(Четвертое число месяца Безвидного 590 г. Об.: утро и день)

 

 

Мастер Майгорро, наставник государыни королевны

 

 

Весь вчерашний день, третий день праздника Безвидного, мастер Майгорро провел, занимаясь излюбленными своими делами. Услужливый Чибурелло вдвоем с исполнительным Талдином устроили так, что утром мастера никто из безумцев не беспокоил. Майгорро разучивал заклинания до того самого часа, когда за ним явился посыльный от наместника.

Марбунганский наместник, господин Унтаджи, оказался истинным ценителем чародейства. Как признался он сам мастеру Майгорро в доверительном разговоре, в прошлом Унтаджи был жрецом в храме Премудрой. В дни осады замка Онтал досточтимый Унтаджи не покинул города Марбунгу, но решился на смелый поступок. Многие сограждане видели, как он жег в большой печи грамоты из городского архива. Сжег ли он бумаги на самом деле, спрятал ли до поры в надежном месте – но по окончании смуты жрец Унтаджи полностью признал свою вину перед Премудрой, сложил с себя сан и отправился в покаянное паломничество. А когда вернулся, вскорости был назначен наместником.

Угостив Майгорро обедом, Унтаджи попросил разрешения ознакомиться с майгорровой книгой чар. Всякий, видя при этом лицо наместника, прочел бы на нем отнюдь не угасшую жажду знаний. И однако же, Унтаджи имел достаточно скромности, чтобы согласиться прочесть книгу из собственных рук мастера и ограничиться лишь теми чарами, какие Майгорро сам захочет ему показать. Прочие же записи в своей книге мастер прикрывал чистым листом бумаги.

Вечернее представление на площади у управы города Марбунгу удалось, как нельзя лучше. Майгорро повторил для толпы простых горожан те зрелища, какие местная знать уже имела случай видеть позавчера во дворе дома купца Лавари. Мастер пропел несколько народных песен, снискал долгие рукоплескания. Марбунганские ремесленники поднесли мастеру в дар два отреза неплохой льняной ткани, да еще – моток толстого каната.

Утомленный, но счастливый сказитель вернулся в приют несчастных, где после легкого ужина вскорости заснул.

Поистине, даже такие дальние оконечности Объединения, как Марбунгу, умеют быть гостеприимными к людям вольного искусства. Засыпая, Майгорро даже не задавал себе вопроса, где и для кого он будет петь завтра. Был бы певец – найдутся и слушатели! Об одном мастер жалел: что нет с ним молодой государыни Лэйгари. Быть может, ей приятно был бы видеть шумный успех, окруживший здесь ее наставника…

Наутро, едва успел Майгорро позавтракать и разучить заклинания, к нему поднялся приютский садовник Рундукко. Мастера, передал он, желает видеть некий Шадарча, орк из Тройного храма.

— Между прочим: орк – служитель Судии Праведного! Храмовый певец.

— Что ж? Всегда приятно потолковать с собратом: если и не по племени, то по ремеслу.

Орк Шадарча, как оказалось, зашел не песен ради. Сказителя Майгорро, сказал он, желает видеть Бенг, спасенный давеча из перегнойной ямы здесь, в Доме Несчастных.

 

Вместе с Чибурелло и Талдином мастер Майгорро направился в Черный храм. Был встречен досточтимым Гамуррой-Найаком, приглашен в храмовую трапезную залу.

Жрец Гамурра не закрывает лица черным капюшоном. Человек еще не старый, судя по выговору – из столичных приозерных краёв. Хоть и умер для здешнего мира, но не забыл учтивого обращения.

Мастер должен был признаться: о происшествии с Бенгом в яме он, Майгорро, ничего не слышал.

В кратких словах Гамурра объяснил мастеру суть дела:

— Вчера этот Бенг, прозвания не имеющий, одной лишь милостью Семерых был спасен от нечестивых заморских чар. Исполнясь благодарности, решил отстать он неправой Змиевой веры, принять Семибожие.

— Благое дело, верно?

— Храму предстоит подготовить его к обращению. Но Бенг взывает и к Вашей помощи, мастер.

— Да?

— Не будучи ни гражданином Объединения, ни чьим-либо рабом, Бенг этот находится в Марбунгу вне закона. И желает принять королевское подданство. Если будет на то Ваше доброе согласие, он хочет просить Вас быть его поручителем при принятии гражданства.

— Меня? Но почему – меня? Я ведь с ним незнаком.

— Вероятно, Бенг выбрал самую крупную знаменитость из находящихся сейчас в Марбунгу. Вас ведь, как слышно, величают Новым Гамбобаем…

— Не по заслугам честь… Но что я как поручитель должен буду для него сделать?

— В Ваши обязанности не входит проверка чистоты бенговых намерений. Все вопросы о непричастности его к беззакониям, крамоле и смуте будут заданы ему здесь, в храме, мною и досточтимым Гадарру. Вы же внесете за Бенга залог и пообещаете присматривать за ним в течение ближайших месяцев.

— Но с какой, позвольте, стати? Я веду странническую жизнь, да и не привык я присматривать за кем бы то ни было. И потом, деньги…

— Залог невелик: десять ланг. Новых, разумеется.

— Я всегда готов помогать нуждающимся. Однако я не вижу причины, почему именно этот Бенг…

— Вы всё-таки побеседуйте с ним. Он утверждает, что Вы, встретясь с ним лично, не откажетесь поручиться за него.

Майгорро спустился в подземную каморку. В полутьме увидал сидящего на дощатой лавке молодого человека. Наружности он был явно змейской: бледное узкое лицо без бороды и усов, черные волосы, крючковатый нос.

Храмовые служители удалились, оставив мастера с Бенгом наедине.

— Мастер Майгорро! Видать, услышали Семеро мою молитву. Вы пришли-таки.

— И чего же тебе от меня надобно, Бенг?

— Вы сперва послушайте, кто я.

— Да уж, рассказывай всё без утайки.

— Отец мой – Далиму Биаррари. Да, тот самый чародей, который из Аранды сбежал и за дальними морями основал великое государство.

— Так.

— Я батюшку с самых моих младенческих лет не видал. У чужих людей рос, там же, в Биарре. Но кое-что на память мне батюшка-таки оставил. Волшебные вещички, понимаете? Он ведь почему уехал-то? Потому что в чарах продвинулся дальше, чем кто угодно в Аранде. В приличной бы стране его главным над всеми чародеями назначили, башню построили бы, все книги, приборы, редкие вещества для опытов – всё было бы к его услугам…

— Если бы так, Бенг, если бы так!

— Ну вот, а в Аранде начальство его давило, как могло. Ну, он и откачнулся. А потом, когда слухи стали доходить, что Далиму за дальними морями преуспел, державу основал, так и стали царские сыщики меня разыскивать. Чтобы, значит, было чем запугать папашу: жизнь, мол, сынка Вашего – в наших руках… Ну, меня переправили сюда, в Мэйан. Вечная моя благодарность господину Лантани, что он меня приютил. И когда запросы приходили, не выдал. А теперь вот – умер мой господин…

— И ты решил последовать за ним в могилу?

— Нет! Не травился я зельем тем чернокнижным! То есть я говорю: нарочно не травился. Опоили меня. Я думаю, те самые царские лазутчики и опоили. И положили в яму на время, землей присыпали, чтобы потом увезти. Хорошо, меня гамбобаевские умалишенные нашли!

— И теперь ты хочешь принять Семибожие…

— Уже, считайте, принял. В сердце своем. И гражданином Объединения стать хочу.

— Что же тебя благодетель твой Лантани в граждане не записал?

— Всё медлил. Он ведь помирать-то не собирался…

— И почему ты выбрал в поручители меня? А не, скажем, того же жреца Байлайю, начальника над приютом Несчастных?

— Потому как Вам, я думаю, предложение мое скорее понравится, чем кому другому.

— Да?

— Вы ведь странствуете. Выправите мне грамоты и пойдем – в столицу. К наставнику Вашему, кудеснику Талипатте. У меня есть, что ему рассказать: про батюшку моего, да и не только.

— Скажи, Бенг: ты сам сведущ в чародействе?

— Немного. А что до денег, то я взамен залога, что Вы бы заплатили за меня, Вам готов кое-какие вещички отдать.

— Волшебные?

— Да уж. Папашины подарочки. Только мне выбраться отсюда надо, чтобы Вам их выдать. И выйти не просто как змейцу поганому, а по закону: честным гражданином Объединения. Чтобы меня царёвы люди на улице не схватили и в Аранду не отослали бы.

— Так-так. И чем же ты, Бенг, подтвердишь свои слова?

— Могу Вам назвать, где часть моих вещичек припрятана. Вы туда сходите, поглядите. Если понравится – значит, вещи Ваши, а Вы поручитесь за меня.

— Не в моем обычае, Бенг, брать чужое! А тем более чужие зачарованные предметы.

— Так ведь я Вам сам про них сказал! Да Вам и идти далеко не надо. Они в приюте.

— В Доме Несчастных?

— Когда Лантани помирать стал, я из его дома отвалил, чтобы жрецам и страже на глаза не попасться – ну, когда господина уже отпевать придут... Уходил в спешке, кое-чего забрать не успел. А вещи все лантанины, как известно, унаследовал приют сумасшедших. Давеча, пока я в приюте лежал да от злых чар очухивался – я волшебство-то распознал! Да, кое-что из моих вещичек там. Могу сказать, что и где. Договорились?

— С твоего разрешения, Бенг, я сперва пойду и проверю, не врешь ли ты мне.

— Воля Ваша. Там в конторе приютской валяется несколько комьев: похоже на клей или на лак засохший. Если их сумасшедшие еще не сожрали, попробуйте: отколите кусочек от комка. С ноготок, не больше. Растворите в кружке змейского зелья. Получите пятновыводитель.

— Что получу?

— Состав особый. Пятна отчищает. А если им на белой бумаге что-нибудь написать, видно не будет. Посылаете, допустим, кому-то эту с виду вроде как чистую бумажку. Для вида вкладываете в нее, как в обертку, гостинчик или вроде того… А получатель вашего письма разливает по бумажке обычные чернила. Весь лист почернеет, а там, где этот состав прозрачный нанесен был, – останется белое.

— Любопытно…

— Вот попробуйте. А в другом месте у меня и получше вещи есть. По-настоящему волшебные.

— Какие именно?

— Ну, к примеру, батюшкина шляпа. Надеваете её – и смело можете летать. А еще – Вы, небось, слышали? – у господина Лантани снасть была, чтобы на расстоянии подглядывать. За столицей, например…

— «Хрустальный шар»?

— Вроде того. Только еще лучше. Так вот, я знаю, где эта штучечка лежит. Вызволите меня, в граждане впишете – пойдём и заберем.

— Ну, что же, Бенг… Будь по-твоему!

Мастер Майгорро уходил от Бенга Биаррари со сложным чувством. Жаль, конечно, если этот юноша – не сын великого Далиму, а самозванец. Повадка его жуликовата, глаза бегают. Объясняется ли это долгими годами житья в подполье – или нечистой совестью? Но с другой стороны, он если и не сведущ, то по крайней мере наслышан в чародействе, знает имя Талипатты… Если Бенга, уж кто бы он ни был, выдадут арандийским властям, это тоже будет нехорошо. Ибо тогда тайник с зачарованными предметами станет поживой городского сброда. Только кудесник знает, насколько опасным может быть волшебство в невежественных руках. А если до тайника доберутся дети? Или уличные собаки? Что тогда?

Худшее, что может произойти, – это если достояние чародея Далиму достанется сумасшедшим.

 

Выйдя на площадь у ворот города Марбунгу, мастер Майгорро увидал, как из того же Тройного храма, где сам он был только что, но из других дверей четверо несут на носилках тело. Рядом же суетился Мальчик, глухонемой питомец жреца Байлайи. Подойдя ближе, Майгорро мог рассмотреть: тело на носилках – это Байлайя и есть.

— Что за несчастье постигло досточтимого? – спросил Майгорро у носильщиков.

— Безвидного вопрошал. Ушибся.

Безвидного? Здесь? В храме Троих? Шаг поистине неосмотрительный! Что же заставило гамбобаева лучшего ученика, Байлайю, настолько забыть об осторожности? Пестрое одеяние облепляет тело жреца мокрыми складками, на выбритой голове синим цветом наливается большая шишка.

Внезапно жрец поднял голову, попытался сесть на носилках. Как можно мягче Майгорро и другие уложили его обратно. Нетвердым голосом Байлайя забормотал:

— Утром нынче досточтимый Гамурра сказал: волею Владыки мой пропавший друг Тадамаро, жив. Я воззвал к Творцу Жизни, Не Имеющему Обличия, прося о чуде ясновидения.

Теперь понятно, почему одежда жреца промокла. При чуде ясновидения жрецу надлежит вглядываться в узоры масла, разлитого по воде. Желая иметь более широкий обзор, для воды берут не блюдо, а большой таз, удобнее же всего пользоваться бадьёй или лоханью. Получив радостную весть от черного жреца, Байлайя, вероятно, поспешил приступить к чудесному ясновидению поскорее и спустился в купальню, что устроена в нижнем этаже Тройного храма. Наполнил корыто водой, разлил масло. И, должно быть, увидал в водном зеркале, в масляных узорах что-то такое, что повергло беднягу наземь, на твердый плиточный пол. И корыто попутно опрокинулось…

— Но Вам удалось увидеть Вашего гоблина?

— Милостью Безвидного, да!

— Ему угрожает опасность?

— Боюсь, да.

От дальнейших разъяснений Байлайя воздержался, попросил только отнести его в Пестрый храм. Майгорро не стал сопровождать жреца, а зашел в управу: повидать наместника Унтаджи. Мастер надеялся продолжить давешнюю беседу о чарах, но дал себе слово потолковать также и о судьбе Бенга, сына Далиму.

 

 

 

 

Карл Хайдиггерд вади Абрар, мардийский похоронщик

 

Пробудясь на камне Старцевом, карл Хайдиггерд начал свой день с молитвы. Двумя своими голосами валун подпевал ему. Потом карл принялся за работу: поднял камень из ямы и покатил ко храму Старца.

Досточтимый жрец оглядел хайдиггердову находку, благословил. Раз два голоса – значит, камень Старца Семейного. Не в основании крепостной стены ему место, не в кузнице и не близ колодца, и уж никак не на могиле, а в честном дому, у очага.

Жрец велел карлу катить валун к невесте, карлице Джелли. Хоть и дома своего у нее нет, да ведь и сам Хайдиггерд тут, в Марбунгу, не надолго. Вот поработает еще, добра наживет, женится – да и отправится с женой, тестем и камнем домой: в горы Гиджиригара, к каменным корням вершины Абрарской.

Карл добрался до дома Урбери. У порога попросил прощения у камня, что оставляет его одного на улице, сам поднялся на кухню. Увидал карлицу Джелли – одну, усталую, но занятую работой. Старики, сказала она, прогуляться пошли. Денег с ними нет, авось, не напьются.

В здешних сытых краях клубни и коренья, произрастания Старца Подземного, не едят с кожурою вместе – вот Джелли и чистила овощи на похлебку. На полу перед нею поставлены два ведерка с водой: кожуру – в одно ведерко, чищеные клубни – в другое. Стряпать для многих едоков – дело, Старцу угодное.

Карл по горному обычаю поздоровался с невестой. Сказал: не один пришел, а с гостинцем. Вышел, поднял камень, внёс в дом. Полы здесь, на господской кухне, плитчатые, вместо доброго очага – кирпичная печка заморского образца.

Джелли подошла к камню, послушала, как бормочут два его голоса.

— Где ж ты, мастер, такое чудо откопал?

— По крепостной стеной. Там этакому камню не место. Пусть при доме живет. Вот переселимся ко мне – у очага его положим.

Неправы будут те, кто скажет, будто карлы лишены своей особой изворотливости ума.

Нет, карл Хайдиггерд не будет сейчас, при камне, повторять свои вчерашние слова. Радостно было бы, спору нет, услышать еще раз, что Джелли согласна за него, Хайдиггерда, выйти замуж. Да только перед камнем – это уже будет не просто согласие, а клятва. А хитростью принуждать кого-то клястья нельзя. Да и не так, слава Старцу, мы худо живем, чтоб самочинно жениться: есть жрец, есть храм, погодим до свадьбы.

Тут другое. Вдовец – если он честный карл – не приведет в дом вторую жену, если прежде дитя его не согласится взять эту карлицу себе в мачехи. Охотник не женится, если невесту не признает его собака. Хороший хозяин и у работников совета спросит… А у Хайдиггерда вади Абрара ни дитяти, ни собаки, ни работника нет. И родителей нет уже в живых, и братьев-сестер нету. Вот и выходит, что совета доброго спросить не у кого: только у Старцева валуна.

Каменные голоса урчат согласно. Довольны, стало быть.

— А не лучше бы камень твой на двор вынести?

Понимает дело карлица, хоть и не в горах росла! Земля Старцева для камня – лучше, чем обожженная глина. Карл выкатил камень во дворик, нашел хорошее место посередине, уложил. Вернулся к невесте.

Стали толковать. Джелли собрала для карла Хайдиггерда добрую снедь – позавтракать Кормильцу во славу. Отведала и сама – и снова принялась за работу. Для того ли, чтобы, на клубни глядя, реже с женихом встречаться глазами?

Толковали о свадьбе. Срок-то до обряда короток, а дел важных – ох, сколько! Первое: какие наряды шить невесте, жениху, родне, жрецам и гостям? Свадьба ведь – не только брачной паре, но и всем их ближним жизнь обновляет. Значит, и одежда новая нужна. Старцева цвета, жёлтого, как добрый хлеб.  Второе дело: где после обряда пировать? Где всем рассесться? Старцев жрец с женой, нас двое, карл Джабуббу с человеком Тардангой, карл Гамгурга – уже семеро. А еще жреца Байлайю позовем и всех гамбобаевых питомцев, джеллиных подруг с детьми и мужьями, ежели кто из них замужем и при детях, да и человечью жрицу Курраи Лавари с семейством нельзя забыть. А петь у нас будет Самсаме, сын Дулии: хоть и не карл он, а древлень, да очень уж голос хорош. А старика Видаджани зови не зови – сам явится.

Джелли рассказала о своих подругах. Лелли, та, что пониже ростом и белобрысая – войсковая кашеварка, безмужняя, но дитя, слава Старцу, есть: мальчик Джа одиннадцати годов. Райя, она же Райани, дюжая и бритая, смолоду состояла при балагане на острове Диерри, Воителя и Плясунью славила ловкостью и проворством. Ножи кидала в цель, по канату ходила… Потом очутилась на тутошнем берегу, в войске. Плясунье как служила, так и служит: хозяйство ведет у мастера Даймарри, марбунганского белого старшины.

 

О себе Джелли не говорила. Да карл с расспросами и не подступал. Только смотрел сбоку на лицо её.

Милостью Старцевой, чутьём жениховским распознал: еще два, три слова о свадьбе, о застолье праздничном – и карлица Джелли не сдержит слёз. Карл Хайдиггерд обошел лавку, встал перед невестой, как давеча.

Плакать не стыдно. Ежели что, для слёз твоих, Джелли, есть теперь твой карл. Лицом – в рубаху на груди его, и плачь себе, сколько хочешь. Коли еще слёзы есть – значит, сердце живо. 

Вот только жаль, не обнимешь ты сейчас своего карла: руки мокрые. В воде и в черной земле после овощной кожуры.

— Куда нам с тобой жениться, мастер?

— «Нам с тобой»! Вот тебе и ответ, Джелли. Чтобы так и быть нам с тобой. Семейным обычаем. Молвить скверно, как давно у меня никого своих, родных рядом нет. Родичи – благо Старцево, да хочется ведь чтоб еще и семья была. Своя. Ты мне – своя.

— Мастер, мастер… А меня сколько лет уже никто так не называл, как ты…

— Как?

— Вади Джагирдж.

— Чего ждать от людей…

Не отнимая лица от карловой рубахи, карлица Джелли промолвила:

— А скажи, мастер: верно, что похоронщик тоже вроде как не всегда собою самим бывает?

— Так.  Плох тот могильщик, кто не себе, а будто бы кому-то другому могилу роет. Настоящее погребение – всегда своё собственное. Это и значит – Владыку помнить.

 

«Тоже»! Слыхал – «тоже»?! Как еще понимать слова эти, если не как просьбу: дайте, мол, мастер, я в Вашем действе сыграю? Лицедей, могильщик, могильщик, лицедей…

Крепкая баба, бывшая десятница. Из простых, а понимает, как сокрушительна сила вот такой её слабости, когда она плачет. Чародейка Хиоле, должно быть, тоже так покоряла сердце бедняги боярина. Кудесница, мол, чуть ли не самая сильная в Объединении, а мужчина и ей нужен, чтобы прижаться и поплакать.

 

Да что за дело карлу вади Абрару до древленской ведьмы?

— Знаешь, мастер: я нынче как тебя с этим камнем увидела…

— Что? Плох, скажешь, камень?

— Хорош. Ох, как хорош. Я вспомнила… Мне давно еще гоблинша нагадала: придет, мол, ко мне жених и с ним говорящий камень. Я-то посмеялась с девчатами вместе да и забыла. Думала, чепуха это всё. Как это: камень – и чтоб говорил…

— Напрасно. Камень наш поёт, а не говорит – да ведь оно же и лучше! Гоблинши неправды не напророчат.

— Выходит, так…

 

Занялись стряпней вдвоем. Поставили похлебку вариться. На кухню заглянул постоялец урберинского дома. Молодой еще, темно-русые волосы, борода и усы старательно подстрижены и расчёсаны, одежда скорбная: черная с белым. Человек Таджари, прозваньем – господин Уратранна. Новый господин Лантани, приемный сын и наследник старичка, представшего перед Владыкой.

— Мастер! – окликнул человек Хайдиггерда.

Карл назвал имя своё, вади и занятие. Сказал человеку слова соболезнования.

— Верно ли, что Вы, мастер, ведаете денежными делами Приюта Несчастных? – молвил человек Таджари.

— Старцу служу, достояние Гамбобаево приумножаю.

— Вот я и хотел бы потолковать с Вами насчет наследства моего покойного отца. Завещание его, я знаю, исполнено с полной точностью. Деньги отошли храмам, домашняя утварь – Приюту, а дом и земля мне.

— И еще по полсотни серебром – слугам. Карлу Джабуббу, человеку Тарданге.

— Я знаю. Хотя, мне кажется, этого и мало. С твоими стариками, Джелли, я еще переговорю. Мне хотелось бы по-настоящему обеспечить их обоих. И не деньгами…

Денег им сколько ни дай, всё пропьют – хмуро кивнула Джелли.

— …не деньгами, а доходом с земли. И какой-то посильной службой.

— Благое дело! Их двоих Приют готов к себе взять. У нас и с хмельным построже, чем в других местах.

— Согласится ли Приют принять от меня грамоты на часть моей земли в уплату за прокорм уважаемых Джабуббу и Тарданги? А заодно я просил бы: продать мне кое-что из вещей батюшки моего. Я дал бы подобающую цену. Там, насколько я помню, много такого скарба, какой вам в Приюте не слишком и нужен, а мне – памятью родительской дорог.

— Тут, господин, Вам с досточтимым Байлайей толковать надо. Я возражать не буду.

— Может быть, я передал бы Приюту часть той земли, что под нашим городским домом. Участки-то смежные. Вам просторнее будет… Или – что-то из подгородной земли. Так или иначе, мне предстоит еще сделать несколько пожертвований храмам. И тем, которые отец мой не упомянул в своём завещании, и Тройному, и храму Безвидного.

Похоже, от угодий своих в марбунганской округе новый господин Лантани намерен избавиться, да поскорее.

— А сами Вы как? В столицу опять уедете?

— Вовсе нет, мастер. Я хотел бы какое-то время пожить здесь. В ближайшие дни ко мне должны приехать моя супруга и брат. С ними еще наша няня мохноножьего племени и двое моих людей. Мы ведь всем семейством выехали в Марбунгу, еще в первый день новогодия. По пути я получил известие, что батюшка при смерти, и поскакал вперед. А семейство путешествует в возке. Жена моя слаба здоровьем, быстрая езда ей не на пользу…

Хорошо, что человечиха эта не видела обряда погребения покойного своего свекра.

— Но здесь, в Марбунгу, мы, я думаю, обоснуемся надолго.

— Добрый замысел, господин!

— Здешний храм Безвидного много, так много сделал для моего батюшки – и в последние месяцы, и раньше… Не знаю, смогу ли я когда-нибудь должной благодарностью воздать за такую заботу. Скажу лишь: досточтимый Байлайя, и Приют могут рассчитывать на меня как на своего поединщика. В эти дни тут не всё спокойно: прискорбный случай при похоронном обряде, пропажа гоблина… Так вот: мой меч – к вашим услугам!

— А что, если Вам, господин, к нам в храмовую службу перейти? Вам пестрое облачение к лицу будет.

— Увы мне! Не постиг я Равновесия ни в малой мере. Недостоин…

— Идемте в храм. Досточтимому виднее, достойны Вы или нет.

Карл Хайдиггерд вади Абрар не взялся бы судить о человеке, да еще почти не знакомом, годится ли тот для рыцарской службы при храме. Пока что карл лишь делает свое дело: радеет о приютском достоянии. Если бы этот господин Уратранна, он же новый Лантани, принял сан рыцаря, все его земли – все, а не часть – перешли бы ко храму. Это уж точно выгоднее будет, чем домашняя утварь. Дом Лантани тоже станет наш – и старикам, Джабуббу и Тарданге, не придется никуда отселяться.

Карл переглянулся с невестой. Разбогатеет Гамбобаев приют – разбогатеет и сам Хайдиггерд. Авось, и на свадьбу хватит, и на первое обустройство. Отдельную комнату себе выхлопочем: не с Джакилли же нам в одной каморке жить…

Вместе с господином Уратранной карл Хайдиггерд отправился в храм Безвидного.

Жрец Байлайя молился перед шаром. Карлу сказали: нынче утром досточтимый вопросил жрецов Владыки и Судии и получил ответ: Тадамаро жив. Что же до Ракарьи, то тут дело сложнее: вроде как умер, а вроде как и нет. Потом Байлайя сам молил Не Имеющего Обличий о чуде ясновидения. Водное зеркало, масляные узоры… В узорах жрец увидел что-то, но что именно – никому пока не рассказывает. Не иначе, важное что-то: неспроста же он там, прямо у корыта, замертво упал. Головой стукнулся, шишку набил.

Карл Хайдиггерд не стал подступать ко жрецу с расспросами. Свершив молитву, Байлайя выслушал просьбы господина Уратранны. Обещал поразмыслить. Пока же отправился в Дом Несчастных. Мальчик, карл Хайдиггерд и Уратранна последовали за ним.

 

Жрец собрал всех питомцев приюта на кухне, у Гамбобаева изваяния. Управляющий Ранда, лекарка Райнити, повар Джаябунго, садовник Рундукко, сторож Джуджунган, горшечник Бенг Буйный, чтец Самсаме – все тут. Только Майгорро нет с его спутником Чибурелло, да еще писаря Джакилли. Стали во славу Старцеву обедать.

Только успели расставить добрую снедь на столе, как явился увечный странник Видаджани. Опирался он на руку барышни Марри Гундинг.

— Проходите, барышня! Совет держать будем!

— Не барыфня, а дофтофтимая! – молвил странник.

Милостива к людям Плясунья Небесная, Судьина матушка! Теперь и у нашей Марригунд открылся дар полёта. Будет жрицей, послужит доброму веселию всех дураков.

Да только не до веселья приюту нашему, пока Тадамаро не найдем.

Байлайя рассказал о том, что милостью Безвидного открылось ему нынче в масляных узорах на воде. Гоблина Тадамаро он видел: раздетого, связанного. Сидел Тадамаро на дощатом полу в незнакомом доме. Похоже, где-то рядом плескалась вода.

— А дом не двигался? Не качался? – спросила Марри.

— Нет. Да и пол был плоский, на ладейное днище не похож.

— Так говорят же, что на «Звезде Востока» внутри и полы, и потолки – как в доме, ровные. Чуть ли не два этажа внутри. И окошки наружу есть!

— И вода в окна не заливается?

— Этакая орясина! Как она не тонет-то?

— И какой ширины парус нужен, чтоб её с места сдвинуть?

— А заморские люди в неё змея водяного запрягают, чтоб тянул!

— Скажи еще – корягина!

— Так, стало быть, это на «Звезде» нашего Тадамаро держат?

— Не спешите, друзья мои. Помещение, которое я видел, на корабль всё-таки не похоже. Шага в два шириной и столько же в глубину.

— Нужник над каналом?

— Возможно. Рядом с Тадамаро я чуял, хоть и не видел, какую-то крупную живую тварь. Человек то был или бессловесное существо – не поручусь.

— Свинья? Тварь Старцева? Нам давеча гоблинша Шигоки нагадала!

— Может быть, и свинья. Скорее мирная скотина, чем хищный зверь. А потом снаружи в этот домик вошла еще и третья личность. В темной одежде, ростом с гоблина, черные волосы…

— Уши резаные?

— Этого я не смог разглядеть. И одежда, и волосы были мокрые, осыпанные сверху чем-то желтым. Больше похоже не на краску, а на порошок. Пока я смотрел, эта тварь оглянулась, словно бы почуяла мой взгляд. И тут… Я не знаю, как это вышло, но я не смог дольше держать сосредоточения. Упал, разлил воду из корыта с маслом вместе. И даже не успел разглядеть лица того, кто на меня смотрел оттуда. Или не запомнил. Могу сказать только: скверным мне показалось это существо. Не живым и не мертвым.

— Досточтимый Гамурра про Ракарью сказал: гоблин ни жив, ни мертв. Может, это он?

— Должно быть, именно он. Но где искать Тадамаро – ответа на это вопрос у меня по-прежнему нет.

 

А скажите, – подал голос чтец Самсаме, – не была ли похожа эта желтая пыль на ивовый цвет?

— Сейчас ивы цветут, это верно. А где у нас поблизости от города ивняки?

— На речке.

— И острова на реке есть. Вода сейчас высокая, но на лодке и через заросли пройти можно.

Горшечник Бенг поднял голову:

— Там на одном из островов – домик на сваях. Ракарья в нем и раньше прятался.

— А ты дорогу знаешь?

— Нет. Я там не был. Только рассказы слыхал.

Марри Гундинг промолвила:

— Так давайте мы на разведку слетаем. Сверху-то домик, наверное, виден.

— Мы – это кто?

— Мы с мастером.

И снова взялась за руку странника Видаджани.

Ранда Бербелианг с сомнением поглядел на Марри.

— Вы, Марья, теперь у нас совсем как жрица Хаэре. Та в повести тоже, чуть что, на разведку летает. С крылатой обезьянкой.

— Вот только друг у меня получше школяра Магурны, – отвечала Марри. Мастер Видаджани не даст соврать.

 

 

 

Барышня Марригунд, служительница Плясуньи Небесной

 

Матушка Плясунья, велики твои милости!

Ночью был полет. Первый в марьиной жизни. И был Джани, по прозвищу Парамелло, музыкант из Коина.

Утром, когда Марья проснулась – на плече у Джани, на ветхой постели в комнатке наемного гундинговского дома – Джани сказал: вот, первая настоящая ночь любви в моей жизни.

Раньше, мол, с ним никто никогда не спал.

Как тут не смеяться? Сколько бы личин ты, мастер Парамелло на себя ни примеривал, соблазнитель из-под всех виден. Даже когда ты – дед Видаджани.

Не то чтобы Марье слишком уж важны были твои прошлые любови. Сама бы она уж точно расспрашивать про них не стала. Двенадцать дюжин беззаконных подруг мастера Видаджани? И больно, и любопытно, и лучше ты про них молчи. Но настолько уж отчаянного вранья – будто раньше ты не влюблялся, не был с женщинами – Марье не надо. И ничего тут смешного нет.

Марья чуть было не разревелась, как вчера. А Джани объяснил: всё дело в том, что от него всякий раз уходили. Или его прогоняли из постели. Игра игрой, любовь любовью, но спать его оставляли одного. А так, как сегодня, чтобы всю ночь до утра, не разнимая рук, не отстраняясь – в первый раз.  

Не играл бы ты нынче, Джани, на шпинете! – попросила Марья. Не буду, сказал он.

Чего же Марья теперь так боится? Всё будет, как она хочет. Обещал ей белый её избранник будущую ночь. Спросил: а нельзя нам и до ночи с тобой не расставаться?

Почему же нельзя? Всё будет так, как ты захочешь, Джани.

Не все ли равно – прости, Белая Матушка! – не всё ли равно, куда теперь Марье лететь – если с ним?

 

Дойти до берега марбунганской речки. Марья – а рядом с ней мастер Видаджани, беззаконнейший из поэтов Объединения. Клюка, седые космы, бродяжье рубище. Не сразу и разглядишь под лохмотьями белый Плясуньин шарф. Походка, осанка – всё, как подобает старому дедушке. И забавно глядеть, и плакать впору, до чего жалко. Решит еще мастер Джани, что связался со слезливой барышней…

Он давеча говорил, как он себе придумал этого деда. Было это, когда его вызволили из Диневана, вылечили после змейских изуверств. Досточтимые и лекари помогли, чем смогли, Джани, слава Семерым, остался жив – но ходить, руками двигать пришлось заново учиться. Вот Джани и учился, собирая подаяние на храм. А чтобы сердобольные люди вокруг меньше охали – какой молодой, а какой уже хворый! – он и стал рядиться под старичка. 

 

Было сегодняшнее утро. Пойдём? – спросил Джани. В храм, Матушке Белой помолиться. И досточтимой Марьяджани рассказать, как нынче ночью ты летала. Как мы с тобой летали! Пойдем, конечно. Но прежде, чем идти, будет у меня, сказал он, к тебе одно предложение. Не подумай, что я чего-то домогаюсь – до ночи так до ночи. Но давай, говорит, мы с тобой сейчас разденемся полностью и полежим еще немножко вместе? Потому как надо привыкнуть друг другу. И еще потому, что иначе, мол, он весь день ни про что другое думать не сможет. Как гоблин в пору любви.

Не то чтобы там в комнате было светло. Да я и не решилась бы смотреть на тебя, Джани, пока ты раздеваешься. Страшно! Не то, чтобы когда-нибудь раньше я сомневалась, не будет ли противно кому-то там, моему мужчине, на меня смотреть. Но тут ведь ты, Джани, а не кто-то! 

Ну, пусть так. Мог убедиться, мастер Джани, насколько я неловка по любовной части. Домогайся ты на самом деле, получил бы отказ. Глупее быть не может. Ничего я, кажется, не хотела так сильно, как любви твоей нынче – и вот…

Ты, кажется, не разозлился, нет. Сказал: видишь, Марри, насколько женщине проще. Зовёт мужчину его Рогатый бог или не зовёт – ясно без всяких тонкостей. А вас, девчонок, еще поди пойми.

Пойми, постарайся понять, Джани. Пожалуйста. Некому, кроме тебя, разбираться в моих желаниях и страхах. Сама я с собою нынче не справилась.

Если я хоть что-нибудь смыслю в мужской природе, ты и вечером, и утром хотел, рвался ко мне твоей любовью. Чего, бы, кажется, проще? Но – нет, тебе руки нужны, твоё искусство белых ласк – тоньше музыки, письма и карманного воровства вместе взятых. Так всё проделать, чтобы девчонка твоя и не заметила, как приняла тебя. Не по-девчачьи, умом да глупым сердцем, а по-настоящему.

Стали собираться. Оделись. Ты попросил разрешения снова, как давеча, нарядиться дедушкой. Будто теперь я могу указывать тебе, что тебе делать и чего не делать!

Дошли до храма, помолились. Досточтимая Марьягунд завтракала у себя, старичок Нанаибенг продолжал возиться со шпинетом. Марья вбежала, не касаясь пола, ухватила наставницу свою за руки, вдвоём закружились по комнате.

— Ну, вот, наконец –то! – сказала жрица.

Будто бы всегда знала, давно ждала, что ученица её Марья станет-таки жрицей.

А что значит – станет? Полёт – дар Плясуньин. Заслужить, быть достойной его нельзя: милость есть милость, ни смертным сердцем, ни разумом, ни дурью нашей его не вместить. Как жить теперь с этим даром, жрица Марьяджани тоже не скажет. Положиться на ветер…

Понадеемся, что Джани объяснит. Не будь его, Марье ни за что на свете бы не взлететь.

Марьяджани усадила Марью пить чай. А потом – переписывать первую из молитв: для начальной ступени посвящения.

Есть большая храмовая книга с молитвами. Белые страницы, красный узор на полях, черные буквы дибульского письма. И есть почти пустая пока собственная марьина книжечка: там только слова для сосредоточения. Ведь как бы ни были беззаконны белые жрецы, а сосредотачиваться для молитвы нужно и им.

Есть старинный порядок Плясуньиных чудотворных песен. Марья выбрала из первого раздела наугад: песню, что позволяет очищать от вредных примесей питьё и яства.

 

Джани к досточтимой не пошел. Из окна Марья видела, как он на площади перед воротами толкует с Чибурелло.

Избегает мастер Джани разговоров храмовых. И много чего еще избегает. Вот и утром: хотела Марья подарить мастеру своему гостинчик. В память о первой ночи вместе. Мешочек с ветром Плясуньиным? – спросил Джани. Видел, мол, я такие на Диерри. Заклято самим Предстоятелем Кладжо. Такими вещами, сказал, не раздариваются, Марри! Раз попал он к тебе, так у себя и держи. Развяжешь тесемки – вольный ветер вылетит наружу, будет в Марбунгу большая буря.

Гостинцев назад не отдают, отвечала Марья. Может, оно тебе, Джани, виднее, когда быть буре в нашем городе.

В дом Гундинг Джани тоже заходить не захотел. Остался ждать на углу. Сказал: моё любимое место. Будто бы потому, что здесь мимо мастера столько раз проходила, его не замечая, Марья Гундинг, его белая пташечка. Похоже, коинская природа берет своё – и всё-таки не идет тебе, Джани, врать именно таким образом. Что якобы ты был робко и безнадежно влюблен.

Дома Марья рассказала батюшке про дар Плясуньин. Батюшка Мангкаван обещал подобрать надлежащие дары для храма. А Марья поглядела на бутылку со змейским зельем на столе у батюшки – и воззвала к Плясунье с молитвой. С той самой чудотворной песней об очищении питья. Внутри стеклянной синей бутылки побежали воздушные пузырьки. Батюшка отведал зелья, сказал: вкус неподражаемый.

 

Вот и речка. Кусты у берега – под водой по самые верхушки. Дальше вода, островки, сейчас не видные, ивы в жёлтом цвету.

Поднимемся, как по лесенке: высоко, выше деревьев. Побежим через реку, на тот берег.

Как красивы земля и вода при взгляде сверху! Заросли, золотое цветение, протоки с Небом, отраженным в них. Тишина, только птицы верещат.

Камышовая крыша внизу. Этот островок не полностью затоплен. Домик на сваях – не больше храмовой белой голубятни. Трубы над крышей нет, лестницы не видно. Окон нет, только вход, дощатая дверь.

Как в этаком домишке могла очутиться свинья, непонятно. Разве что ее маленьким поросенком затащили наверх, да там и вырастили.

— Спускаемся?

— Погоди, Марри. Вдвоём мы гоблина всё равно не утащим. Лодка нужна.

— Хотя бы посмотрим. Поговорим.

— Можно… Только я, Марри, если сейчас спущусь, то сегодня уже не взлечу.

Увидал испуг в марьиных глазах, объяснил:

— У меня на полёт-то срок недолгий. Полчаса в сутки, не больше.

А ведь тот полет, над двориком гундинговского дома, тоже был уже сегодня, после полуночи!

— Благодарствуй, что предупредил! И сколько еще остается твоего срока?

— Чуть-чуть еще есть.

Чуть-чуть! Что ж ты раньше молчал!

Ждал, что ли, что Марья сама догадается спросить? Из богословской науки Марья должна знать, как долго длится полёт у жрецов. Но ты же, Джани, сам сказал – ты не жрец. А с белыми мастерами как?

Побежали. До заречного берега, туда ближе. Только бы успеть.

Только бы Джани не увидел, как Марья сейчас боится. Тут уж любой мастер разозлился бы.

— Не горюй, Марри. Посмотрели, где и что. На первый раз хватит.

— А дальше – что? Идём за лодкой?

— Тут, через заросли, еще не каждая лодка и пройдет. Хороший лодочник нужен. Из гоблинов или орков, кто привычен к болотным плаваньям.

— Есть такой. Орк Чандари из Нираменты, друг нашей приютской девчонки Мемури. Он у нас вроде как в долгу, так что согласится. Подойдет?

— Почему бы нет. Но Байлайе тоже надо сообщить. Если там и впрямь второй гоблин, то ли мертвый, то ли нет…

— Да уж… И кто знает, захочет ли еще Тадамаро возвращаться…

— Разведка – так разведка. Попробуем хотя бы запомнить, где искать этот остров. Да и как-то ведь гоблины добираются сюда, так? Допустим, лодка у них есть. Пристают они, скорее всего, не к городскому берегу. Высаживаются где-нибудь вон там, а оттуда – пешочком до Королевской дороги, до моста. И в город входят уже через ворота, как приличные граждане.

— Сейчас лодки нет. Выходит, кто-то как раз отсюда отбыл.

— Пойдем, поищем.

Дойдем до другого берега, спустимся. Марья за всю свою марбунганскую жизнь ни разу не была здесь. Холмы, ветхие домишки, огороды – а дальше начинается лес.

У берега ничьей лодки не видно.

— Пойдем жителей расспрашивать?

— Погоди.

Прямо так, в бороде и прочей стариковской раскраске, Джани притягивает Марью к себе, целует.

Вот бы нам с тобою дожить до таких лет, когда ты взаправду будешь старичок Видаджани. А я – старушка Марригунд, твоя белая подружка.

Только бы нам с тобой, Джани, не расставаться. В Небе Плясуньином друг друга не потерять.

 

Поднялись вверх по берегу. Ближние хибарки огорожены чем-то вроде забора: шесты и жерди.

У забора двое дядек. Стоят, покуривают.

Один – побольше и потолще, в старом моряцком кафтане и широченных шароварах. Лицо рябоватое, голова рыжая. Второй ростом пониже, в короткой фуфаечке змейского образца и вязаных штанах. Вообще-то к такому наряду полагается еще аинг, но дядя, видно, тут – как дома, аингом не повязался. Лысоватый, черная с проседью борода.

— Вдравфтвуйте, уваваемые!

— Здорово, дед! Это кто ж с тобой? Внучка?

— Дофтофтимая!

— Меня зовут Марьягунд. А вы кто будете?

Отвечает чернявый:

— Дык-ть, рыбаки тутошние! Я Талдин, а вот он – Джа.

Понятно. Кто бы чего другого ожидал. Джа и Талдин, два самых расхожих имени. Почти как Ранда и Бенг.

— Досточтимая Марья. А это, выходит, дедушка Ваш?

— Мафтер Видафяни. Фофинифель.

— Что ж Вы, досточтимая, старого деда по ветру гоняете, как змея летучего? Мы вас еще в небе заприметили.

— Пожилым мастерам полезно прогуливаться.

— Оно конечно…

— Мы лодку ищем. У вас лодка есть?

— А как же! Считай, не просто лодка – малая саджа! Ежели надо, до Деатаны дойдет.

— Нам такая не нужна. Маленькая лодочка, чтобы по реке плавать.

— Кто ж, досточтимая, сейчас по реке плавает? Через полмесяца – пожалуйста. Когда вода спадёт.

— А гоблинов вы тут не видали?

— Как не видать! Тут еще досточтимый Гамбобай со своими гоблинами бывал. Бдения устраивал, по водам гулял – пешком!

— Когда это?

— Да двух лет не будет!

— А в последние дни?

— Не-ет, пока тихо. А что, досточтимая, в городе говорят: вернулся, что ли, Гамбобай?

— Конечно, вернулся. А вы не знаете?

Ничего толкового рыбаки больше не сказали. Пришлось вернуться в город, зайти в приют, рассказать Байлайе: домик в зарослях есть, нужна лодка.

Приютские будут совещаться. А мы поищем орка Чандари. Да спросим у моряков, что за мужики такие с малой саджей: не похожи, сказал Джани, эти ребята на рыбаков..

 

 

 

Джакилли Мембери, мардийский лицедей

 

Изваяние досточтимого Гамбобая глядит своим всегдашним взором, пристальным и насмешливым. Хоть и нарисованы его глаза на глине обычными красками, а всё же не каждый мог бы долго выдержать этакий взгляд.

Мастер Джакилли умеет. Сознает за собою всё, чем грешен и чем смешон, оттого и не боится.

Жители Приюта Несчастных молятся, усевшись на полу возле изваяния. Здесь же наследник Лантани, благородный Таджари Уратранна. Непривычно столичному вельможе сидеть, скрестивши ноги, – но он не подаёт виду. Кажется, нынче мастер Джакилли убедил наследника Лантани сменить дворцовую службу на храмовое служение, пойти в пестрые рыцари. Это ведь только в стольном городе Ви-Баллу считают, будто рыцарство Не Имеющего Обличия сплошь состоит из учтивых доносчиков да миловидных рвачей, младших потомков помещичьих семейств, что ищут себе должности почище да поближе к столице. Понятно, что с этими людьми тягаться благородному Таджари было бы и противно, да и незачем. А здесь, в захолустье – самое место испытать себя, годишься ли ты в настоящие воины Безвидного, сможешь ли обратить свой меч на защиту живой твари, а не на погибель ей.

Нынешним вечером дело с нашим гоблином Тадамаро должно разрешиться. Домик на реке, где спрятан бедняга, мы уже знаем. Барышня Марри Гундинг – говорят, теперь уже досточтимая Марри! – отправилась туда вместе со стариком Видаджани, чтобы разведать всё на месте.

Никто, кажется, уже не сомневается, что в деле с опоганением обряда похорон и с пропажей гоблина белый старичок замешан, чтоб не сказать – замаран по уши. Даже управский писарь Камати, коему законы велят не слушать бездоказательных подозрений – и тот не верит, будто Видаджани здесь чист. Так что Джакилли не удивился бы, окажись сегодня увечный дед главным спасителем Тадамаро. И уж тогда-то он от роли Гамбобая не отопрется! Как же! Избавитель гоблинства! Благодетель приюта!

Помолясь, Джакилли отправился в контору. Надо же Ранде Бербелиангу дать роздых, чтоб и он помолился.

 

Писарь Камати отвлекся от бумаг. Спросил, как заживает джакиллина рана. Сообщил: гоблины Чура и Шелья, двое из троих, нападавших на мастера Джакилли, так и сидят, как сидели, в управском подвале. Попивают молочко за здравие каматиного батюшки, господина Вонгобая Гайладжи. Новых показаний не дали, зато о нравах в гоблинской слободке рассказали столько мерзостей, что теперь старосте тамошнему, Чананге, на должности не усидеть.

Если только приют подаст соответственную грамоту светским властям, Чуру и Шелью отпустят. Вымогатели ведь не просят – доставьте разбойную парочку туда-то и туда-то, верно? А выпустить этих двоих господин Гайладжи готов. Вообще же он подумывает о том, не сменить ли в гоблинской слободке сам образ правления. Кого-то же слушаются гоблины – стариков своих, старух, да хоть тех же гадальщиц, так? Вот управе и сподручнее будет иметь дело с ними, а не с выборными лицами, от которых в общине ничего не зависит. А вместо старосты господин Гайладжи назначил бы, посоветовавшись с храмом, гоблинского ходатая при управе, нечто вроде змейского ингарранга.

Похоже, Камати Гайладжи – способный паренек. Отца своего почитает и любит, как дайте Семеро каждому. И при этом старается быть не только преданным сыном, но и деятельным отцовым сподвижником. Ничего удивительного, что при Джакилли мальчик отвлекается от грамот на разговоры. Живи мы в Марди, ремесло сподвижничества можно было бы осваивать на примерах из балаганных действ. А здесь, на восточном побережье…

Всё, что мог бы посоветовать парню мастер Джакилли – это попытаться понять, кто же в нынешнем действе Безумец и кто Злодей. Предположим, Герой – господин заместитель наместника, представитель закона. Праведник – Гамбобай, основатель общины гоблинов, представленный своим учеником Байлайей. Но ведь дело Сподвижника – не только помогать Герою в его борьбе, но и оберегать – от того же Злодея. А пуще – от опасности Герою самому в пылу схватки сделаться Злодеем.

Явился сказитель Майгорро. Счел, видно, что в зале поболтать не с кем, все заняты молитвой, оттого и прошел в контору.

Камати перевел разговор на другое давешнее дело: на Бенга Ископаемого. Спросил: убедился ли уже мастер Майгорро в чистоте бенговых намерений, в искренности его желания вступить в подданство Короне Объединения?

— Не думаю, что Бенг жаждет наняться в королевскую службу. Однако же наш долг – помочь тому, кто подвергается опасности со стороны царских чиновников.

— Наш – это чей же?

— Всех честных людей. Только за то, что этот Бенг – сын своего отца, его разыскивают, хотят насильно вернуть в Аранду…

— Но если причина его несчастий – преследование законных властей, да к тому же и не наших, а змейских, то почему он не попросил прибежища в Белом храме? Он вообще-то семибожник?

— Насколько я знаю, Бенг стал им. Однако же не в моем обычае обсуждать чьи-либо верования.

— Но ведь Вы готовитесь поручиться за Бенга, разве нет?

— Да. Но сейчас, признаться, мне подобные размышления не идут на ум. В этот час, когда жизнь безвинного гоблина висит на волоске… Удивляюсь Вам, мастер Джакилли, как это Вы можете так спокойно сидеть тут, когда Ваш товарищ, быть может, готовится принять мученическую смерть от руки злоумышленников – которые, кстати сказать, покушались и на Вас! Ваши собратья по приюту хотя бы молятся. А Вы?

Джакилли отвечал: Вы, мастер Майгорро, сами только что сказали, что не вдаетесь в обсуждение чужого благочестия. Так откуда же Вам знать, спокоен я или нет? Будь у Вас больший опыт в общении с храмовыми людьми, Вы бы понимали: служение богам не всегда принимает вид молитвы. Мы с благородным Камати делаем свое дело, разбираем грамоты покойного Лантани. Смею надеяться, работа наша угодна Владыке Гибели и Судии Праведному.

— Но так можно оправдать любое бездействие!

А почему Вы полагаете, будто приют бездействует? – спросил Камати. Пока что, как я понимаю, досточтимый Байлайя ждет сведений от досточтимой Марригунд и мастера Видаджани.

— О да! Поистине достойный шаг: послать на разведку юную девушку и немощного старика! А самим отсиживаться в безопасном месте, дожидаясь вестей!

Джакилли ответил:

— Послать куда бы то ни было двух служителей Белого храма досточтимый Байлайя не мог бы при всем желании. И потом, не Вы ли, мастер, давеча расписывали нам чудесные дарования этого старика? И по небу-то он летает, и от слежки уходит…

— Вот и получается: нищему страннику судьба гоблина, которого он почти не знает, дороже, чем всем вам, гоблиновым друзьям!

— Что до мастера Видаджани, я бы не взялся утверждать, кого этот человек знает либо не знает.

— И потом, почему к поискам не привлекли городских гоблинов? Ведь страдает их сородич!

— Гоблинам никто и не мешает искать Тадамаро. Осведомлены же они не хуже нашего. Если на то пошло, то почему Вы-то, мастер Майгорро, не пустились на розыски?

— Во-первых, я прибыл в Марбунгу не за этим. Во-вторых, я сказитель, а не воин и не жрец. Мое дело – воодушевлять сердца храбростью.

— Так шли бы на площадь, подымали бы народ. Я уверен: Вам бы это удалось. И тем легче было бы похитителям в общей смуте под шумок избавиться от Тадамаро.

— Вот поэтому-то я и не иду, как Вы выразились, на площадь. И к законным властям не обращаюсь. Хотя у меня есть верные сведения, что тут, в Приюте Несчастных, спрятаны вещи, коим здесь отнюдь не место. Например – волшебные предметы из наследства Лантани.

— То есть Вы, мастер Майгорро, в присутствии должностного лица из управы утверждаете, будто здесь, в Гамбобаевом приюте, имеется склад незаконного чародейского товара?

— Чары – не товар, мастер Джакилли! Ценность их не измеряется деньгами! Советую Вам запомнить это!

— И Вы, не иначе, проверили присутствие чар в этом доме? Сами будучи, насколько я знаю, не чародеем – но лишь певцом, да не храмовым, а вольным?

 

Певцу Майгорро ответить не дали: с кухни послышался шум. Это вернулась Марри Гундинг, а с нею – нет, не старик Видаджани, а  Парамелло, исполнитель кабацких песенок. 

По словам белой жрицы Марри, домик на островке в ивовых зарослях и вправду есть. Сколько там народу кроме Тадамаро и Ракарьи, точно не известно, но едва ли много. Подойти к островку можно на плоскодонной орочьей лодке. Марри уже побывала в «Приюте снобродов», договорилась: лодка будет. Поведет ее нирамент Чандари, друг нашей Мемури.

Кроме гребца в лодке могут поместиться еще пятеро, но не больше. Если кроме Тадамаро придется забирать с островка еще кого-то – понадобится сделать несколько ходок.

Жрец Байлайя принялся собираться в путь.

— Я еду с Вами, досточтимый! – решительно молвил господин Уратранна.

— Так, стало быть, верно говорят про Вас, благородный Таджари, что Вы скоро пестрым рыцарем станете?

— Увы мне, досточтимая Марри, увы, увы! Не смею думать, будто я когда-нибудь смогу оказаться достоин пестрого облачения. Однако долг мой перед праведным Гамбобаем, перед здешним храмом… Наша вылазка может оказаться опасной: хотя бы один вооруженный боец нам не помешает.

Буйный Бенг подал голос:

— Я тоже – с вами! Всё ведь из-за меня так скверно вышло.

— Почему, Бенг? С чего ты взял?

— Если бы не я, Ракарья на господина Лантани бы не кинулся. Ракарью не продали бы, он бы за отмщение не взялся. И Тадамаро бы спасать не пришлось…

Жрец Байлайя отвечал:

— Глупости. Если и есть тут на ком вина, то на них двоих: на Лантани и на Ракарье. Может быть, в чем-то ты и прав: Ракарья знает тебя, твое присутствие могло бы смягчить его. Но с другой стороны, он же сам посоветовал тебе вернуться в приют и сидеть тут тихо. Если он увидит тебя рядом со мной – боюсь, как бы ему не взбрело на ум, будто я тебя насильно с собою притащил. Как будто бы ты – мой заложник, как Тадамаро – его. Нет, Бенг, лучше уж ты оставайся дома. Я надеюсь, Ракарья меня поймет и я привезу сюда их обоих: и Тадамаро, и его. Тогда-то и придет твой черед: успокоить Ракарью, убедить, что насилием да разбоем ничьё злодейство не обличишь. Также и Вас, высокоученая Райнити, я бы просил: остаться здесь, подготовить зелья и перевязки на случай, если Тадамаро ранен. Или если ранят кого-нибудь из нас.

Лекарка хмуро кивнула и пошла к себе.

А кто еще поедет-то? – спросил садовник Рундукко.

Пока приютский народ не принялся, по обыкновению, осыпать начальство ворохом беспорядочных вопросов, Марри ответила:

— Досточтимый Байлайя, господин Уратранна, мастер Джани и я. Уже четверо. Пятый – Чандари, шестой – Тадамаро. Больше в лодке мест нету.

Мастер Джани, значит. Джани, Видаджани… Выходит, джакиллина догадка была верной.

С первого дня, как этот увечный поэт появился в приюте, Джакилли знал: старичок – ряженный!  Слой краски на лице, накладные борода и усы, седой парик, нарочито невнятный выговор – кого угодно могли ввести в заблуждение, только не мардийского лицедея. Сейчас раскраска тщательно смыта, вместо рубища надеты моряцкая фуфайка, щегольские белые штаны, белый шарф намотан на шею – но в глазах еще осталась дедушкина печаль, вековая мудрость с нищенской смиренностью пополам. И пальцы всё еще сами собою скрючиваются по-старчески. Не учился, видно, наш самочинный лицедей главному искусству: как вовремя и без лишних мук выходить из роли. 

Что за личность скрывается под краской, вопрос второстепенный. По чести сказать, Джакилли не слишком-то надеялся, что беззубый старичок окажется Предстоятелем Кладжо, или праведным Гамбобаем, или еще кем-то в этом роде. Извечный вопрос: надо ли и в жизни достичь настоящей святости, чтобы суметь сыграть Праведника?

И нет, и да. Быть может, этот Джани Парамелло – не последнее лицо в Белом храме, будущий преемник Кладжо Диеррийского. Странствует, набираясь опыта, завоевывает сердца прихожан по всей стране своими песенками да белой дурью.

А возможно и другое: перед нами белый служитель, за что-то выпровоженный из Коина. Эх, вот если бы – так! Гамбобая он сыграет, никуда не денется. Затем и плывет сегодня вместе с Байлайей. Но до чего же славно было бы, простите Семеро, если бы нам в нашем действе нам удалось попутно еще и доказать Белому Кладжо, какого человека лишился в видаджанином лице предстоятельский храм! Какого певца, какого лицедея! Тогда отчасти и Джакилли, бедный безумец, упрятанный сюда, в марбунганский приют умалишенных, был бы отомщен. Если не в глазах Объединения, так хоть в своих собственных.

 

А меж тем писарь Камати Гайладжи уже успел прибрать в конторе, опечатал сундук. Вышел на кухню. Джакилли спохватился было: а где Майгорро? Не учинил ли чего над бумагами, пока Камати оставался без присмотра?

Нет, вроде бы Майгорро – тут. Со вниманием слушает приютские разговоры. А Камати обращается ко жрецу:

— Досточтимый Байлайя! Я тут краем уха слышал ваш разговор. Вызволять Тадамаро – конечно, дело хорошее. Но и светские власти не худо было бы известить. Тем более, если Вы и Ракарью хотите брать под храмовую защиту. Он ведь, как-никак, управой разыскивается…

— Ваша правда, Камати. Идемте.

Байлайя вместе с Мальчиком, Рандой Бербелиангом и Уратранной двинулись вслед за Камати в управу. Объяснить заместителю наместника, почему Пестрый храм готов предоставить прибежище гоблину Ракарье, подозреваемому сразу в четырех преступлениях: в разбойном нападении на Джакилли, в осквернении обряда, в похищении Тадамаро и в вымогательстве. Да и договориться заодно, чтобы стража нынешней ночью ненароком не помешала храмовому делу. А если худо придется, то помогла бы.

Марри и Джани остались в приюте. Повар Джуджунган взялся стряпать ужин.

Джакилли стал соображать, как предложить мастеру Видаджани роль в действе, чтобы тот не обиделся за свою раскрытую тайну. Лицедеи – народ с причудами: тонким искусником надобно быть постановщику, чтобы не уязвить чьего-нибудь самолюбия.

Например: хорошо ли будет толковать с Видаджани прежде, чем согласится Самсаме? Этот получил уже джакиллино предложение, а ответа до сих пор не дал. Вдруг согласиться-то он согласится, да сразу и начнет выдвигать свои условия?

Вот древлень наш как раз спустился по лестнице. Кивнул, как старому знакомому, мастеру Джани. Есть, от чего похолодеть постановщицкому сердцу: что, если Самсаме не играет в действах, где заняты его приятели?

 

Самсаме кланяется досточтимой Марри. Отзывает ее в сторонку – как раз туда, где на краю ближней ко входу лавки сидит Джакилли.

Оба сели рядом с мастером. Первый шаг доверия: от постановщика у лицедея тайн нет. Самсаме заговорил по-дибульски.

— Мои запоздалые поздравления, досточтимая Марригунд!

— Благодарствуй, Самсаме. Если бы не твой друг Джани, ничего бы не было.

— Боюсь, Вы ему льстите. Я, собственно, хотел Вам вручить один гостинец. Но не бескорыстно.

Древлень достает из-за пазухи бумажную шляпу. Почти такую же, как носит майгорров полухоб Чибурелло, но без пуговиц и ленточек.

— Вот это – Вам.

— А что это такое?

— Шляпа, как видите. Да не простая, а зачарованная. Позволяет подниматься в воздух. Вам, досточтимая, она подойдет, как никому. Хоть Вы теперь и летаете Плясуньиной милостью, а всё же иногда и жрецам в одиночку летать тоскливо. А шляпу можно нахлобучить на кого угодно. И опять же, время полёта у всех жрецов разное, иногда его точно не рассчитаешь.

— Да уж…

— А со шляпой Вы всегда будете знать, что лишние полчаса лёту у Вас есть в запасе. Так что и от чар иной раз польза есть.

Мастер Майгорро возле стола, услыхав слово «чары», навострил уши.

— Ну-ка, ну-ка, проверим! – молвила Марри.

Не успели Марри и Самсаме, выйти в сени, как мастер Майгорро тоже заторопился во двор. Не иначе, нужда приспела.

Вернувшись, Самсаме и Марри сочли за лучшее снова сесть поблизости от Джакилли. Сюда-то Майгорро подойти остережется: как бы не нарваться на продолжение нескончаемого спора с мардийским мастером. Уж Джакилли сказителя бы уважил!

Вполголоса Марри говорила:

— Спору нет, Самсаме, штучка славная. Откуда она у тебя?

— Так Вы же, кажется, сами ее подобрали в дому у Лантани. Просто проку в ней не нашли. А я ее тут на досуге… ээ… слегка изучил.

— Ну и в чем же твоя, как ты говоришь, корысть?

— Вы мне, Марри, не одолжите ненадолго тот камушек, из-за которого давеча тутошний сторож руку себе поранил?

— Тоже из лантаниного наследства?

— Ну да. Есть у меня насчет того камушка одна мысль, очень мне хочется ее проверить.

— Будь по-твоему. Держи.

Досточтимая Марригунд отвязала с пояса один из мешочков, протянула древленю. Самсаме с великой бережностью спрятал мешочек у себя на груди.

 

Время ожидания тянется медленно. На улице давно стемнело, Байлайи пока нет. Кое-как приютские несчастные отужинали. Джакилли снова взялся за вощанку и тростник.

Это будет «Песня предательства»:

 Упали с глаз моих позорные покровы,

Я понял, как устал и кем едва не стал,

Сколь неуместно был я Вами очарован,

Боярыня Онтал, боярыня Онтал!

 

Не мог такой огонь затеплить даже Тварин

В мятущейся душе – и понял я, дрожа,

Что на пороге Вы, дражайший мой боярин,

Стоите мятежа, большого мятежа.

 

Бежал бы я отсель в Кадьяр и на Мунгаи,

Но я не дезертир, совсем наоборот –

Поверьте, не нужна отчизна мне другая:

В душе я патриот, мэйанский патриот.

 

Но как мне оберечь окрестности Марбунгу

От гнева короля, виляя и юля?

Я вынужден предать Вас, благородный Дунга, -

Но только пользы для, всеобщей пользы для.

 

Я сам вам предложу измену и крамолу,

Но ежели и тем Ваш ум не исцелю,

Весь этот тайный план, подшитый к протоколу,

Отправлю королю, как я Вас ни люблю.

 

Прибудет государь и возопит: «Доколе?»

Порядок наведет и пощадит нас всех.

Лишь пусть не пощадит ужасную Хиоле,

Посулами утех нас введшую во грех.

 

Так. Именно здесь зрителю и должны закрасться сомнения, Сподвижник ли перед ним выступает в образе благородного старика Лантани? Или напротив, Злодей?

Во всяком случае, Лантани – не Герой. А если и герой, то нашего прогнившего времени, предтеча Второго Объединения. Оттого и изъясняется не слогом древних действ, а немудрящим языком новейших кабацких песенок. Заодно мастеру Видаджани будет приятно, что сочинитель действа отчасти пошел на перепев его песни о корабельном стряпчем. Мастер Джакилли на то и мастер, чтобы угодить каждому из своих возможных лицедеев и каждого затмить – его же оружием.

 

Как насчет распределения ролей на сегодняшнюю ночь, в «Действе о спасении Тадамаро»?

Праведник – Байлайя: на сей раз не от имени Гамбобая, а сам за себя. Гамбобай-то, при всей своей тяге к словам и поступкам, противоречащим обыденному рассудку, все-таки не пообещал бы храмового заступничества гоблину Ракарье. Безумица – наша новая белая жрица Марригунд. Воистину, надобно рехнуться, чтобы посвятить первый свой день на жреческом поприще такой затее, как поиски гоблинов в затопленном ивняке. Роль Героя, кажется, задумал взять на себя орк Чандари. Авось, справится, докажет, что не зря девушка Мемури одарила его своей благосклонной дружбой. Но дальше всё куда сложнее.

Ибо кто-то из боеспособных людей – Уратранна и Видаджани – плывет, может быть, вовсе не затем, чтобы защитить Байлайю. Во всяком действе должен быть свой Злодей: так и здесь кто-то из этих двоих, вероятно, имеет совсем иную цель: не позволить Пестрому храму обрести гоблина живым. Любой вояка, не говоря уже о храмовом служителе, способен при желании устроить так, чтобы мирный разговор перешел в потасовку. И уж тут жертвой запросто может оказаться связанный гоблин. Неумышленно, нечаянно зарублен в общей схватке, смертельно ранен метательным ножом, предназначавшимся отнюдь не ему. Неудавшийся пестрый рыцарь горько кается… Или: безумный ходатай Белого храма теряется в догадках, как же это он оплошал… А возможен и иной поворот событий: подстрекательством занимается один из двоих, чтобы вынудить другого не вовремя обнажить оружие.

Байлайя вернулся. Уратранна и Мальчик с ним, Ранды нет.

 

— Молитесь, друзья мои. Взывайте к милости Творца Жизни, чтобы нам найти и привезти нашего Тадамаро живым и невредимым.

— Что говорят в управе?

— Королевские власти не собираются чинить нам препятствий. Если всё сложится хорошо, то как только Тадамаро оправится, я буду просить его дать показания господину Гайладжи и храмовому суду по делу об осквернении обряда.

— А Ракарья как? Тоже на допрос пойдет?

— Этого я пока не знаю. Могу предположить, что гоблин Ракарья уже не обязан отчетом никому из земных властителей.

— То есть он уже мертвый?

— Призрак?

— Неупокойный дух?

— Молитесь, друзья. Господин наместник уже отдал приказ. Воеводу тоже известили. Тот берег реки, что ближе к городу, оцеплен стражей, к дальнему выступил войсковой отряд. Если через час после полуночи мы не вернемся, королевские власти на лодках двинутся нам на подмогу, и тогда, боюсь, побоища не избежать. Призывайте милость Безвидного, чтобы этого не случилось.

С этими словами Байлайя закинул за плечо дорожный мешок – как встарь, когда ходил странствовать вместе с Гамбобаем – и направился к выходу. Марри, Видаджани и Уратранна уже ждали его на крыльце.

Джакилли догнал жреца в сенях, остановил.

— Досточтимый! Я понимаю, места в Вашей лодке уже нет. Но всё равно, если Ракарья решит прибегнуть к Вашему заступничеству, то придется вывозить нас двумя заходами. Возьмите меня с собой!

— Но, мастер…

— Дослушайте! Я, что бы там ни было, почти всю жизнь в Марди прожил. Меня неупокойным духом не испугаешь. А Вы сами говорите, что Ракарья на Вас даже при ясновидческом обряде, через воду и масло, глянул так, что Вам дурно сделалось. Что же будет, когда Вы с ним столкнетесь лицом к лицу? И опять же: уверены ли Вы во всех Ваших спутниках – особенно в тех, кто вооружен? Не кажется ли Вам, что кому-то из них выгодно привезти Тадамаро в город мертвым – но не живым?

— Я думал над этим, мастер Джакилли. Будем полагаться на помощь Не Имеющего Обличий. Что до Вас, то Вы нужнее здесь. Кто-то должен присмотреть за несчастными, за домом, за моим Мальчиком. Кроме Вас, мне некого тут оставить.

— А Ранда?

— Он будет на берегу, со стражей. Как сможет, постарается удержать королевских людей от поспешных действий. Простите, мастер: я вынужден спешить.

 

Иными словами: ты, Джакилли – приютский писарь. Останешься дома, будешь присматривать за добром и за безумцами. Если и был ты когда-нибудь Владыкиным и Судьиным служителем, так то в прошлом. Да и было ли?

Вот она, обида, коей горше нет.