Вернула камень на место – снова замер.

 

-                Ага! Вот она, дверка-то!

-                Нашли, мастер?

-                Идём. Чуется мне, клад наш где-то близко.

 

Дверка открылась в лаз, такой же низкий, как и прочие тутошние ходы. Пролезли, выбрались в залу вроде той, где сидел мертвяк, но пустую. Зато здесь и без карличьего искусства видна большая дверь, чтобы не сказать ворота в стене. Деревянные, старые, но крепкие. И за ними что-то скрежещет.

 

-                Где это мы?

-                Под самой управой.

 

Уби шагнула к деревянным дверям. Карл пошел в обход вдоль стены – и, не пройдя десятка шагов, обо что-то споткнулся. Послышалась карличья ругань: похоже, в два голоса.

Уби подняла фонарь повыше, посветила. Увидала нос к носу с мастером Ингудом другого карла. Без кирки, но с топориком.

 

-                Сколько же нас тут?!

 

Вади! – по-мэйански отвечал второй карл.

 

-                Целое вади? Ээ, да никак это Чеди вади Банбан!

 

По виду карла, да еще впотьмах, не разберешь, старый он или молодой. Все лысые, со складчатой, будто пыльной кожей. Но по ершистой осанке, да по топорику трудно не узнать карла Чеди, юного племянника лабирранского посадского карла вади Банбана.

 

-                Не Чеди, а Чедувилбарак Алнитуккан вади Банбан.

-                Ты что тут делаешь?

-                Слежу.

-                За кем?

-                За всем.

-                Откуда пришел?

-                С дальних гор.

-                Сюда ты, вади-Болван, каким ходом пролез? Неужто мимо неупокойника?

-                Зачем? Из-под управы.

-                Мимо начальства?

-                Начальство в одном углу, погреб в другом. Я наместнику не докладывался.

-                Так… А вы, мастер Ингуд, конечно не знали про второй, безопасный ход?

 

И-ииы! – завыли жалобно за деревянной дверью. Голос тонкий, детский.

 

-                А там еще кто? – крикнула Уби.

 

Мы! – донеслось из-за двери.

 

-                Кто – мы? Ты, что ли, Хидагати?

-                Я и Нэби.

-                Семеро на помощь! Что с тобой мать сделает, когда найдет?!

 

Еще и мать? – охнул карл Ингуд. Двое карлов, куча маловеков и никакого тебе клада. Либо не было, либо уже без нас выкопан.

Ингуд уселся у стеночки. Чеди вади Банбан – рядышком, справа от него. Ланкарри – слева.

Уби попробовала открыть дверь. Не сумела.

 

-                Эй, Хидагати!

-                Ау-у-у!

-                Вы что там делаете?

-                Мы засов сдвинуть не можем. Тяжелый!

-                Как вы там очутились, я спрашиваю?

-                Мы нэбину маму ищем.

-                В подземелье?

-                Ага!

-                Нет ее здесь.

 

Не верь ей! – кричит за дверью второй детский голосок.

 

-                А к нам мертвец скребется!

-                Кто?

-                В другую дверь, в которую мы вошли, а она захлопнулась… Ой!

 

Дети заорали истошно. Кто-то по-арандийски помянул Пестрого Змия и все его милости. А потом, по-мэйански, возблагодарил Семерых.

Уби, что было сил, толкнула деревянные двери. Засов не выдержал.

 

За дверями – каморка. Мастер Папако, двое ребятишек ревут, вцепившись в него.

Ничего лучшего не нашел мастер, как вырядиться праздника ради в вингский балахон. Чтоб уж вовсе походить на призрака.

 

-                Спокойно, дети. Идем домой.

 

Тут досточтимая Уби возьми и выпали:

 

-                Нэби – со мной!

 

***

 

Домик в глубине сада по соседству от лабирранского пристанища мастера Папако. Личность в плаще, с лекарским сундучком, проходит мимо пруда. Поднимается на крылечко, входит в дом.

Ставит сундучок на пол. Откидывает капюшон плаща. Это – ткачиха Аланги.

К ней приближается арандийский изгнанник Лаинберуанг. Сейчас он одет по-мэйански, в штаны и куртку.

Не говоря ни слова, девица Аланги открывает лекарский сундучок. Внутри – не зелья, не порошки, а другой ящичек, поменьше. Его-то и принимает обеими руками мастер Лаин.

 

-                Что Ваш жених?

-                Спит. До утра спать будет.

-                Хорошо.

 

Лекарь Келлионелли, алангин жених, не успел бы смешать простейшего протвопохмельного зелья за время, что потребовалось Лаину, чтобы извлечь из ящичка и собрать самострел. Один из пары шариковых самострелов мастера Папако Винги.

Папако с тетушкой Вэй куда-то удалились из папакиного дома. Гости разошлись либо спят. Гоблин хлопотал на кухне, не видел, как Аланги подхватила ящик с самострелами, под плащом вынесла во двор. О том, чтобы лекарь не тащил всех своих припасов на гулянку, Аланги позаботилась заранее. Пьян напьется, упадет, склянки побъются. Расход! Но для внушительности сундучок всё-таки с собой иметь нужно.

 

-                Идемте, мастерша.

 

Лаин и Аланги выходят. Лаин запирает входную дверь домика на ключ. Первое, что было куплено арандийцем на лабирранском рынке, - хороший замок заморской работы.

 

-                Встретимся через полчаса у калитки.

 

Аланги возвращается в дом Папако. Хозяин не вернулся, гоблин Ликакко прибирает во дворе. Келлионелли спит.

На пустыре посреди лабирранского посада мелькают фонарики, бегает народ. Фарамед ловит оборотней.

Никто не замечает личности с самострелом. Да и заметят – сочтут за фарамедова сподвижника. Или за горе-поединщика, Папако Винги. Сама же личность уже высмотрела, кого ей нужно. Джерикко, посадский подросток, как раз виден сейчас на вершине горки.

Шариковый самострел бьет бесшумно. Упражняться в стрельбе цветными шариками ночью – более дурацкой затеи не придумаешь. Оттого, видать, и Джерикко, подбитый шариком, не дернулся, не завопил – просто упал головою в траву.

Когда ночной стрелок приблизился к нему, самострел уже исчез: был разобран и по частям спрятан под курткой. Закинув руку парнишки себе на плечо, стрелок направился восвояси. Вниз с горки и прочь с пустыря.

Увидят – решат: пьяный пьяного тащит. Праздник же, преполовение Исполинов.

 

К условленному сроку жертва мастера Лаина уже обихожена должным образом: уложена в той же комнатке, где мирно спит лаинов воспитанник Нуррибенг. Ткачиха Аланги встречена у калитки, препровожена в дом.

На кухне Лаин вручает девице сундучок и мешочек с серебром. Пригодится для обустройства будущей алангиной мастерской.

От калитки слышится стук.

 

-                Мастер! Спрячьте-ка меня где-нибудь.

-                Зачем?

-                Увидят меня тут – разговоры пойдут.

-                Глупости. Вы зашли ко мне извиниться за Вашего жениха. Он, как известно, напился пьян и не сможет завтра утром прийти лечить моего мальчика. Все знают, что мастер Келлионелли – наш с Нуррибенгом домашний врач. А обо мне идет столь уверенная слава страмца, что женщине было бы странно меня бояться. Напротив, Вы заодно хотели бы осторожно разведать, как далеко зашло мое соблазнительство в отношении Вашего будущего супруга.

 

Стук повторяется. Иду! – кричит Лаин, выбираясь на крыльцо.

 

Возвращается он с гостем. Невысокий господин в черной одежде, при мече, годами лет на десять постарше Лаинберуанга.

Высокородный Фарамед, боярин Тиррийский, не похож на свои изображения с печатных картинок. Ниже ростом и шире в плечах, проще и тише. Точно и не рыцарь вовсе. Только в светло-карих, почти что желтых глазах переливается беспокойный блеск. Трудно человеку со столькими обетами сохранить в здравии рассудок и душу в равновесии.

В чем – в чем, а в обетах арандиец Лаинберуанг мог бы потягаться с мэйанином Фарамедом.

 

***

 

Было когда-то досточтимой Убимерру предсказано: будет она строить храм, а построит застенок для дитяти. Для своего, хоть и не ею самой рожденного малыша.

Сокровища бояр Лабирранских – храмовая доля – предназначались на постройку новой башни Премудрой. И землю, как верно заметил стряпчий Джедар, можно было бы купить, хозяйство завести, чтобы не одними щедротами прихожанскими жить. Да видно, не судили Семеро.

 

А послали жрице взамен – мальчика Нэби.

 

-                Давай руку, пойдем.

-                В твои подземелья?

-                В храмовые.

-                Мама – там?

-                Нету здесь твоей мамы. Держись крепче, будет страшно.

 

Пошли – подземными переходами, мимо карлов, мимо неупокойника, мимо залы с мертвыми костями. Мальчик, не иначе, натерпелся такого страха, что нежитью его не испугаешь.

Годов Нэби пять, может быть – шесть. Теплая ладошка, твердый шаг. Упрямый. Устроитель бы сказал: сильны стихии Старца, раз семью дитя ищет. Исполины – по возрасту и по норову упорному. Рогатый – ибо несмотря на дурацкие хвостики на голове, мальчик – настоящий степняк. И степную речь понимает.

 

-                Как зовут твою маму?

-                Дундани Хадди-нум.

-                Ко мне она не приезжала. И никаких степняков, кроме нас с тобою, при мне в здешних краях не было.

-                Еще Веттали. Ты больше его не обижай.

-                Вот еще… На что он мне?

-                А мне нужен.

-                Или ты – ему?

-                Мы оба друг другу. Он мой пёс, я его мэй.

 

Прав выходит мастер Хаккеди. Милостью Рогатого Вайамбы степные псы, бывает, наделяются даром: оборачиваться людьми, выхаживать и растить человечье дитя. Не молятся, не выучиваются людской речи, но могут, если приведется, и выследить человека, как не всякий ясновидец сумеет, и рану зализать, как если бы жрец руки налагал.

 

-                Что же он тебя в подземелье отпустил одного?

-                Ему туда нельзя. Там колдовство.

-                Верно. Но мамы твоей там нет и не было. Не веришь?

-                Не верю. И не не верю. Ты лучше Веттали это скажи.

 

Наверху светло. Огоньки лиловые до сих пор скачут по храмовой крыше, по стенам. А у выхода из подземелья ждет здоровущий кудлатый пес.

 

-                Он не говорит, но все понимает. Скажи ему, а что он ответит, я тебе перескажу.

-                Ну, будь по-твоему. Слышишь меня, пёс Веттали?

 

Пёс повел ушами. Склонил голову набок – потешно, в точности как домашние собаки.

 

-                Здесь, на храмовом подворье Премудрой, нет благородной Дундани Хадди-нум. И не было.

 

Пёс чуть разинул пасть, будто зевнул.

 

-                Он тебе верит. Говорит, жалко. Мы уйдем, когда поймем, куда идти. Он говорит, твое дитя забрали. Которое старое.

-                Моё, старое? Это, наверное, Гата. Мохноног. Сорок лет по их меркам – на старость. Кто забрал?

-                Веттали говорит – бородатый дядька с оружием. И еще кто-то с ним: то ли карл, то ли тоже мохноног. Веттали за ними не пошел: меня ждал.

-                Ладно, разберусь. Скажи, Нэби: ты зачем носишь косы Амби?

-                Чтобы род не выдавать.

-                Так лучше вовсе волосы не заплетай. За оседлого сойдешь.

-                А ты – Елли-нум?

-                Да.

-                Ты – жрица ведьминского обряда? Или тоже рядишься, прячешься?

 

По степной кочевой вере Премудрая Бириун – злое, грозное божество, покровительница ведуний. Убин отец так же верил. Да вышло так, что сошла лиловая милость на Уби, когда она годами была чуть постарше, чем Нэби сейчас,.

 

-                Жрица.

-                А не знаешь, при пестром храме здесь застенок есть?

-                Наверняка.

-                Может, мама – у них?

-                Не знаю. Мне не расскажут. Храм храму не выдает.

-                Худо…

-                Я попробую разузнать.

-                Попробуй! Я, Нэбирри Хадди-мэй, не враг тебе, благородная Елли-нум.

 

Нэбирри? Имя – во славу Премудрой? Не нами рожденное дитя…

 

-                Я, Убимерру Елли-нум, не враг тебе, благородный Хадди-мэй. И тебе, пёс Веттали. У меня нет права давать храмовое прибежище, но ежели хотите, оставайтесь у меня.

 

Пес снова оскалился.

 

-                Степняк степняку всегда вправе дать прибежище. Но мы пойдем. А к тебе еще зайдем. Я думал, тут у тебя страшнее.

 

***

 

Вместе с Убуду, Ориджи, кабатчиком Рундой и другими посадскими гражданами мы пошли искать дочку мастерши Вэйджавэй. Растянулись цепью по пустырю, не застроенному с самой Чумы. Нашли входы в несколько жилых мохноножьих нор, трех пьяниц в зарослях лопуха, две непарные ходули.

Я призвала милость Судии, чтобы разглядеть на пустыре присутствие чар. Если мастерша Вэй права и дитя украдено оборотнями, то свет чар их выдаст.

Под невысоким холмиком смутно засветилось волшебство. Мы с Ориджи и Рундой подошли ближе.

 

Холмик – крыша землянки. Есть и дверь.

 

-                Сюда идут! – произнес за дверью девичий голос.

-                Есть тут кто-нибудь?

-                Заходите! – отозвался другой голос.

 

В землянке четверо: девушка в воинском наряде и с топориком, рослый парень с бородой, расчесанной надвое, тоже вооруженный, раненый с перевязанной головой и шеей, а в глубине – невысокого роста смуглый человек в черном колпаке с оплечьем. И со знаком Властелина Погибели на груди. Знак-то я и видела, когда искала чары.

Рада была бы я не узнать в лицо этого досточтимого. Но – сомнений нет: Гамурра-Маоли из храма Владыки, что в заморской Бугудугаде. Спутник высокородного Фарамеда, боярина Кай-Тирри.

 

-                Добро пожаловать! – негромко приветствовал нас досточтимый.

-                Не изволят ли Ваши спутники, досточтимый Гамурра, положить оружие?

-                И Ваши, досточтимая Гадарру.

 

Фарамедовы спутники повиновались, Рунда и Ориджи тоже. Шагнув ко мне, Ориджи указала глазами на раненого: это здешний посадский стряпчий Джедар. Давеча переписывал доносы.

 

-                Кто в Вас стрелял, досточтимая?

-                Стрелял?

-                Ну да. В боярина Фарамеда, нынче утром. В Вас или в кого-то из Ваших сподвижников.

-                Насколько я понимаю, это была нелепая случайность.

-                Что за облава – там, на пустыре?

-                Ищем дитя, похищенное оборотнями.

-                Слишком много шуму. Все, кто имел причины скрыться, уже скрылись. Иные даже с вещами – но без детей. Так в этом и заключается цель Вашего прибытия?

-                Мы приехали расследовать одно из давних дел, связанных с Марди. А Вы здесь зачем?

-                Благородный Фарамед уже неделю искореняет зло в городе Лабирране.

-                Здесь, в землянке?

-                Да. Не всегда целесообразно во всеуслышание заявлять о своем приезде. Думаю, нынешний день отчасти уже убедил досточтимую в этом.

-                Здешний посадский глашатай вот уже несколько дней объявляет о тайном приезде боярина Кай-Тирри. Мы, увы, заранее предупреждены не были. Вид нашего отряда убедил горожен: вот он, рыцарь Фарамед! Никакие опровержения управского глашатого уже никого не могли переубедить.

 

Для таких целей боярин Фарамед и ездит в сопровождении собственного глашатая, – кивнул Гамурра-Маоли на девушку.

 

-                Чтобы доказывать, что Фарамед – не Фарамед? – вклинилась Ориджи.

 

Досточтимый Маоли помолчал.

 

-                И как продвигается ваше следствие? – спросила я

-                Дела в городе Лабирране поистине прискорбны.

-                К нам поступило множество доносов.

-                Боярин будет благодарен, если Вы ими с ним поделитесь.

-                Непременно.

-                Что за дитя было похищено?

-                Девочка-подросток десяти лет. Ушла гулять с детьми, одного из которых видели в обществе собаки-оборотня.

-                Что ж, будем сотрудничать. Не откажите, досточтимая: сохраните пока нашу тайну. Двух Фарамедов здешний город не выдержит.

 

Я подошла ближе к раненому:

 

-                Как сюда попал этот человек?

-                Схвачен при ограблении храма Премудрой.

-                Он – тамошний прихожанин, стряпчий Джедар. Едва ли возможно, чтобы он…

-                Когда мы нашли его, он уже был плох. Осмотрите его, досточтимая, и Вы поймете…

 

Милостью Судии мне удалось распознать на стряпчем чары. Нечестивое чернокнижие!

 

-                Любопытные дела творятся в храме Премудрой, верно?

-                Могу ли я забрать этого человека с собой?

-                Сперва я хотел бы показать его боярину.

-                Где же сейчас боярин Фарамед?

-                В городе. Беседует с одним из здешних оборотней. И с его опекуном. Скоро должен вернуться.

 

Я спросила о Баттаме Гианьяне. Что-то вроде любопытства мелькнуло в глазах досточтимого Маоли.

 

-                Это знакомец баллуского беззаконного чародея Талипатты?

-                Верно. По нашим сведениям, он направился сюда. По дороге был ранен. Мне необходимо схватить его и доставить в Марди на суд.

-                Тут наши задачи не противоречат друг другу. К злодеяниям, которые расследуем мы, он едва ли причастен.

-                К каким именно?

-                Убийство миджирского моряка Матариджи. Странная гибель посадского бездельника Джи. Мнимое самоубийство ткача Пегидду.

 

Мнимое?

 

-                Милостью Судии, мы близки к разгадке.

-                Тогда вы преуспели больше, чем здешние светские власти и храм Безвидного, вместе взятые.

-                А каких усилий стоило удержать боярина от вылазок против пестрого храма!

 

Позвольте-ка еще раз взглянуть на описание Вашего нечестивца, - попросил бородатый малый. Я показала рисунок: личность Баттама Гианьяна, каким он был, когда прошлой осенью бежал из Марди.

 

-                Сдается мне, я видел его, – сказал парень.

-                Когда, где?

-                Нынче вечером. Он вместе с каким-то мальчишкой наряжался, чтобы идти плясать на ходулях.

-                Куда они направлялись?

-                В дом Папако, говорили они.

 

Снова – Папако Винги? 

 

-                Прошу прощения у досточтимого, но я должна идти.

-                Не смею задерживать. Все, что можно сделать для стряпчего, будет сделано.

 

Мы с Ориджи и Рундой побежали к дому мастера Папако. По пути Рунда рассказал: Папако слывет богачом и причудником. Главному вингскому воротиле, купцу Джалмариду, он якобы доводится кумом.

 

В воротах дома Папако открылось оконце. Высунулся гоблин в вязанном колпаке:

 

-                Мастера нет дома.

-                Ты его слуга?

-                Временно - да.

-                Отворяй во имя Судии Праведного!

-                Всенепременнейше. Там при входе щетка - отряхивайте ноги!

 

Гоблин представился как Ликакко, посланец общины досточтимого Гамбобая Марбунганского. Блюдет обеты чистоты, служит банщиком в здешней бане, по праздникам помогает в богатых домах.

 

-                Нанимателя твоего, мастера Папако, правосудие пока не имеет причин преследовать.

-                Как любезно со стороны правосудия. Вам нужен лекарь Келлионелли? Он здесь спит.

-                Нет. Мы ищем ряженого, что заходил сюда на ходулях. Куда он направился, когда покинул этот дом?

-                Я не следил за ним.

-                Не к соседям ли?

-                Я не имел времени заметить, хлопоча по хозяйству.

-                Не пропало ли чего из домашнего скарба?

-                Нет. Только лекарь упился вусмерть.

-                Ничего. Утром проснется, сам себя вылечит.

-                Вашими бы устами, досточтимая, да устриц кушать.

 

И рассказал: наставник его, пестрый жрец Гамбобай, прославился тем, что порой направлял учеников своих к равновесию, ставя их перед какой-нибудь неразрешимой закавыкой, а то и вовсе повергая в ужас. Вот например: берет досточтимый с блюда устрицу, разнимает створки ракушки, того гляди съест. Но Вам нельзя вкушать убоины! – восклицают сотрапезники. – Так она же живая! - ласково отвечает жрец Гамбобай.

 

-                Мальчика, который приходил вдвоем с ряженым, зовут Джа. Он из местных. Вездесущ в здешнем отдельно взятом городе. Кроме него, ряженый ни с кем не толковал.

-                В комнаты те двое не заходили?

-                Прежде всего, они не спускались с ходулей. А на ходулях пройти в дом затруднительно.

-                Где живет мальчик Джа?

-                Он меня к себе в гости не звал. Другой вопрос, пошел ли бы я, даже будучи позван…

-                Разглядел ли ты взрослого ряженого: личность, волосы, цвет глаз?

-                Не то чтобы я его разглядывал. Но на Ваш вопрос я бы не ответил, даже вперься я в него, точно исполин в бога своего.

-                Это еще почему?

-                Извольте принять в расчет: у гоблинов цветовая слепота. Скажем, так: лицо тускло-серое, на нем ярко-серые глаза, вокруг темно-серые волосы. Одет был в балахон серого цвета шести разных оттенков. Вы действуете по велению ДОЛГА?

-                Да.

-                И храма?

-                Да.

-                И пестрого храма тоже?

-                Я бы так не сказала.

-                Благодарю. Чаю хотите?

-                Нет уж, в другой раз.

 

Ориджи пошла к храму Премудрой: предупредить досточтимую Убимерру о Джедаре. Рунда вернулся к себе на постоялый двор. Я сказала, что пройдусь немного по городу.

Вернулся мой летучий пёс, закружился надо мной.

 

Из дома, соседнего к дому Папако Винги, вышел невысокого роста человек, длинноволосый и широкоплечий. Прощаясь в воротах с хозяином, поднял фонарь ближе к лицу.

Я узнала благородного Фарамеда, боярина Тиррийского.

 

Дождалась, пока он распрощается. Признаюсь, меня на слишком удивило то, что уходил он от второго давешнего поединщика, мастера Лаинберуанга.

Ворота закрылись, боярин пошел по улице в мою сторону. Когда он поравнялся со мной, я шагнула вперед.

 

-                Доброго вечера высокородному господину.

 

Он поднял фонарь, пригляделся.

 

-                Доброго вечера досточтимой.

-                Я – Гадарру-Виндарри из храма Судии, что в Марди. Здесь – по делам правосудия. Наш отряд приняли за ваш.

-                Я так и понял.

-                Тот дом, откуда Вы только что вышли – там не было ряженых? Или кого-нибудь еще кроме хозяина?

-                Только сам Лаинберуанг, его воспитанник, да женщина простого звания, его гостья.

-                Известен ли моему господину вот этот человек?

 

При свете фонаря я показала картинку. Не произнося имени, боярин кивнул.

 

-                Не удивительно, что храм Судии ищет его. По сведениям досточтимой он здесь, в городе?

-                Да.

-                По крайней мере, у Лаинберуанга он не прячется.

-                Мой господин уверен?

-                Да.

 

***

 

Из записей госпожи Такулги Кандикараи, секретаря высокородного Фарамеда, боярина Кай-Тирри:

 

(…) Тело моряка Маттари Матариджи было найдено в пустующей мохноножьей норе на пустыре. Личность: на вид около двадцати пяти лет, лицо круглое, в веснушках, глаза карие. Волосы светло-рыжие, кудрявые, борода короткая.

Первым убитого обнаружил лабирранский поденщик: Джерикко, прозвания не имеющий, подросток несовершенных лет, не живущий в доме родных. Упомянутая нора служила Джерикко временным прибежищем. При Маттари были найдены бумаги, свидетельствующие о его службе храму Водной Владычицы в Миджире. Направлялся он в Ви-Умбин, в Училище Премудрой, за советом чародейского свойства. На теле Маттари был обнаружен мешочек на шнурке. Внутри – комок смолы с прилипшими волосами: вещественное средство для чары ясновидческого поиска того человека, которому принадлежат волосы. По заключению боярина Фарамеда, речь идет об исчезнувшем законном князе Гайдалли Миджирском.

Как известно, о князе нет вестей уже более года. Самозванец, взошедший на миджирский престол под именем князя Гаямулли Миджирского, выдает себя выросшего в безвестности, но тем не менее законно признанного старшего сына покойного князя Таммобая и утверждает, что имеет большие права на престол, нежели Гайдалли, младший сын покойного князя. Войско государя нашего короля потерпело поражение в бою с наемным войском Гаямулли. Князь Гайдалли бежал и числится пропавшим без вести; законные власти Объединения были вынуждены признать Гаямулли Миджирским князем. Предстоятель храма Владычицы Вод, что в Миджире, не сумел примирить враждующие стороны перед битвой, а после битвы затворился в храме и доныне пребывает в молитвах, почти не покидая пределов святилища. Однако сторонники Гайдалли, судя по всему, не оставили решимости отыскать пропавшего князя. По их-то поручению Маттари и отправился на запад.

Однако, не доехав до Ви-Умбина, Маттари остался в Лабирране. Причины этого боярин Фарамед установил милостию Судии при содействии досточтимого Гамурры-Маоли. Дело сводится к тому, что Маттари изменил своим храмовым начальникам, едва лишь получил от них вещественное средство для чары.  Маттари замыслил просить о ясновидческой помощи баллуского беззаконного кудесника Талипатту с намерением раскрыть итоги чародейских поисков не храму Водной Владычицы и не противникам Гаямулли, а, вероятно, самому самозванцу и его людям. С посланцем Талипатты Маттари и ждал свидания в Лабирране.

Существуют свидетельства, что Маттари – уроженец здешних мест. Он пытался напоминать о себе некоторым из  лабирранских граждан, хотя узнан никем не был, ибо покинул город в раннем возрасте. Особенно же он искал встречи с ткачихой Нэдикри, в детстве сосватанной ему в невесты.

Расспросы о ткачихе Нэдикри стали беспокоить ее нынешнего супруга, Тарриго Арджи, владельца ткацкой мастерской. Нашлись добровольцы, готовые оказать мастеру Арджи беззаконную услугу: несомненно, именно они вызвали Маттари на пустырь (обещав свидание с Нэдикри), где и расправились с ним. Имена двух убийц - Джа, прозвания не имеющий, посадский бездельник, и Пегидду, ткач, также прозвания не имеющий. Таким образом, Маттари Матариджи погиб, так и не свидевшись с представителем Талипатты. Правосудие свершилось: пусть и невольно, но Джа и Пегидду пресекли деятельность миджирского лазутчика, помышлявшего об измене.

Следствие по делу Маттари было поручено досточтимому Габай-Лантарри, служителю храма Безвидного. Досточтимая Габай-Турринга, настоятельница храма, любезно поделилась с боярином Фарамедом сведениями по делу. В частности, ею была предоставлена опись вещей, найденных в комнате Маттари в гостевом доме при храме Безвидного, а также запись посмертного допроса моряка. Среди вещей заслуживает внимание чертеж морского пути вдоль лабирранского побережья, исполненный с достаточной точностью, а также список «Богословия» Халлу-Банги с пометками. Пометки складываются в тайнопись, требующую дальнейших исследований. На расспросы досточтимой Турринги покойный Маттари отвечал сбивчиво: заявил лишь, что был убит по воле того, ради встречи с кем он задержался в этом городе. Вероятно, умер моряк с мыслью, что Джа и Пегидду были наняты убить его с ведома Нэдикри Арджи, не желавшей сплетен вокруг своего имени и тяжбы о расторжении брака как совершенного в обход прежде существовавшего брачного сговора.

Храмовое следствие, ведомое досточтимым Лантарри при участии его племянницы Кариджи и ее приятеля, лекаря Курбани Бетиана, собрало в основном улики против ткача Пегидду: он-де неоднократно заявлял о ревности к Маттари из-за ткачихи Арикки, ставшей предметом ухаживаний моряка. Тем временем Джа принялся настойчиво требовать от Арджи денег, угрожая в протвном случае обличить его, Арджи, как заказчика убийства Маттари. Арджи распорядился вышвырнуть Джу из своего дома: итогом стало непредумышленное убийство Джи, представленное городским властям как несчастный случай при попытке пьяного Джи перелезть через забор. Тело Джи первым обнаружил Курбани Бетиан, ведший слежку за домом Арджи. Доставив тело в храм Безвидного, Курбани просил досточтимую Туррингу вопросить и этого умершего. Досточтимая сочла за благо приказать Курбани удалиться из храма, но Джу допросила милостью Безвидного. Джа признался в убийстве Маттари и вымогательстве денег у Арджи, но не смог назвать имен своих убийц, ибо в миг кончины был пьян и не вполне осознавал происходящее.

Затем правосудие Судии свершилось и над вторым убийцей, ткачом Пегидду. Известно, что его нашли повешенным на стене лабирранской крепости. При нем обнаружили записку с признанием вины. Однако многочисленные прямые и косвенные улики указывают на то, что случившееся не было самоубийством, но убийством, обставленным как самоубийство. Исполнитель – известный беззаконник Джавара Вингариджи. Заказчик достоверно не известен, однако у боярина Фарамеда имеются сведения, что накануне смерти Пегидду Джавара имел беседу с девицей Кариджи и получил от нее некоторое количество серебра.

К прискорбию боярина, Джаваре удалось покинуть город, воспользовавшись суматохой, вызванной прибытием в Лабирран гостей из мардийского храма Судии Праведного, ошибочно принятых на посаде за отряд боярина Фарамеда.

 

***

 

К концу ночи – к раннему рассвету второго дня преполовения Исполинов – Уби все-таки отыскала досточтимую Виндарри. Сообщила о непогребенных костях в подземелье под храмом.

 

-                Управа уже извещена. Подземный ход тянется под ее подвалы. Наместник, чем сможет, поспособствует надлежащему захоронению останков.

-                Да пребудет с умершими Владыка и Судия.

-                Кроме того, одно из тел в подземелье проявляет признаки неупокоенного мертвеца.

 

Как Уби и ждала, черная жрица Виндарри, не беря в расчет раннего часа и бессонной ночи, помчалась с Уби к храму Премудрой. Спустилась в подземелье. Прочла молитву над костями, потом над мертвяком.

Мертвяк снова восстал.

 

-                НАЗОВИ ТВОЕ ИМЯ, - попросила Виндарри.

-                Не помню, - отвечал неупокойник.

-                ЧТО ТЫ ОХРАНЯЕШЬ?

-                Не знаю. У меня приказ: не пускать никого, кроме родни боярина Лабиррана. Нас двое.

-                ГДЕ ВТОРОЙ?

-                Не знаю.

-                КТО ТЕБЯ ОСТАВИЛ ЗДЕСЬ?

-                Боярин Лабирран. Он обещал вернуться и похоронить меня.

-                КАК ИМЯ БОЯРСКОГО НАСЛЕДНИКА?

-                Не знаю. Имя не важно. Я бы его почуял.

 

Виндарри прочла еще одну молитву. Мертвяк повалился на пол, затих. Должно быть, упокоился навеки.

Ну, кто он такой? – спросила Уби, когда Виндарри вышла из сосредоточения.

 

-                Жертва нечестивого чародейства.

 

Бережнее, чем волокла бы домой великовозрастного сынка, пьяного или раненного, досточтимая Виндарри потащила мертвяка к выходу из подземелья. Потом перенесла наверх и кости. Ей-то, служительнице Судии, Чума не страшна.

Наместник Баллаи прислал к храму Премудрой телегу, чтобы отвезти тела на кладбище.

 

***

 

Из разговоров в лабирранской управе в ночь с первого на второй день преполовения Исполинов:

 

В жилых покоях писарши Мурри горит свеча. Накрыт стол, на столе чай и сласти. Беседуют Мурри и устроительница стихий Винни Вуллавайту.

 

-                Стало быть, Фарамед оказался-таки не Фарамедом?

-                Он, мастерша Винни, того и не скрывал. Рыцарь Убуду Кангеан прибыл к нам в составе посольства из Марди.

-                Однако же сейчас он, как я слышала, искореняет в городе беззакония?

-                Не нужно быть Фарамедом, чтобы откликнуться на зов о помощи.

-                Особенно ежели зов тот имеет вид образцового мэйанского доноса. Кто же откажется порадеть о наказании беззаконников.

-                Да… Вот и спрашивает меня нынче вечером наместничий секретарь Кирджа: ты, дескать, Мурри, скоро нас покидаешь? В Марди поедешь с досточтимой Виндарри, посвящение принимать?

-                Мастер Кирджа вообще-то умница. Но дурак, каких мало.

-                Почему?

-                Любовь никому еще ума не прибавляла.

-                Любовь? Вы, Винни, о чем?

-                Да не о Вас, Мурри, не бойтесь. Просто если бы мастер Кирджа смотрел вокруг себя трезвым взором, а не смутными очами влюбленного, он понял бы, что из Вас, Мурри – такая же черная жрица, как из него – Царь Арандийский.

-                Почему?

-                Не обижайтесь. Вы учились в Марди, достигли больших успехов. Кстати, как Вас туда занесло?

-                Отец с матушкой обет дали. Они при высокородном господине служили, а тут в наших местах мор начался. Они пообещали: если смилуется Владыка над господином и его семьей, то своё дитя они в Марди в храм отдадут. Господин с роднею выжили, потом я родилась. Чуть исполнилось мне пять лет, меня в Марди и отослали.

-                Н-да. Веселая история. Кто же это дает обеты за детей, да к тому же не рожденных? Это ведь всё равно, что у Семерых два калачика за одну медяшку вымогать: и здоровье барину, и себе – дитя. Что, если бы ребеночка Владыка прямо из утробы себе забрал?

-                Семеро милостивы…

-                Но теперь-то Вы, Мурри, я надеюсь, понимаете, что дальнейшие ваши отношения с мардийским храмом – Ваше дело, а не родительское!

-                Понимаю. Будь я Владыке угодна, я бы уже умерла. Или дары бы Владыкины у меня проявились. А их нет.

-                Вы служите правосудию при управе. Способностей, ума и воли у Вас вполне хватило бы для жреческой службы. Но что верно, то верно: стихия Смерти у Вас далеко не такова, чтобы в черные жрицы идти. Так что с обетами Вы не торопитесь.

-                Да прочие-то стихии не лучше. Так ведь?

-                Прочие Ваши одиннадцать стихий пребывают в завидном равновесии. Сколько Вам лет, Мурри?

-                Семнадцать.

-                Время еще есть. Осмотритесь, поймете, куда Вас больше тянет.

-                А не в храм – так куда? Замуж? Приданого за мной не дадут. Отец с матерью за службу не то чтобы много накопили. Не господина же барина нашего просить…

-                А почему бы и нет?

-                Если бы хотел, он сам бы предложил.

-                Так пускай и катится ко всем умблам. Сами себе заработаете.

-                Годам к тридцати…

-                Тутошний главный кладезь народной мудрости, ткачиха Буно, говорит: в семью – как в землю, всегда успеется. А по-Вашему, Мурри, тридцать лет – это уже древняя старуха? Возьмите хоть здешнюю горожанку, мастершу Вэй. Ей тридцать три. А поглядите, какая у ней любовь. И с кем, Семеро на помощь – с Папако!

-                Да, он богатый человек, Ваш соотечественник.

-                Потомок Винги Пау! Превосходный устроитель, хотя и скрывает это. И влюблен, как последний болван.

-                У мастерши Вэйджавэй дочка – почти моя ровесница. И тоже скоро замуж выходит. За капитана Майтарру.

-                Глядишь, мама дочку опередит. И ведь в чем главная прелесть мастерши Вэй? Не в деньгах, с деньгами у нее, кажется, туго. А в том, что человек она самостоятельный, толк в жизни понимает. Нравится прежде всего это, а не богатство и не телесная краса. Не про Вас, Мурри, будь сказано: с личностью у Вас всё в порядке.

-                Уши лопоухие…

-                Так Вы бы волосы подлиннее отрастили, ушей бы и видно не было. Или тюрбан бы повязали по вингарскому обычаю, Вам к лицу будет.

-                Я нарочно.

-                Самой-то Вам какие парни нравятся? Неужто писаные красавцы?

-                Мне? Да я и не знаю… А каких считать красавцами?

-                Мерки разные бывают. Тут, в Мэйане, никто бы и не подумал, что тот же Папако на Винге числился чуть ли не образцом мужской красоты.

-                Хм-м…

-                А что? Не худой, но и не то чтобы брюхо выпирало. Держится прямо. Нос длинный, глаза черные. Очертания подбородка и щек не настолько рыхлы, чтобы прятать их под бородой. Почтенная проседь там, где у иных в его годы была бы уже лысина.

-                А ему сколько лет? Пятьдесят?

-                Семеро с Вами, Мурри! Сорок два. 

-                А мастеру Лаинберуангу?

-                Точно не знаю. Лет тридцать пять, тридцать шесть. Согласитесь: хорош собою дядька, особенно с бородой?

-                Да. Личность примечательная.

-                Нрав твердый виден. С теми же чертами, как у него, в Аранде дядек встретишь дюжину на десяток. Но Лаина среди толпы сразу отличишь. Хотя дома ему, наверное, это и не с руки было. Он ведь агиангом служил.

-                Как это?

-                Агианг – это служба внутренней безопасности. Соглядатайствовал. Мэйанских лазутчиков ловил, местных мятежников.

-                Ясно…

-                Вот мастер Кирджа – тот, на арандийский взгляд, истинный красавчик. Кожа белая, волосы блестят, глазки бегают…

-                Он с Диерри, из города Коина. Потому и прозвание носит – Койнаджи. На Диерри, говорят, много потомков арандийцев.

-                Как и на Винге. Не был бы он такой дерганный, цены б ему не было.

-                Говорят, он…

-                Знаю, в рабстве побывал. Как говорят на Винге, каждый порядочный мужчина должен пройти через рабство, тюрьму либо изгнание. Так же, как каждая женщина – через написание повести в стихах или прозе.

-                Так чем Кирджа Вам, Винни, неприятен?

-                Только тем, что ведет себя, как дурак.

-                Что же глупого в том, что человек Вас любит?

-                Понимаете, Мурри… Я ведь не хуже Вашего могу рассуждать насчет того, что я, мол, с виду страшней умбла. И черна, и носата, и лет мне много, и наука моя сомнительна. И само то обстоятельство, что некто обратил свои чувства на меня, никчемную, свидетельствует о незаурядной дури этого человека. Но штука не в этом. Просто мне больше по душе другой здешний житель.

-                Мастер Хаккеди?

-                Он. Не взирая на всё его убожество.

-                Так в чем же дело? Почему же Вы…

-                Почему мы с ним не женимся? Либо так, без свадьбы не сойдемся?

-                Разве непременно надо сходиться? Разве нельзя просто…

-                Дружить? Конечно можно. Почему, спрашивается, я так ценю страмцов? Потому что дружатся легче, не считают себя обязанными любой девицы непременно желать и домогаться. Только вот беда: Хаккеди, будь он хоть трижды страмец, нашел себе другую зазнобу бабского полу.

-                Кого?

-                Досточтимую жрицу Убимерру. А она, сдается мне, не понимает, что он собою представляет. Считает то ли за влюбленного дурака, то ли за пестрого соглядатая.

-                А что он такое?

-                Видите ли, Мурри, стихия Мудрости у него – этак раза в два посильнее, чем у той же досточтимой Уби. Избранник Премудрой Бириун! Тем и хорош, тем и страшен, как все божьи избранники. Образчик резкой крайности, когда одна из стихий подавляет все остальные. Что до меня, я могла бы помочь ему. Не понизить Мудрость, конечно, а показать, как с нею справляться. Но мастер Хаккеди меня слушать не станет.

-                Почему?

-                Ихний брат тоже – как увидит перед собой влюбленную дуру, так сторонится.

-                А это непременно надо – показывать, что Вы…

-                Скрывать свои чувства легко, когда их нет. Когда припрёт, не очень-то и скроешь.

-                А как же быть?

-                Запастись заранее тем приданым, про какое я говорю. Каким-то делом, которое сумеешь делать лучше, чем все вокруг. Для меня это устроение стихий. Добрейший мастер Папако у меня хлеб не отбивает, досточтимый Байками тоже проявляет участие. А Хаккеди при всех своих дурях сознает, что устроять стихии ему надо. Таким образом я и могу видеть его через два дня на третий, без всяких объяснений. Он – мой подопечный.

-                А верно ли говорят, будто обряд устроения…

-                Сродни изощренному разврату? Как придешь к устроительнице, так она с тебя сразу все одёжки постаскивает, начнет всюду лапать да знаки свои красочкой рисовать?

-                Ну, в общем… Я на картинке видела, там…

-                Вот и видно, что Вам, Мурри, ни разу стихий не устрояли. Нет, честно скажу, я не пользуюсь званием устроительницы, чтоб глазеть на любезных мне мужиков в непотребном виде. Роспись красками по телу – лишь один из приемов устроения. Да и к тому же, совершая обряд, устроитель никакого тела перед собою не видит вовсе. Только расположение стихий. Так что уж не взыщите: мы с мастером Байками при всем желании не смогли бы сообщить в управу, кто из лабирранских горожан имеет на себе каторжные клейма либо следы их выведения.

-                Но найти такое ремесло, чтобы все в тебе нуждались, тоже непросто.

-                Да! Но Вы, Мурри, например, изучали право. Получите стряпческое свидетельство, берите заказы.

-                Господин наместник советовал мне… Да в Лабирране и без меня стряпчие есть.

-                Джедар, что ли? Так он к лиловому храму прибивается. А Вы будете стряпчей вне храмов. Каково?!

-                Был бы у нас Судьин храм…

-                Авось, теперь будет, раз мардийцы приехали. Доложат начальству о бедственном положении здешней черной веры – из Марди пришлют кого-нибудь.

-                Дайте-то Семеро.

-                Дело понятное, Мурри: Вы привыкли, что за Вас решают черные жрецы либо господа-начальники. А штука в том, чтобы самой себе стать госпожой и начальницей. Мужчинам этого надо, а не чего иного.

-                Кто ж захочет иметь над собою госпожой – женщину?

-                Каждый! В том-то и вся радость, чтобы иметь – простите за грубое выражение – не дурёху забитую, а госпожу. Государыню сердца своего. Иначе получаются умблы вроде так называемой жены капитана Губалли.

-                Вроде кого?

-                Да бабы той, что при тутошнем зеленом храме живет. Благородная Вайвати Мурту, урожденная Ардари. Вышла замуж за Губалли, грозу морей, величайшего меж кормчими Объединения. Как у каждого капитана, у него во всех гаванях подружки были. А бывало, что и по морям ходили с ним. Ну, и пьянством благородный Губалли славился. Будь госпоже Мурту куда деваться, чем заняться, помимо замужества, она бы, может быть, и выдюжила. А этой – ничего не оставалось, как слезы лить да браниться с мужем. Удивительно ли, что муж в моря ушел и с тех пор носу домой не кажет? Она так и злилась на него, пока умом не рехнулась.

-                Так значит, у благородного Губалли в самом деле была жена… Я думала, это всё басни.

-                Была и есть. Я ее видела, к стихиям ее приглядывалась. Тоже в своем роде средоточие крайностей. Вообразите: из двенадцати стихий сильны Старец и Плясунья, семейная верность и вольность, она же безумие. Две стихии, друг другу противоположные. Остальные десять стихий – тьфу, говорить не хочется.

-                Но ей-то Вы, Винни, сказали, что с ней неладно?

-                Я ей предложила обряд пройти, она отказалась. Насильно устраивать твари живой стихии я не могу.

-                Вы говорите, ее девичье прозвание – Ардари? В город недавно два господина прибыли. Братья Ардари. Должно быть, ее родичи.

-                Ну, стало быть, заберут дурочку домой. Кстати: где-то я слыхала это прозвание. Не в связи с братьями. Это какой-то знаменитый род?

-                Известный. Песня про них есть.

-                Точно-таки, песня! На базаре пели. Помню, напев мне понравился. И слова.

-                Как раз про семейную долю.

-                А спойте, Мурри!

-                Я не умею… Да и ночь на дворе…

-                А Вы – вполголоса.

-                Ну, ладно. Тем более, что там и про Владыкиных избранников речь.

 

Голос у писарши Мурри – девичий, тонкий. Но бывшая послушница мардийского храма солгала бы, если бы стала отрицать, что в Марди она бывала на лицедейских представлениях. Вкус к пению есть, есть и умение.

 

Желтеет месяц Старца: для свадеб пришла пора.

Везут меня сегодня с отцовского двора.

Везут меня в Ардари на тройке, не на паре –

Все рады, а невеста от свадьбы не ждет добра.

 

«О чем тоскуешь, дочка? Хорош у тебя жених.

Владетель всего Ардари, а нравом и строг, и тих.

А кто ушел за море, назад не будет вскоре.

Женою ставши мужней, забудешь сама о них».

 

«Я браку не противлюсь: пусть будет, как Старец велит,

Да только послушанье ран сердца не целит.

Забуду ль Джу с Талдином за этим господином –

На то Премудрой воля, но сердце мое болит».

 

Приехали в Ардари уже на исходе дня.

Жених в кафтане желтом приветствует меня.

И статный, и пригожий – а жрец готовит ложе,

А за столом собралась ардарина вся родня.

 

Веселый месяц Старца – не время для злых вестей.

Быка большого гости сглодали до костей.

А кто ушел за море, назад не будет вскоре –

Но только кого, о горе, я вижу среди гостей!

 

Моряцкие рубахи, моряцкие штаны,

Усы мокры от пива, как будто от волны.

Но словом я единым не выдам Джу с Талдином –

Пусть выпьют за здоровье теперь уж чужой жены.

 

Сам господин Ардари еще совсем не пьян:

«Здорова ль ты сегодня, любезная моя?

Негоже, коль невеста глядит в пустое место,

На жениха не смотрит, будто сама не своя».

 

Не съели Джа с Талдином ни ложки, ни куска –

Лишь пьют вино да брагу, и брага им горька.

Окончен пир венчальный, пора в опочивальню –

А за женихом с невестой входят два моряка.

 

«Ах, Семеро на помощь, откуда они взялись?

За пологом, дорогая, укройся и молись.

Сумеет дать Ардари отпор гулящей паре,

Коль эти колоброды настолько перепились!»

 

Но хором Джа с Талдином в ответ заводят речь:

«Оставь свой меч, Ардари, тебе не поможет меч.

Твои ночные гости без крови и без кости:

Нас отпустил Владыка невесту оберечь.

 

Не можем в месяц Старца мы браку помешать,

Ложись, ложись, Ардари с невестою в кровать.

Ведь мы ушли за море и мы с тобой не в ссоре –

Но только ты не вздумай жену свою обижать.

 

И коль родится мальчик чуть раньше, чем выйдет срок,

Прогнать жену из дому не вздумай за порог.

Расти его как сына знатного господина,

А мы тебе обещаем, что выйдет из парня прок.

 

Он станет капитаном и твой прославит род,

Из-за морей добычи богатой привезет.

Оберегаем нами – тремя его отцами –

Он будет во всем удачлив, на суше и среди вод.

 

Прощай, прощай, невеста, прощай и ты, жених,

Не сетуйте на мертвых и не корите живых.

Владычица с Владыкой срок дали невеликий –

Мы вновь уходим в пучину по воле Семерых».

 

Когда ж родился мальчик у нас на Новый год,

Его признал Ардари, признал и ардарин род.

Растет сынок пригожий, на трех отцов похожий,

И им гордится Ардари и много от парня ждет.

 

 

В том же здании управы, в комнате наместника, идет другая беседа: между высокородным господином Вонгирри Баллаи и пожилой дамой благородной наружности, седой, в темно-красном поношенном одеянии.

 

-                Итак, госпожа Дине, благородный Фарамед давно уже в городе. И всем, кроме меня, о том известно.

-                Оставьте, мой господин. На посаде никто ни о чем не догадывается. Но сейчас, когда прибыли гости из Марди, и все сочли, что фарамедов отряд – это они… Могу предположить, что теперь боярин Тиррийский обнаружит свое присутствие.

-                Должно быть, так.

-                Могу заверить моего господина: Джавара Вингариджи и его собратья по ремеслу еще до полудня вчерашнего дня покинули город. Если боярин Фарамед намерен ловить именно этих злодеев, то ему придется делать это вне Лабиррана.

-                Большая любезность со стороны Джавары и его братии.

-                Не более чем разумная осторожность.

-                Без сомнения, высокородный рыцарь найдет в Лабирране и других беззаконников.

-                Да… Но, насколько я знаю, в последние годы боярин Фарамед не бывал в Марбунгу. Едва ли тем гражданам, кто прибыл сюда из марбунганской округи, грозит большая опасность.

-                Надеюсь.

-                Кое о ком рассказывают, будто в Марбунгу в пору Вашей там службы люди эти обогатились неправым путем. Расхищали добычу королевского войска в ходе разгрома Онтальского мятежа, грабили мирных поселян под видом отлова бунтовщичьих приспешников… Тот же мастер Рунда Яндарри, например, прославился как большой головорез. Понятное дело, Вы не поощряли таких людей к переезду из Марбунгу в Лабирран вслед за Вами, мой господин.

-                Не поощрял.

-                Однако хочу Вам заметить: в Лабирране сейчас пребывает еще один выходец из Марбунгу. Сам он не причастен ни к мятежу, ни к его подавлению, а потому не имеет причин скрывать от боярина подробностей о марбунганских подвигах иных нынешних лабирранцев.

-                Кто же этот человек?

-                Он не человек. Это гоблин, зовут его Ликакко.

-                Гоблин из общины Гамбобая Марбунганского?

-                Да. Гоблина, как Вы помните по Вашей марбунганской службе, непросто добром заставить замолчать.

-                Пусть докладывает высокородному рыцарю, о чем сочтет нужным.

-                Воля Ваша, мой господин. Не думаю, впрочем, что молчание его стоило бы слишком дорого. Говорится же: кто ценит свое молчание выше серебра, тот часто платит кровью.

-                И кровь та в серебре ценится дешевле, чем возможные непроизнесенные слова. Так?

-                Я же говорю вовсе не о серебре. Сведения – за сведения.

-                Мы с Вами говорим об одном и том же. Исчезни гоблин Ликакко, скоропостижно скончайся он либо пострадай от ран, нечаянного удара по голове или чего-то подобного, мне придется расплатиться лишней подборкой сведений для благородного Фарамеда. В том числе, боюсь, и сведениями о Джаваре и его друзьях.

-                Прискорбно, мой господин.

-                Отсюда вывод: гоблин должен жить, здравствовать и беседовать, с кем ему пожелается.

-                Семеро ему в помощь. Равно как и нам с Вами. Хочу предупредить Вас, мой господин, еще об одном недавнем госте нашего города: молодом господине Джабуле Тайнари.

-                Насколько мне известно, в княжестве Баллуском не существует поместья Тайнари.

-                Имя и прозвание, разумеется, вымышленные. Благородный юноша имеет свои причины скрываться от правосудия. В основном, от храма Судии и от княжьих властей Умбина.

-                Так…

-                Покинув дом лекаря Курбани, где этот юноша лечил свои раны, он покинул город Лабирран. Но далеко не ушел. Сейчас нашел приют на маяке, у мастера Пенари.

-                Благодарю Вас, госпожа Дине. Это в самом деле важные сведения. Чем могу Вам служить?

-                Сведения – за сведения.

-                Да?

-                Заверяю Вас и могу поклясться: так называемый оборотень, столь раздраживший вчера досточтимую Габирри-Убимерру – вовсе не оборотень. Эта тварь способна принимать то людское, то песье обличие, но не по какой иной причине, как по милости Рогатого Вайамбы. Коротко говоря, он – спутник степной шаманки, благородной Дундани Хадди.

-                Знаю об этой женщине.

-                Имя избранника – Веттали. Сейчас его ловят на посаде. Не поймают, могу Вас заверить. Однако до боярина Фарамеда наверняка уже дошли слухи об оборотнях...

-                Будь по-Вашему. Я не стану нарочито привлекать внимание высокородного рыцаря к случаю оборотничества в городе. А за Веттали, если вдруг он попадется, заступлюсь.

-                Да помогут Семеро моему господину во всех его начинаниях.

-                Того же желаю и Вам, моя госпожа.

 

***

 

Распоряжение управы дошло уже и до кладбища: двое бравых могильщиков роют яму. Тут же хлопочет и мастер Рунда Яндарри: готовит стол для поминальной трапезы.

Вокруг – деревья в цвету, ранние травы, простые деревянные столбы у могил. Тихий рассвет второго дня преполовения Исполинов.

Досточтимая Виндарри благословила труд кладбищенских служителей. Один распрямился, опершись на лопату, улыбнулся: славный такой мужичок в черном балахоне, в рукавицах, подпоясан веревкой… Показалось Уби или нет, что лицо у него набелено, а во рту – клыки?

 

-                Никак, пополнение у нас, досточтимые? Не узнаю ребят.

 

Давно ли Вы здесь? - спросила Виндарри. Судя по тому, какое почтение звучит в ее голосе, мужичок – и впрямь избранник Владыки. Благой упырь?

 

-                За три года до Чумы осенило меня. Так с тех пор тут и служу. В Марди не бывал.

 

Второй могильщик старательно избегает взгляда Виндарри. Подошел к Уби. Это мастер Ливарра-мусорщик, жилец тетушки Вэй.

 

-                Вас ищут, мастер!

-                Я знаю. Так кто же все-таки давеча ворвался к моей уважаемой гостеприимице? Из храма гость? Или от наместника?

-                Вы их видели?

-                Среднего роста, темноволосый. Глаза безумные. Стал требовать какое-то кольцо.

 

Виндарри подошла ближе. Протянула Ливарре листок:

 

-                Не он ли это?

-                Он… Но как? Виноват, досточтимая, не узнал Вас…

 

И склонился до земли.

Позже Виндарри объяснила Уби, кто такой этот мастер-мусорщик. Был он в прошлом нечестивцем, чародеем-чернокнижником. Мардийский суд осудил его и назначил покаяние. Да вдобавок отрядил присматривать за Ливаррой Судьина избранника в обличии бессловесной твари: черную соню по кличке Дарри.

Сам Ливарра тоже отличился по сонной части. Чары-то его были направлены скорее не на самое Смерть, но на ее подобие. Как иные упыри питаются кровью или жизненной силой, так этот поглощал чужие сновидения. Оставив нечестивые чары, мастер Ливарра все-таки не утратил тяги к снам – тем более, что сам их больше никогда не видел. Теперь он довольствуется тем, что расспрашивает людей, кто из них что видел во сне. У кого-то он выигрывает сны, играя в плашки, у кого-то покупает на деньги, добытые тою же игрой.

 

-                Но как тут, на побережье, спят – Вы бы видели, досточтимая Виндарри!

 

***

 

Легенда о лабирранском маяке,

рассказанная кабатчиком Рундой Яндарри досточтимой Гадарру-Виндарри утром второго дня преполовения Исполинов по пути с кладбища:

 

О маяке нашем одна слава, что он в Объединении самый древний. Место-то старое, а сама башня построена недавно. Мастер Пенари, нынешний маячный смотритель, то строительство застал.

Прежняя башня обвалилась: после Чумы ее, видать, не подновляли, вот и обветшала. Была тогда у нас в зеленом храме настоятельницей досточтимая Гайнанджи. Собрала она серебра, созвала мастеров, сказала: будем маяк заново отстраивать.

И была у досточтимой дочка, красавица. И любила девица одного капитана – забыл, как звали. Замуж собиралась. Досточтимая Гайнанджи уже и зятем того капитана числила, молилась за него и за матросов его, пока ладья в плавании была.

Ну, стало быть, строят маяк – а он обваливается. Строят заново – снова все насмарку. Досточтимая, помолясь, вопросила Водную Владычицу: в чем причина? Нет, чтобы Владычицыного супруга, Старца Каменного молить о помощи строительству… А Владычица отвечала: оттого маяк рушится, что ты, Гайнанджи, за злодея молишься, убийцу и вероотступника. Зять, дескать, твой, в дальних морях разбой чинил, моряков губил, ладьи топил, да к тому же семибожную веру продал, к иноверцам переметнулся. Твои же, Гайнанджи, молитвы так истовы, обеты твои так крепки, что не отвечать на них я не могу, хоть зять твой мне и мерзок.

Поняла досточтимая свой грех. Да не только молиться за капитана того, но и в храме его прокляла, чтоб не было ему больше пути по водам. С той поры строительство на лад и пошло.

Дочка жрицына всё ждала капитана, всё плакала да чахла. А как построили маяк, да свет негасимый на верхушке зажгли, так и весть пришла: сгинул капитан за морями. Девица и бросилась с башни маячной вниз, в море. Тело потом рыбаки нашли.

А призрак девицы стал являться на берегу. Бродит возле маяка в зеленом платье, плачет и рыдает. Я только одного не пойму: маяк-то на холме стоит, от башни до воды шагов сто, не меньше. Ежели сверху броситься, до воды никак не допрыгнешь. Видать, о камни девица расшиблась, а уж кто тело ее потом в воду кинул, неведомо. Но тем больше ей было причин являться после смерти.

Не иначе, Владыкина милость. Только Вы, досточтимая Виндарри, возьмите в толк: приятель мой, Джерибукко-конопатчик, повадился к маяку ходить по ночам, с девицей той разговоры разговаривать. Я ему говорил: не дело это, неученым людям вроде нашего с мертвецами болтать. Да он меня не слушает. Вы уж не откажите, вразумите его. Или покойницу: пускай она сама его отвадит. Парень-то, хоть и глуп, а пред Владыкой не грешник. Работник дельный, начальство верфи нашей его ценит. Неровен час, загрызет его утопленница, или под воду утащит – что тогда прикажете делать?

 

***

 

Останки жертв Чумы были должным чином погребены. Благородный Генда удалился писать запрос для осмотра храмового и управского подвалов.

 

Уби, не дожидаясь конца поминальной службы, вернулась на постоялый двор. Попросила кабацкого слугу согреть воды, искупалась наскоро, легла спать.

Проснулась заполдень. Мохноног Гата еще дрыхнул после давешних страхов. Уби прочла молитвы и спустилась в общую залу пообедать. К досточтимой Виндарри решила пока не стучаться: надо и черной жрице отдохнуть после утренних похорон.

 

В общей зале хлопотал невыспавшийся мастер Рунда. За столами сидели жалобщики: те же, что вчера. Мастер Хаккеди – куда ж он денется! – тоже скромным сиротинушкой сидел на скамье. И давешний певец рядом с ним.

 

-                Оо, досточтимая! – зашевелился народ в зале. Вы должны послушать! Ну-ка, братушка, давай!

 

И подтолкнули певца под бока. Он поклонился, тронул струны саза. Заиграл:

 

Не просите, не просите вы чинов у короля;

Правды ради, доносите, доносите, пользы для!

Возводите, возводите свод напраслины своей

Выше храмов и кремлей!

 

«Воротился из-за моря удалой моряк Талдин,

Весь народ поил задаром, точно знатный господин.

Видно, платит царь Вингарский соглядатаям с лихвой» -

Так писал о нем кабатчик на дощечке восковой.

 

Вы строчите, вы строчите, и тростинкой, и пером:

Невиновных оправдают, а виновным поделом.

Доложите государю все, что думает народ –

Или все наоборот.

 

«Свой кабак возвел Линдарри на руинах до-чумных.

Откопал горшок в подвале с полусотней золотых.

А земля под домом – княжья, а на деньгах – Пестрый Змей» -

Так писала о Линдарри меховщица Вонговэй.

 

Вы кропайте, вы кропайте ясным днем и при свече.

Вы не рыцарь, вам не клясться на пылающем мече.

Клевещите, клевещите, меркой полной лейте грязь –

Разве жизнь не удалась?

 

«Вонговэй, красотка наша, конопатая, с косой

В полнолуние однажды перекинулась лисой.

Всех курей перетаскала, закопала у межи» –

Так писал посадский стряпчий под диктовку тети Джи.

 

Вы диктуйте грамотею, вы диктуйте школяру,

Обличите взятки, драки и азартную игру,

Не щадите вы ни вора, ни убийцу, ни страмца,

Ни родимого отца.

 

«Тетя Джа известна многим, и в Ларбаре, и вокруг

Беззаконным шарлатанством и большим проворством рук.

Знает зелья, привороты, изменения личин» –

Сообщил суду и князю удалой моряк Талдин.

 

Погодите, погодите, вот приедет Фарамед,

Все доносы прочитает, исполняя свой обет.

Клеветник в Объединеньи – всем гроза клеветникам,

Как писал о нем я сам.

 

Свежая песенка, веселый напев. Как раз к прибытию Фарамеда. Имена подозрительно похожи на лабирранские: кабатчик Линдарри, мастерша Вонговэй… Едва ли божий странник за день успел так вникнуть в здешние дела.

Да сочинителя не долго и искать. Сидит с краешку мастер Хаккеди, изо всех сил сжевывает с уст своих улыбку. Счастливейшую из улыбок сочинителя, чьи стихи поются и имеют успех.

 

***

 

Из доносов лабирранских горожан боярину Фарамеду,

обещанных досточтимой Виндарри досточтимому Маоли:

 

Только наивный простак сочтет случайными некоторые обстоятельства, сопровождавшие появление высокородного Фарамеда Кай-Тирри в нашем городе.

Первое: поединок у крепостной стены. Заявленный предмет разногласий между поединщиками был – полезность вольности для воспитания юношества. На деле же суть спора представляется иной. Ибо до сих пор вингский изгнанник Папако Винги, близкий друг вингского купца Джалмарида, был самым крупным из вкладчиков казны лабирранского храма Безвидного. Заемные бумаги, помещенные им на хранение в храм, оцениваются в несколько тысяч вингских кариндов. Но недавно в тот же храм поместил свои сбережения и арандиец Лаинберуанг. Его богатство не столь велико, зато более осязаемо: золото и драгоценные камни. Как известно, супруг досточтимой Габай-Турринги, рыцарь Лионго, почтил своим присутствием поединок. Так что вопрос, решавшийся божьим судом, в сущности можно было выразить следующим образом: кто из новопоселенцев нашего города ближе подошел к праведному семибожию? Папако или Лаинберуанг? Кто более достоин доверия? Кого следует предпочесть досточтимой Габай-Турринге?

Второе: появление в Лабирране божьего странника и певца. Имя его едва ли неизвестно боярину: Гайарри. Прозвания нет, странствует он по обету, данному в миджирском храме Владычицы и Целительницы Гаядари. Едва придя в город, певец этот вступил в общение с питомцем храма Безвидного, безумцем Хаккеди, бывшим беззаконным кудесником. Этот Хаккеди – вольноотпущенник столь же беззаконного чародея Биатирри Вингана, вингского уроженца. Опять-таки нити тайны уводят за море, на остров Вингу. Спрашивается: случайно ли?

 

***

 

В лучшем из кварталов города Лабиррана высокий дом за забором – жилище мастера-ткача Тарриго Арджи. Туда Уби и направилась. Была усажена за стол. Сам мастер Арджи как раз кушал пироги: легкая трапеза между обедом и ужином. Молодая жена и сын стояли за его креслом, в присутствии досточтимой наотрез отказались сесть.

Соперничества с новой ткацкой мастерской уважаемый Арджи не боится. Ткачиху Аланги готов назвать толковой девицей. Не арджино дело обсуждать решения досточтимой Габай-Турринги, но она не высказывала возражений касательно перехода Аланги под покровительство храма Премудрой. Если новая мастерская займется не тонким полотном, а, скажем, парусиной – то сможет неплохо заработать. Сам Арджи готов присоветовать храму нескольких толковых мастеров, что строят ткацкие станки.

Что до работниц, собравшихся переметнуться от Арджи к Аланги – то никто их не держит. Разочтутся с долгами, пусть уходят. Вот только…

 

-                Да, мастер?

-                Сестру досточтимого Габай-Лантарри Вы к себе зовете?

-                Девицу Кариджи?

-                Ее, ее. Тут я бы Вам советовал не спешить. Хотя бы в ближайшие полмесяца.

-                Я слышала, Кариджи выходит замуж за лекаря Курбани?

-                И его бы я не стал торопить.

-                Почему же?

-                Девочка она, спору нет, красивая. Смекалкой не обижена…

-                Но?

-                Между нами, досточтимая, хорошо? Я Вам расскажу, а Вы потом с меня возьмите обет неразглашения.

 

Жене и сыну даже и обета приносить не придется. Папаша Арджи велит – под страхом Судьиным не пикнут.

 

-                Все бы ничего, да рыцарь Фарамед…

-                Кариджи связана с противозаконными делами?

-                Ничто не укроется от досточтимой.

-                А именно?

-                Увы, увы. Убийство.

-                Да?

-                Судите сами. На пустыре, в мохноножьей норе находят тело моряка Матариджи. Перед тем он, надо признаться, показал себя в городе не с лучшей стороны. Прямо Вам скажу: явился в мою мастерскую, завел шашни с ткачихами…

-                Со всеми сразу?

-                Почти что так. О супруге моей не говорю, да и тетушка Буно устояла. А прочие…

-                Что же, моряк был из избранников Рогатого?

-                Уж не знаю, а только был он убит. Кариджи вместе с женихом своим пустились в розыски убийц.

-                У девицы были…ээ… некие особые причины усердствовать?

-                Да, и у жениха ее. И почти у всех женихов, мужей и приятелей тех моих работниц, коих моряк одарил своим вниманием. Ибо подозрение насчет ревности падало на них на всех. И вот, возле забора моего дома находят посадского пропойцу Джу.

-                Несчастный случай?

-                Да. А недавно ткач Пегидду, дружок еще одной моей работницы, сотворяет великий грех…

-                Да. Удавился на воротах крепости.

-                А в доме Курбани до недавнего времени лечится подозрительный малый из чужаков. Выводы очевидны, верно?

-                Хотелось бы услыхать Ваши соображения.

-                Моряк – вражий соглядатай. Мнимый недужный в доме Курбани – его связной, сам лекарь – гостеприимец лазутчиков, Судия ему в судьи. Забавы с ткачихами – прикрытие. Джа и Пегидду нечаянно, я надеюсь, узнали об истинных целях моряка – и пали жертвами. Оба – уже после того, как курбанинский гость убил Матариджи и сам был ранен в поединке. Лекарю хватило бесстыдства приволочь его в храм Безвидного для лечения, откуда он, разумеется, был с позором выдворен.

-                Но не схвачен, не передан светским властям?

-                Кое-кто приложил все усилия, чтобы этого не случилось. Не хочу называть имен, однако храмовый наш зодчий, досточтимый Лантарри, в ближайшие дни, как говорят, отбывает в паломничество. Не покаянное ли?

 

Вот как, мастер Арджи? Поносите при Уби заступников Ваших из пестрого храма? Надо будет расспросить бывших арджиных ткачих, какие именно речи вел с ними моряк Матариджи.

Вдруг подал голос Арджи-младший:

 

-                А правда, что Вы, досточтимая, знакомы со всеми великими чародеями Объединения?

 

Папаша кхекнул, паренек замолчал.

 

-                Скорее, со служителями Премудрой да с ткачами.

-                Не взыщите, досточтимая. Моему дураку всюду кудесники мерещатся. К страмству у него тяга да к древленству.

-                В Лабирране не так-то много выходцев из древнего народа.

-                Вот-вот. Заезжал сюда перед Новогодием обормот один. Чародеем представлялся… Весь ленточками пестрыми обвешан, на сазе бренчит, чушь крамольную несет – хорош!

-                Как же его звали?

 

Юсската Ли-Юррунга – отвечал Арджи-младший.

Дело прошлое. Старинная страсть досточтимой Уби, тогда еще храмовой послушницы. Не вспоминать, и всё будет хорошо.

 

-                Тоже, не иначе, лазутчик. В Миджир отбыл. А Матариджи – из Миджира. Вот и выходит, досточтимая: заговор!

 

И ведь не скажешь, что в Лабирране нечего выведывать. Хотя бы тайны здешней верфи. Под досточтимого Миррали копают, подлецы.

 

-                Где же теперь бывший гость лекаря?

-                Кто ж его знает? Разве что его в храме Владычицы приютили как болящего.

 

***

 

Вечером второго дня новомесячья Исполинов благородный Рамбутан отправился толковать с наместником. Рыцарь Убуду по моей просьбе пошел к мастерше Вэйджавэй: передать ей для печати одно небольшое воззвание к лабирранским гражданам.

А ко мне явилась посадская девушка Кариджи.

Черноволосая, кудрявая, красивая девица. Лицо бледно, под глазами круги. Шея платком замотана.

 

-                Ищу совета у служительницы Судии!

-                В чем?

-                Мне, досточтимая… Даже не знаю, как сказать… Словом, призрак является по ночам. И душит.

 

Она сняла платок. На шее – следы от пальцев.

 

-                Как давно?

-                В последние две ночи.

-                Где Вы ночуете?

-                При храме Безвидного. Я там учусь.

 

Дух умершего – в храме Творца Жизни? Так может быть, только если дух избран Судией для свершения возмездия в деле, которое и Творцу ненавистно.

 

-                Обличие призрака Вам незнакомо?

-                Почему же… Это Пегидду, ткач наш. Который недавно удавился.

-                Говорит ли призрак что-нибудь? Изъясняет волю Судии?

-                Да чего говорить-то, и так ясно. Я вроде как к смерти его причастна.

-                Как?

-                Записку я написала.

-                Какую записку?

-                «Не имею более сил выносить тяжесть совершенного мною злодеяния. Это я убил моряка Маттари, а тело спрятал на пустыре в мохноножьей норе. Предаю себя Судии Праведному.» Как-то так, точнее я не помню. Мне продиктовали, что писать.

-                Кто продиктовал?

-                Тот, который помочь обещал.

-                В чем помочь?

-                В расследовании. Чтобы убийцу изобличить.

-                Слов о самоубийстве в записке не было?

-                Впрямую - нет. Да и так понятно. Но я не знала, что… Мы не знали, что Пегидду повешенным найдут. Думали – тот человек, кто нам помочь обещал, его просто припугнёт, покаяться заставит. А записка – чтобы Пегидду не спутал, в чем ему каяться.

-                Кто такие «мы» и кто такой «тот человек»?

-                Досточтимая! Я не могу… Он… Мы… Вы с меня обет возьмите, чтобы правду сказать!

-                Чтобы не лгать, обета не надо. Вы имеете причины бояться Ваших сообщников?

-                Ну да.

-                Вас вынудили написать записку, угрожая Вашей жизни?

-                Вроде как, да. То есть нет. Я сама… Но того человека, который помочь вызвался, я боюсь. Как не бояться-то? Это же Джавара Вингариджи!

-                Что значит – Вы сами? Сами решились нанять этого Джавару для убийства ткача Пегидду?

-                Выходит, да. Но убивать его никто не просил, Джавара сам… Мы, вообще-то, распутывали дело с моряком, которого в норе нашли. Который еще с ткачихами путался…

-                Это я знаю.

-                Ну, вот. Моряка убили, чтобы он у мастера Арджи под ногами не путался. Джа про то узнал, явился к мастеру, чтобы денег с него слупить за свое молчание. Ну, Джу и скинули с забора. Сказали, будто бы он сам упал.

-                Вы это знали – и молчали?

-                У нас… У меня доказательств не было.

-                Говорите толком: кто вместе с Вами вел следствие?

-                Дядя мой. И Курбани. Это мой жених. А Пегидду тоже разведал, как Джу убили, и сам стал стращать, что пойдет и всем всё расскажет. И нас стращал, и Арджи. Тут Джавара и явился. Хотите, говорит, я все ваши сложности одним махом разрешу, да так, что никто ничего не заподозрит? Восемнадцать ланг взял. Пегидду просил втрое больше… А уж записку пришлось мне писать, потому как Джавара по-нашему неграмотный.

-                Где этот Джавара сейчас?

-                Ох, досточтимая! Не иначе, в Ларбаре. Как Вы с рыцарем приехали, так он из города и снялся. Теперь уж его не поймаешь…

 

Милостью Судии я распознала: на девице лежит проклятие. Но мертвого духа при ней в настоящий миг нет. Дождемся ночи.

 

-                Вы совершили два тягчайших греха. Первый – обман законных властей. Второй – клевета на Пегидду как на самоубийцу. Вы отрицаете, что Вы, дядя Ваш и жених наняли Джавару для убийства Пегидду?

-                Не нанимали мы! Он сам так понял… Курбани вообще про Джавару не знал. Дядюшка денег дал на нужды расследования, Но что Пегидду удавиться заставят – видят Семеро, не хотели мы этого, нет!

-                Говорите за себя. Вы не можете клясться за Ваших сообщников в том, чего они хотели или не хотели.

-                О-ох… Ну, ладно. Я не знала. Я не хотела.

 

В этом девица Кариджи не лжет. Заливается слезами.

 

-                А с дядей как же теперь? И с Курбани? Им-то призраки не являются…

-                С досточтимым Лантарри будет отдельная беседа, если храм Безвидного сочтет возможным отпустить своего служителя для допроса. Ваш жених состоит на службе при храме Водной Владычицы?

-                Да. Или не совсем. Ничего я не знаю… А если я в храме Безвидного учусь, мне тоже снисхождение может выйти?

-                Вы сообщили о призраке вашему дяде?

-                Да. Он велел к досточтимой Турринге идти. А она меня к Вам послала.

-                Это означает, что храм Безвидного в настоящий миг отказал Вам в защите перед лицом храма Судии. Скажу Вам прямо, Кариджи: не о дяде и не о женихе Вам сейчас надо думать, а о собственной Вашей судьбе.

-                И как же мне быть, досточтимая? Может, в Марди на богомолье сходить?

-                Грехов за Вами два – и покаяний будет два. Первое за напраслину, второе за обман. Вторым покаянием будет помощь властям в расследовании другого дела. Первое покаяние я назову Вам после того, как побеседую с Вашим призраком.

-                А про какое новое дело Вы говорите?

-                Вы, как я понимаю, бываете в доме лекаря Курбани?

-                Я же его невеста, говорю Вам. Мы скоро поженимся. Если, конечно, призрак отпустит…

-                Вы знали того хворого, кого недавно мастер Курбани выхаживал в собственном доме?

-                Да. Благородный Джабул Тайнари.

-                Взгляните на рисунок: это он?

 

Девица Кариджи опознала в бунтовщике Баттаме Гианьяне молодого господина Тайнари. Не солгала.

 

-                Откуда он взялся?

-                Его подобрали рыбаки, которые за рекой живут.

-                В море выловили?

-                Нет. Он на коне прискакал. Да до города не доехал, упал с седла. Он не хвор, а ранен был.

-                Что за рыбаки?

-                Семья Аркададжи. Они-то лекаря и позвали. Курбани его к себе забрал, потому как плох господин был. Бредил, о кольце каком-то говорил. Будто бы, семейный знак ихний, драгоценность. Рыбаки божатся, будто кольца не брали. А потом Курбани дом подожгли, господин и сбежал. Видно, решил, что враги до него и тут добрались.

-                Какие враги?

-                Знамо дело, кто его ранил.

-                Имена?

-                Он не говорил.

-                Кольцо он описывал?

-                Да, всеми Семерыми просил найти. Тонкое, серебряное, с узором из листиков. И с цветком.

 

Кольцо Лалаи Гианьян?

 

-                А Вы, досточтимая, тех лиходеев ищете, которые на господина покушались? Так я же их не знаю…

 

 

***

 

В домике печатницы Вэй наведен порядок. Мусорщик Ливарра вернулся, сидит тихо. Мастер Папако Винги чистит ножиком вареную в шкурке картошку.

Мастерша Вэй – тут же, у стола. Девочка Хидагати возится с новонайденными собаками. От оборотня чуть не пострадали бедняги, в ласке нуждаются…

 

-                А скажите, мастерша: супруг Ваш, Семерыми да примется… Вы его все еще любите?

 

Потешно звучит, когда, говоря по-арандийски, поминают Семерых. Зато извилистое арандийское словечко для «любови» – куда  тоньше звучит, чем наше родное «вэй-йарр-лэй».

 

-                Что Вам сказать, мастер? Я замуж рано вышла. Закону Старцеву верна была. А покойный Римарри… Грех сказать, пьяница он был.

-                Стихия Обретения Сущности преобладала в нем?

-                Вот-вот. Иной раз такую сущность обретал, что Семеро на помощь! Играл, вещи из дому таскал в кабак. Траур мой по нем истек давно…

 

Заикаясь слегка, мастер Папако спрашивает:

 

-                Так я, стало быть, смею-таки надеяться?

 

Что тут скажешь? Ах! – только и отвечает мастерша.

Тут-то и заходит рыцарь в черном  Его охрана у ворот пропустила беспрекословно.

 

-                Почтение благородному Фарамеду! – говорит Вэй по-мэйански.

-                Я – Убуду Кангеан вади Абрар, служитель храма Судии Праведного, что в Марди.

 

Ишь, тонко придумано! Вади! Детина под потолок ростом – карл!

 

-                Вот это надо напечатать с доски. Листов десять. И развесить в городе. Распоряжение досточтимой Гадарру-Виндарри.

-                Будет сделано. Вы ведь девочку мою искали…

 

Короткий взгляд в сторону мастера Папако. Вэй-то знает, кто нашел Хидагати! Но с Фарамедом спорить не станет.

 

Когда рыцарь удалится, мастер Папако продолжит свою речь:

 

-                Позволит ли мастерша рассказать ей о моем прошлом?

-                Валяйте. Дальше дома моего не пойдет. Я не сплетница.

 

И ведь правда – не сплетница! Подымай выше – подвижница гласности, труженица свободной печати!

 

-                Был я дважды женат. Первый брак мне принес восемьдесят тысяч золотых кариндов приданого и сына. Жена была звания купеческого, ее отцу льстило родство с потомком мудреца Пау Винги. Когда мальчишке моему, Палау, исполнилось двенадцать, мать его пожелала разойтись со мною. Обвинила меня, что я дурно справляюсь с супружеским долгом. Приданое я ей вернул, к той поре у меня было шестьсот тысяч. И сын по суду остался в моем дому. Второму браку я обязан местом в Совете Народного Собрания. Потом Палау подрос, сам пустился в государственные дела. Столковался с мачехой, возбудил против меня дело о присвоении народных средств. Жена же моя обвинила меня в непристойном разврате, к коему я, будто бы, ее склонял. Так меня и осудили на изгнание. Палау стяжал славу, принес народу вингскому три миллиона семьсот семьдесят тысяч изъятого у меня имущества.

-                Я, мастер, этаких денег и в толк-то не возьму. И потом, что это за семья, когда жена в мужнины казенные дела вмешивается, да еще под мужа же и копает? Тем более – сын… Который ему год?

-                Двадцать второй. Нынче занял мое место в Совете. Вот я и говорю, мастерша Вэй: здесь, вроде бы, развод тоже есть, так? Может, попробуем?

 

Теперь – черед мастерши заикаться:

 

-                Вы-таки это, мастер, о чем?

-                Чтобы пожениться. В случае чего, разойдемся.

 

Деньги на печатную мастерскую он уже обещал. То немногое, что у него осталось из утаенных от народа богатств. Немногое!

Честно сознался: ничего не умею, кроме как деньгами распоряжаться. Плотничаю разве что, но с настоящими мастерами мне не тягаться. Нуждаюсь в приложении стяжательских своих сил.

Приданое Киджари обещал, Хидагати грозился оплатить ученье… Гостинцы носит, охрану у ворот оплачивает…

Прежде всего, конечно, надо бы полюбопытствовать о его вере. Чтит ли он в самом деле Семерых. Но Вэй спросит о другом:

 

-                А чьего Вы сейчас подданства, мастер?

-                Я покупаю землю. Стану тутошним гражданином. У благородного капитана Урбери, нового здешнего помещика, как раз нужда в деньгах. Поместье-то наследное ему досталось в руинах, отстраиваться надо…

-                Что за земля?

-                Одна десятина побережной пустоши. Возле бухты. Удобная, по всему видать, бухточка…

 

Особенно для беспошлинных торговцев?

 

-                Капитан Майтарра, жених Вашей старшей, наверняка имеет знакомцев, кому та бухта могла бы приглянуться. Кстати, покупателя на его ладью я подыскал. Благородного Урбери старый товарищ.

-                Это я им передам. У Моей свадьба на Старцев день. Может, и нам – с ними вместе?

 

Согласилась мастерша Вэй выйти за Папако Винги, сама того не заметила.

Папако заметил. Поспешил спрятать лицо в мастершины руки – их он в это мгновение держал на столе в своих двух ладонях.

Поднял голову – с робкой улыбкой возле губ, со смехом в глазах.

 

-                А если пораньше? Скажем, на Устроение? Две гулянки – лучше, чем одна, так?

-                Хорошо. Я переговорю с Моими обеими. Особенно с Гати: ей-то с нами жить…

-                А я съезжу в поместье Урбери.

 

***

 

Повесть о благородной Дундани Хадди-нум, степнячке из королевского конного войска, рассказанная досточтимым Миррали из храма Владычицы жрице Убимерру вечером второго дня новомесячья Исполинов

 

Случилось это в Ви-Баллу прошлой зимой. Степнячку Дундани из рода Хадди обвинили, будто она творила нечестивые обряды над подругой своей, благородной Далирри Малави. Ничего тут странного нет, ибо Дундани не воительница, а шаманка. Но родня молодой госпожи Малави заявила, что Дундани извела дитя в утробе Далирри. Старый господин Малави – королевский погребник, к голосу его прислушиваются. Супруга моя, скажу я Вам, досточтимая, уверена, что Дундани не виновата. Но дело усугублялось тем, что беззаконный муж Дундани, отец паренька Нэбирри – честный рыцарь храма Безвидного, кому детоубийство вдвойне ненавистно. Рыцаря зовут, как я слышал, Баймали Микаран.

Похоже, оклеветать благородную Дундани задумал не кто иной, как родня Баймали, баллуское семейство Микаран, в особенности же рыцарева матушка, ибо она подыскала для сына законную невесту, знатную девицу не степнячке чета. Был храмовый суд, Дундани заключили в темницу, рыцарь Баймали принародно отрекся от подруги своей. Но сына их маленького степнякам не отдали, а постановили воспитывать при бабке, старой госпоже Микаран.

Мальчик Нэби не знает, жива ли сейчас его мать. Я, признаться, тоже не знаю.

Теперь, если позволите, о том, как мальчик попал сюда. Есть у старухи Микаран давняя приятельница. Некая баллуская обедневшая дворянка, благородная Диннави Онталирри. Да-да, небезызвестная вам госпожа Дине, самая отчаянная из мошенниц, каких я на веку своем видывал. Она-то тайком и увезла мальчика Нэби из имения Микаран сюда, на побережье. Видимо, затем, чтобы представить его здесь как Вашего сына, потомка Амби-меев, возможного наследника высокородного Даррибула Умбинского. Не думайте, будто я не знаю, что все эти россказни про сына княжича Дарри лживы от начала и до конца.

Бабка не слишком-то тревожилась о беззаконном внуке. Но нашлись и у Нэби друзья. Первый – пёсий шаман Веттали, его Вы видели. От него даже Дине не смогла бы отделаться. Моя жена говорит, она таких зверей-подвижников знавала на Востоке, только там они не степной веры были, а дикарской, но семибожной. Вторым – это к слову о дикарях – оказался гоблин Ликакко. Сбежал от госпожи Микаран, при коей состоял слугою, помчался на поиски малыша. Сейчас занят тем, чтобы расположить к себе Веттали и отвадить госпожу Дине.

Слышали ли Вы, что учинила Дине давеча вечером? Явилась в управу к наместнику. Прознала я, говорит, что тут оборотничьи вещички изъятые лежат. А нет ли среди них этакой головной повязочки с кистями да бляшками? Это моя, говорит она, вещица. Степной работы, подарок давней моей гостеприимицы, благородной Нэббу Амби-нум, матери княжича Даррибула. Складно врет госпожа Дине! Повязку ей отдали, а она ее – псу Веттали. Он без повязки, по-моему, то ли оборачиваться не может, то ли речь человечью понимать. В общем, помогла ему Дине. Как Вы считаете, безвозмездно ли?

 

А стряпчий Ваш Джедар – у меня, в лечебнице. Отлежится, оклемается.

 

***

 

Вернулся Убуду. Девицу Кариджи оставили на постоялом дворе, пошли к местным карлам на Литейный двор. Найти давешнего карла Чедувилбарака, расспросить, где еще он в здешних городских подземельях встречал останки умерших, не погребенные со времен Чумы и позднее. А кроме того – разузнать о кольце Гианьянов.

 

Встретил нас другой карл, назвавшийся Бебурджатагой, дядюшкой Чедувилбарака. Долго изливался красноречием по поводу встречи с соплеменником, вади Абраром. Пусть Убуду и человек по рождению, но раз принят в вади – значит, карл.

Я попросила позвать Чедувилбарака.

 

-                Ну? – глянул карл-племянник сурово.

-                Вы, мастер, бывали в доме…

-                Ну, мало ли в каких домах я бывал. Всех и не упомню.

-                Начнем с дома печатницы Вэйджавэй.

-                Аа, этот? Ну, так я там замки дверные чиню.

-                Не припомните ли серебряного кольца с узором из листьев и печаткой в виде цветка?

-                Обыскивайте! Нету его здесь!

-                А где есть?

-                В новом храме ищите.

-                В храме Премудрой? Как это?

-                Да так. Надули меня.

-                Поймите, мастер: это кольцо ищем не только мы с благородным Убуду.

-                Знаю. Пестрый храм тоже ищет. Жадины они.

-                Не допустить ли нам предположение, что кольцо так и сгинуло в недрах Литейного двора?

-                Ага. А потом меня посадят. Убийство повесят на меня. Измену, бегство с каторги…

 

Если позволите, я объясню, что к чему, – вставил слово карл-дядюшка:

 

-                Как парня того, чье кольцо было, рыбацкая дочка нашла, Вы, досточтимая, знаете?

-                Дочка?

-                Ну да. Гуляла по лугу, цветочки собирала. Видит: верховой с коня падает. Подобрала, в дом к себе отвела, лекарей звать стала. Вроде бы, замуж за благородного парня этого собралась: она ему жизнь спасла, подлец будет, если не женится. Бывшему жениху отказала…

-                Кто этот бывший жених?

-                Да тоже рыбак, Джа. Не тот, который пьяница, тот уж помер, а который давеча на поединке двух заморских обалдуев судил. Джа, не иначе, колечко и прикарманил. А то, решил, и невеста, и кольцо – жирно будет благородному господину…

 

***

 

Из разговора печатницы Вэйджавэй с дочерью ее Киджари во второй день преполовения Исполинов:

 

-                Вот я и не пойму, матушка: как так вышло, что Кариджи к Судьиным досточтимым велели идти?

-                Так ты же говоришь – нежить ее мучила!

-                Досточтимая Турринга сама с неупокоенными духами справляется. Милостью Безвидного.

-                Стало быть, не сочла, что Кариджи ту милость заслужила.

-                Так ведь в храме-то все знают, что следствие об убийствах вел досточтимый Лантарри. Кариджи ему только помогала. И денег своих у нее не было, чтобы убийцу для убийцы подкупить. Дядя деньги и выдал.

-                Может, он не знал, на что именно.

-                Как же он мог, не спросив, храмовым серебром вот этак распорядиться?

-                Ну, дурака свалял.

-                А отвечает и за него, и за Курбани, одна Кариджи?

-                Так оно и бывает. Кто успел ко храму ближе притереться, того и защищают. Ежели что – накажут по-свойски, дальше храмового подворья дело не пойдет. А уж кто не успел – тех выдают.

-                Ох, матушка…

-                Да оно, может быть, грех молвить, и к лучшему. Сказать по совести – какая из Кариджи пестрая жрица? Досточтимым  виднее, конечно, да только девка-то она беспутная.

-                Худо всё это.

-                Ничего. Выйдешь за Майтарру своего, мужняя жена будешь. Захочешь из храма уйти, так и уйдешь. Хватит, выучилась уже, чему могла.

-                Я дальше учиться хочу. Только вот…

-                Ученью муж не помеха. А дадут Семеро вам ребеночка – так оно Творцу Жизни разве не угодно? Говорят, иным бабам, самым простым, пока они дитя носят, часть от даров Безвидного приходит.

-                Да, бывали случаи.

-                Ты мне скажи: у тебя с капитаном твоим – не того?

-                Что, матушка?

-                Сарафан тебе свадебный шить – на большое брюхо, или как?

-                Матушка, ты чего?!

-                Нет – так нет. Я с батей нашим, Семерыми да примется, до свадьбы тоже не гуляла. А другие девчата гуляют, ну так и что? Если потом пожениться по закону, так то не блуд.

-                Не знаю. Мне Джа не затем нужен, чтоб по углам с ним тискаться. Поженимся, дом свой будет – тогда…

-                Умница моя. А тебе он хоть нравится, капитан твой Джа? Или тоже – после свадьбы решать будешь?

-                Нравится. Мне бы ему нравиться…

-                Ну! Ты ж у меня красавица.

-                Да уж… Будто у нас в храме зеркал нету. Вот Кариджи – та вправду красивая.

-                То-то от нее кавалер ейный Курбани к страмцу заезжему переметнулся.

-                Это к мастеру Гайарри, что ли? Никакой он не страмец, он странник божий. Вайли мне говорила про него: добрый он человек.

-                Да нет: к господинчику благородному, которого Курбани лечил.

-                Сплетни всё это. Господин Тайнари, если на то пошло, на Кариджи зарился, пока в курбанином дому раненый лежал. Говорил: такую красоту и в столице показать не стыдно. А я – что? Одна радость, что конопушки.

-                Да брось ты.

-                Джа – парень взрослый, мир повидал. В разных гаванях бывал, за морем… Что я ему?

-                Так он, не будь дурак, ладью продает. Хозяйство заводить собирается. Мастер Папако в торговых делах дока – так он говорит: Джа – человек толковый, совестливый. Ежели чего, в моря не уйдет.

-                Дайте-то Семеро.

-                Слушай-ка, Джари! Тут ко мне тоже вроде как сватаются.

-                Матушка?!!

-                Да вот, на старости лет – дожила.

-                Какие твои года, ты чего?! А Гати знает?

-                От нее скроешься, пожалуй. Она, можно сказать, матери кавалера и сосватала.

-                И когда свадьба?

-                Да я еще не знаю. Ты что ж не спросишь, кто кавалер?

-                Мастер Папако?

-                Он. Тебе, небось, уже наболтали незнамо чего. Весь посад знает, за кого Вэй выходит, мне одной невдомек было до сегодняшнего дня.

-                На посаде я не бываю. Мне мастерша Винни рассказала.

-                И что?

-                Что человек он незлой, хоть с виду и жулик. Так она сказала. Что изгнан не за преступления, а так, мол, у них на Винге положено. Все, кто Советом ихним заправляет, имеют с должности свой доход. Разжился сам – уступи место другому. А у Папако чересчур много было сторонников на вече, просто так уйти он не мог. Вот ему и устроили суд. К позорному столбу ставили, потом за границу выслали. Родные от него отреклись…

-                Ты знаешь, что за ученье твое весь этот год Папако платил? Я сама только давеча узнала.

-                Мне зимой еще сказали. Мастерша Винни говорит, ничего страшного. Мастер Папако, мол, не из тех, кто за свои деньги расплаты станет полгода дожидаться. А тем более год. Если сразу не объявил, чего ему взамен денег нужно, стало быть, мы ему ничего не должны.

-                И как ты думаешь: отказать мне ему? Или согласиться?

-                А сама ты как хочешь?

-                Ох, Джари… Он – человек ученый, богач, самому Джалмариду кум. А я кто?

-                Ты лучше всех картинки рисуешь. А тебе сам он – как?

-                Как – как?! Иной раз не то что тронет, а только мимо пройдет – сердце падает!

-                Это хорошо? Или плохо?

-                Выйдешь замуж, узнаешь.

-                Вот и ладно. Пускай у дитяти моего дядька будет одних с племянником годков. Или тетка.

 

***

 

Поздним вечером жрица Уби вернулась в свой храм. Прочла святые Письмена, помолилась. Разобрала давешние подарки? В суматохе многое так и осталось лежать в храме.

На одном из тканых поясков диковинные заморские слова буквы:

 

БЛАГОСТЬЮ ПРЕМУДРОГО БИРИУНА И ПОПЕЧЕНИЕМ НАСТАВНИЦЫ ДИКИХ ДА БУДЕТ ЛЕГОК ТВОЙ ШАГ!

 

Вещица, должно быть, сделана по старинным образцам. Надпись же и вовсе восходит к древним обитателям Вингары, кадьярским древленям, для которых в неразумии их Бириун – имя не Премудрой Ткачихи, а некоего земного мудреца, ее пророка и великого чародея. Юсската, хотя родом он и не из Кадьяра, любил когда-то рассказывать про мудреца Бириуна разные побасенки.

Не вспоминать. Смешение ненавистно Семерым. Даже мысли о любови к иноплеменнику – уже грех.

 

Хаккеди и в нынешний вечер молился возле храма. Молча подождал, пока Уби запрет двери, молча двинулся провожать ее на постоялый двор.

 

А там, в общей зале внизу, по-прежнему поют:

 

Праздник Исполинов, крепость Лабиррана, хмурая охрана.

Праведный боярин едет над рекою в облаке тумана.

Черное как туча знамя над туманом с сетью золотою –

Степняки за сетью, копьями сверкая, следуют толпою.

 

Вниз по склону едет праведный боярин в шубе соболиной –

Все песком да глиной, по дороге длинной, в праздник Исполинный.

Следом выступают сумрачные карлы вади Андраилы:

Шлемы их покаты, панцыри помяты, словно из могилы.

 

Море за кормою, праздничное утро, радужная гавань.

Парусом чернея, саджа выплывает, а на ней – боярин.

Парус опускают, песню напевают древлени-матросы:

Все они прекрасны, все они опасны, все они раскосы.

 

Утро Исполинов: листьями каштаны в воздухе качают.

Из лесной пещеры всадники попарно в город выезжают.

Жемчугом одеты, загодя отпеты, едут чародеи:

Их ведет боярин, смолоду состарен, что ни день, седее.

 

Все смелее слухи, все грознее страхи и молва все шире –

Знамения в храме, жители с дарами да коней четыре.

Съехались на площадь всадники седые, требуют Габирри:

Все они бояре, все они за правду, все они Кай-Тирри.

 

Любопытно: всегда ли зеленый певец берется сходу петь свежеиспеченные местные песенки? Уби не станет говорить с ним, поднимется к Виндарри. Только проведает по пути мохнонога своего Гату. Он опять пьян: кабатчик Рунда его неудачно опохмелил после давешнего.

 

В присутствии досточтимой Убимерру благородный Тубу Рамбутан еще раз изложил свои изыскания нынешнего дня. Договорились: Убуду останется с девицей Кариджи поджидать ночного призрака. А Виндарри, Уби, Ориджи, Рамбутан и Рунда отправятся на лабирранский маяк. Есть верные сведения: мятежник Гианьян укрылся там.

 

Конец второй части