Новомесячье Безвидного : утро и день.

 

 

 

 

Вонгобай Гайладжи, заместитель наместника Марбунгу

 

 

Новогодние дни миновали без происшествий. Ох, не к добру это.

Половина давешней ночи ушла на рассказы Тати о празднике в «Каштановом дворе».

Все с нетерпением ожидают огненного обряда при погребении господина Лантани. У досточтимого Дигенбойи есть основания думать, что меч Лантани, пройдя пламя, освятится Воителевой милостью. Что само по себе, конечно, хорошо.

Досточтимая Курраи Лавари крепко сердита на Лантани по причинам, Тати не ясным. Насчет сватовства Аминги к нашей Яннаи она Тати обнадежила.

Худо то, что в первый же свой день в Марбунгу столичный сказитель, кудесник-шарлатан Майгорро нарвался на поединок с молодым Гундингом. Будто бы Майгорро прямо на пиру создал чародейское зелье и опоил им девицу Сумангат Гундинг.  Спрашивается: зачем?

С какой целью этот мастер вызван к нам храмом Безвидного? Рассказывают, будто мастер знаменит не только шарлатанством, но и как один из двенадцати великих оборотней Объединения: Белый Волк Столицы. Посох с волчьей головой, седина подозрительного цвета… Может, это и бредни, а вот что он наставник государыни королевны, – известно достоверно. Видать, во Втором Объединении оборотничество и беззаконное чародейство вполне совместимо со службой при дворе. В управу давеча мастер со своими подорожными бумагами не явился, тайных полномочий не предъявил.

Другая сомнительная личность – музыкант со «Звезды Востока». Одно прозвание многого стоит: Парамелло! В былые времена с этакими воровскими кличками не то что в «Каштановый двор», а и в «Свиное рыло» не пускали. А тут – половину вечера этот Парамелло бренчал на шпинете, другую половину танцевал со старшей дочкой Гундинга.

Не моряк: это мне Тамо подтвердил за завтраком. Живет в гундинговском наемном доме с двумя приятелями: древленем и полухобом. Опять же, никаких своих грамот они в управу не предъявляли.

Куда, спрашивается, смотрит марбунганская уличная братия? Лет тридцать назад – уж неужто мы с ребятами не подстерегли бы эту троицу, не объяснили бы им, грязным смешенцам, внятно, куда им ходить не надо и к каким девушкам подкатываться не подобает?

На молитве утром я бессовестно засыпал. Отмолясь, пошел завтракать к наместнику. Благородное семейство Гайладжи по праздникам ранее полудня не просыпается, а наместник у нас человек одинокий. Не с кем чаю выпить в первое утро новомесячья, кроме как с заместителем.

К наместнику на чай – это значит в управу. Нет своего угла в Марбунгу у господина Унтаджи кроме управских жилых покоев.

В управе тишина. Половину стражников господин наместник на три дня отпустил по домам: весна, пора огороды копать. Другую половину с утра пораньше высвистал господин казначей. На обход рынка. Надо понимать – на сбор подарочков. Этакую работу марбунганская стража любит: авось, от казначеевых гостинцев и им что-то перепадет.

Двое стражей на карауле похмельны так, что и глянуть тошно. Стражничий старшина молится в Тройном храме. Молодец: заодно вникнет, может быть, в распорядок завтрашних похорон. На огненный обряд воевода, конечно, отрядит своих ребят, но и наших послать бы надо.

 

За чаем я изложил наместнику Унтаджи свои соображения насчет бумаг Лантани. По тем его письмам, которые вскрывались нашей управской почтой, ясно: осведомленность старичка в столичных делах далеко выходит за пределы вероятия. Тонкости отношений между высшими чинами, взаимные любезности королевского и княжеского дворов, замыслы благородного Нарека Диневанского – куда бы ни шло. Хотя, если уж старичок заранее знал о будущих преобразованиях, мог бы и предупредить. А то выходит, что чуть ли не из-за Лантани с его клятой осведомленностью Марбунгу очутился на переднем крае Перемен. Образцовый город Второго Объединения, Семеро на помощь!

Но даже если мы допустим, что Лантани, как и мы все, ничего не знал наверняка, просто предвидел, обладая небывалой прозорливостью – то откуда, скажите мне, он мог знать, с кем именно приемный сынок его ходит по кабакам? Какого цвета ковры в таких-то палатах? В какое платье была облачена такая-то знатная госпожа в такой-то день и час? Это сколько же у Лантани было соглядатаев, да каких проворных!

— Не ясновидец же он был, в самом деле…

— Не скажите, благородный Вонго. Тяга к чарам – такая вещь… Или старик мог пользоваться услугами ясновидца. Например, гоблинской гадалки… Любопытно, где тот ясновидец теперь. И не унаследовали ли наши марбунганские несчастные какую-нибудь книгу чар.

— Прикажете распорядиться об изъятии?

— У храма Безвидного? Семеро с Вами, что Вы! Мягко попросим, чтоб нам дали ознакомиться.

— Хорошо. Но если пока временно отмести мысль о чарах, то можно предположить: соответствующие данные из столицы Лантани получал в письмах сына в тайнописном виде. И мы, хотя и вскрывали письма Уратранны, но до тайнописи не докопались. А после, переписанные явным письмом и снабженные должной долей захолустной назидательности, те же сведения шли назад, в Ви-Баллу.

— Зачем?

— Вот именно: зачем? Чары ли тут, тайнопись или же проделки шпионов, в любом случае дело требует прояснения.

— Вот Вы и проясните.

— Нынче утром Дом Несчастных должен забрать наследство из дома Лантани. Предписание о книгах и грамотах покойного уже послано. Пусть представят рукописи на просмотр.

— Так. И кто будет просматривать? Людей у нас мало, благородный Вонго…

— Выдадим моему Камати полномочия как младшему управскому писарю. Пусть с завтрашнего дня берется за опись лантанинских бумаг, заодно просмотрит их на предмет выявления крамолы. Не всё же парню в управе сидеть, свод законов читать! Пора браться за живое дело.

— И как это Вы, Вонго, не боитесь посылать мальчика в дом умалишенных? Сынок Ваш, хоть и толковый малый, но годами – почти дитя!

Ничего себе дитя! Совершеннолетие ему уж полгода, как справили. Меня в каматины годы как раз в стражу записали. Сказали: чем ты, Вонго, по собственному почину будешь с ребятней по улицам носиться да заезжих матросов задирать, дерись уж лучше и соглядатайствуй по казенному приказу.

— Ума парню хватит, чтобы не злить безумных попусту. Что же до крамолы, то тут он вник в законы Второго Объединения куда лучше, чем я.

— А уж чем я – и подавно.

Мастера Майгорро наместник взял на себя. Где пахнет чародейством, тем более неуставным, там господина Унтаджи не удержишь. Следовательно: сказителем мне придется заняться тоже, но не гласно, а по-тихому.

 

После чая я зашел домой. Раздал гостинцы семейству. Тамо напомнил мне насчет поединка с таможенником Миятой. Как только досточтимый Дигенбойя покончит с лантанинскими похоронами, мой болван пойдет в Воителев храм обсуждать условия божьего суда. А то как бы гундинговский обормот со столичным оборотнем его не опередили.

Из дому я отправился в гавань: к таможенному чародею Биррияге.

Кудесник наш тоже вынужден ютиться в казенном жилье, в здании таможни. Две комнаты, обе набиты вещичками из батюшкиного имения. Отец-то бирриягин был человек богатый, сам занимал должность таможенника и сына к тому готовил. Семь тысяч старых ланг потратил на то, чтобы парня выучить чародейству в Ви-Умбине. Да потом не рассчитал, видать, сил, разорился, с должности слетел при Онтальских событиях. Вот и пришлось Биррияге ограничиться местом чародея при таможне.

Глянул я, проходя, в старинное зеркало на стене, да чуть за саблю не схватился. Стоит в темном углу личность – спасите Семеро! Глаза ввалились, ухмылочка замогильная. Борода гвоздём, как у правосудного князя Вонгобула, моего почти что соименника, на картинках к мардийским действам.

Кудесник Биррияга тоже, видно, ночью не спал. Круги под глазами, в комнате – не продохнешь, как накурено.

Дерганный парень, да к тому же, говорят, и страмец. Правда, нынче у него тут едва ли ночевал кто-то из прекрасных юношей. С виду кудесник наш – хоть сейчас в Дом Несчастных.

— Не угодно ли присесть, благородный Вонгобай? С праздником Вас.

— Благодарю, Вас также. Дело моё к Вам тонкое. Скоро, как Вы уже, должно быть, знаете, в город наш прибудет посольство арандийского царства. На переговоры с послами приедут весьма высокопоставленные лица из Ви-Баллу. Придется проследить, чтобы на таможне всё было чисто. Понимаете?

— Кажется, да. Господин смотритель гавани Джараморан перед праздниками о таком упоминал.

— Гавань – это одно, а таможня – другое. К моему прискорбию, уважаемый господин Мията, Ваш ближайший начальник, занят сейчас более семейными делами, нежели служебными. Так вот: прошу Вашего содействия. Мне необходимы списки всех волшебных вещей, распознанных Вами на прибывших в Марбунгу кораблях за последний месяц и за новогодние дни. Я намерен сличить этот список с таможенным отчетом.

— Так… Проверка…

— Именно так. Особенно важен перечень чародейских вещей со «Звезды Востока».

— Ваша милость! Извольте видеть: я…

— Оставьте, высокоученый Биррияга, эти чины.

— Благородный Вонгобай! Я должен признаться: на обход «Звезды» мне было дано полчаса. Вы видели, какой это огромный корабль. При всем моем старании я бы не смог… Господин таможенник ограничился беседой с капитаном Бултугу и составил отчет сам.

— И это – не первый случай?

— Скажем так: итоги моих исследований учитываются в отчетах о досмотре судов далеко не полностью. Где-то на две трети.

— Разница уходит в город беспошлинно? За умеренную взятку таможеннику?

— Боюсь, что да. Кроме того, часто на судах обнаруживаются вещи, не несущие в себе волшебных свойств как таковые, однако несложным совмещением образующие полноценный чародейский предмет. Таково змейское чародейство: кудесник готовит необходимые составные части по отдельности, чтобы потом любой чиновник, даже и не сведущий в колдовстве, мог, взяв их, смешать зелье. Или собрать прибор.

— Я понял Вас. Вы в Ваших записях, я надеюсь, отмечаете и такие припасы?

— О да. В таможенных же отчетах эти вещи вовсе не указаны. Вот только у меня была бы просьба…

— Будь по-Вашему: о том, что сведения об истинных размерах ввоза колдовских предметов в Марбунгу получены от Вас, таможенник Мията не узнает. Будем считать, что постарались управские соглядатаи.

Тут кудесник Биррияга как подскочит! Как сверкнет на меня глазами!

— Ну уж нет! Мое условие – если я, пособник беспошлинных торговцев, могу ставить Вам, Ваша милость, какие-то условия – чтобы Мията знал, что это я его продал!

— Что значит: продали? Оказали содействие правосудию. Всякий честный гражданин на Вашем месте…

— Ага. На моем месте всякий расхищал бы королевское достояние на пару с таможенником. Ну, может быть, кроме Вас.

— Оставьте, мастер. У меня же, Вы знаете, есть своя причина не любить таможенника Мияту. Семейные счёты…

— Так вот, у меня тоже счёты к нему. Не могу сказать, что он занял мое место. Я знаю, таможенник из меня был бы никудышный. Место портового кудесника – как раз по мне. Но – на таможне, а не в разбойничьей шайке! В Ви-Умбине меня не учили воровать!

Передохнул. Закурил и продолжал.

— Этот Мията – не здешний. Из пиратов. Сделал блестящие успехи на службе… Брат его Мияджа кабак держит, «Приют снобродов» - главное в Марбунгу пиратское логово. Ежели что, меня найдется кому прирезать. Так по крайней мере я буду знать, что Мияту скинули с должности не без моей помощи.

— За безопасность Вашу не тревожьтесь. «Приют снобродов» – не пиратское, как Вы сказали, логово, а оплот городской белой гильдии. Им таможня не указ.

— Вашими бы устами да устриц кушать. Кстати, выпить не хотите?

— Не в трезвое новомесячье. Вы сами, впрочем, выпейте. Вы, я смотрю, волнуетесь. А оно в месяц Равновесия негоже.

Мастер Биррияга плеснул себе белого зелья. Проглотил, закурил еще трубочку.

— Итак, мастер: перепишите для меня Ваши записи. При необходимости посетите «Звезду» еще раз. Капитану передайте от меня: поступил донос, будто трое подозрительных личностей, прибывших на его ладье, оставили на «Звезде» неподобающий гостинчик. Требуется повторный осмотр, дабы удостовериться, что эти трое всю свою поклажу унесли с корабля. Думаю, капитан Бултугу нас поймет.

— Угу. Ходатаи белого храма на Диерри решили, что на «Звезде Востока» недостаточно беззакония. Решили добавить.

— Парамелло и его шайка – ходатаи храма Плясуньи?

— По их грамотам выходит так. Может, и самозванцы. Их, белых мастеров, не разберешь. Хорошо, на «Звезду» я нынче схожу.

— И еще просьба. Вечером приходите в дом уважаемого Лавари. Приглашение Вы получите. Там будет выступать наш столичный гость, мастер Майгорро.

— Ученик ви-баллуского шарлатана Талипатты… И сам шарлатан…

— Присмотритесь к нему. Во-первых, оборотень ли он, или же эти слухи ложны. Во-вторых, в самом ли деле он применил чару приворота к барышне Сумангат Гундинг.

— Приворот в онтальской земле? Он что, рехнулся, этот Майгорро?

—    Вот Вы и проверьте. Не рассудок его, а чары я имею в виду.

 

 

 

Карл Хайдиггерд вади Абрар, мардийский похоронщик

 

 

Добрую снедь послал Старец к празднику! Хлеб, каша с маслом, чай и чистая вода.

Жрец Байлайя не завтракал в приюте. Карл Хайдиггерд вади Абрар сам благословил яства плотные и вязкие, питье травяное и простое.

Праздник сегодня – да день трудовой. Почтим Старца, приобщим к приютскому достоянию законное наследство. От стола – сразу за работу.

Не умеют несчастные угодить Кормильцу добрым застольем. Глотают наспех, хлебают шумно. Кто болтает за едою, кто ногами дрыгает под столом. Смотритель над домашними, мастер Ранда, ест вприглядку, а сам строчит пером по бумаге. Будто дочь Старцеву Премудрую чтить иного времени нет!

Одно слово – человечишки волосатые. Жить спешат, да не поспевают. Речь горной разуметь не хотят: даже человечьей, не то что карличьей. Тараторят по-своему, по-приморски.

Тут, в Марбунгу, море – под самым городом. Бр-рр! Только вспомнишь, жуть берет.

Один только гоблин Тадамаро ест, как должно: за обе щеки. Только слишком быстро жуёт.

К столу явился вчерашний гость приюта, гусляр Майгорро. В неурочный час, прямо посередине завтрака. Поклонился снеди, Старцеву дару. Стал здороваться с несчастными.

— Доброе утро, мастер Ранда, мастерша Райнити. А что, досточтимого Байлайи нет?

— В храме досточтимый. Праздник нынче.

— Здравствуйте, мастер Джакилли!

Карл Хайдиггерд вади Абрар поднялся с места:

— Вы обознались. Я – Хайдиггерд из вади, сиречь союза карлов Абраров, чьи горы в восточном Гиджиригаре близ вершины Абрар. Иду с юга, из Южного Владыкина Города. По-вашему, из Марди. Служил Старцу и Владыке, тесал надмогильные камни. Теперь домой иду. Здесь – смотритель над имуществом гамбобаева приюта.

Несчастные зашушукались. Что-то начали объяснять гусляру на ухо. Мудрено: вышиной гусляр в полтора роста карличьих. И волосьев на голове, на лице несчетно. Поди доберись до уха.

Гусляра оделили доброй снедью. Не представясь карлу Хайдиггерду, как должно, гусляр принялся за еду. Повар Джаябунго стал собирать ложки и плошки у тех, кто откушал.

Гоблин Тадамаро повязал глаза черной повязкой. День солнечный, на свету гоблинским глазам худо. Мастер Ранда прихватил тростинку и стопку вощанок.

— Идемте, мастер Хайдиггерд. Наследство ждет!

— Уже идете? Без меня? – раздался у дверей человечий веселый голосок.

Карл Хайдиггерд приветствовал барышню Марригунд. Дочь заморского изгнанника, боярина Гундинга. Ведь и сам Хайдиггерд – изгнанник! Из Марди-то он ушел не своей волей, а от гнева Владыкина.

Перестарался Хайдиггерд ненароком, обтесывая чью-то могильную плиту. Идет теперь домой, в родные абраровские горы. Вот уж восемь лет скоро, как идет. Задержался в Марбунгу. Увидал: в небрежении имущество гамбобаева дома, приглядеть надо. Пять лет уже, как приглядывает.

 

Взяв кирку и рукавицы, карл Хайдиггерд пошел со двора. Дом Лантани рядом, за забором. Здание по наследству отошло сыну покойного хозяина. Наше дело – забрать домашнюю утварь.

Мастер Ранда, барышня Марригунд и гоблин Тадамаро побежали вперед. Не умеют краткоживущие ходить степенно, угождать Старцу мерным шаганием.

На крыльце дома Лантани сидели два человека. Который повыше – в долгополом кафтане, как у Хайдиггерда. Ноги в сапогах, лысая голова в колпаке. Лысая – как у карла! Кто пониже – волосатый, в вязаной кофте и обвислых портках, обут в веревочные тапки.

Оба человека старые уже, близки к исходу человечьего недолгого века.

— Да примется Владыкой хозяин дома сего. Да смилуется Старец над сиротами покойного Лантани! – сказал Хайдиггерд по-карличьи.

— И тебе Старец в помощь! – по-карличьи же отвечал ему безволосый человек.

— Почтение знатоку горной речи! Я – Хайдиггерд из вади Абрар, чьи горы в восточном Гиджиригаре, близ вершины Абрарской. Иду из Марди, Южного города Владыки Гибели. Служу Старцу и Владыке. Ремеслом – каменотес и могильщик. Домой иду. Тут, в Марбунгу, тружусь в дому Гамбобая: смотритель над имуществом.

— А я – Джабуббу Джагирдж. Покойного господина Райджера Лантани денщик. А вот он – Тарданга, бывший господский писарь. Оба мы – бывшие…

Джагирдж? Безволосый сказал – Джагирдж?

— Прости меня, добрый карл! Я тебя, признаться, поначалу чуть за человека не принял. Приветствую тебя, воин Джабуббу вади Джагирдж, родич мой по матери!

— Ась?

— Или ты не знаешь: Джагирджи с Абрарами – брачные вади! Мать моя из вади Джагирджей, мать твоя – из вади Абраров.

Мать его – каракатица! – встрял по-приморски человек Тарданга. Хорошо, что наречия этого карл Хайдиггерд почти не понимает. А то бы как вдарил киркою ругателя! Назвать морской поганой тварью – карлицу из вади Абраров?!

— Что же ты меня не обнимешь, родич?! Или ты не вади Джагирдж?

Воин Джабуббу поднялся с крыльца, пошел к Хайдиггерду.

— И ты прости, мастер Хайдиггерд: я в карличьих тонкостях не силен. Сам видишь, я же не карл. Побратим мой – тот карл был, да. Вместе из плена бежали. Он и наречию горному меня выучил. Так с тех пор я Джагирджем и прозываюсь.

— Твой названый брат карл – значит, и ты карл! И названая твоя мать – карлица вади Абрар. Понимаешь? – постарался объяснить Хайдиггерд по-человечьи.

— Видать, так.

— Я наследство твоего покойного барина забирать пришел.

— Знаю. Товарищи твои уже в доме шустрят.

— Без твоего пригляду?

Наше дело тут теперь – сторона. Оставил барин по полста ланг на рыло, и ладно. По нынешним временам, на бочонок белого не хватит. Помирай, как хочешь! – снова вклинился человек Тарданга.

— Как же, даст тебе Джелья белое бочками хлестать! – отвечал ему Джабуббу.

— Джелья твоя мне не начальница. Эге, а она у тебя, выходит, тоже карлица?

И затрясся мелким гаденьким смехом.

Джелья. По-горному – Джелли. Где-то карл Хайдиггерд слыхал это имя, хоть для карлицы оно и редкое. И даже будто бы сам… Что, бишь, он с этим именем делал сам? На надгробии чьем-то высекал?

Джелли. Джелли вади Джагирдж?

— О ком речь? – спросил Хайдиггерд у родича.

— Джелья – дочка моя.

— Почтение воину Джабуббу вади Джагирдж, отцу Джелли!

— Она у меня тоже вроде как вояка. В королевском войске служила. Десятницей была, с копьем ходила. Уволили ее из копейщиц, так она ремеслу выучилась. Сапоги тачает! Кожаный доспех, если что, построить может. Выгонят нас отсюда, из барского дома – к ней идти придется. А она у господ живет, своего угла нет…

— Вот и думай: нужна ли она будет теперь господам, с двумя-то стариками на шее? – продолжал Тарданга глумиться.

— Ты, родич, не печалься. Будешь моим гостем. И дочь свою приводи! – молвил карл Хайдиггерд.

— В Безумном Доме? Там им обоим самое место! Карлы, вишь, ерша им в парашу!

Карл не стал отвечать человеку. Сапожнице в Доме Несчастных будет трудно: Безвидный не велит шить из кожи. Да толковая карлица, милостью Старца, нигде не пропадет.

— Ты, Хайдиггерд, благодарствуй. Знаешь, чего? Не помянуть ли нам покойного барина? Заодно и знакомство наше с тобой отметим.

Воин Джабуббу достал из-за пазухи бутыль. Не с пивом, не с заморским зельем, не с вином – с горной грибной брагой. Она же плесневка.

Давно не нюхал карл Хайдиггерд доброй плесневки! Настоящей! Из грибов, что растут на стенах подземных карличьих жилищ вблизи корней горы Джагирдж!

Восславили Кормильца питием – походным обычаем, прямо из горлышка бутыли. Выпили за здравие вади Джагирджей и вади Абраров. Помянули покойного Лантани. Дали глотнуть и человеку Тарданге.

Стали думать, не сходить ли на базар за добавкой.

Из дома высунулся гоблин Тадамаро:

— Ну что же Вы, мастер Хайдиггерд?

Дело не ждет. Всякий-то раз эти люди да гоблины куда-то торопятся.

 

Дом у Лантани большой, добротный. Лет сто еще простоит. От входа – прихожая. Лестница на второй этаж, по две двери направо и налево. Впереди проход ведет в молельню. Оттуда изваяние Семерых еще давеча вынесли жрецы. Осталась только подставка из темного дерева да пестрый коврик на полу.

— Запишем: коврик.

По углам молельни два высоких шкафа со створками. Внутри – ничего.

— Пишем: пусто.

— Пусто ли?

Это барышня Марри, подпрыгнув, заглянула наверх правого шкафа.

— Там что-то есть. Тащите-ка, на что встать, мастер Хайдиггерд.

В прихожей нашелся табурет. Подставили его к шкафу. Барышня Марри влезла, дотянулась рукой, достала. Узел ветхих тряпок.

— Фу-у, пылища! Ну-ка, что тут?

Внутри узла – плетеная из веревок шляпа. В шляпе – камень, Старцу Каменному любезный?

Нет, не камень, а глыба чего-то желто-серого, на ощупь – как сухой клей.

Больше в молельне ничего нету.

В прихожей три сундука. В первом картошка. Запишем – полмешка. Во втором зеленоватая труха с гнусным запахом.

— Пишите, мастер: морское сено, свежее. В хозяйстве пригодится.

Приморцы кладут сушеную тину с морского берега в люльку малым детям. Или подстилают больным, кто под себя гадит. Верно говорили: был господин Лантани совсем плох…

Тина и влагу держит, и вонь отбивает. Промокнет насквозь – можно в огород вынести, закопать. Приютский садовник Рундукко говорит: полезное удобрение.

В третьем сундуке оказался потайной уборный ящик. Чтобы зимой на двор не бегать по нужде. Это ж люди, не карлы – нужда у них приходит каждый день, да не по одному разу!

Вот и вся прихожая.

Мастер Ранда и гоблин Тадамаро орудуют на кухне. Это дальняя правая дверь из прихожей. Полки, открытый сундук, стол и два стула. Тут добра поболее: кухонная и столовая посуда, печная снасть, корыто, бадья, черпак. Горшки и мешочки с припасами.

Печь не топлена, но в бадье есть вода: гоблин как раз отмывает какую-то пеструю чашечку.

— Мыла не нашли, мастер Ранда?

— Только что видел. Вот… нет, это масло лампадное. А тут что? Соль… Тут? Дрянь какая-то… Мастер Хайдиггерд, идите сюда!

— Не дрянь, а добрая снедь! Мёд! Просто засох, остеклянился.

— Упасите Вас Семеро этакое грызть.

— Так что ж, выбросить? Грех!

— Вам волю дай, Вы весь приют потравите. Ладно, снесем на нашу кухню, там Джаябунго разберется.

Идите сюда! – слышен из-за стены голос барышни Марри. Тут, не иначе, кабинет хозяйский!

За первой дверью из прихожей направо – чистая комната. Три сундука. Кресло, рабочий стол. На столе три книги в переплетах, листы бумаги. Писчий прибор: чернила высохли. Тупой ножик для бумаг, две вощанки. А еще горшок с землей: истрескавшейся, засохшей.

— Земля есть, цветка нету. Тайничок?

Барышня Марри взялась за ножик.

— Землю Старцеву ножом поганить не дам!

Карл Хайдиггерд бережно вынес горшок на двор. Вытряхнул. В земле были зарыты медные монеты. Общим числом шестнадцать. Хайдиггерд собрал деньги в горсть, вернулся.

— Пишем: шестнадцать медяков.

— К платежу не годных. Вы гляньте: они еще времен короля Воррембарры.

— Деньги не наша забота. По завещанию их наследует сын. Ему и отдадим.

— «Айантуирари терианган тан Лиартарран» – произнесла барышня Марри, глядя в бумажный лист.

Мы с мастером Хайдиггердом по-змейски не понимаем. Переведите! – попросил Тадамаро.

— «Неверно было бы думать, будто терианг Лиартарра…» Терианг – это чиновник земельного ведомства. Лиартарра – имя.

— Ну, и? Читайте дальше, Марья!

— А всё, мастер Ранда. Только эти четыре слова. Что неверно думать, не сказано.

— Ладно. Оприходуйте книги, мастер Хайдиггерд, а я лезу в сундуки.

Пишем: «Королевский двуручник», сочинение Мичирина Джалбери. «Беседы Гамбобая Марбунганского, записанные благородным Райджером, господином Лантани». «Повесть о походе за Дисками».

— Оо! Дибульские Диски? – вскинулась барышня Марри.

— Благочестивое чтение.

— С картинками?

— Без.

Мастер Ранда вытащил на пол из сундука ворох бумаги.

— Вся чистая, без записей. Старая, прожелтела, сырости набралась. Разве что на подтирку сгодится.

— Высушим! Змея склеим!

— Нам, барышня Марья, сейчас в змее бумажном – главная нужда, да?

— Кому – как…

— Тут еще книга: «Богословие Халлу-Банги». Видать, нечасто старичок в нее заглядывал. И – вот, как вам это нравится?

По соседству с Халлу-Банги лежал кусок сыру. От такого откусить даже Хайдиггерд не решился бы. Хоть и грешно оно перед Кормильцем.

 — С кем не бывает, Ранда. Ну, захотелось господину припрятать сыр… Может, он ему дорог был как память?

— Похоже, Марья, господина под старость и взаправду белая милость обуяла. Сам у себя на кухне воровал, в кабинете прятал.

Следующий сундук оказался шпинетом о тридцати шести клавишах. Мастер Ранда попробовал было сыграть. Звук раздался сиплый, жалкий.

— Настраивать надо. Там внутри и струны, и крючки пылью проросли.

— Наладим! Позовем мастера Нанаибенга.

Наконец, нашелся сундук с бумагами. Листы связаны в три пачки: две побольше, одна маленькая.

— Связка первая. Батюшка, рад сообщить Вам…

— Ясно. Письма от наследника.

— Так, так… Дорогой мой сын… Старик еще и свои черновики хранил. Все по порядку разложено, какой ответ на какое письмо.

— Связка вторая. «Записки о земле Онтал».

— Так! За ними-то управа и гоняется!

— «Полуостров Онтал, ныне называемый Марбунганским, являет собой подобие трехпалой руки, или, лучше сказать, трехглавой змеи, протянутой от восточного рубежа Объединения в сторону берегов Аранды. Омывается водами Торгового моря»… Тайные сведения, мастер Ранда, да?

— Эту муть придется читать подряд. Что в маленькой связке?

— Что-то по-змейски. Очень старые листы, бумага рыхлая, буквы почти осыпались.

— Ладно, разберемся потом. Мастер Хайдиггерд: если бумаги и книжки пропадут, нам влетит. Ох, как влетит! Лучше Вы их сразу отнесите в приют, в контору, и заприте на ключ.

— Добро, мастер Ранда. Скажусь родичу, что ушел, и пойду.

— Какому еще родичу?

— Карлу Джабуббу вади Джагирдж, воину, ближнему дружиннику покойного господина.

— Это слуга лантанинский, что ли?

— Он – карл вади Джагирдж!

— Вы, я чую, с ним полдня прощаться будете. Ладно, трудитесь тут, я сам отнесу.

Ближняя ко входу левая дверь из прихожей – в комнату слуг. Ее обшаривать приказа не было. Да карл Хайдиггерд и не позволил бы трогать имущество своего родича.

Дальняя левая дверь была заперта. Хороший, крепкий дверной замок. Карл Джабуббу с человеком Тардангой пошли искать ключ. Барышня Марри нашла у себя в поясной сумочке булавку. Крутнула ею в замке, замок открылся.

Внутри затхло. Стены до половины высоты обиты тканью. Ложе, большой сундук с одеждой, два стула, стол. Похоже, гостевая комната.

Барышня Марри вытащила из сундука длинное одеяние.

— Ага! Балахончик-то женский. А болтают, будто старик всю жизнь затворником жил. И ткань неплохая, полушелк… Это мастеру Ранде: ему понравится. И карман есть. А что в кармане? Бумажка. А в бумажке денежки. Запишите, мастер, еще две старые ланги. А на бумажке что написано? «Йарр-бай-бай-мулл-гай»…

Прочтите задом наперед! – посоветовал гоблин.

— «Гай-мулл-бай-бай-йарр». Будет «Гамбобай»! Тадамаро, ты умница. Что же, господин наш Лантани Гамбобаю две ланги задолжал, долг записал, хотел отдать, да так и не собрался?

На ложе тюфяк, две подушки. Вверху рама для полога. Под ложем устроен ларь. В ларе одеяла, простыни, одежда. На самом дне лежат четыре глиняные бутыли.

— Вот они где, чистые-то стихии!

В трех бутылях ничего нет. Пусто. Одна была запечатана. Сломали печать, внутри тоже ничего не оказалось. Только серый дымок пошел.

— По-моему, нас надули. Где сокровища, Тадамаро?

— Погодите, барышня. Может, еще найдутся.

Поднялись наверх. Там дух еще тяжелее. В хозяйской спальне – запах тления и морского сена. Ветхий полог, просыревший тюфяк…

— Надо слуг лантанинских позвать. Эту постель пусть всю, как есть, во двор выкинут.

— Всю не надо. Одеяла сгодятся. И подушки. Просушим.

— Мастер Хайдиггерд! Не жадничайте. Кто знает, какой хворью старичок маялся? Вдруг тут – зараза?!

Старость, барышня Марри, не заразна. Каждый смертный заражен ею еще в материнской утробе.

На всем тут в доме – старость. Последняя борьба. За лишний день, за лишний час. По соседству от спальни, над кабинетом – кладовка с припасами. Вино, масло, протухшая колбаса. Рядом в сундуках – одежда, молью побитая. Рубахи, подштанники, не надеванные ни разу, так в сундуке и истлели.

Жить, жить, жить хотел старичок, умирать никак не собирался. Жить все хотят. Все копят. Карлы роют в горах камни и руды, строят города, куют железо. Змиям любезно золото, человекам – еда да тряпки.

А вот хлеб Старцев. Сухарики. Карл Хайдиггерд во славу Кормильца принялся их понемногу грызть. Дело неспешное, за пару дней мешочек можно осилить.

Запустив руку в сухарики, карл на что-то наткнулся. Всегда-то эти люди положат вместе съестное с несъедобным.

Коробочка: деревянная, в ладонь длиной, в два пальца высотой и шириной. Открыть карл Хайдиггерд ее не смог. Прибрал к себе, чтобы не потерялась.

По лестнице поднялись карл Джабуббу и человек Тарданга. Прошли в хозяйскую спальню.

Барышня Марри спросила, указав в угол:

—А тут что было?

— Ээ… Идол тут стоял, - отвечал ей Тарданга.

— Чего?

— Ну, изваяние. Болел барин, иной раз себя не помнил. Ну, и вот…

— Как оно хоть выглядело?

— Ну… Такое, не поймешь… В общем – изваяние, и всё.

— А теперь оно где?

— Унесли.

— Жрецы?

— Угу. Лучше бы барин себе Владыку Гибели поставил.

Или Судию Праведного, – подвел итог карл Джабуббу.

Карл Хайдиггерд осмотрел подставку в углу. По виду – человечья деревянная божница, вся в пятнах масла. Много при ней молились. Но по узору пятен не понять, чье изваяние на ней стояло. Ясно одно: молились не по-карличьи.

Вернулся мастер Ранда. При нем открыли еще один сундук с одеждой: походной, из времен, когда господин Лантани еще мог ездить верхом. Тут же и перевязь для меча, и плащ, и кинжал в ножнах, и огниво с кремнем.

Господин Лантани ростом был невысок. Но пока не одряхлел, стан имел широкий. Долгополый его походный кафтан красновато-серого сукна сразу отдали карлу Хайдиггерду. Слава Старцу – богатство!

Карл ощупал свое новое достояние. Почуял за подкладкой что-то твердое. Отошел в уголок, надорвал ткань тихонько. Вытащил не монету – бляшку с узором. Сама круглая, в круге волнистое кольцо вроде змейки. В кольце ровное полукружие, в полукружии крестик. Знаки Безвидного, Змия, Владычицы и Воителя.

 

 

 

 

 

 

Бляшечку карл припрятал отдельно.

Запертая комната была и наверху. Еще одно ложе под пологом, постель, сундучок. Пустой: только на дне несколько листов с печатными картинками. На картинках волосатые человеки предаются плотской утехе. Не тем обычаем, что угоден Старцу Семейному.

— Ого! Торжество Плясуньи Небесной! Видно, тут лантанин приемный сын в молодости жил. Можно, я картинки заберу?

— Забирайте, Марри. Нашим несчастным не до разврата.

Еще отыскался тяжелый, хотя и небольшой, ларчик с замком. Барышня Марри снова обошлась без ключа, отперла.

— Ну наконец, хоть что-то ценное. Серебро: два кубка, стаканчик. Писчий прибор. Зеркало, тоже серебряное. Пояс с накладками. Кольцо. Цепочка. Грамоты. Государь Воррембарра велит оказать господину Лантани всяческое содействие… 558 год Объединения.

— А по-арандийски?

— Сейчас… Ага: Царский наместник в земле Деатана, терианг четвертого ранга просит… да, по сути, о том же самом. О всемерном содействии Лантани

— Господин состоял-таки на царской службе?

— Выходит, да.

Мастер Ранда закрыл ларчик.

— Серебро отнесем на склад. Там как раз меняльная лавочка рядом, заодно и взвесим.

Склад – громко сказано. Местечко в большом наемном складе дома Гундинг. Там хранятся приютские ценности. Серебро взвесят и продадут: на что несчастным кубки?

— Ну, всё. Собираем барахло, выносим. Ой-ййй!

Это мастер Ранда спускался по лестнице. Поскользнулся. Кто-то на ступеньках разлил масло. Грех! Гоблин Тадамаро подхватил тряпку, принялся оттирать. Сперва ступеньки, а потом уже рандины штаны.

Мешок сухариков, суконный кафтан, бляшечка. Добрый доход! Слава Старцу, день не прошел впустую. А уж сколько всего несчастным перепало!

Перенесли наследство во двор. Гоблин Тадамаро побежал за тачкой: везти добро в Дом Несчастных.

Карла Джабуббу на дворе не видать. Нет и человека Тарданги.

— Где же Ваша родня, мастер Хайдиггерд?

— Не иначе, на базаре. За плесневкой пошли. Добавить.

— Без Вас? Ну, так мы без них выпьем. Держите.

По-походному карл Хайдиггерд глотнул из бутылки. В бутылке у барышни Марри – перегонное зелье. Не плесневка, но тоже питье, Старцу любезное.

Больше карл Хайдиггерд ничего не видел, не слышал и не помнил.

 

 

 

Мастер Майгорро, наставник государыни королевны

 

 

Праздничным утром мастер Майгорро получил три письма. В первом его звали на вечер в дом купца Лавари. Просили выступить. Во втором сходную просьбу высказала некая знатная госпожа из рода Джалбери. В третьем молодой Гундинг напоминал о поединке.

Купцу Лавари мастер ответил кратко. Никаких особых приготовлений для представления не надо. Пусть хозяин дома позаботится лишь об удобных местах для зрителей. Знатной даме был послан вежливый ответ: да, Майгорро готов спеть и у нее. Гундинг, решил мастер, обойдется без ответа. Мог бы и лично явиться. Или хотя бы прислать своих свидетелей.

Такие ли бывали поединки в старые времена! Не имея склонности к Воителевым искусствам, Майгорро в молодости не раз певал на Божьих Судах во славу Плясуньи – и ни разу не бывал перепет. Но разумеется, если уж выходить на поединок, то только за благое дело, а не за глупости.

После завтрака мастер уединился. Обратился к разучиванию заклинаний. Вечером для представления их понадобится несколько. В том числе два сложных, требующих глубокой сосредоточенности.

Питомцы гамбобаева приюта отправились в соседний дом за наследством. Ко времени, когда мастер покончил с разучиванием чар, двор приюта наполнился ветхим тряпьем, одеялами, подушками, щербатой посудой, мешочками и узлами. Все источало запах затхлости, позорного убожества, причина коему не бедность, но скаредность. Такие ли наследства видывал мастер Майгорро раньше, когда его, бывало, приглашали в богатые дома для сочинения поминальной песни по недавно усопшему! Всюду ковры, серебро, книги, старинное оружие, драгоценные наряды… Все измельчало в Объединении – даже барские наследства.

Со двора, от приютских ворот, раздавался шум. Сторож удерживал в воротах рослого малого, тот вырывался и буянил.

— Пусти меня к нему!

— Нельзя. Мастер Майгорро занят. Позже зайди, братушка.

Только гамбобаев питомец в доброте своей мог назвать братом этакую рожу. Племенем – не иначе, смешенец: хоб с примесью человечьей и орочей кровей. Рыжая встрепанная голова, смуглая кожа, синевато-красный нос, не свидетельствующий о трезвом образе жизни. Желтая рубаха, мятая косынка на шее, залатанные портки, бумажная шляпа, стиснутая в дюжей пятерне. Хриплый, пропитой, но от того не менее зычный голос.

— Пусти, говорю!

Мастер счел за лучшее наблюдать перепалку из сеней.

С улицы подошли барышня Марри Гундинг и карл Хайдиггерд. С карлом у мастера нынче утром вышла заминка. Даже страннику-сказителю, привычному видеть что ни день новые лица, нелегко сразу запомнить всех своих соседей по приюту. Что до карла, то мастер Майгорро готов был бы поклясться на своих гуслях: это Джакилли, бывший мардийский лицедей. Но нет, за завтраком эта особа, как две капли воды похожая на Джакилли, назвалась карлом Хайдиггердом. И другие несчастные это подтвердили. Изъяснялся карл то по-дибульски, то по-карличьи, делал вид, что мэйанской речи не понимает.

Между тем полухоб гнул своё:

— Скажите ему хоть Вы, мастер, и Вы, барышня: пусть меня пропустят! Мастера Майгорро видеть хочу!

— А на что он тебе?

— Он – величайший сказитель Объединения! Хоть разок поглядеть на него, а там и помереть не жалко!

— Ты сам-то кто такой?

— Чибурелло я. Из моряков.

— Ты Майгорро раньше встречал?

— Нет. Сколько лет зря потратил!

— Откуда же ты его знаешь? Песни, сказания его слыхал?

— Нет! Но – знаю!

— Эх… А ведь мастер-то Майгорро – того… - вздохнула барышня Марри.

— Что?!

— Скончался. Нынче ночью, в приюте.

— Ну так дайте, я хоть над телом его поплачу!

Скрываться долее мастер Майгорро уже не мог. Привыкнув отчасти к марбунганским дурацким шуткам, он все-таки не станет поддерживать игру, если речь зашла о его, Майгорро, безвременной кончине.

Мастер вышел на крыльцо.

— Так вот же он! Моя любовь воскресила его!

Рыжий малый прорвался во двор. Бросился к крыльцу, рухнул на ступеньки, припал лицом к мастеровой ладони. Зарыдал в голос:

— Мастер Майгорро! Мастер Майгорро…

— Успокойся, друг мой. Ты кто таков?

— Чибурелло.

— Что тебе нужно?

— Вас! Вас, мастер! Теперь-то уж я от Вас – ни на шаг. Куда Вы, туда и я.

— Как тебя понимать?

— Вы – величайший сказитель Объединения! Я Вам буду служить. Защищать Вас буду. Ежели скажете, любого за Вас поколочу. Вещи Ваши могу таскать. Стряпаю, прибираю…

— Откуда вдруг такое рвение? Ты же, кажется, сказаний моих никогда не слышал.

— Дык-ть! Сколько лет в темноте, в невежестве… Только давеча ночью на меня просветление и нашло.

— Что еще за просветление?

— Иду по улице. Вижу: гоблины сидят. Подкрался к ним, да как гаркну: умбло-о-о! Они разбежались. А на мостовой, смотрю, кувшин стоит. И весь аж светится. Где, думаю, гоблины этакую красоту сперли? Ну, допил я из кувшина… Тут-то и осенило меня. Что же это ты, думаю, Чибурелло, по Столпу Земному без толку шляешься, когда есть на свете мастер Майгорро? Ночь не спал, всё думал, думал… А сейчас не стерпел – вот, к Вам подался.

Значит, кувшин. Не тот ли самый, который Вы, мастер Майгорро, зачаровали на пиру? – спросил, подойдя ближе, карл Хайдиггерд.

— Скажи, Чибурелло: а что в кувшине-то было? – спросила барышня Марри. Белое зелье, да?

— Никак не можно. Вино виноградное, легонькое. Вроде как и не пьянит вовсе.

— Ну, тогда всё ясно. Ваш приворот, мастер Майгорро, продолжает работать. Приворожили мою сестру, а потом еще это вот это диво заморское…

Чибурелло возмутился:

— Какой еще, барышня, приворот? То есть я, конечно, не против. Если мастеру чары какие испытывать надо, я готов…

Мастер Майгорро возразил со всею учтивостью:

— Я уже объяснял Вам, барышня: никаких приворотных чар я творить не умею, а если и умел бы, то не стал. Что до проверки новых заклинаний на безвинной живой твари, то этакие дела я считаю злодейством. В крайнем случае кудесник может пробовать вновь изобретенные чары на себе. Либо на ком-то из коллег, но только по их добровольному согласию. Умножения знаний ради.

— Так что же, выходит, этот обалдуй в Вас сам влюбился, своею волей?

— Да! Сам! Я не влюбился, я того… Служить мастеру хочу! – продолжал Чибурелло.

— Чудеса, да и только.

Многолетний опыт подсказывал мастеру Майгорро: вероятнее всего, рыжий полухоб подослан к нему в качестве соглядатая. Сыскные службы Объединения, гражданские и храмовые, часто вербуют к себе этаких личностей: приметных, придурковатых на вид, слишком подозрительных, чтобы внушать действительно серьезные подозрения.

Давешний случай на пиру стал известен всему городу. Что и дало соглядатаю Чибурелло повод явиться к мастеру Майгорро.

Но возможно, его наняли и частным образом: Гундинги или кто-то еще.

— Скажи мне по совести, Чибурелло: тебя кто-то подослал ко мне? Если это шутка, то она удалась, могу тебя поздравить.

Чибурелло вскочил на ноги. Вскинул рыжую голову. Поднял очи кверху:

— Век Неба не видать, мастер! Никто меня к Вам не подсылал. Я сам.

Клятва, произнесенная Чибурелло, много стоит в белом беззаконном кругу. По сути, полухоб призвал Плясунью Небесную в свидетельницы своих чистых намерений.

Значит, не шутник, а соглядатай. Если уж однажды сыскные службы взяли с него присягу, то теперь он и впрямь действует сам. Даже если и по заданию.

А с соглядатаями мастер Майгорро привык держать себя мягко, участливо. Сколько он их на своем веку перевидал!

— Будь по-твоему, Чибурелло. Оставайся пока при мне.

Карл мрачно хмыкнул.

— Да, мастер Хайдиггерд вади Абрар? Вы что-то хотели сказать?

— Вы ошиблись, мастер Майгорро. Запомните: я – Джакилли, здешний секретарь.

И прошествовал мимо мастера Майгорро внутрь дома.

— То Джакилли, то Хайдиггерд… Семеро вас поймут, друзья мои…

— Всё просто, мастер Майгорро. Наш мастер Джакиллья осенен Плясуньиной милостью. По временам не собою себя считает, а карлом. Раздвоение ума.

Так объясняет барышня Марри. Майгорро уже имел случай убедиться, насколько слова ее заслуживают доверия.

— Я про это песенку слышал! – молвил полухоб Чибурелло.

— Ну-ка, ну-ка, спой! – велела барышня Марри.

— А мастер Джакилья не обидится?

— А ты – тихонько.

 

Мастер Джакилья был совестью нации,

Много имел отличительных черт,

Но оказался в полнейшей прострации,

Вдруг обнаружив, что он – Хайдиггерд!

 

Гоблин Тадамаро позвал всех обедать. В приютской зале полухоб преданно уселся у ног мастера Майгорро. От еды отказался было, но мастер настоял: пусть и слуге его дадут похлебки, каши. Ибо Чибурелло теперь – майгоррин слуга.

— Всё случившееся объяснимо и без ссылок на чародейство.

Это подал голос мастер Джакилли. Приютские несчастные перестали есть, обратились в слух. Похоже, Джакилли здесь – что-то вроде доморощенного мыслителя. Совесть нации? Может, ей в Безумном Доме и место…

— Ты, Чибурелло, не сказал, на которой улице ты нашел кувшин. Не поблизости ли от «Каштанового двора»?

— Ага.

— Вот! Всё дело в том, что искусство такого рода, какому служит мастер Майгорро, вовсе и не рассчитано на то, чтобы сказания его слушатель слышал.

— Как Вас понять?

— Вы же, насколько я понимаю, взываете к чувствам, но не к разуму – так, мастер Майгорро?

— Но такова любая поэзия…

— Нет! Попробуйте-ка без участия разума понять стихи Мичирина Джалбери. Или песни из мардийских действ. Не получится! Разум, сердце, жизненный опыт, всё, что ты передумал, понял для себя в жизни – всё это приводится в действие, проживается, осознается заново. Зритель мардийского действа – не менее деятельное лицо, чем поэт, постановщик и лицедей. И трудится, и играет, и творит зритель – настоящий зритель! – в полную силу.  Ищет правды и тем служит Судии Праведному. Мардийское действо без ответной работы зрителя так же невозможно, как, например, жреческое исцеление – если исцеляемый сам не взывает к Семерым.

— А если больной – без сознания?

— Без чувств! Вы видите, что бедняга не видит Вас, не слышит Вашего голоса. Откуда вы знаете, что происходит в его сердце, в уме? Может быть, тут-то разум и сердце раскрываются в полной своей силе!

— Но при чем тут мой слуга Чибурелло?

— Дослушайте, мастер. Истинная поэзия – такова, как я сказал. Но бывает и другая. Для нее слушатель – лицо безвольное, лодырь, коего надобно развлечь. Разум при этом не затрагивается, разум спит. Сердце? Сердце не желает впускать в себя ничью боль. Остаются чувства. Стало быть, поэт предлагает яркие картинки. Всякого рода красивости. Любовные игрища – для похоти. Кровавые побоища – для извечного людского любопытства к чужому несчастью. Приключения, диковинки… Рассказывают, в столице, в княжьем балагане уже и на помост вместо лицедеев выводят обезьян. Как же, как же – редкостно потешная заморская тварь!

— Но погодите, мастер Джакилли. Разве в мардийских действах не бывает любовных песен? А поединков и прочего насилия?

— Есть разница! На мардийском помосте кровь и смертоубийство сознаются во всем их ужасе. Каждый зритель будто бы умирает сам. Или сам убивает. В жизни этот зритель – настоящий зритель! – никогда уже не забудет, что смерть – это Смерть, воля Владыки и Судии. А когда слушатель занимательных повестей раз от разу привыкает, что убийство – это способ сделать повесть занимательной, то и в жизни для него смерть другого человека – просто слово, докучная новость, не более.

— Но если обращаться к разуму, то почему не писать ученые трактаты? Поэзия без чувств – это музыка для глухих, картины для слепых…

— Когда Вы воздействуете на чувства помимо разума – вы подчиняете себе человеческую волю. А это то же чародейство. Потому и не удивительно, что, не присутствуя на Вашем представлении, а лишь бродя поблизости, кто-то проникся к Вам – чувством безграничной привязанности.

 

Вам кого? – спросил гоблин Тадамаро, обернувшись к дверям. Мастер Майгорро глянул туда же.

В дверях стоял оборванный нищий старик. Нечесаные седые космы, нависшие брови, клочковатая борода. Грязное рубище, перекошенная осанка. Пальцы в дырявых, грубо заштопанных перчатках судорожно цепляются за клюку.

Обводя залу пронзительным, хоть и подслеповатым взглядом, дед зашамкал:

— Моввно видеть мафтера Майгорро?

— Да, я здесь. Что Вам угодно, почтеннейший?

— Вы давефя были в «Каффтановом дворе»?

— Да.

— Пефню пели про Теролли?

— Про стряпчего Алькаэра Теролли? Нет, не я.

Ее другой человек пел. Мастер Парамелло, - объяснила барышня Марри.

— Яфно. Этого ворифку я внаю. Фволофь редкофтная.

— Сволочь? Почему это?

— А потому, фто пефенка-то – моя!

— Да?

— Я – Видаффяни. Фофинифель.

— Как-как?

— Ну, пефенки фофиняю. Мафтер Видаффяни.

— Мастер Видаджани? Сочинитель?

— Он фамый. Вы, мафтер Майгорро, моих пефен не поете?

— Насколько я помню, мы с Вами раньше не встречались. Откуда же я могу знать Ваши песни?

— Их вфе поют. Рафтаффили по вфему Объединению.

— Растащили? Кто?

— Певфы. Вроде Ваф.

Чибурелло завозился у ног мастера Майгорро. Спросил тихонько: может, я этого урода шепелявого отсюда выкину ко всем умблам?

Не надо, сделал знак глазами мастер Майгорро.

— Может быть, Вы присядете, мастер?

— Дед проковылял через залу. Уселся с краешку лавки.

— Я, мастер Видаджани, вообще редко пою песни чужого сочинения. Разве что народные.

— Вот и вфе так. Никто не приввнаётфя, фто пефни не ихние. Каввдый говорит: мои! А фтарика Видаффяни никто не ввнает. Им вва пефенки денефку дают, а я Фемерых ради побираюфь.

— Может быть, откушаете с нами, мастер Видаджани?

— Благодарфтвуйте. Не нуввно. Так Вы тофьно мои пефенки не поете? Фефтно?

— Точно, мастер. Честно.

С Вашим выговором Вам, мастер, самому петь затруднительно – заметила барышня Марри.

— Фто ты думаефь, девуфка – я фмолоду такой?

— Вас постигло какое-то несчастье?

— Ефли бы одно. Ввубы выфыбли, фтобы раввговаривал поменьфе. Фяродейфтвом баловалфя – руки иввувефили… Пофему я Вам, мафтер, руку и не подаю. И перфятки не фнимаю. Вид не ивв приятных… А пефню фпеть могу. Пофему не фпеть-то?

Закатив глаза, дед запел. Заунывно, жалостно.

Если переводить слова дедовой песни на внятный язык, то звучали бы они приблизительно так:

Откуси-ка, Мышка, мне кусочек сыру:

Зубки твои острые, глазоньки горят.

А мои попалися в гавани Миджира

На плавучем острове под шальной снаряд.

 

Сотвори, Мартышка, мне веселый фокус:

Пальцы твои скорые, память – не собьешь!

А мои попалися во степи широкой

Близ Умбина-города под степнячий нож.

 

Попляши, Топтыжка, мне Плясуньи ради:

Зря ли твоя шкура вся белым-бела?

А мою пробила в княжеском отряде

В области Гевура вражия стрела.

 

— Как это Вам «волшебным снарядом» зубы выбило? – спросила Марри.

— Не волффебным. Ивв катапульты.

— Кто же? Войска мятежного князя Гаямулли?

— Фто ты, девуфка! Это еффе раньфе было. Лет форок тому наввад. При профлой Мидввирфкой войне.

Что я могу для Вас сделать, мастер Видаджани? – спросил Майгорро.

— Вы феловек ввнаменитый. В хорофих домах выфтупаете. Фпойте фто-нибудь ивв моих пефен, и вфем фкаввите: это мафтер Видаффяни фофинил.

— Как же я спою, если я Ваших песен не знаю?

— А у меня ф фобой фтифки ефть.

Мастер Видаджани скрюченной рукою полез за пазуху. Извлек несколько замусоленных бумажек.

На бумажках в самом деле оказались стихи. Дайте-ка посмотреть, попросила барышня Марри.

— Ого! Мастер Джакилли! Тут, кажется про Вас.

— Дввакилли?

— Да, мастер Джакилли Мембери, мардийский лицедей.

— Радофтно видеть великого фофинителя. Я Вафе «Правофудие княввя Вонго» фмотрел.

Мастер Джакилли взял из рук у барышни Марри листок. Пробежал глазами. Читайте вслух! – попросили несчастные.

Джакилли встал из-за стола.

— Извольте: «Песня от лица вора Киджи, личности баснословной, выведенной в мардийском действе «Правосудие князя Вонго» мастером Джакилли Мембери».

Никому я не служил

Окромя Плясуньи.

Во лесу дремучем жил,

Там, где звери куньи.

 

Горностаи, барсуки,

Рыжие куницы…

Сердце плачет от тоски:

Мне ли – да в убийцы?

 

Я не бил их, не казнил

Смертью неминучей.

И судьбину не винил,

Положась на случай.

 

Лиходейничать не мог,

Жил со всеми в мире,

Да попался на зубок

Рыцарю Кай-Тирри.

 

На горе стоит острог,

Под горой рябина.

Был со мною шибко строг

Вонго, князь Умбина.

 

Хоть в молчанку, хоть кричи,

Сознавайся, запирайся –

Есть у князя палачи:

Скажешь всё, не сомневайся!

 

На тюремных воротах

Крепкие заклятия.

Я ж сознался во грехах

Всей разбойной братии.

 

За грабеж и за разбой

Всяко-перевсяко

Стережет меня герой,

Отставной вояка.

 

Денно, нощно стережет,

Выдохнуть не смея.

А сплошает – у ворот

Княжеские меи.

 

«Ты служивый – а, служивый!

Как бы выйти мне бы?

Не за корыстью-поживой,

А взглянуть на небо.

 

В небе тучки-облака,

Грозовые хмари,

В небе – радуга-дуга

Чистой Вида-Марри».

 

«Знаешь, Киджа, знаешь сам:

Ходу нет с острогу.

Ты сходи-ка в божий храм:

Боги нам в подмогу»

 

В храм допустят подлеца,

Коли просит сердце.

А там, в кармане у жреца

Проблеснуло зеркальце.

 

Хоть над нами и порода

В сорок сажен высотой,

В зеркале – морские воды,

Берега и лес густой,

 

И равнины, и поля

С колосистым хлебом,

Стены княжьего кремля -

Под высоким небом...

 

Только небо увидал

Киджа окаянный,

Спохватился и украл

Чтой-то из кармана.

 

Не у божьего жреца, а

У клеща поганого,

Не чудесное зерцало –

Лангу оловянную.

 

Сорок восемь долгих дней

Деньгу тер о камень,

А потом увидел в ней

Землю, воду, пламень

 

И небесные стада

Облаков летучих,

И гагачьи города

На скалистых кручах.

 

«Это чудо ли – не чудо?

Правда есть, вишь, и в деньгах!

Убегу теперь от сюда,

Помоги, Плясунья!»

 

Стиснул денежку в руке

Да снялся с острогу.

И пустился налегке

В дальнюю дорогу.

 

Что привиделось клещу

В новом том зерцале,

Не скажу, а только Джу

Больше не видали.

Ни палач, ни княжий мей,

Ни жрецы, ни стража,

Сам острожный чародей

Не заметил даже!

 

Позабыли бы о нем

Граждане в Мэйане,

Да увидели потом

В Марди, в балагане:

 

Как искали, как ловили,

Как пытали, как судили –

Мастер Мембери Джакилли

Без утайки рассказал.

«Правосудье князя Вонго»

Строго, праведно и долго:

Лучше действа, право слово,

Город Марди не видал!

 

— А что значит – «клещ»? – спросил гоблин Тадамаро.

— Фоглядатай. Доноффик.

Мастер Видаджани – большой поэт! – провозгласил Джакилли. А Вы что скажете, мастер Майгорро?

— По-моему, эти стихи хорошие. Хоть и не вполне в моем вкусе.

— Вот Вам, кстати, пример к нашему разговору. С точки зрения Вашей «поэзии», чувств – нищий побирушка. Сердцу же и разуму сказать может больше, чем любой сладкоголосый красавец.

— Тут я согласен.

— Большой поэт – и поистине несчастный человек. Как Вы думаете, мастер Ранда: можем мы принять мастера Видаджани в наш Дом Несчастных? Наследство мы получили, постели свободные теперь есть…

— Отчего же нет? Если досточтимый Байлайя разрешит…

— Наффет приюта – это вы благодарфтвуйте. Я увв луффе фам. А фтифки Вы пофитайте. Моввет, фто и выберете.