Повесть вторая

 

Повесть о платках

 

См. Предисловие Каэру Каби к «Повестям о благородном Ревандре», «Повесть о кольцах»

 

Пятьсот восемьдесят шестой год катится к концу. Госпожа Такулга поправляется. На ристалище не ходит, но по утрам упражняется с оружием во дворе дома Каби. По вечерам — слушает мои россказни.

— Так что же за брат объявился у Вашего соседа?

С этой повестью все не так просто. Ибо на сей раз события шли уже в присутствии благородного Фарамеда — стало быть, и Такулги тоже.

 

Вернемся на полтора месяца назад, к середине месяца Вайамбы. В Ви-Умбине днем слякотно, ночами холодно и скользко. Благородный Фарамед подводит итоги победоносной облаве на разбойников. Лже-Матабангу, он же гевурский головорез Джа, ждет казнь. Местные силы хаоса пришипились. Старьевщик Румелло отлеживается после ранения. Посадские взломщики, карманники, сводники, налетчики и беспошлинные торговцы сгрудились у одра больного. Боятся пропустить дележку мест в обновленной белой гильдии. Верно было сказано: воровской мир достаточно обезглавить, а дальше каштари сами перессорятся — к радости честного люда.

Вот только сердце ви-умбинского преступного сообщества мечу правосудия достать пока не удалось. Болит-то оно нынче не сколько о дядюшке Румелло, сколько о молодом стряпчем Тиммоне, пострадавшем в уличной драке. С тех пор, как стряпчего лечат в храме на Лысой горке, уличное каштарство в самом деле пошло на убыль.

А у стряпчего-то в изголовье — сундучок. А в сундучке кольцо, подаренное  фарамедовым жрецом Гамуррой-Маоли: не стряпчему, а его сердобольной подружке.

Такулга давно замечала, что у досточтимого Маоли пути борьбы против хаоса бывают порою странноваты. Извилисты. Как бишь там — ради праведной цели все средства хороши?

 

Князь Джабирри, как слышно, с самого приезда благородного Фарамеда пребывает в сокрушении.

Благородный Эйджен Ревандра сидит дома, на Неисповедимой. Уже несколько недель, как никуда не выезжал. Только старенький Кайлам бегает с кувшинами до кабака и обратно.

Кудесница-лешачиха Пинги и мохноножка Диннитин стараются по мере сил развлечь своего гостеприимца.

Мальчик Булле, главный источник наших сведений, старается пореже попадаться на глаза господину. Живет он то у капитана Абукки, то у нас, на первом этаже дома Каби, а бабушка его Дилго заходит в гости с угощениями и рассказами.

 

Ларбарский лазутчик Кеаро Каданни, похоже, прочно засел в тюрьме. Крамольные речи теперь ведет сам Эйджен. Все больше не в пользу Да-Умбинов, а против благородного Фарамеда.

— Я готов понять: борьба с клопами внутри собственной башки — дело благое. Но если человек при этом берет в руки меч? Если клопы для него — все, кто под руку подвернется?

— Обеты! — напоминает Пинги. Обеты борьбы со злом.

— Хорошо, положим, я несправедлив. Не клопы, а драконы с великанами. Праведная месть. Судьбе боярина Тиррийского, право слово, не позавидуешь. Но зачем привлекать к исполнению своих обетов все княжество?

— Как же иначе? В себе-то одном столько зла не набрать.

— Но начальство-то использует его безумие ради устройства всеобщего хаоса! Почему, хочу я спросить, Фарамедом занимаются не жрецы и лекари, а княжьи секретари?

— Безумие — милость Вида-Марри! — замечает Диннитин.

— То-то его подрядили воров искоренять!

— К боярину Кай-Тирри благоволит сам Светлый Князь.

— Нет, друзья мои. Любить любимцев моего государя — не для меня.

Потому-то, кажется, благородный Эйджен и выбрал себе в любимцы княжича Да-Умбина. В пристрастии к нему князя Джу заподозрить нелегко.

Что же до самого молодого господина Ревандры, то чей он любимец, ни у кого нет сомнений: во всяком случае, с тех пор, как на Неисповедимую улицу зачастила кудесница Тукки с приглашениями от княгини-матери Атту-Ванери.

 

Милость княгини не замедлила проявиться и в действии. Накануне новомесячья Вайамбы в дом Ревандры прибыл нежданный гость. По словам старенькой Дилго — собою длинный, тощий, курточка продувная, штаны полосатые, сапоги латаные, поклажи — всего ничего. Молодой совсем, а волосы-то с проседью. Усов нету, борода гвоздем. А куража-то, куража — на всю княжью дружину хватит, да еще и останется!

Эйджен на мгновение задумался, увидав пришельца на пороге. Потом узнал-таки своего сводного брата Таннара Джабарая. Принял родича в объятия и всем домашним велел любить его и жаловать.

Джабарая, как позже, уже за столом объяснил он сам, вытребовали в столицу по грамотке из кремля. Благородному Ревандре необходим оруженосец, решила государыня.

 

Не сказать, чтобы старшего господина Ревандру, эйдженова отца, обошел милостью буйный Вайамба. В родном поместье барин разврата себе не позволял, но вот в окрестностях… Одна из его зазноб, хуторянка из подданных соседа, помещика Тунгани, даже родила Ревандре-старшему сына Таннара. Прозвание «Джабарай» он получил по материному бывшему мужу, известному в землях Дорро обормоту, сгинувшему на Ирра-Дибуле лет за пять до рождения незаконного помещичьего  отпрыска.

О сыне, впрочем, помещик Ревандра заботился. И от законной супруги и детей не скрывал его существования. В детстве Эйджен не раз слышал от няни: Танни, братик твой, не тебе чета! Кашу доедает, добавки просит! Самому Танни матушка то и дело ставила в пример брата Эйджена: не чета тебе, невеже! Старшим не грубит, а сам, поди, уж с полдюжины букв выучил!

Воспитание юный Джабарай получил не хуторское, а почти барское: вместе с молодым барином Мургобулом Тунгани учился верховой езде и бою на мечах.

А лет с десяти в Таннаре странным образом начали проступать черты старшего Джабарая. Не было таких молодецких забав, лихачеств и дурацких выкрутасов, в каких бы он не попробовал себя. Оттого-то, должно быть, и поседел раньше, чем вошел в шестое пятилетие своей жизни. Седины нажил, а вот ума…

Чего стоит хотя бы наколка на плече. От городка Тунгани до Гевура — меньше дня пути по реке Лармеи. Каторжан, бывших и беглых, в тех краях полно, и иметь на плече наколку рядом с каторжным клеймом или вместо него считается признаком большой доблести. Пореченские ребята нарочно носят безрукавные рубахи, чтобы в случае чего, рванув вниз пристяжной рукав кафтана, припугнуть окружающих какой-нибудь грозной надписью.

У Джабарая, как разобрал Булле (учится-таки грамоте!), когда наутро после своего приезда ревандрин родич умывался во дворе, на плече наколоты слова просто возмутительные. Повторить их я не возьмусь, но если бы их увидел кто-то из моряков — драка могла бы выйти нешуточная.

И это при том, что дед Джабарая по отцу, благородный Ревандра-мореход, вместе с адмиралом Урурэнганом обогнул джегурский материк на корабле «Умбинская сирень»!

На море Джабарай сходил поглядеть. Хотя — можно ли назвать морем Лармейский залив под толстым слоем серой весенней мороси? Пинги сводила гостя в Кадьярские сады, к кудесникам, а Диннитин посоветовала, в какие заведения наведаться на Блудной. 

 

Итак, десятое число месяца Вайамбы. Шестой час утра. Молодые господа недавно угомонились, спят. Старая Дилго убрала со стола, Кайлам отнес Пинги спать в кресло-качалку. Мохноножка Диннитин спит в зале, уронив на стол курчавую голову.

Ворота, по приказу благородного Фарамеда, на ночь заперты.

И вот, в ворота стучат.

Поминая Хёкка и Тварина, Кайлам плетется открывать. Не иначе, снова стража! Пошумели барские гости вчера, это правда. Соседям, почитай, полночи не давали спать. Да уж пора бы и привыкнуть — нет, чуть что, старшину Канду зовут…

А за воротами — не стража. Княжий меа-мей с четырьмя косицами, пеший, с вощанкой в руке.

Эйджен проснулся. Прочел послание. Растолкал Джабарая, велел немедленно седлать коней.

Увидав на Джабарае сапоги со шпорами, меа-мей сердито морщится.

 

Тем же промозглым утром Гидбуллан, слуга в другом правобережном доме, долго препирался в дверях с молоденьким школяром.

— Говорю тебе: спит ученый! Получаса нет, как заснул!

— От мастера Дарамурры! Дело спешное!

— Проваливай! Утром зайдешь.

Перестаньте, Гидбуллан! — слышит школяр за дверьми тихий, но ничуть не заспанный голос.

— Пропустите, это ко мне.

— Разбудили Вас лиходеи!

— Я не спал.

На крыльцо выходит невысокий худой человек. Белая блуза навыпуск, черные штаны, светлые волосы перехвачены черной косынкой.

— Высокоученый Теролли! Вас мастер требует.

— Прямо сейчас? Вы ничего не напутали, коллега?

— Да нет же! Дело спешное. Убийство!

Кажется, куда уже бледнеть прозрачно-восковому лицу высокоученого Алькаэра Теролли?

— Убийство? У нас?

— На ристалище.

— Так бы сразу и сказали.

— Скорее! Мастер Дарамурра без Вас велел следствие не начинать.

— Хорошо. Передайте, что я иду.

 

Кремль. Большой дворец. Покои княгини-матери. Только по пути Эйджен сообразил, что до сих пор не поблагодарил государыню за заботу о них с Джабараем.

Не каждого даже из самых верных своих рыцарей княгиня Умбинская принимает в столь ранний час, в комнатке, смежной со спальными покоями.

На княгине — зеленое с желтым одеяние из тяжелой хлопчатой ткани. Волосы неубраны, ни следа пудры и румян на лице, глаза и щеки красны от слез. На подлокотнике ее кресла — полупустая бутылка мардийской воды.

В ногах у государыни скрючилась Тукки в домашней рубахе, с шерстяным одеялом на плечах. А в углу, возле двери, стоит личность, здесь никак не уместная: здоровенный меа-мей в смрадной кожаной одежде. Волосы у степняка не заплетены в четыре косы, как у княжьих меа-меев рода Амби, а просто стянуты в узел.

Переступив порог, Эйджен опускается на одно колено. Сказать слова приветствия как-то не поворачивается язык. Джабарай столбом застывает в коридоре перед дверью.

— Встаньте, благородный Ревандра! — просит государыня. Не до почестей нынче. Я Вас вызвала по чрезвычайному делу.

— Государыня может располагать мной.

— Я знаю, Вам можно поручить дело тайное, требующее расследования, но не огласки. Тукки объяснит, что произошло.

Княгиня откидывается в кресле. Прижимает к глазам платок, смоченный мардийской водой, а сама снова принимается плакать. Княжья гордость, благородная сдержанность? Какую посадскую бабу ни возьми, все ревут именно так.

Эйджен старается не смотреть. Переводит глаза на Тукки.

— Вот этот болван — начинает Тукки, кивая на степняка — нынче ночью заехал на ристалище. Поупражняться, пока народ не набежал. Семеро, видно, его туда послали. Потому что если бы то, что он увидел, осталось висеть до утра…

— Что же он обнаружил?

— Тело госпожи Кадайру, супруги благородного Кайны Канараджи, умбского помещика. Висело на шесте.

— То есть как - висело?

— Как людей вешают? На веревке.

Государыня всхлипывает. Глотает воздух, пробуя справиться с дыханием.

— Подумать только, Кадди… Она же, благородный Ревандра, еще девочкой приехала со мной из Ви-Баллу. Скоро Новый год, сговор… Счастье еще, что первой узнала я, а не князь… Мальчик непременно снова позвал бы боярина Тиррийского, а его к этому делу подпускать никак нельзя. Высокоученый Мэйвер обещал помочь, прислать к Кайне своего доверенного человека, но…

— Я сделаю все возможное, княгиня! — обещает Эйджен. Господину Канараджи, мужу убитой, можно доверять?

— Вполне. Передайте ему мои соболезнования. И дочери… Ох, Тукки, я больше не могу…

 

Эйджен вышел, увлекая за собой мея-мея и Джабарая. Спустился во двор. Попросил у степняка объяснений.

Степняк назвался Чендаки Хандо-меем. Прибыл он в город на праздники, искать свояка. Утром нынешнего дня хотел поразмяться, а на ристалище увидал: человек висит. А еще говорят, мэйане жертв не приносят! Чендаки разбудил смотрителя, сказал — нечестие! Грешно перед Вайамбой мертвым телом ристания осквернять!

Уехал, помчался к свояку, Тари Хандо-мею: он при храме Премудрой служит.

— Степняк? При храме? Кем?

— Налоги собирать помогает.

Надо же было обо всем свояку рассказать! И вот, не успел еще Чендаки сделать всех положенных уподоблений, а его уже и подхватили, и сюда, на гору поволокли.

 

В отличие от благородного Ревандры с оруженосцем, правовед Алькаэр Тэролли не бросился к наставнику по первому зову. Прошло около получаса, прежде чем он, накинув темно-бурый плащ, вышел из дому и направился в Училище.

Дарамурра Мэйвер коротко описал ему положение дел. Благородная госпожа Канараджи, когда-то принадлежавшая к ближней свите княгини-матери, найдена ночью в петле, на столбе, что отмечает поворот на дорожке для скачек. Самоубийство исключается. По словам смотрителя ристалища, веревки на том столбе висеть не должно было: столб гладкий, в три человечьих роста высотой. Чтобы залезть наверх и закрепить веревку, нужна не только ловкость, но и особые снасти.

Каким образом благородная дама очутилась ночью на ристалище — непонятно.

Задача: выяснить дополнительные подробности и приступать к поискам убийц. Грамоту с полномочиями Дарамурра подготовил. Использовать все доступные средства.

— Все, мастер?

— Потому-то я и решился нагрузить этим делом Вас, коллега… Тебя, брат. Одного знания законов тут, боюсь, не хватит.

Дарамурра не сказал прямо, но Алькаэр понял: понадобятся чары. Вот когда алькаэрова несчастная страсть к кудесничеству пригодилась мастеру Мэйверу, его наставнику и названому брату…

Дарамурра Мэйвер, сирота, отмеченный милостями Премудрой и Судии, обучался в Училище на деньги своего покровителя, умбинского купца Джи Теролли. Благодарный Дарамурра, дойдя до высот науки, став наставником, а потом и главой отделения права, всячески опекал и продвигал купеческого сынка, братца Алькаэра. А тот за все семь лет учения ни разу не посетил лекции по законоведению, если она совпадала с каким-нибудь уроком на отделении чародейства.

Теперь молодой Теролли числится училищным стряпчим. Это значит, что при случае, вздумай кто-нибудь судиться со школярами Премудрой, сторону Училища будет представлять именно он. Живет Алькаэр отдельно от отца, в небольшом домике на Крепостной стороне.

Уехать из дому Алькаэр был почти вынужден. Ибо устал объяснять родителям свои странные ночные бдения. И не менее странные речи и крики во сне.

Дело в том, что Алькаэра с некоторых пор посещают видения. Рано или поздно вещие сны обрушиваются на любого кудесника-ясновидца. Но не на всякого —  такие. А Алькаэру каждую ночь, в которую он не находит в себе сил бороться с дремотой часов до пяти пополуночи, снится, с незначительными изменениями, один и тот же сон: о конце мира, вызванном волшебством.

Особенно весело после таких снов утром учить заклинания. Но сдать в книгохранилище книгу чар и сосредоточиться на правоведении Алькаэр не может. Нету сил. Лучше пусть бессонница, вечный стук в висках, гандаблуйский тошнотный цвет лица — чем голод по чарам.

 

Мутный весенний послерассветный час. Благородные недоросли с оруженосцами и конюшими толпятся у ворот ристалища. Степняк Амби на скверном мэйанском в сто первый раз объясняет: закрыто! Нельзя!

Эйджен и Джабарай спешиваются. Ристалищный смотритель самолично подбегает принять коней — эйдженова вороного, джабараева серого.

— Господин хороший! Не погуби! Я уж просил-просил дать сюда охрану на ночь…

— Господин тебя, подлеца, так охранит — забудешь, как на лошадь садятся! — обещает Джабарай.

Эйджен хотел бы для начала осмотреть тот столб.

Вокруг столба — особое оцепление. Тело унесли в дом Канараджи, но веревку не снимали до прихода начальства.

На высоте мохноножского роста веревка завязана вокруг столба хитрым узлом. Моряцким. Дальше она поднимается до верхушки и свисает с другой стороны. Там и петля.

Не на этот ли столб Эйджен Ревандра карабкался в праздник Вида-Марри? Кто залезет наверх и прочтет оттуда стихи, получал награду — серебряный рожок. Эйджен читал одну из самых длинных баллад Мичирина Джалбери, по очереди держась то на одной руке, то на другой.

На чем там, вверху, может крепиться веревка?

— Сребреник тому, кто заберется наверх и посмотрит, что там такое!

Джабарай, похоже, обиделся: почему брат ему не сказал? Он бы и за так слазал! Эйджен не стал объяснять, что благородным юношам лазать на столбы подобает только в месяц Плясуньи. Джабарай, правда, пока еще не получил благородного прозвания, но — все впереди. Да и местных служек надо поощрить. Авось, кто-нибудь что дельное вспомнит.

Эйджен даже не заметил, как за спинами степняков мелькнула неприметная серо-бурая тень. Зато Джабарай отлично разглядел хилого длинноволосого паренька с вощанками.

Ристалищный слуга прибежал с железными кошками. Полез вверх по столбу.

— Экая тут штуковина-то! Отдирать?

— Отдирай.

— Это мы сейчас… Ай, Хёкк, упала!

Под ноги Эйджену шлепнулось что-то тяжелое. Слуга поспешно спустился вниз, поднял из грязи железную снасть вроде катушки на скобах.

— Это что?

— Блок, Ваша милость!

— Откуда он тут? И зачем?

— У нас таких и в заводе нету. Такими больше строители пользуются. И корабельщики.

— Веревку и блок я изымаю. А Вы — Эйджен мрачно глянул на смотрителя — извольте объяснить, как этот блок мог тут оказаться. В письменном виде!

— Знамо дело: лиходей его туда и прицепил.

— Вот и думайте, как могло случиться, что лиходей на верхушке шеста на виду у всего ристалища орудовал, а никто ничего не замечал.

— Не иначе, чародей! Невидимый был!

— И с неслышимым молотком?

— Не погубите! Мы люди честные. Там, на покойнице, деньги были — никто из наших не тронул!

— Деньги?

— Мешочек белый. Как из платка узелок связать. Звякало внутри — мы и глядеть не стали. Вы уж, сделайте милость, боярину-то про нас не докладайте…

— Канараджи — дворянин, а не боярин.

— Да не ему. Тиррийскому боярину.

— Успокойтесь, уважаемый. Вот Вам и людям Вашим ланга на расходы. Потрудитесь вспомнить: не было ли тут у Вас починки какой, покраски…

— Была! Как же не быть! Месяца не будет — все снаряды перекрасили, подновили…

— Сами?

— Да нет. Мастеров нанимали.

— Вот и напишите мне список: что за мастера, кто красил, кто подновлял. Ваши люди наверняка запомнили, кто из рабочих на каком из снарядов трудился. Ясно?

— Куда яснее…

 

Эйджен и Джабарай уехали. Смотритель, глядя им вслед, чесал в затылке. Это, стало быть, были добрые сыщики. Ланга на расходы… Не иначе, к обеду явится сыщик злой, и уж от него-то меньше, чем полусотней, не откупишься.

Бледная личность с вощанками пошла следом за всадниками. Не приближаясь, но и не пропадая из виду.

Джабарай сделал знак брату придержать коня. Соскочил с седла, в два прыжка подбежал к соглядатаю, сгреб за шиворот:

— Ты чего вынюхиваешь, подлец?

Паренек, не изменившись в лице, вымолвил тихо:

— Уважаемый Джабарай? Мое почтение.

Можно ли было не отпустить этакую серенькую, облезлую судейскую крысу?

— Ты кто такой?

— Правовед Алькаэр Теролли. Я чувствую, мы с Вами сработаемся.

 

Дом Канараджи на Дворянском спуске. Незапертые ворота, затоптанный снег во дворе. Двери в дом тоже открыты. Джабарай побежал искать конюха, а благородный Ревандра и Алькаэр прошли в дом.

Кто-то всхлипывает в комнате слуг. Старая, совсем черная нянька плачет в прихожей. В дальних комнатах — топот и скрип: видно, из большой залы спешно выносят лишние лавки и сундуки.

Господин Кайна в зале, у стены. Стоит неподвижно. Глаза открыты. Пристало ли плакать герою Гевура?

— Благородный Канараджи! Государыня Атту-Ванери прислала меня передать Вам соболезнования. И помощь.

— Да. Да, благодарю. Благодарю, благородный…

— Ревандра. Мы сделаем все, чтобы найти убийцу. Я, мой сводный брат Джабарай, стряпчий Теролли — к Вашим услугам.

— Да. Конечно. Вы, должно быть, пришли осмотреть… Там… Вам покажут. Скажите мастеру, чтобы он пока… переждал.

Комната налево от залы. Стол. На столе, должно быть, тело покойной. У стола хлопочет, согнувшись, человек в черном: вингарский мастер-бальзамировщик.

— Мастер! Можно Вас?

— Погходитхе!

Эйджен, Джабарай и Алькаэр покорно выходят в коридор.

Через четверть часа мастер выглядывает в дверь, знаком приглашает зайти.

Сыщикам не положено долго прощаться с покойной. Осматривать? Среди них нет ни лекаря, ни жреца. Эйджен просит мастера изложить его соображения, а Алькаэра — записать их.

Если благородный Ревандра правильно понял речь вингарца, то смерть госпожи наступила от удушения раньше, чем тело повесили в петле. Преступник был сильный человек, ростом не выше госпожи. Рука неширокая, пальцы кривые, не господские.

В Вингаре знатных господ полагается травить быстрым ядом, а после смерти четвертовать, сообщил мастер.

—  Кхнязь Кхай-Умбхин милостхив. Тхеперь семью простхят…

Похоже, заморский гость понял дело так, что здесь не убийство произошло, а казнь. Госпожа ответила за какую-то вину перед князем, отведя гнев от других членов семьи. Достойная смерть!

— Что ж тут достойного? Убийство, высокоученый! И к тому же, глумление над телом.

— Пхусть тхак, пхусть тхак…

Эйджен задумался. Бальзамировщик, конечно, зря применяет к нашей жизни свои заморские обычаи. Но что, если князю и вправду было, за что гневаться на это семейство? Что, если и Канараджи приложили руку к предсвадебным интригам?

Прошло около получаса. Если отвлечься от вингарского гортанного карканья, мастер сносно говорит по-мэйански.

— Как Вас найти, если будут еще вопросы?

— На Лысой гхорке. Спроситхе Вурутхатхараду.

Вурутатарада — простое имя мастера. Так его звали на родине близкие друзья.

Эйджен хватился Джабарая. Тот, оказывается, соскучился слушать разговоры, вышел в коридор — да там и остался.

В другом конце коридора полчаса назад мелькнула дочь Кадайру и Кайны, барышня Тайрани. Совсем еще девочка. Светлые волосы, черно-белая шаль спущена на плечи. Круглое личико, заплаканные серые глаза.

Прошла, благодарным взглядом ответила на сочувственный взор Джабарая. Исчезла — а он так и замер, где стоял.

— Есть соображения? — окликнул его Эйджен.

— Есть… О ней… Семеро и Вайамба, что за девушка!

 

Как мог, благородный Ревандра прекратил разговорчики, неуместные в день скорби. Подошел к господину Кайне. Тот вполне овладел собой и готов был ответить на вопросы.

Эйджен спросил о платке.

— Это не ее… Не платок моей супруги.

— Можно взглянуть?

— Извольте.

Кайна позвал служанку. Та принесла узелок. Белая тряпка, по краю не подшитая. Внутри - одиннадцать ланг, два сребреника и пять медяков.

— Странное число.

Деньги сопутствуют моим несчастьям — глядя мимо, произносит Кайна.

—  Да? — быстро переспрашивает Алькаэр. Что за несчастья?

— Осенью в имении у нас был пожар. Сгорела конюшня, лошадей успели вывести. Кроме самой старой, Рябчика… Там, на пепелище тоже нашли обгорелый красный лоскут. Серебро крупное, мелкое, медь…

— То же число?

— Может быть. Не помню.

Эйджен видел, как под тростником у стряпчего быстро-быстро побежали какие-то расчеты. Чему цена одиннадцать с четвертью ланг?

— Как могло случиться, что госпожа…

— Одна вышла ночью из дома? Отправилась на ристалище? Не знаю. В последний раз я видел Кадди... свою супругу вчера часа за четыре до полуночи. Она сказала, что ляжет пораньше спать.

— Никаких посыльных вчера вечером? Никаких записок?

— Письма к нам носят постоянно. Без подписи и с отвратительными глупостями внутри.

— Можно просмотреть?

— Извольте, высокоученый.

Алькаэру принесли несколько листков. Эйджен вернулся к разговору — ибо стоило замолчать, как лицо господина Канараджи снова закаменело.

— Расскажите подробнее о том пожаре, мой господин. Не было ли поджога?

— Был.

— Поджигателя нашли?

— Сам сознался. Наш кучер Магго.

— Он за что-то обозлился на Вас?

— Нет. Добрейший малый. Просто любил сидеть, смотреть в огонь. Вот однажды и развел костер во дворе. Забыл, должно быть, что не в ночном с конями, а дома. Когда он понял, что наделал, он, кажется, тронулся умом. Причитал что-то о Тварине, о городе Ларбаре…

— Где он сейчас?

— В Безумном Доме. Около месяца назад Кадди… моя жена собралась посетить его…

Алькаэр оторвался от бумаг.

— Собиралась посетить? И что же помешало?

— Смотрители не разрешили. Сказали, будто бы он буйный. Я, признаться, не верю.

— Но Вы уверены, что… Словом, что этот Магго до сих пор находится там, под замком у Будаи-Токи?

— А, собственно…

— Не мог ли он сбежать — и… сотворить то, что произошло? Сумасшедшие, знаете ли, иногда сильно меняются нравом.

— Я был бы Вам обязан, высокоученый… Вы как представитель Училища лучше меня сможете выяснить это.

— Непременно. А другие… Я хочу сказать: враги у Вас есть? И у Вашей семьи?

— Разумеется. Карлы вади Банбан. И еще немало людей и нелюди в Гевуре, против кого я воевал. Враги моего князя.

— Кто-то наносит удары именно Вам. Эти письма, благородный Канараджи…

— Вы прочли? Изволите видеть, все это полный бред. Особенно намеки на… женщин из моего дома. Но, как Вы видите, чернят там в основном меня самого.

— Беспокоилась ли о чем-нибудь госпожа?

— Разве что за Тайрани. Нашу дочь.

А? Что? — некстати встрял Джабарай.

— Что за беда могла грозить барышне?

— Наши привычки — основная наша беда. Тайрани любит лодочные прогулки. Сочинитель писем, похоже, знает об этом, раз намекает на какого-то незнакомца, скрытого под личиной лодочника.

Эйджену достаточно было мигнуть. Джабарай понял: глаз не спускать с девушки! Особенно, когда она в следующий раз отправится кататься по реке. Если отправится…

— Просил ли кто-нибудь руки Тайрани? — спросил враз охрипший Джабарай.

— Пока нет. Я понимаю, к чему Вы клоните. Нет, внятно я не отказал никому из женихов.

— А сама Тайрани?

— Похоже, для супружества наша… моя дочь еще слишком молода.

Показалось ли Эйджену, что сказано это было с раздражением?

— Есть ли у Тайрани личная служанка?

— Нет.

— А представлена ли барышня Светлому Князю? — спросил Алькаэр.

Похоже, в голову стряпчего пришли те же подозрения. Благородные девицы в этом году опаснее стране, чем матабангины разбойники. Что, если князь разлюбит северную княжну?

Да и поместье Канараджи, не имеющее наследника, — не боярство Дорро, но по-своему лакомый для казны кусок.

 

Странный этот дом — рассуждал Эйджен не со спутниками, а сам с собою, поднимаясь по Дворянскому спуску. Трудно ждать уюта от жилища, где готовятся похороны — и все же…

Не дом — казарма. Гарнизонная изба утром после налета карлов.

Бояре Дорро, бесспорно, во много раз древнее и богаче этих Канараджи, и там плакать над боярином тоже было кому, хоть они и не плакали.

Кто знает, что лучше для житья: казарма или посольский замок?

 

Посмотрел бы благородный Ревандра на собственный городской дом! Дом — кабак…

Может быть, в усадьбах лучше живется?

О доме Каби я уж умолчу. Дом — притон лазутчиков. По выражению лица гоблинской каменной статуи в нише окна можно узнать, раскрыта явка или еще нет.

Сказано у премудрого Джакилли: грамотей родины не имеет.

Зато как хорошо теперь в тех поместьях, посадских домиках и хуторских избушках, степных шатрах, где нету нас!

Я хочу кое-что спросить, высокоученая — просит Такулга.

— Да, госпожа?

— Первое. Тело привезли на ристалище?

— Не похоже. Следов волокуши или тачки не нашли. Может быть, принесли на руках, привезли в седле… Но вероятнее, что госпожа пришла туда сама.

— И это не было странным для благородной дамы — ночью, одной?

— Наверное. Впрочем, нельзя сказать, чтобы благородная Кадайру никогда не бывала на ристалище.

Тридцать с лишним лет назад барышня Кадайру прибыла в Ви-Умбин в свите баллуской княжны, предназначенной в жены Джагалли Кай-Умбину, княжьему брату и наследнику. Княжна Атту-Ванери ехала в повозке, а Кадайру рядом, на коне. Роль ее была — роль телохранителя.

Поженились Кадайру и Кайна десять лет спустя, в разгар войны. У князя Вонго к тому времени появился сын Даррибул, Кай-Умбинов на время отодвинули в сторонку. Княжнина охранница скучала не у дел — и приняла предложение раненного героя, спешно решившего завести наследников. Сватом Кайны был Мерг Майанджи, главный гевурский воевода.

Родилась дочь. Княгиня все реже вспоминала о подружке своей молодости. Потом князь Вонго отрекся, Дарри выпал из числа наследников, ибо был выдвинут на королевские выборы. Джагалли из кремлевского приживала вдруг сделался князем Умбинским, а Атту-Ванери - княгиней.

А детей у Кадайру больше не было — видно, в юности слишком много наскакалась в седле.

— Второе. Зачем нам вообще нужна была эта гевурская война?

Ну и вопрос! Что ни ответь, получится крамола.

Князь Вонго искал приложения своих сил. В Умбине ему было тесно. Не зря же корабли его доплывали чуть ли не до Унгариньина! Говорят, когда Вонго предложил послать ладьи с людьми на покорение диких орочьих земель на севере Джегура, его советники предложили: зачем куда-то плыть, если гораздо ближе, в среднем течении Лармеи, лежат богатейшие и совершенно безлюдные земли — только руку протяни! Предгорья, места рудные, лесные. Ежели захотим, будем иметь свое железо. А камбурранцам — шиш!

— И свой выход к Ирра-Дибула! — заключил Вонго.

О том, что в безлюдных местах обитают карлы, одно из сильнейших вади, Банбан, советники умолчали. Поговаривают, будто даже они и подкуплены были карлами вади Андраил, злейшими врагами Банбанов.

А потом — вы же понимаете, госпожа, война в горах — это не на месяц и не на два. Сколько хуторов и поместий осиротело, сколько чиновников проворовалось на той войне?

Если бы не война — Фарамед Кай-Тирри защищал бы свой остров, и никаких пиратов бы не было. И никаких обетов. Отец Такулги мог бы быть еще жив.

 

Джабарая Эйджен хотел было оставить на кремлевском дворе. Но он попросился вместе подняться к княгине.

— Государыне не до тебя.

— Но я только скажу, как я благодарен. И что готов делом доказать…

— Ну, добро. Только веди себя тише.

— Слушай, а чего они все нас с тобой называют господами?

— Не обольщайся. Просто долго говорить: господин и уважаемый.

— Так ты думаешь, они меня вообще замечают?

— Тебя попробуй не заметь.

— А как ты полагаешь: если окажется,  что я все-таки чего-то стою и смогу доказать это кому-то, кроме тебя — мне могут дать благородное звание?

— Если будешь очень стараться. Да твой хутор Джабарай не такие уж огромные налоги и платит…

— Ты не понимаешь. Я же тогда смогу…

— Что?

— Искать руки и сердца госпожи Тайрани!

 

Та же комната в кремле. Княгиня в том же кресле — но уже причесанная, с траурной лентой в волосах. На руках ее — знаменитая белая соня. Тукки тоже гладит свою соню: деревянную, с хвостом из мочала.

Стоя в дверях, Джабарай постарался воззриться на Тукки как можно подобострастнее. Та таинственно мигнула в ответ. Джабарай сделал круглые глаза: не понимаю! Тукки деланно испугалась, заслонясь рукавом.

 

Бумагу, где изложены полномочия благородного Ревандры, скоро принесут. Княгиня уже подписала ее, дело за князем.

Эйджен доложил, что смог. Канараджи подавлен горем. Показания служителей ристалища записаны, рассказ самого Кайны — тоже. Опрос челяди будет продолжен нынче вечером.

Красный и белый платки государыне ни о чем не говорят. В пору их с Кадайру юности… Нет, она не помнит такого знака. О кучере Магго княгине ничего не рассказывали. Сумасшедшие? Государыня Атту-Ванери их не любит. Боится.

Эйджен искоса глянул на брата. Что, слыхал? Попробуй у меня, покорчи влюбленного безумца!

 Грамоту принесли. Когда княгинин писарь раскрыл складень, Эйджен мельком увидал на внутренней стороне вощеной доски:

 

Видят Семеро, матушка, как все это мне надоело!

 

Госпожа моя Таку этот угловатый, размашистый почерк видела не раз и не два. Рука Его Светлости Князя Джабирри Кай-Умбина.

 

Вместе с грамотой Эйджену выдали двадцать ланг — на увеличение влияния в народе. Досточтимый Дамин, главный княжий казначей, распорядился: если потребуется, можно в храме взять еще денег.

Благородный Ревандра попросил разрешения отбыть. Прошел первым в двери — а Джабарай за спиной у него, похоже, решил раскланяться, как положено воину. Выхватил меч из ножен, грохнул шпорами…

Белая княгинина соня подскочила, вскарабкалась по рукаву желто-зеленого наряда, по спинке кресла, вверх по занавесу — а у самого потолка не удержалась, свалилась вниз. Писарь кинулся искать ее, княгиня схватилась за сердце, Тукки сверкнула черным глазом Джабараю:

— Сделайте одолжение, оставьте нас!

 

Воротясь домой, Эйджен сел обедать. Заодно рассказал Пинги и Диннитин о том, какое дело ему предстоит расследовать. Джабарай ел мало, метался по зале — а потом отозвал в сторонку Кайлама и спросил, где в городе найти продажного писца. Ибо сам Джабарай неуч, неотесанный северянин, а тут нужен человек грамотный.

Школяр из дома напротив — как раз то, что Вам нужно, сказал Кайлам.

За пару медяков Джани Найан написал для Джабарая письмо. Не любовное, а скорее, героическое. О том, что меч его всегда к услугам той, что пронзила его сердце.

Вместе с веточкой лунника письмо ушло в кремль, к малютке Тукки.

Эйджен после обеда уснул на полчаса, а вечером снова ушел — потолковать с канараджинской прислугой.

 

Алькаэр Теролли отправился с докладом к Дарамурре. Кроме данных опроса, привел собственные соображения.

Возможно, у благородной госпожи мог быть любовник и ребенок на стороне. На его содержание могли посылаться эти самые загадочные одиннадцать с четвертью ланг. Отданный на воспитание, малыш вырос у чужих людей, сам себя считал простолюдином, а меж тем…

— И что? Узнав о своем происхождении, он стал матереубийцей?

— Или это мог быть сын Кайны, мститель за свою мать, некогда обесчещенную барином.

— А откуда вообще эти страсти?

Знамо дело — из посадских повестей. Повести — недурное средство занять себя, когда не спится. Чем кровавее, тем вернее, что не уснешь. И не увидишь  снов, что во сто крат страшнее всякой повести.

— Я бы мог добыть и более точные сведения. Но мне нужна одна чара, которой у меня нет.

— Так в чем дело, брат? Обратись к тем, у кого есть. Расходы — за счет Училища.

— Не в деньгах дело. Просто чара эта — она слегка чернокнижная.

 

Дарамурра, скрепя сердце, обещал замолвить за Алькаэра словечко перед Габирри-Илонго. До чего дошло: глава правоведов вмешивается в колдовские дела! По особому разрешению, конечно, чару разрешат применить. Единожды, по свитку, под присягой, что Алькаэр никогда не попробует самочинно ее повторить. Оправдают дело нуждами следствия, и тем, что чара, по сути, стоит на грани чернокнижия и законного, разрешенного ясновидения.

Состоит она, вкратце говоря, в восстановлении последних мгновений жизни убитой госпожи Кадайру. Мы не вторгаемся во владения Мургу-Дарруна, упасите Семеро! Просто мы по внешним приметам, в том числе очень тонким, воссоздаем, что окружало ее перед тем, как она скончалась. Вроде того образа убийцы, который, по верованиям простолюдинов, застывает в глазах убитого.

Ссылка на мнения простого народа оказалась решающей. Слишком хорошо все Училище помнит, как кадьяр Джавэйпин Элюджи усадил в лужу всех наших мастеров, доказав, что базарное волшебство тоже существует. Ибо всякое волшебство — истинно и идет от милости Бириун.

Свиток Алькаэру выдали. Утром, как следует подготовившись, он сможет его применить.

Подготовиться — это значит, хорошо выспаться.

 

Ночью с десятого на одиннадцатое число месяца Вайамбы Алькаэру снился сон. Будто мир переполнился волшебством и рухнул, и все живое погибло под обломками. А боги, как предсказал некогда Безвидный Байаме, отправились создавать новый мир с новыми существами, на погляд себе и на забаву.

Алькаэр брел по ледяной кочковатой дороге, и тело, уже чужое, мертвое, по частям обрывалось с него. Сперва руки, ноги, ребра, потом - безымянные разрозненные клочья:

Лестница к крыльцу загородного домика Теролли.

Шипастый куст с одним-единственным цветком, называется смешно: вингарская роза. Алькаэр тогда спутал, сказал — вингарская ланга. Папе Дже понравилось.

Лето, пыльное солнышко сквозь навес над мешками с зерном.

Чара первого разряда: распознание волшебства. Рука сама выводит крючки, когда читаешь, словно бы выписываешь ее в тысячу-какой-то-там раз.

 

А ведь Алькаэр не просто ковылял куда-то, из пустоты в пустоту, а еще тащил за собой тачку, полную книг. Колдовских книг разряда четвертого и выше, волшебных вещей, никому не нужных теперь. Выясняется, что без тела двигаться, а тем более тачку катить — намного тяжелее.

Судия Праведный прошуршал над ним кожаными крылами. Опустился, взялся за тачку с другого бока, стал помогать.

Алькаэр попросил:

— Уйди. Тебя тут нет. Ты вместе со всеми ушел строить новый мир.

 

С тем и проснулся.

 

Утром одиннадцатого числа мохноножка Диннитин напросилась на завтрак к самому Джиллу Ньене. Рассказала о страшных делах на ристалище. Попросила: нельзя ли достать зажигательного зелья — горшочек фунта на три? 

Пристрастие к горшкам с горючей смесью — семейная черта умбинских Джиллов. Сам Ньена всюду носит на поясе подозрительную бутылочку.

— Этот твой благородный господин так тебе надоел?

— Грех молвить…

— Ничего. Я бы на твоем месте просто сдал его на руки Фарамеду. А жечь — только добро переводить.

Что касается усатого господина Ревандры, то в чем-то Диннитин явно с ним промахнулась. Ненадежный человек.

Известно ли, например, маленькой Динни, что вчера вечером учинил этот, с позволения сказать, кремлевский любимчик? Прогуливался по Карнавальной улице в личине, с девицей и бочонком вингарского. Наскочил на караульных с фарамедовским черным жрецом во главе. И что ты думаешь? Обругал их свиньями, бугудугадскими прихвостнями, разорителями казны и предателями отечества.

— А что жрец?

— Утерся, пошел своей дорогой. А Ревандра — своей!

— Здорово. Буду знать, за что уважать благородного Ревандру… А это точно был он?

— Еще бы. Таких усищ во всем Умбине больше нет!

 

Второй завтрак Динни устроила себе на Змеином лугу, в кабаке. Вышибала Гуду за кружкой пива рассказал ей, что на посаде благородный Эйджен в самом деле появляется. Да не с позорными девками, а с настоящей правобережной госпожой. Курли — так, кажется, ее зовут.

 Диннитин отправилась на кремлевский берег. Еще на Крепостном спуске услышала сверху оглушительный рев. Не иначе, медвежий.

Навстречу ей из ворот дома Ревандры выбежала свинья. Заметалась на перекрестке.

Динни на то и мохноног, чтобы иметь с собой пращу и пару камешков. Развернула, зарядила, крутнула — и подбитая свинья, хромая, ускакала в сторону Чародейского торжка.

Ворота нараспашку. Старая Дилго в сенях лежит на сундуке чуть ли не без памяти. Кайлам и Джабарай пробуют утихомирить коней в конюшне.

Пинги, отдуваясь, сидит на ступеньках крыльца. Давно, ох, давно лешачиха так не смеялась!

Кто же знал, что медведь получится, как настоящий? И что скотина в доме Ревандры настолько пуганная, что бросится бежать?

Такими мирными потехами было отмечено это утро на Неисповедимой улице.

 

Вскоре вернулся Эйджен. Выслушал кайламовы жалобы, молча выдал лангу Дилго на лекарства и на поиски свиньи. Смерил Пинги и Диннитин тяжелым взглядом, но тоже ничего не сказал. Сел к столу, разложил бумаги, принесенные из дома Канараджи.

Письма как письма. Гадости и угрозы. Пожар в имении будто бы дело рук демонопоклонников. Юная Тайрани тайком бегает на свидания к лодочнику. А сам Кайна путается с некой бабой с Собачьей улицы. Два письма Эйджен просто не понял.

По словам Кайны, письмо про Собачью он читал супруге. Оба смеялись.

Вот если бы злодей нацарапал госпоже Кадайру, что муж ее Кайна пал в ноги князю, прося выделить ему, старому вояке, с десяток необученных недорослей в собственный отряд… Или если бы Кайне сообщили, будто Кадайру тайно взяла ученицу…

— А что, госпожа Канараджи не учила дочь воинским наукам?

— Видите ли, Такулга… Барышня Тайрани слаба здоровьем. И к тому же страшно неуклюжа. Такой уж у нее порок. Ко двору еще можно представиться, но что касается ратного искусства…

Таку спохватывается: негоже ей мерить других по себе. Это для нее мать — это воин с мечом. Ежеутренний топот сапог, голоса клинков, вой десятничьих дудок…

—  А Ваша матушка, Каби?

Родины у грамотеев нет — а родня есть ли? Что я могу сказать об этом, если даже мать свою я, по сути, знаю из рук вон плохо?

Никому в Каби не было тяжелее, чем ей. Вышла замуж за дибульского искателя подвигов, уехала из горного города Камбуррана в равнинную глушь. Была столичная барышня — научилась хуторской жизни. Каби только по названию поместье, а так — и огород, и скотина оказались на ней.

Потом дочь, потом сын. Потом дочкина скверная болезнь.

А потом пришлось выбирать. Или муж и сын — или дочь, которую никакой жрец не берется лечить. Каэру, Жабья Кожа, диковинка. За семь верст приходили поглазеть, ждали, когда дитя-урод покажется в окне. Гадали, что это: оборотень? Полукровка? Или проклятие? И никто из соседей под страхом смерти не коснулся бы ни маминой, ни отцовой руки: все боялись заразиться.

Мама выбрала правильно, отпустив меня из дому с мастером Равере. Древленскому летописцу ходить по дорогам Мэйана с девкой в бурых пятнах было даже сподручнее, чем одному. Меньше приставали встречные. Байджи, спутник мастера, пестрый баллуский жрец, тот сразу сказал: чем пестрее человек, тем угодней Безвидному.

Потом оказалось, что проклятие все-таки можно снять. Мастер Равере заслужил милость Предстоятеля храма Гаядари-Целительницы в Миджире, тот помолился о моем излечении. Хворь прошла. Мы двинулись в Каби, показаться родным.

Мама сказала: пока не придет мой срок, буду молить богов за миджирского Предстоятеля, за Равере и за Байджи. Вздумай я, неблагодарная, осесть дома, мама первая выгнала бы меня.

 

Самое скверное письмо пришло накануне гибели госпожи Кадайру. Неизвестный доброжелатель приглашал ее вечером выйти на перекресток Безвидной улицы и Дворянского спуска. Там она сможет узнать о том, какая беда грозит ее дочери.

Похоже, госпожа вышла. И не заподозрила неладного, когда незнакомец — или все-таки кто-то из знакомых ей лиц? — повел ее на юг, к ристалищу.

 

Когда Эйджен оторвался от бумаг, оказалось, что напротив него за столом сидит мохноножа Динни.

— Благородный Ревандра! Поглядите-ка мне в глаза!

— На, изволь.

— Зеленые! — подтвердила Динни.

— И что с того?

— У Вас есть двойник, мой господин. В точности как Вы, только глаза синие. Если услышите россказни о себе — как Вы на Блудной кутили, с фарамедовым жрецом подрались — Вы уж не верьте.

— Постараюсь.

Похоже, Эйджен не придал динниным словам особого значения. И напрасно.

 

Джабарай тем временем управился во дворе и пришел помочь ученой Пинги. Она же, слышно, тоже смерть как испугалась медведя?

При его словах с лешачихой сделался новый жестокий припадок хохота. Пришлось уложить ее в кресло-качалку отдыхать.

Потом Джабарая отвлекли. Девчонка-посыльная принесла ответ от Тукки. Джабарай сунул листок брату, велел прочесть вслух. А то с письменным словом у него нелады.

Эйджен прочел. Джабарай немедленно продиктовал ответ. Кинулся к себе в комнату, притащил, что приложить к ответу:

Черную косынку с прорезями для глаз: отличная личина для ночных похождений;

Пестрое перо в пядь с лишним длиной: для шляпы пригодится;

Бубенчик с кафтана: тут Тукки сама должна все понять.

 

Девчонка собрала за пазуху письмо и подарки, убежала. В нее никто не пробовал не поверить. А попытался бы — так едва ли удивился бы, увидав самое Тукки-кудесницу.

 

— Ну, и что будем делать? — спросил Эйджен.

 

Тут-то и появился стряпчий Алькаэр.

 

Чара, по его словам, удалась.

В последние четверть часа своей жизни госпожа Каданни мерзла. Ходила кругами. Раз или два взглянула в небо. Алькаэр посоветовался с коллегами-звездочетами, ему сказали: такое расположение светил соответствует полуночи. Похоже, госпожа потеряла кого-то из виду и не знала, куда идти. Потом удар, вскрик, несколько мгновений борьбы — и госпожа предстала перед Владыкой.

— Это ты тоже видел, чародей?

Алькаэр не удостоил простодушного северянина ответом.

— Сколько мы Вам должны?

— Нисколько. Допуск к применению данной чары уже оплачен. Можете, если угодно, возместить книгохранилищу стоимость истраченного свитка. И мне — укрепляющее зелье. Надо признать, чара эта довольно тяжкая. Заняла четыре с половиной часа.

— Кайлам! Дилго! К обеду у нас гость! Не угодно ли покамест вина, ученый?

Кроме стакана с вином Алькаэр получил еще восемь ланг на восстановление здоровья.

Пустой листок, где еще утром были выписаны заклинания, а теперь осталась только смутная тень чар, Алькаэр, разумеется, прикарманил — но перед Ревандрой и Джабараем он об этом умолчал. Не сказал и о том, что при иных обстоятельствах сам заплатил бы — только бы дали поработать. Шутка сказать: четыре с половиною часа непрерывного волшебства!

— Есть еще и другие новости, благородный Эйджен. Надеюсь, на Ваших гостей можно положиться?

— Разумеется.

— Дело секретное. Видите ли, коллеги-лекари сообщили мне, что Магго в Безумном Доме нет.

— Сбежал?

— Около месяца назад.

— Стало быть, это все-таки его рук дело?

— Сумасшедший… Жаль, к суду его привлечь не получится. Хотя поймать все равно стоило бы. Кто знает, не захочет ли он напасть еще на кого-нибудь?

Эйджен задумался. Поджигателю сами боги велели носить деньги в красном платке. Безумцу, избраннику Вида-Марри — в белом. Стойте-ка!

— Что, если этот Магго — или другой преступник — творит свои злодеяния, грех молвить, во славу Семи богов?

 

Все ревандрины гости заговорили хором:

— Смерть от нехватки воздуха — во славу Небесной Плясуньи? Так он не сумасшедший, а богохульник!

— А Воителю Пламенному соответствует поджог?

— Но там никто не погиб…

— Кроме лошади!

— Значит ли это, что на очереди чья-то гибель от чародейства Премудрой?

— И чья-то казнь по закону? Я не могу представить, как еще обставить смерть, соответствующую Владыке Гибели, он же Судия.

— А с Безвидным как быть? Пропажа без вести?

— Погодите, друзья мои. Этак мы далеко зайдем. Ясно одно: злодей ходит на свободе. И опасность дому Канараджи по-прежнему грозит.

 

После обеда Диннитин была на посаде. Навестила кое-кого на Блудной, обещала полшишки за сведения о бабе с улицы Собачьей, которую посещал господин Канараджи.

Уже на обратном пути, у пристани, Динни увидела, как навстречу ей шагает благородный Эйджен. И усы при нем, и кафтан ревандриных цветов, и зеленые шаровары.

Динни пропустила его, а сама тихонько двинулась следом.

Эйджен дошел до храма Лармейской Владычицы. Не иначе, собирается молится.

Динни подозвала девчонку из тех детей, что играют на углу Мещанской.

— Видишь рыжего дядьку? Передай ему: если благородный господин Ревандра хочет узнать, то, что хочет узнать, пусть завтра на рассвете явится на Карличий мост.

 

Ну, вот — сообщила Динни Эйджену час спустя. Завтра утром можете идти смотреть на себя.

— И что, этот двойник в самом деле на меня похож?

— В точности. Джабарай — ваш единственный брат?

— Есть еще старший, живет в поместье. Что ж, будем собираться. А с утра пойдем воевать самозванца.

 

 

Одиннадцатого числа обитатели дома Ревандры улеглись спать пораньше. А уже в третьем часу утра Эйджен и Джабарай вышли на двор размяться с мечами.

За час до рассвета братья спустились к реке. С ними Диннитин и невидимая Пинги.

Над Лармеи туман. В лодку спускается дама в траурном одеянии. Эйджен толкает под бок Джабарая:

— Благородная Тайрани!

Джабарай бросился вперед, вскочил в лодку. Молодой лодочник оттолкнулся от берега веслом.

— Эй, уважаемый! — окликнула Динни другого лодочника. Это чья была лодка?

— Дерлена. Толковый парень. Догнать?

— Не нужно. Нам — к Карличьему мосту.

 

Рассвет. Пустая площадь возле памятника карличьему пророку Маргу. Эйджен, Диннитин и Пинги ждут.

 С юга на мост въезжает всадник на кауром коне. Капюшон плаща опущен на самые глаза. Вместо рыжих усов — длинная, надвое расчесанная борода.

Пинги шепчет заклинания. Чары есть! Особенно вокруг лица.

Мастерица наваждений пробует не поверить тому, что видит. И в следующий миг кричит в голос — Иииииииии!

Хорошо еще, чара невидимости не слетела. Даже Эйджен не понял, откуда кричали.

— Что случилось? — тихонько спрашивает Диннитин.

— Нежиииить!

— Кто, верховой?

— Ага! У него вместо рожи — такое!

Динни с сомнением смотрит на всадника. Потом — туда, откуда слышится пингин голосок.

— А конь живой?

— Вроде, да

— Стало быть, это не мертвец. Мертвецов лошади боятся.

— Все равно — осторожнее, Эйджен!

 

Верховой приближается. Благородный Ревандра делает шаг навстречу.

 

— Вы звали меня? — густым низким голосом вопрошает всадник.

— Похоже, что так. Вот только лица Вашего не разберу.

Всадник откидывает капюшон. Двойная рыжеватая борода, тяжелый подбородок, бугристый нос хоба-полукровки. Близко посаженные узкие глаза под нависшими бровями, на макушке — полосатая шапочка.

Бандаггуд. Знаменосец боярина Фарамеда Кай-Тирри. Только желто-черного стяга не хватает.

— Соблаговолите объясниться, благородный Ревандра.

— В чем?

— Ваши походы по городу. Наглые выходки. Подозрительные поползновения на кудесничество.

— Мои?

— Чьи же еще?

— А сдается мне, что твои, демон!

Чего? — неучтиво рявкнул Бандаггуд. Кто — демон?

Благородный Эйджен тоже сделал попытку не поверить тому, что видит. И увидал вместо бороды, хобского носа, красноватых насмешливых глазок — то же, что и Пинги. Черную пустоту.

 

Лодка Дерлена пересекла Лармеи. Вошла в Чистый канал. Пылкий северянин словно онемел. Барышня Тайрани тоже, видно, не была настроена разговаривать. Только нет-нет, да бросит на спутника грустный взор.

— Вас приставил ко мне батюшка? Чтобы меня ненароком не украли?

— Госпожа! Даже если бы благородный Канараджа выставил вокруг Вас три кольца отборной стражи — даже тогда я…

— Так Вы — сами по себе?

— Да!

— А я думала, Вы — от господина Ревандры…

— Брат знает, что я отправился сопровождать Вас.

— Он… ничего не велел мне передать?

— Просил сказать, чтобы Вы остерегались. Вам грозит беда.

— Да? Больше той, что уже произошла?

— На сей раз речь идет о Вас.

— А я не боюсь. Правда, Дерлен? Чего нам бояться? На реке пиратов нет. Вот в море… Вы бывали в морях, благородный Джабарай?

— Увы, сударыня. Не бывал. Я всего лишь хуторянский сын. Но — Семерыми обещаю Вам! — я заслужу благородное прозвание! А с ним и Ваше уважение. И, может быть…

 

Тут с Джабараем сделалось нечто непредвиденное. Он вскочил на ноги, внезапно побледнел, и, похоже, собрался немедленно прыгать в воду.

 

— Что это с Вами? Дерлен, видите — ему дурно! Скорее к берегу!

 

Пустяки — сквозь зубы выговорил Джабарай. Пройдет, не извольте тревожиться.

— Вы отравлены! К храму, Дерлен, живее!

 

Поречная жизнь не сумела вытравить в Джабарае его главного телесного порока: морской болезни. А также речной, а теперь, выясняется, еще и канальной.

 

 

Ровно в этот час благородный Эйджен Ревандра был готов выхватить клинок. Но его поединку со лже-Бандаггудом помешали карличьи пожарники.

Не успела толпа карлов с топорами и крючьями выбежать на площадь, а всадник уже повернул коня и ускакал по мосту.

Пришлось заплатить шесть сребреников за нарушение тишины. Это людишкам волосатым — лишь бы глотку драть! А карлы шума не терпят. Один неосторожный звук — и все постройки Плесненской слободы придут в движение. Медленное, еле заметное — и все же! Карл подвижки в каменной кладке чует собственным хребтом. Не глядя, скажет, сколько лет еще простоит дом. Визг, вопли, крикливая музыка для такого чуткого слуха — нож острый!

 

Но для чего же это, любопытно, Эйджена стараются опорочить перед Фарамедом? Потому ли, что он — доверенное лицо княгини?

 

Благородный Ревандра вернулся домой. К полудню дождался Джабарая: тот явился на заплетающихся ногах, но к груди прижимал вышитый платочек благородной Тайрани.

Эйджен велел брату умыться, а Кайламу — седлать коней.

— Поедем на ристалище. Заодно узнаем, что там смотритель навспоминал.

 

Пинги помчалась к дядюшке. По пути налетела на школяра Ликаджи.

— Куда бежишь, ученая?

— После расскажу! Тут — такое!

— Какое?

— Демон на посаде!

— Да ну? Который на сей раз? Тварин?

— Похож. Глаза красные. А лицом и сложением — вылитый фарамедов полухоб.

Ликаджи подхватил Пинги. Оторвал от земли, поднял, смачно чмокнул в мохнатый нос.

— Ты умница, высокоученая! Молодец!

— Что?

— Теперь мы их точно из города выживем!

— Кого?

— Да рыцаря с его кодлой! Все, беги! Я тоже побегу!

 

Диннитин осталась на посадской стороне. Следить за демоном больше не пробовала, а пошла к дому Джиллов и дальше — прочь из города, на восток по Королевской дороге.

Было около часа пополудни, когда Динни добралась до деревни Кавари. Нашла домик на отшибе, постучалась.

— Позволительно ли проведать мастера?

Ее пригласили зайти. Усадили обедать. Для бедного старьевщика великая честь — посещение Джиллов!

Сам Румелло, правда, все еще плох. Спит целыми днями, с постели вставать жрецы не велят. В доме при нем — несколько личностей.

— А может быть, мне из вас кто-нибудь поможет, уважаемые?

— Дык! За братушками оно не зависнет.

— Снялся, слышно, с Белой Жерди мужичок один …

— Давно?

— Лапок шесть тому.

— Закаштованный?

Динни качает головой.

— Шишкарь?

— Шишкарская прижиль. Конюх.

— Так ведь не снялся он, уважаемая!

— Неужто сняли? И кто?

— Не наши. Не белые мастера.

— Черные?

— Им зачем? Кто-то слева. Нашли потом конюха того.

— Где?

— У Каменного за пазухой.

— А точнее?

— На огороде в Джагаллиной слободке, в яме, землей забросанной.

— Кто ж его зарыл?

— Кто бы знал!

— Ладно. Мне, уважаемые, больше ничего не надо. Скажите только: никакой, самомалейшей шишечки при нем не нашлось?

Динни невзначай опирается о стол локтем. В рукаве звенит.

— Дык, уважаемая! Где было, там больше нет.

— Мне бы знать: сколько там наскреблось? Столько?

Королевская ланга выкатывается на стол. И еще одна.

— Одиннадцать оловянных, да еще медяков до кучи.

— Шишка с восьмушкой? И не абы как, а в тряпочке?

— Вроде, так.

— А тряпочка-то желтая?

— Угу.

— Благодарствуйте, уважаемые!

— Ты деньги прибери. Между своими, белыми — стыдно!

— Я не затем. Мне за жрецом идти некогда, а вы — не сочтите за труд, закажите поминовение!

— По ком?

— По конюхе Магго.

 

Динни поспешила в город. На попутной телеге доехала до Старого рынка, оттуда пешком двинулась к Лармеи.

 

После ристалища и обеда Ревандра и Джабарай отдыхали. На закате снова двинулись в дом Канараджи.

Эйджен попросил Кайну вспомнить: не упоминалась ли в каких-нибудь его делах цифра — сорок пять ланг? Вира или что-нибудь подобное?

— Вира? Очень маленькая. Не помню.

— Может быть, цена раба?

— Разве что орочьего. Прочие дороже. Нет, орков мы … я не держу.

— Похоже, кто-то решил вернуть Вам эти деньги таким вот ужасным способом. Одну четверть подкинул в сожженную конюшню, другую — на ристалище… Третья тоже была, в желтом платке. Обнаружена рядом с телом Вашего слуги Магго, убитого и зарытого около месяца назад, вскоре после того, как он сбежал. Или был похищен убийцей.

— Да-да. Надо будет в имение сообщить, вдове… Хороший человек был…

— Благородный Канараджи! Если дело обстоит так, как я предполагаю, то барышне Тайрани никак нельзя выезжать на эти ее речные катания! Огонь, Земля, Воздух — остается Вода.

— Хорошо. Я поговорю с дочерью.

— Разговора мало! Нужно, чтобы ее стерегли безотлучно, днем и ночью. Если убийца пробрался в Безумный Дом — сюда он тоже проберется!

 

Договорились, что Эйджен, пользуясь грамоткой, полученной от княгини, потребует у Буриджи Амби-мея степняков для охраны дома Канараджи. А во внутренних покоях будут поочередно караулить Эйджен, Джабарай и сам Кайна.

 

Первая вечерняя стража досталась Джабараю. Барышню Тайрани со скарбом переместили из светелки в комнату внизу. Укрепили ставни на окнах, наложили на дверь засов.

Джабарай расположился снаружи.

— Барышня! Госпожа Тайрани! Вы слышите меня?

— Госпожа? Скажите — пленница под охраной…

— Дело в том, что Вам грозит…

— Ужасный убийца, я слышала. Что ж, стерегите.

— Позволите ли Вы мне хотя бы развеять Вас в меру моих сил?

— Извольте.

Часа три кряду Джабарай рассказывал северные байки. Кажется, удалось представить дело так, будто самым отчаянным и лихим героем в них был не кто иной, как он сам. По видимости, бедный хуторянин, но в душе — благородный рыцарь!

Тайрани слушала. Кое-где даже ахала. Наконец, сказала:

— Благородный… То есть, уважаемый… Словом, зайдите-ка сюда.

Мог ли пылкий северянин не зайти!

 

Тайрани кинулась к нему, схватила за руки. Заговорила быстро:

— Понимаете, Джабарай, мне необходимо выбраться отсюда. Нынче вечером у меня… Важные дела.

— Но, барышня…

— Если хотите, чтобы я оценила Вас как человека, достойного Вашего брата — вы поможете мне бежать.

— Ладно. Только выслушайте, Тайрани, еще одну сказку. Последнюю.

Жила-была в стране Вингаре одна прекрасная госпожа. Настолько прекрасная, что сам царь взял ее в жены. Дочь у них родилась — еще краше матушки. Была у них повозка, был и кучер. Выехали однажды царица и царевна проехаться по городу — и вдруг конь напугался, кучер растерялся, а повозка возьми и задави мальчишку какого-то, простолюдина. Ну, царь виру выплатил, все и забылось. А у мальчишки родич был, которому вира показалась обидной. Он и начал мстить. Сперва коня сгубил, потом кучера. Потом и царицу. А потом…

— И теперь, стало быть, этот юноша прибыл в Ви-Умбин, искать убежища от царского гнева? Я знаю одно место. Там Вас могли бы спрятать.

— Да тут не обо мне речь, а о Вас!

— Так это Вы — убийца?

— Я?

— Батюшка! Люди! Сюда!

 

Джабарая вывели. Тайрани заперли, у дверей поставили меа-меев. Впредь до прихода Эйджена у Джабарая отобрали оружие, а самого поместили в комнату для слуг. И к двери тоже приставили меа-мея.

 

Возвратясь из кремля, Эйджен забрал брата и поехал домой. С охраной Кайна обещал справиться без него.

 

Дома Джабарая ждало письмо. По словам Кайлама принес его какой-то неотесанный малый, сказал — с лармейского корабля.

— Письмо? Тебе? Ты же еле грамотный! — удивилась Пинги.

— Прочтите вслух, прошу Вас. Это мне, не иначе, пишет досточтимый Бирабай из Тунгани.

 

Эйджен при свечке принялся читать:

 

Любезный друг мой Джабарай!

 

Да будут милостивы Семеро к тебе и твоему новообретенному семейству. Как ты устроился в столице? Каково пришлось тебе на службе при высокородном Ревандре, чья слава вверх по течению лармейских вод докатилась уже и до нашей бобровой заводи?

Да и как было не докатиться? Кто — ближайший сподвижник светлого князя? Кто — преданный воин государыни-матушки? Чьими стараниями удалось рассеять козни врага, злоумышлявшего против нашего союза с Камбурраном? Благородный Ревандра, все он, благородный Ревандра! Мы, никчемные людишки, в нашем поречном краю неустанно молим Семерых о процветании и приумножении его дома.

Памятно мне и всем нашим то славное время, когда гостил ты, друг Джабарай, у нас. Уважаемая Джинги кланяется тебе и решила пока что не чинить тот карниз, на котором ты блеснул чудесами ловкости — и все еще питает надежды на твое победоносное возвращение. Барышни Марилли и Дана передают привет. Они велели спросить твоего просвещенного совета о столичных нарядах, дабы и нам не ударить лицом в грязь когда, дайте Семеро, будут следовать мимо нас светлые гости с Севера. Да вот беда: я, никчемнейшее из грузил на веретене Премудрой, почти ничего в их просьбах не понял. Как бишь там: верно ли, что к отрезному сарафану не годится полукафтанчик? А к пристяжному короткому рукаву — кружева? Подходят ли «желтые лисы» к «медовым венкам»? И вообще, какие цвета пойдут к нашему торжественному случаю: ясно, что травяной, хвойный, ясеневый — а какие еще?

И прошу тебя: если соберешься сочинить мне, никчемному, ответ, не сочти за труд, попроси писаря изобразить: как выглядят «вингарские стручки»?

Я уж и не спрашиваю тебя, друг мой, что за дела творятся в столице, что нового слышно в Храме и в Училище — ибо ты знаешь, что мое любопытство по этой части ненасытимо. И тебе, друг Джабарай, решись ты меня, ничтожного, потешить, стоило бы только заказать уличному писцу написать пару страничек обо всем подряд — о городских ли новостях, или о новых повестях в читальнях. Я каждому листку бумаги, каждой вощанке из столицы был бы рад.

Проезжал недавно через наши места столичный купец Бауд с полной ладьей тканого и суконного груза. Сам-то купец вел себя вполне благонравно: посетил управу, дом господина наместника, храм, уважаемую Джинги, сбыл часть товара нашим покупателям и собирался на другой же день отплыть восвояси. Но вот помощник его, Гайруджа… Чуть только пристала ладья, так он — куда бы ты думал, он двинулся? В храм Речной Владычицы? В наше святилище Безвидного и Премудрой? В кабак? На базар? Ничуть. Прямиком к старой кузнице. А там, как ты помнишь, никто вот уже лет шесть, как не живет, кроме старого Талдина. Ибо и в нашем глухом селении нельзя же без своего сумасшедшего. Талдин этот был когда-то оружейным мастером при господине нашем изменнике, Муннаре Тунгани, не тем бы его поминать.

И рассказывали, будто пробыл Гайруджа в кузнице не дольше, чем надобится, например, мне, ничтожному, времени для одной утренней молитвы. Однако вышел он оттуда не с пустыми руками, а с деревянным окованным сундучком этак пяди в две шириной и в пядь высотой. И рассказывали еще, будто наш побережный человек Мугви (по правде сказать, большой врун и безобразник) своими руками попробовал было оторвать от земли тот куль, куда Гайруджа припрятал сундучок, и не смог. Позвал на подмогу знакомого пьяницу из кабака, потом еще двоих лодочников — и вчетвером не подняли! А с виду куль был не больше простого дорожного свертка. Не надеясь особенно на успех, я все же прошу тебя, друг Джабарай — если будет время, поспрашивай в Училище и на торжке: не сбывал ли баудовский служащий каких товаров чародейского свойства?

Если же скажут тебе, будто молодой Мургобул Тунгани, ни про кого из нас будь сказано, восстал, откуда не следовало, и вернулся требовать назад свою долю, а в придачу и возмещение за обиду — так ты не верь и другим не советуй. Не такой он был человек, хотя и изменничий сын. Особенно же прошу тебя замкнуть уши твои и ожесточить душу, если придут к тебе спрашивать о том люди с востока. Нам в наших глухих краях ни с изменой, ни с темной силой, ни с людьми Змея делать нечего. Чего желаю и тебе.  

Твой навеки,

Бирабай Дорроский

Служитель храма Безвидного и Премудрой,

что в Тунгани, во владении Дорро.

 

Письмо мое передаст тебе добрый человек по имени Ванджа, сын управляющего одного из северных помещиков, благородного Хонды. Парень простой, но в делах хозяйства сведущий. В столицу едет для устройства семейных дел. Кстати, везет с собой для образца столичным торговцам некоторые изделия северных кузниц — и тебе, если понравится, уступит за полцены. Если сочтешь нужным, друг Джабарай, то будь ходатаем за этого Ванджу перед благородным Ревандрой. Ибо братец твой Эйджен прославлен в Умбине как один из просвещеннейших потомков высокородных семейств, а Вандже надобно будет попасть в Училище Премудрой — в книгохранилище, средоточие мудрости, прекраснейшей на Столпе Земном, памятью о котором до сих пор томится

твой Б.Д.

 

 

Что за изменники? — спросила Динни.

— Помещик Тунгани. Конфисковали его.

— В пятьсот восьмидесятом году?

— Когда же еще? А с Мургобулом я, считайте, вместе рос. Бирабай прав: арандийского лазутчика из Мурги не получится.

— А что за подвиги на карнизе?

 

Пришлось показать. Выйти во двор, скинуть кафтан, подпрыгнуть, уцепиться руками за козырек над крыльцом. А оттуда уже и на крышу вылезти можно.

Пинги и Диннитин в восторге. Старая Дилго призывает на помощь Семерых. Кайлам, когда лазает на крышу чистить снег, хоть веревкой обвязывается, а этот…

Джабарай становится на руки. Вы просили подвигов? Да пожалуйста!

И тут карниз дома Ревандры обрывается вниз вместе с Джабараем.

 

К счастью, на сей раз никто ничего себе не переломал.

 

Пинги ревет медведем. Динни рукоплещет. Кайлам несет ведро воды — окатить сумасшедшего.

А Эйджен удаляется в дом. Выходит в доспехе и с копьем.

— Барин, а, барин! Надо бы лекаря позвать!

— Ничего, отлежится. В другой раз будет осторожнее.

— Может, связать его, барин? Вдруг снова взбесится?

— Тут уж ничего не поделаешь. Кого Плясунья хочет отличить…

Эйджен шагает через двор к конюшне. Выводит вороного.

— Барин, Вы куда? Ночью-то!

— В степь. Утром вернусь.

 

 

В ночь с двенадцатого на тринадцатое число Алькаэр Теролли уснул, чуть только прилег на подушку у себя в комнате. Подушка заговоренная, особыми узорами вышитая, с хмелем и полынью внутри — а толку?

 

Опомнившись, Алькаэр обнаружил себя на жесткой, тряской скамье. Сидел он внутри невиданного средства передвижения: вроде пайраны, вытащенной на сушу и поставленной  на колесики. Над головой — железная дребезжащая крыша, сбоку широкое окошко, забранное бидуэллинским стеклом. Щель между стеклом и стенкой промазана черной густой смолой. Настоящей, кадьярской! Алькаэр не замедлил отковырнуть кусочек. Немного, но на одну чару невидимости хватить должно.

Не иначе, князя Джи работа. Новейший умбинский самоход. Баснословно дорогостоящая и на редкость дурацкая затея.

Чем она движется, Алькаэр так и не понял. Судя по тени, бегущей вдоль дороги, состоял самоход из нескольких крытых пайран, выстроенных гуськом. Ехал он по холмам восточного Умба где-то между Кабурро и Морро. Травы у дороги — как в середине месяца Устроения Стихий.

 

Напротив Алькаэра сидел мужик с книгой чар на коленях. Снаружи переплет обтянут черной кожей, раскрывается не книжкой, а ящичком: снизу вверх.

Кудесник не учил чары, а писал. Странным способом: не тростинкой или пером, а двумя руками, споро молотя по нижней странице, как по костяшкам арандийского шпинета. Алькаэр произнес заклинание распознания волшебства. Заглянул искоса — и увидел, что верхняя страница книги светится серовато-голубым светом ясновидения.

Без чародейского кристалла Алькаэр не сумел прочитать, что там написано. Перевел глаза на чародея.

Средних лет, голова русая с проседью. Смуглый, крепкий. Для высокоразрядного кудесника все-таки слишком молод. Небеден: даже в путешествии может позволить себе рубаху из тонкого хлопка, хлопчатые лиловато-синие штаны, матерчатые сандалии. Полностью уверен в себе — ибо никакого оружия при нем нет. И поблизости не видно телохранителей.

А под лавкой у него стоит объемистый дорожный тючок.

 

Чародей заметил Алькаэра. Щелкнул пальцами по странице в последний раз и поднял глаза.

Что бы такое спросить у него? — подумал Алькаэр.

— Мое почтение, мастер. Нет ли у Вас случайно при себе волшебных предметов? Или чар на обмен?

Чародей улыбнулся. Отвечал по-дибульски, что очень рад встретить собрата по искусству. Пригласил сесть рядом и снова защелкал по костяшкам.

Премудрая Бириун, что за чары были у него в книге! Уставные и запрещенные, наши и кадьярские, вовсе никем на свете не виданные! Алькаэр смотрел, смотрел, не мог насмотреться. А потом невзначай вдруг глянул в уголок страницы и прочел:

15:38.11.УС.1186 Об.

 

Это выходит, на дворе двенадцатый век Объединения. Одиннадцатое число месяца Устроения Стихий. А собеседник Алькаэра — не кто иной, как кудесник Хариданджил. Ибо кто еще сумел бы прожить столько лет? То-то книжка у него черная! А вместо тростника — кости. Человечьи, должно быть. И на них — дибульские буковки.

Алькаэр спешно откланялся. Шатаясь, двинулся по проходу между лавками. Где-нибудь в этой самоезжей машине должны быть люди, кому сообщить о чернокнижнике!

Впереди оказалась дверка. Нечто вроде узких сеней, а дальше хода нет. Алькаэр услыхал за спиной шаги.

Чернокнижник. Книгу чар оставил на лавке. Немудрено — кто рискнет такое украсть? Вышел, прислонился лопатками к стене. Вытащил что-то из кармана штанов, протянул Алькаэру: угощайтесь, мол. Алькаэр отказался. А кудесник щелкнул пальцами, выщелкнул, не глядя, лепесток огня, раскурил самокрутку — не иначе, свернутую из страницы чьей-нибудь хорошей, честно заработанной книги. На мгновение Алькаэру показалось даже, будто он различил на бумаге кусочек своей собственной чары «пестрый луч».

 

Самоход заскрипел, пошел тише. Потом и вовсе остановился. Двери в сенях открылись. Алькаэр поспешил выскочить.

Огляделся и увидел себя на пристани, нарочно устроенной для самоходов посреди города. За шесть веков, небось, любая деревушка на Торговом берегу могла разрастись в город…

Первое, что увидел в городе Алькаэр Теролли — это полотнище, натянутое над улицей от дома до дома.

На полотнище аршинными дибульскими буквами было написано:

 

ГРАЖДАНЕ УМБИНСКИЕ! ПОЗДРАВЛЯЕМ ВАС С 450-ОЙ ГОДОВЩИНОЙ КРУШЕНИЯ СТОЛПА!

 

 

Верный слуга Гидбуллан долго тряс Алькаэра, прежде чем тот пришел в себя.

— Барин! Доигрались Вы! Стража к Вам!

 

Стража, правда, как оказалось пришла не совсем за Алькаэром. Не как преступник он нужен был старшине Канде, а всего лишь как стряпчий.

Прихватив из-под изголовья книгу чар, но так и не решившись раскрыть ее, Алькаэр оделся и пошел в Крепостную часть.

— Вот всегда так. Ни умывшись, ни позавтракав. Что скажет батюшка! — причитал вслед ему Гидбуллан.

 

Канда объяснил: вчера вечером благородный Ревандра, в каком-то роде подопечный стряпчего Алькаэра, вляпался на посаде в историю скверней скверной. Умудрился в кабаке «Зеленая Рыба», что в портовой части, укокошить двух человек. Да не кого-нибудь, а молодцов с ладьи самого пирата Липарита. Да еще и личность свою во всеуслышанье людям старшины Тайборро подтвердил.

 

Когда час спустя в участок привели Эйджена и Джабарая, там кроме Канды, Алькаэра и казенного толстенького писаря сидел еще один человек. Длинноволосый, полуседой, с необычайно светлыми глазами на смуглом лице.

 

Что Вы делали утром тринадцатого числа месяца Вайамбы, госпожа Таку?

 

— Осматривала с досточтимым Гамуррой-Маоли склад каких-то беспошлинных купцов.

 

Стало быть, мы и добрались до самого скользкого места в нашей повести. Явление благородного Фарамеда в Крепостном участке, которому Такулга свидетельницей не была.

 

— Продолжайте, Каби, я слушаю.

 

Когда просят этаким голосом — какой хочешь головорез расколется. А уж продажный грамотей тем более.

 

 

— В чем мое преступление? — спросил Эйджен.

Канда кивнул Алькаэру. Пока разбирательство законным порядком не начато — самое время обвиняемому переговорить со стряпчим.

— Вы зарубили двух пиратов, благородный Ревандра. Свидетели тому кабатчик из «Зеленой рыбы» Джерукко и еще восемнадцать человек.

— Кто истец?

— Капитан Липарит.

— Чего он требует?

— Ссылки Вас в Гевур. В крайнем случае — высылки в имение.

Насчет Гевура вряд ли, — замечает Фарамед. Первыми обнажили оружие потерпевшие. Благородный господин мог не принять их вызов — однако ответом своим он оказал им честь.

— Благородный Кай-Тирри на Вашей стороне — шепчет Алькаэр. Семерыми прошу Вас, будьте осторожнее в выражениях! Требуйте божьего суда. Я уверен, Фарамед Вас поддержит, а Липарит наверняка откажется. А потом, если Вы, конечно, захотите, мы вчиним встречный иск. О навете. Деньги-то при Вас есть?

— Немного. Скажите, высокоученый: Вам о судебных делах Канараджи удалось разузнать что-нибудь новое?

— Да. Все именно так, как мы с Вами предполагали. Видите ли, двенадцать лет тому назад…

Старшина Канда ударяет ладонью по столу.

— Не отвлекайтесь, господа и ученые. Ваши показания, благородный Ревандра?

— Показания? Ну да… 

— Что — да? Вы, стало быть, все отрицаете?

Алькаэр выпрямился. Откашлялся.

— Мой подзащитный полностью отвергает приведенные обвинения как напраслину.

— Я готов чем угодно поклясться, что не был вчера в трактире «Зеленая рыба», не рубился с людьми Липарита, никого не убивал.

А Тайборро пишет, что были — продолжает Канда.

— Это я готов объяснить.

— Да?

— Я, Эйджен Ревандра, утверждаю: как мне известно, в городе Ви-Умбине объявился мой двойник. Точнее, не совсем мой…

— Это как?

— Некто, способный принимать разные обличия, взял привычку изображать меня. Свидетели имеются.

— Сами Вы его видели?

— Да. То есть — нет. Мои сподвижники назначили ему встречу в условном месте, чтобы я мог на него поглядеть и воочию убедиться.

— И он на встречу не явился?

— Нет. То есть — да. Только не в моем обличии.

— А в чьем?

Стряпчий толкнул Эйджена ногой под столом. Тот не остановился. Сказал, обратясь к благородному Фарамеду:

— Вот Вашего спутника. Знаменосца Бандаггуда.

Некоторое время в стражничьей избе было очень тихо. Потом заговорил благородный Фарамед.

— Когда это произошло?

— Вчера на рассвете. У статуи Маргу, что возле Карличьего моста.

— Что я могу подтвердить — так это то, что в указанный Вами час мой спутник Бандаггуд не мог находиться в названном Вами месте. Он был со мной здесь, на правом берегу.

— Я и говорю — это был не Ваш Бандаггуд, а мой... Я хочу сказать: мой двойник.

Не верить пробовали? — спрашивает писарь.

— Да.

— И что?

— Своего лица у него вообще нет.

— Как это — нет? Ровное место?

— Черный провал.

Снова повисла тишина. Слово взял Алькаэр.

— С вашего разрешения, коллеги, подобные существа науке известны. Ими становятся проклятые богами кудесники-наважденцы. Уязвимость у подобного существа ниже, чем у самой мощной нежити, почти такая же, как у демонов. Сила — соответственная. Из оружия они обычно предпочитают парное: две сабли, два палаша…

А ведь у Тайборро так и сказано, что Вы… Ну, то есть он… Короче, что благородный Ревандра дрался там в кабаке двумя мечами, — замечает Канда.

— Самое неприятное в том, что такое существо, не имея собственного лица, может напускать на себя любое наваждение. Очень точное, подробное, так что даже знакомые могут обознаться.

Что же, он и князем мог бы прикинуться? — ляпнул Джабарай.

 

— Видите ли, коллега… Меняет он только лицо, но не телосложение. Если, как нам известно, в данном случае он выбрал для подражания благородного Ревандру — значит, он сам примерно таков: высокий, стройный… Я бы, например, у него уже не получился: слишком велика разница в росте. И Вы, благородный Кай-Тирри — по сравнению с Вами он казался бы заметно уже в плечах.

Тонкая лесть — важная составная часть судебного красноречия. Вы, мол, боярин, не подходите потому, что слишком широкоплечи. А не потому, что росту Вы, мягко скажем, среднего. Я же, скромный стряпчий, не вышел именно ростом, а не хилостью.

— Что же касается Светлого Князя Джабирри…

— Понятно, высокоученый. Бандаггуд в самом деле сложением похож на благородного Эйджена, никому не в обиду будь сказано.

Стряпчий выжидательно глядит на Фарамеда.

— По правде говоря, я бы предпочел услышать все это не сейчас, а хотя бы вчера.

— Мы не решились беспокоить.

— И к тому же мы были за…

Тут уже пришла очередь Эйджена пинать под столом Джабарая. Сказано же — ни слова Фарамеду о деле Канараджи! В городе-то объявлено, что госпожа Кадайру скончалась от сердечного приступа…

Фарамед наблюдает за братьями. Коротко усмехается.

— Ясно. Заняты другими делами.

 

Старшина Канда кличет стражника. Шлет в «Корни» за пивом и завтраком.

Алькаэр просит чаю. Не выпьешь тут, при боярине, зелья из особого потайного мешочка — а жаль! Иноземный товар, дважды беспошлинный, ибо к нам его везут из Аранды, а туда — с далеких островов во Внешнем море. С виду серенькие, некрупные бобы, но если прокалить их, растереть, сварить — отличная получается вещь! Сон прогоняет на полсуток, пахнет крепче всякого курева. И стоит сравнительно недорого, ибо в Мэйане у нее еще слишком мало поклонников.

Плохо только, что Гидбуллан тоже распробовал заморскую отраву. Алькаэра за нее ругает, а сам тайком поваривает. Вот и сейчас, должно быть…

 

Тут-то в участок и вваливаются истцы. Кабатчик Джерукко, двое парней, похожих на вышибал. Несколько моряков вида самого пиратского, у одного перевязана рука.

Следом за всеми в избу входит дядька в полушелковом кафтане, сплошь расшитом вингарскими стручками.

Липарит. Всему Торговому морю известный пират. Капитан умбинского княжьего адмиралтейства.

 

Эйджен не здоровается. Джабарай гордо вскидывает голову. Писарь прибирает со стола посуду.

Только Фарамед оставляет себе недопитый стакан.

— Начнемте — просит Канда. Стало быть, уважаемый, Вы утверждаете, что присутствующий здесь благородный Эйджен Ревандра…

— Зарубил вчера двоих моих людей. Баллуского подданного Нараджу и присутствующего здесь умбинского гражданина Лона.

— Вы же давеча писали — двое убитых!

— Убитый и раненый. Исправьте. Очухался Лон, слава Владычице. Так вот. Свидетелями тому, как все было — вот этот гражданин Джерукко и его служащие…

Талдин и Пумбо — подсказывают ему.

— Посадские граждане Талдин и Пумбо. Они утверждают…

— Может, им и слово дать?

— Они, старшина, мямлить будут до умблова новомесячья. Пишите: утверждают же они, что господин Ревандра часа через полтора после заката явился в указанный кабак. А что кабак по ночному времени не заперт был — так у Джерукки есть на то разрешение. Моряки — народ занятой. Не подгадаешь, когда поесть придется.

Разрешение кабатчик кладет на стол. Охранная грамота от приказов благородного Фарамеда: подписана господином Нельдодди, смотрителем верфей.

— И был господин Ревандра не один, а с дамою. Имя же ее…

 

Эйджен поднялся с места. Рявкнул не хуже пингиного медведя:

— Еще одно слово, уважаемый Липарит…

— И что? Зарежете на месте? Ты, грамотей, пиши, пиши. Подследственный угрожал истцу. Так вот. Имя ее, пожалуй, оставим в тайне. Нехорошо, в самом деле.

Сядьте! — шепотом попросил Алькаэр. Вы все погубите, Эйджен!

Пришлось сесть. Джабарай глянул на брата с одобрением.

— Итак. Мой Нараджа, Семерыми да примется, высказал похвалу красоте той дамы. Может быть, не в самых изящных словах. Так месяц-то сейчас какой? Буйный Вайамба! Благородный господин обиделся. Сказал, что даст Нарадже в рыло. Тот схватился за кружку, а Ревандра — за мечи. И вот, Нараджа убит, Лон ранен. Посуды побито на двадцать шесть ланг.

Что у Вас в «Рыбе», за посуда-то — хрустальная, что ли? — спрашивает Канда.

— Шар расколотили, безбожники! — объясняет кабатчик.

— Чего?

В кабаке, оказывается, посреди залы стоял на особом столике стеклянный полутораведерный сосуд в форме шара. Внутри плавали рыбки. Зеленые, золотые, всякие. Владычицыны твари! По ходу драки кто-то его задел, шар треснул. Рыб кое-как спасли, пересадили в другой садок. А стекло двадцать ланг стоило!

— Так. Предоставим слово ответчику. Благородный Ревандра! Что Вы можете сообщить по делу?

— Только то, что изложенные события ко мне отношения не имеют. Я вчера в «Зеленой рыбе» не был.

Истцы подымают галдеж. Липарит молчит, будто и не ожидал ничего другого.

— Имеются Ваши собственные показания, данные старшине Тайборро. Вы назвали себя и признали свою вину.

— Почему же я не был взят под стражу там же, в трактире?

 

Липарит разводит руками. Предубежденность следствия — что еще он может сказать? Его ли в том вина, что стражники спороли лажу?

— Я не ставлю под сомнение показаний уважаемых свидетелей. Но я утверждаю, что в трактире был не я, а мой двойник. Чародей, а вернее сказать — жертва чародейства, существо, способное принимать разные обличия. В данном случае — моё.

Так вот почему его ножи не брали! — восклицает пострадавший Лон.

— Не поэтому. А потому, что у тебя руки не оттуда растут. Граждане-то свидетельствуют, что Вас видели, благородный Ревандра! А никакого не чародея. И вообще, разве благородный Кай-Тирри не искоренил в нашем городе незаконное кудесничество?

Фарамед глядит на Липарита поверх края стакана. Молчит.

— Ответьте, благородный Ревандра: где Вы провели прошлый вечер и ночь? — требует Канда.

— В степи.

Снова гул в рядах слушателей.

— Что же, у Вас, поди, и свидетели есть? — ласково вопрошает Липарит.

— Нет свидетелей. Я хотел побыть один. В моем доме… слегка накалилась обстановка.

— Я свидетель — истинная правда! — подтверждает Джабарай.

Ты — участник, замечает Эйджен.

 

— А скажите, уважаемые: был ли ранен благородный Ревандра? — спрашивает старшина.

Стряпчий бросает на него быстрый взгляд. Сработало! Рассказ о неуязвимом безлицем существе пал на плодотворную почву. А между тем, его от начала до конца сочинил сам Алькаэр. Не далее, как полчаса назад. Все пошло от картинки, виденной им в одной из повестей: человек с черной кляксой вместо лица двумя саблями отбивается от нападающих.

Такого, пожалуй, ранишь! — ворчат пираты. Липарит знаком велит им замолчать.

— Отсутствие ран ничего не доказывает. Благородный господин мог и ночью, и сегодня утром получить помощь в храме, применить зелье… Мало ли средств? Только вот Нараджу не вернуть…

— Кто поручится, что давешний Ревандра и этот — одно и то же лицо?

Это спросил Джабарай. Показалось или нет Алькаэру, что на сей раз боярин Кай-Тирри кивнул с чуть заметной улыбкой?

Разве что дама ихняя — отвечает кто-то из пиратов.

— Ну, вы хватили, уважаемый! Я уж на что невежа - и то благородную госпожу в такое место не повел бы! Что сказать тогда о благородном Эйджене…

— Это Вы зря. Наша «Рыба» — заведение приличное. А брата Вашего и не в таких местах видывали.

— А может, чародей-то как раз — этот!

— Пусть благородный Фарамед проверит!

 

Эйджен, ни слова не говоря, кладет на стол руку, заворачивает рукав. У кого есть незаговоренные кинжалы, можете проверять.

— Я возражаю! — начинает сердиться Канда. Ну, проверим. Ну, выяснится, что благородный Ревандра неуязвим. Выходит — вы с ним дрались! А если уязвим — опять же получается, что с ним…

Похоже, следствие зашло в тупик.

 

Тут-то Алькаэр Теролли и предложил заслушать мнение благородного Фарамеда.

 Рыцарь встал из-за стола. Вышел на середину комнаты — и стражничья изба вдруг стала вдвое просторнее. Пираты и кабацкие люди выстроились рядком вдоль свободной стены. Липарит присел на лавку — и запоздало дернул Лона, чтобы тот тоже сел.

Фарамед вскинул голову.

— Итак. Мне как лицу стороннему дело представляется следующим образом. Никто из вас, уважаемые свидетели, не может ни подтвердить, ни опровергнуть тождества присутствующего здесь благородного Эйджена Ревандры с вашим вчерашним соперником. Кстати, против скольких вооруженных людей бился давеча благородный господин?

Трактирщик принялся считать. Вышло — против десятерых. Это исключая вышибал с дубинками и зрителей с кружками и табуретками.

— Слышите! И после этого они смеют именовать себя потерпевшими?

Джабараю никто слова не давал. Он сам вскочил, кинулся к Липариту. Старшина хлопнул в ладоши, как судья на ристалище: прекратить! По местам!

Джабарай отошел. Липарит грохнул по столу кулаком:

— Рассуждения холопа и стряпчего — не в счет! Они оба лица заинтересованные.

— А Ваши люди — нет?

— Мои люди драку своими глазами видели. Нараджа убит, Лона мне еще лечить. А благородный головорез будет по городу разгуливать? Нет! Вот Вам мое моряцкое слово: если этот Ревандра, поддельный или настоящий, не будет взят под стражу и закован в цепи прямо тут, у Вас в участке — через час тут не два десятка, а две сотни портовых людей будет! Хватит, натерпелись!

А потом сбавил тон, глянул снизу вверх на Джабарая, на Фарамеда:

— Или все-таки по-другому договоримся?

Случилось нечто невероятное. Фарамед, глядя в глаза пирату, медленно кивнул.

 

Липарит махнул рукой своим людям: пошли вон! Болвана Лона даже подтолкнул.

Его условия: возмещение за увечье матроса в полсотни ланг. Если Ревандра их даст, остальные жалобы Липарит заберет. С кабатчиком, так и быть, разочтется сам. Виру за Нараджу, если пожелает, пусть требует баллуский князь.

Если же Эйджен захочет продолжать тяжбу — то тогда пусть его возьмут под стражу. Иначе Липарит за своих ребят не ручается.

— Разумно — замечает Фарамед.

Писарь нетерпеливо косится на Эйджена. Тот встает.

— Я согласен. А когда у меня будут доказательства, я сам подам жалобу.

— Это уж как водится — весело соглашается Липарит и тоже встает.

— Где рассчитываться будете: здесь или в суде? — спрашивает Канда.

— Здесь.

 

Пятидесяти ланг у Эйджена с собою нет. Только десять.

Но домой, по настоянию Липарита, его могут отпустить не иначе как под конвоем и на цепи.

— Держи еще десять — толкает его под бок Джабарай.

— И тридцать — вот.

Это Фарамед положил на стол тяжелый кошель с серебром.

Липарит наблюдает с явным удовольствием. Ишь, благородные! Скидываются, когда припрет, что твои каштари на сходке!

Писарь составил грамоту. Старшина Канда и Фарамед расписались, как поручители. Липарит собрал монеты в фарамедовский кошель, поклонился и вышел. Только у двери оглянулся и дурашливо показал Джабараю кулак.

 

Так благородный Ревандра нажил себе могущественного друга. А Джабарай — не менее могущественного врага.

 

Уходя, Эйджен попросил: нельзя ли отметить его чем-нибудь таким, чего заведомо не имеет его двойник?

Фарамед задумался. А потом улыбнулся — это Алькаэр видел точно! — отстегнул с пояса небольшой рожок и протянул Эйджену на ладони.

 

Слушая мой рассказ, Такулга то хмурилась, то краснела. Точь-в-точь, как я сама краснела бы, если бы при мне рассказывали о Дарри-Насмешнике.

Выслушала — заговорила о другом.

 

А потом, уже ночью, я услыхала, что она плачет.

 

Есть от чего. Похоже, ее рыцарь, ее Фарамед — на самом деле вовсе не всегда тот герой, каким его принято видеть.

Горько обманутый судьбой, князем, самим собой, согнутый непосильными обетами, смертельно усталый — но все-таки человек. Не святой и не сумасшедший. Человек, еще не утративший ни улыбки, ни усмешки, в том числе над собой самим. Способный не умножать зло, а даже в чем-то предотвращать его.

 

Не то, чтобы Такулга не знала всего этого. Но одно дело знать самой, а другое — когда расскажут чужие люди.

 

Почему, почему Фарамед никогда не был с ней таким, как с этими чужими людьми? Почему взял ее к себе именно затем, чтобы она поддерживала его славу одержимого?

 

Раз теперь он уехал без нее, значит, есть надежда: может быть, перешагнув в десятое пятилетие своей жизни, он попробует что-то поменять.

Но это значит, что как бы ей ни хотелось к нему — теперь нельзя.

 

 

 

Дома благородного Ревандры дожидаются плотники. Карниз починен, крыльцо поправлено, но денег Кайлам не дал.

Эйджен достает из сундучка мелкое серебро — и замечает на столе бутылочку и письмо на узорной бумаге. Благородная госпожа Курли Монегада желает ему скорейшего выздоровления. Быть может, целительный бальзам окажется ему полезен.

Значит, все-таки двойник не неуязвим. Или просто у госпожи Курли сердце нежное?

 

Эйджен вышел расплатиться. Джабарай перехватил его на крыльце.

— Видишь того работника: молодой, в серой куртке? Спроси у старосты, кто это такой. Только чтоб сам он не слышал.

— А что?

— Это тот самый лодочник Дерлен, который возил Тайрани.

 

Эйджен позвал плотничьего старосту зайти в дом.

Староста рассказал: парня зовут Уджирро. Сын Удагги Топорища, нашего посадского мастера. Служит Уджирро на верфи, раз или два ходил плотником на кораблях. Мастер молодой, но толковый.

— А с какими капитанами он плавал?

— С Липаритом. Вам от него что-то надобно?

— Да нет. Брат мой, наверное, ошибся. Принял его за лодочника Дерлена.

— Такого не знаю. А лодочником Уджи подрабатывает.

 

Староста ушел. Прибежал Алькаэр Теролли.

— Наконец-то, ученый!

— Прошу простить. Пришлось задержаться. Высокоученый Мэйвер потребовал к докладу.

— Так что Вы разведали про Канараджи?

Двенадцать лет назад, шестнадцатого числа месяца Обретения Сущности 574 года господин Канараджи действительно выплатил виру за погибшего по его вине человека. Сорок пять ланг. Столь ничтожное число — потому что человек был, во-первых, несовершеннолетний, а во-вторых — калека.

 

— Его задавил кучер Магго? А в повозке были госпожа Кадайру и маленькая Тайрани? И лошадь звали Рябчиком?

 

Это спросил Джабарай.

 

— Да, коллега, все было именно так.

— Я догадался!

— Как звали пострадавшего? — спросил Эйджен.

— Унаджи. Посадский подросток одиннадцати лет, прозвания не имел. Он был увечный, ходил еле-еле, говорить не мог. Когда повозка Канараджи ехала через Судьин мост, он шарахнулся с дороги, к перилам, не удержался и свалился вниз. Магго тут же остановился, позвал лодочников, парня ловили, но он успел захлебнуться.

— Что же родные такого хворого отпускали на улицу одного?

— А он был не один. К нему брат был приставлен, близнец. Знаете, такое случается: один из двойняшек здоровый, другой урод… В этот раз брат его оставил, а сам под мостом играл с ребятами в «шесть квадратов».

Эйджен задумался.

— Слушайте-ка, а наши разноцветные тряпки — это, наверное, косынка для «шести квадратов», разрезанная по цветам! Убийца сделал ставки. По одиннадцати с четвертью ланг на красное, на желтое, на белое и на зеленое. И пошел метать кости, кому первому умирать. Хариданджилом, не иначе, возомнил себя, решил поиграть со Владыкой…

— Вполне возможно, коллега.

— Кто принял виру?

— Отец погибшего, плотник Удагга по прозвищу Топорище.

Братья Джабарай и Ревандра уставились на стряпчего.

— Что случилось, коллеги?

— Да то, что убийца был тут за четверть часа перед тем, как Вы пришли. Карниз приходил чинить. Плотник Уджирро, сын Удагги. Судя по всему, тот самый брат-близнец. И мы его упустили!

Благородный Ревандра с досады двинул по колену кулаком, замолчал. Алькаэр не нашелся, что сказать.

Заговорил Джабарай:

— Если этот малый, Уджирро, он же Дерлен, убийца… Все равно, ребята, как-то оно… взять и с ходу судить его у меня духу не хватит. Благородный господин жизнь брата его за сорок пять ланг купил, а отец — продал…

— Ну, знаешь ли! Если что и могло бы оправдать его, это то, что брат-калека, избавьте Семеро, не упокоился, а стал мстительным духом и с некоторых пор начал брата подстрекать.

— Да для отмщения не надо, чтобы тобой дух владел! Достаточно просто не быть совсем уж тупой колодой. Я не оправдываю его, пойми. Конечно, мы его найдем, конечно за убийства он ответит…

— И за то, что возомнил себя орудием Судии. А злодейства свои — богоугодным делом.

— Да. А все равно жалко человека.

 

До конца дня братья вместе со стряпчим так и не придумали, что предпринять. Пришла мохноножка Динни с двумя новостями: получше и похуже.

Первая новость. Оказывается, благородный Ревандра нынче утром был в доме Джиллов. Положил на хранение триста ланг.

— Ничего себе! И что, их можно взять?

Алькаэр и Джабарай поняли друг друга. Должна же быть хоть такая польза от двойника!

— Это и есть вторая новость. К сожалению, около полудня он сам зашел и забрал их.

— Не успели, значит…

 

После обеда в гости к Ревандре зашел капитан Абукко. Мальчишку Булле временно простили и послали за вином.

Надо же было выпить за то, как нынче благородный Эйджен посрамил подлого пирата Липарита!

Джабарай с Эйдженом напились. А Динни попыталась расспросить стойкого кормчего Абукку о некоторых его коллегах. В частности, о кормчем Бауде и его помощнике Гайрудже.

 

Алькаэру, кажется, пить и вовсе не следовало. Кое-как он добрел домой, переоделся, прилег — и уснул.

Утром его разбудил Гидбуллан, напомнил: Вам, барин, нынче в суд.

У суда толпился народ. Не только моряки, но и ремесленники, огородники, несколько личностей совсем сельского вида, один даже с небольшим стадом свиней. Никто и не думал задерживать его за выпас скотины в недозволенном количестве.

Алькаэру объяснили: это еще что! К середине дня северяне подойдут, рудокопы.

В этот раз в суде слушалось дело, всколыхнувшее поистине всю страну. Княжич Да-Умбин против поэта Дарри-Насмешника.

 

Самое ужасное, что Алькаэр не только не подготовил своему подопечному речь, не только не прочел бумаг, собранных по делу — он еще и забыл, на чьей он, собственно, стороне.

 

Разбирательство будет открытым. Зрителей в зале суда — сотни полторы. Все подоконники заняты. В первом ряду лавок весь государственный совет: адмирал Урурэнган, досточтимый Дамин, оба княжьих секретаря, глава Училища Будаи-Токи, еще какие-то люди.

Судьею же должен выступать сам Светлый Князь.

Алькаэра провели за загородку. Подопечного, кто бы он ни был, на месте не нашлось. Пришлось действовать путем исключения: посмотреть, кто противник.

За загородкой напротив сидел стряпчий Тиммон Найан. Подопечный к нему тоже не явился, но он и не замечал. Он лихорадочно учил по книжке чары. Успеть бы до начала разбирательства!

 

Алькаэр попросил чашку, ложечку и кипятку. Вытащил из кармана мешочек с заморскими бобами, уже смолотыми. Все равно пропадать!

Из-за загородки к нему сунулся кто-то с горячим чайником. Алькаэр пригляделся — оказалось, это сам князь Вонго. На сей раз Алькаэр не стал убеждать его, что его здесь не может быть, потому как он давно умер. Вместо этого спросил:

— Скажите, Ваше Сиятельство: а где, собственно, княжич?

— Дык-ть!

Князь Вонго заговорщицки подмигнул и сунул в руку Алькаэру записку. Налил в чашку кипятка и скрылся.

Алькаэр прочел:

 

К сожалению, на суде присутствовать не смогу. Действуйте по обстоятельствам. Д.

 

На мгновение Алькаэр задумался. Потом сообразил: если противная сторона тоже будет действовать через стряпчего, у них с княжичем есть вероятность выиграть дело.

Замысел Алькаэра был прост. Как только ему предоставят слово, он немедленно вызовет стряпчего Найана на божий суд. А там уже — все в ведении Премудрой.

Оба они выходцы из мастерской досточтимого Илонго. Набор чар у них примерно один и тот же: «Огненного шара» нету ни у того, ни у другого.

 

Князь Джабирри принял их условия. Попросил расчистить место в середине зала.

И началось.

Стряпчий Найан кинул паучью сеть. Не попал. Сеть повисла поперек зала.

Стряпчий Теролли ударил пестрым лучом. Противник вовремя отвернулся. Среди зрителей кто-то жалостно завыл.

Стряпчий Найан метнул волшебный снаряд. Стряпчий Теролли устоял на ногах и немедля метнул сам. Устоял и стряпчий Найан.

Больше снарядов у Алькаэра, к сожалению, нет. Похоже, нет и у Тиммона.

Стряпчий Найан подошел ближе к сети. Поискал глазами глаза Алькаэра. Тихо, с расстановкой заговорил:

— Подойди. Не бойся. Я тебе кое-что важное скажу. Эти все болваны только и ждут, что двое законоведов разорвут на клочки друг друга. А у меня иное предложение. Ну, поди поближе, а то высокородный Урурэнган подслушивает!

Ужо тебе! — подумал Алькаэр, но подошел. Приготовился одновременно правой рукой перехватывать руку Тиммона с «волшебными искрами», а левой, если получится — жечь его самого «огненной ладонью».

В воздухе запахло паленым шелком. Паутина затрещала и расползлась.

Стряпчий Найан принял невидимость. Теролли последовал его примеру.

Светлый Князь в недоумении оглядел залу. Где поединщики? Жрец Дамин пожал плечами.

Из-за загородки, отведенной Тиммону, брошенная невидимой рукой, вылетела тушечница. Разбилась.

В следующий миг на полу возник чешуйчатый, казенного желто-лилового цвета дракончик со свинью величиной. Неуклюже встал на четыре лапы, вытянул шею. Разинул пасть, готовясь дыхнуть на зрителей.

Бу Амби-мей вскочил, замахал руками — и сбил невидимость со стряпчего Алькаэра.

А меж тем, вместо стряпчего в зале суда возник не то чтобы великан, но, по крайней мере, псоглавец. Огромный, угольно-черный. Схватил из-за стола у стряпчего Алькаэра табуретку, двинулся на дракона.

Дракон взлетел. Сделал круг над зрителями.

Псоглавец взмахнул руками — и уже не один, а целых пятеро совершенно одинаковых псоглавцев побежали за драконом, одинаково спотыкаясь и натыкаясь на углы.

Зрители принялись рукоплескать. Стряпчий Найан вышел из невидимости и раскланялся.

Алькаэр понял: все, провал. Сейчас князь присудит победу Тиммону, а он так и останется стоять в виде пятерых собакоголовых болванов. Что скажет княжич!

Стой. А князь-то у нас настоящий — или как?

Псоглавцы хором забормотали дибульские заклинания.

 

Никакого волшебства на князе не оказалось. Что-то светилось чарами за пазухой у секретаря Нангли. Светился чайник на столе у Алькаэра, несколько оборотней сияло среди зрителей. Ну, и еще кое-какая мелочь: где колечко, где заговоренный кинжал…

 

Потолок судейского зала начал медленно оседать.

 

Вот, оказывается, какая она была, Последняя Чара. Чара распознания волшебства. Та самая тростинка, которой, согласно Халлу-Банги, суждено было переломить Столп Земной.

 

 

Четырнадцатого числа месяца Вайамбы Эйджен Ревандра ходил с докладом к княгине.

Диннитин и Пинги утром прогулялись в Училище. Долго толковали о чем-то с дядюшкой. Бирагой. Заодно на базаре, в кабаках, просто на улице сообщили, кому смогли, секрет: семейство Канараджи вскоре отбывает в имение. Дом, дескать, освободится, комнату можно будет снять…

Не пройдет и часа, как новость станет известна на посаде. Дойдет и до Уджирро. Если его замыслы остаются в силе, он попробует осуществить их немедленно.

Нам же только того и надо.

 

Словоохотливые граждане сообщили Пинги и Динни другую важную тайну: уезжает благородный Ревандра! В поместье, вместе с возлюбленной: госпожой Курли Монегадой.

 

За обедом Пинги изложила Алькаэру свой план.

 

Уджирро, он же Дерлен, завтра утром непременно попытается добраться до барышни Тайрани. Наша задача — перехватить его, взять с поличным. Девушка сядет в лодку, поплывет по реке. Мы будем следить с берега. Подготовим соответствующие чары, чтобы как только убийца бросится на нее, тут же его и обезвредить. Тут же будут и Эйджен с Джабараем с оружием в руках.

— Но опасность, коллеги! Тайрани — благородная барышня, она…

— Никакой Тайрани там и не будет. Будет ее образ. Наваждение.

— На ком?

— Так на Вас же, высокоученый! Вы и ростом подходите…

 

Вечером дом Канараджи посетил благородный Бу Амби. Долго беседовал с барышней Тайрани. С Кайной перемолвился парой слов, своим ребятам только кивнул.

Меа-меям не было дано приказа не верить ничему, что они видят. Начальника никто ни в чем не заподозрил. Немногословен? Так оно и подобает степному вождю.

Дядюшка Бирага рассмотрел все, что ему было нужно.

 

Вечером на Алькаэра налагали заклятие. Сперва облик девицы Канараджи, ее сарафан, шитые бисером рукава, траурный платок, накидку с рисунком в виде карты блаженного острова Унгариньина. А сверху — чары защиты.

Ночевать пришлось в доме благородного Ревандры. Труднее всего оказалось отделаться от Джабарая. Ему, как и всем домашним, сказали, чтобы они не верили глазам своим. А Джабарай озлился: на девушку, даже ненастоящую, ему, мол, гораздо приятнее смотреть, чем на судейского крючка, пусть даже вполне истинного.

 

Бобы Алькаэру все-таки сварили. Хотя старушка Дилго и пробовала убедить его, что чай с дибульским порошком — невкусно.

Братья пошли спать. Диннитин и Пинги — тоже. Алькаэр устроился в кресле, твердо пообещав себе, что не уснет. Чар ему все равно завтра не творить…

 

Сон был совсем простым. Алькаэр внезапно понял, что ему делать, чтобы избавиться от страшных сновидений.

Нужно просто, чтобы на Столпе не было кудесников. Книги уничтожать — грех. Людей убивать — тоже. Но ведь не каждый человек способен читать книги!

Алькаэр дал обет.

Кудесники сопротивлялись. Ползали перед ним, умоляли. Предлагали волшебные предметы, деньги. Просили лучше убить.

Алькаэр был неумолим.

Он даже никого не рубил. Ему достаточно было коснуться любого из них, и чародеи превращались в обычных людей. Правда, умственных способностей после этого им даже на освоение азбуки не хватило бы.

Каждому из обезвреженных магов Алькаэр оставлял лиловый платочек. На память, узелки завязывать, благо они теперь неграмотные.

 

На рассвете пятнадцатого числа, веселого праздника преполовения Вайамбы, Эйджен и Джабарай вместе с Пинги, Диннитин и заколдованным стряпчим, помолясь, вышли со двора.

Через полчаса вернулись: Эйджен, Джабарай и стряпчий. Дилго еще удивилась: что так скоро?

Все в порядке, успокоил Эйджен. Выдал денег, просил их с Кайламом сходить на рынок. Вечером будет праздничный пир.

 

Возвратясь с базара к полудню, Дилго и Кайлам нашли в зале под столом Джабарая: живого, но пьяного до бесчувствия.

Эйджен с ученым по-прежнему сидели в барской комнате. Ученый ахал и вздыхал бабьим голосом, молодой барин что-то скороговоркой шептал ему.

Упражняются! — решила Дилго и принялась за праздничный обед. Кайлам освободил корзинку от яств и пошел за напитками. Ибо все, что было припасено в доме, Джабарай успел вылакать.

 

Серый утренний час. Лодка с барышней Тайрани и лодочником Джой медленно движется по Чистому протоку.

Барышня задумалась, будто дремлет. Опустила руку в воду.

 

Лодка сворачивает в Змеиный проток. Проплывает под Судьинским мостом.

Сверху падает бревно.

 

Пинги и Диннитин бросаются к берегу. Вскоре над водой показывается голова лодочника. Потом, цепляясь за бревно, выныривает девушка.

— Осторожно! Сверху!

На мосту — человек. Примеривается бросать ножи.

 

Пестрый, ослепительно-блестящий луч возникает в воздухе. Парень с ножами, потеряв равновесие, падает в воду.

— Помогите! Спасите! Лангу тому, кто достанет утопающего! — что есть мочи орет Диннитин.

 

Прибежали пожарные с баграми. Вытянули и девушку, и лодку, и даже бревно. Джа выплыл сам, и даже помогал тащить Уджирро. Тот, правда, успел почти захлебнуться, да и багром его зацепили неловко.

Расстегивая куртку у него на груди, пожарник вытащил зеленую тряпку с деньгами.

 

Подоспел стражник Данкаран Иррин. Записал объяснения Диннитин. Выразил готовность доставить злодея к себе в участок до прибытия кремлевской стражи.

Благородную барышню, разумеется, отведут в храм. Окажут помощь, дадут переодеться…

— Нет! — просит она, дрожа. Домой хочу, к батюшке!

Странная ткань, из которой сшит сарафан барышни Тайрани, высохла сама, даром что на холоде. Для речных прогулок это, конечно, то, что нужно.

 

Кайна Канараджи встретил дочь у набережной с широким меховым одеялом. Усадил в носилки, сам шел рядом. Старшина Иррин не отставал.

— Как ты могла! — начал было Кайна, когда дочку благополучно доставили домой. Разве тебе не велено было сидеть тихо?

 

И в гневе схватил дочь за руку.

И понял: что-то не то.

— Старшина! Ну-ка, подойдите. Кажется, я сошел с ума.

— Да?

— Это кто по-вашему?

— Барышня Тайрани…

— Приглядитесь.

Иррин взглянул внимательнее.

— Н-да…

Девушка заговорила охрипшим голоском:

— Позвольте, я все объясню. Я действительно стряпчий Теролли. В целях следствия мне был придан облик Вашей дочери, благородный Кайна. Барышню Тайрани пытались убить, как Вам благородный Эйджен и предрекал. Мы обманули преступника, теперь он схвачен. Как же это вы тяжбу свою с плотником Удаггой забыли?

— Где моя дочь?

— Видите ли, господин…

— Где?

— Благородный Эйджен сам Вам все объяснит.

Идем к нему, распорядился Данкаран. Только сделай милость, стряпчий, скинь ты это наваждение дурацкое!

— Не могу. Ему срок — два часа. Само пройдет.

 

Стряпчего оставили дома. Степняки уже один раз опозорились нынче утром, так что теперь со всем рвением взялись караулить лже-девицу.

А дело все в том, что степняки — ребята благочестивые. Когда девушка сказала им, что должна повидать своего любимого в этот праздничный день — могли ли они ее не отпустить? Буйный Вайамба их не понял бы.

Хорошо еще, что Тайрани успели перехватить по пути Эйджен и Джабарай.

 

Диннитин и Пинги успели забежать на Неисповедимую, предупредить благородного Эйджена. Он сам выехал навстречу Кайне.

Впереди него в седле сидела барышня Тайрани.

 

Благородный Ревандра сообщил: молодая госпожа Канаражди сделала ему честь, приняв предложение стать его женой. Попросил у Кайны благословения.

— Нет, чтобы заранее предупредить! — укоризненно глянул на него Иррин.

 

Заранее сам Эйджен ничего не знал. Ни того, что Тайрани всякий раз смотрит на него в окно, когда он скачет на ристалище. Ни того, что на осенних играх она болела за него. Ни многого, многого другого…

 

Этим же утром большая ладья, принадлежащая дому Монегада, отбыла вверх по Лармеи. Госпожа Курли уехала в имение вместе с молодым возлюбленным, благородным Ревандрой.

Кто знает? Ежели безлицые чудища так же хороши в любви, как и в драке — может быть, госпоже Монегаде и повезло?

 

Кайне Канараджи не преминули принести записку без подписи о том, что он ввел ужасного демона в свою семью.

Княгиня Атту-Ванери была щедра. Эйджен вернул долг Фарамеду. Тот сказал, что на свадьбу прийти не сможет, но вышлет в гости знаменосца Бандаггуда.

Свадьбу назначили на Новый год.

 

Несколько дней Джабарай пил беспробудно. А потом пошел к кремлю — искать кудесницу Тукки.

Ибо к празднику Тукки прислала ему  подарок: два серебряных кубка и суконные уши для лошади.