Рэй–Йарр–Тарр–Лэй

 

Повести про учеников Коронной школы имени государя Таннара

 

Рэй — Райачи Арнери

Йарр — Амингер Байнобар

Тарр — Таррига Винначи

Лэй — Ландарри Дайтан

 

 

Часть первая

1093 — 1094 гг.

 

В школу

 

Те, кому доводилось бывать в самой южной точке Чегура — на полуострове Мадатта, — без сомнения подтвердят: лучшее место для отдыха трудно отыскать во всем королевстве. Тут вам и залитые солнцем песчаные пляжи, и обширное мелководье, удобное для водных забав, и воздух, не отравленный заводскими дымами. Кроме казенных и гильдейских оздоровительных заведений есть также множество частных домов, где сдают комнаты приезжим. Сады, раскинувшиеся по всему полуострову, щедро одаривают отдыхающих не только плодами и ягодами, но и благодатной тенью, столь уместной в жаркий летний день.

Вы ни разу не были на Мадатте? О, так вы не знаете толка в настоящем отдохновении. Ибо только здесь… и так далее, согласно путеводителю для гостей Приморья.

 

Трое верховых, остановившись на перекрестке, с досадой осматриваются по сторонам. Тихий уголок — даже дороги не у кого спросить. Кругом сады — поди еще отыщи, под каким персиком трудится кто-нибудь из хозяев. С отдыхающих также спрос небольшой. Что они знают? Тропинку к морю да в кабак, и только.

Обычная приморская чересполосица — то земли Сельскохозяйственной гильдии, то дворянские усадьбы. Те дворяне, кто сдает жилье, хотя бы указатели повесили близ дороги, как их найти. А к господам Винначи указателей нет.

Один из сослуживцев когда-то бывал в гостях у сотника Винначи, но пути не запомнил. Да и было это зимой, когда хотя бы что-то можно разглядеть среди деревьев. Сейчас весна, всё в зелени, еще свежей, и в цвету.

Кажется, надо искать решетчатую ограду с воротами. Для этого следует свернуть с основной дороги на одну из тропок. Тогда, по грязи, добрались за полчаса. Нынче вышло бы и того быстрее. Вот только господам войсковым не хочется сегодня спешить.

 

 

Тарр

 Благородный Таррига Винначи

 

Из окна пахнет остро и горько. Мама сказала, это черёмуха цветет, и у нее поэтому голова болит. Черёмуха. Черёмуха. Черё-муха…

— Мама, а почему — муха?

— Что?

— Почему муха, а не шмель?

— Какой шмель?

— Почему черё-муха, а не черё-шмель?

— Ешь, выдумщик.

— Нет, ну все-таки?

— Не знаю, так назвали. После у мастера Леручи спросишь.

Мастер Леручи знает очень много. Потому он меня и учит. Не только письму и счету — это для маленьких. Еще про разные земли, про древние времена немножко. И ес-тест-во-зна-нию — про зверей и растения. О растениях слушать скучно, а о зверях — наоборот. Особенно про волков. Они живут в лесу, и в старинные времена зимой нападали на людей. И загрызали насмерть. Но это было давно. А теперь — папа говорит — они уже мирные. Или смирные, я не помню, как он сказал. А еще у папы есть ружье и сабля, и много гранат, которые взрываются. И он очень сильный. Такой, что меня одной рукой может поднять. И маму однажды поднимал — я видел. Только двумя руками, за пояс. А она смеялась и просила, чтобы он не валял дурака.

— Мама, а почему дураков валяют?

— Это когда кому-то нечего делать.

— А кому?

— Тому, про кого говорят. Есть такое выражение.

— Значит, ты вчера с мастершей Гатурри валяла дурака?

— Почему? Она платье шьет, принесла на примерку.

— Ну как, ты же сказала ей: делать нечего, придется заказывать кружева. Раз «делать нечего» — значит, валяла?

— Ох! Ешь, пожалуйста. Каша уже остыла.

А я знаю, что «делать нечего» и «нечего делать» — это разное. Но дедушка велел, чтобы я спрашивал про все непонятное. Он тогда домой на побывку приезжал и маме рассказывал про гранаты. И ругался: зачем они нашей коннице? Очень сильно ругался — я даже испугался немножко и хотел уйти. Но мама сказала, чтобы я сидел и рисовал. И тогда я нарисовал всадника на коне и с гранатой в руке. Я же думал, что граната — это такая граненая пика. А дедушка стал спрашивать: это что? И я ответил: это папа с гранатой. Но дедушке не понравилось, и он опять начал ругаться на маму — почему я ничего не знаю? А мне объяснил, что граната — это такой боевой припас с колечком, который взрывается, а вовсе не пика. И еще сказал, чтобы я всегда спрашивал, если что-то не понял.

Каша противная, не жидкая и не твердая. А есть ее надо. Чтобы когда-нибудь потом стать таким же сильным, как папа. Но я его все равно просил в лес зимой не ходить. А он ответил, что волки не страшные, не больше собаки. И обещал как-нибудь взять меня в Ларбар, посмотреть на волков. Там есть зверинец, где они сидят. А еще тигры, бегемоты и хоботарь. Только когда это — «как-нибудь»? Папа — сотник в войске, когда еще он сможет выбраться. Хотя обещал, что до осени — точно.

Иричи из соседней усадьбы в Ларбаре уже бывала, а она не старше меня. Ну, старше, но только на два месяца. Рассказывала, что там везде-везде продают мороженое и сахарную вату. Наверное, врет про то, что «везде-везде».

Мороженое — на палочке и вата — тоже на палочке. И сладкие. Я спросил у мамы — это оттого, что у них общие корни? А она как засмеется! А чего смешного — я же слышал, что взрослые так говорят. Здорово было бы, если бы где-нибудь, пусть даже не у нас, а где-то в Пардвене, рос такой куст, чтобы на нем распускалось мороженое. Сперва бы появлялась палочка, потом обертка, маленькая, сначала не блестящая. А внутри бы созревало мороженое. И когда бы оно было совсем-совсем готово, то обертка начинала сверкать!

— Мама, а мама? А почему мороженое на кустах не растет?

— Ох, Семеро! Потому что это — сложная смесь. Там молоко, сахар, ягоды, лед. Ну что же ты совсем как маленький?

— Я не маленький!

— Вот и я думаю. А что на кустах растет?

— Смородина, шиповник, бузина.

— А еще?

— Крыжовник. Сирень.

— Сирень — это и есть кустарник.

— Мама, а правда, если найти цветок сирени с пятью лепестками, загадать желание и съесть — то оно обязательно сбудется?

— И кто ж тебя этому научил?

— Барышня Иричи.

— Но, я надеюсь, ты их хотя бы не ел?

— Только один раз.

— И что же ты загадывал?

— А Иричи говорит, что нельзя рассказывать, иначе не сбудется.

— Ладно. Только не ешь, пожалуйста, больше сирень, а то тошнить начнет. Ты же взрослый мальчик.

— Да. Я больше не буду… Мама, а знаешь, что я загадал? Хочешь, скажу?

— Ты же говоришь, что нельзя.

— А я шепотом. Чтобы мы все вместе в Ларбар поехали. Если шепотом — то ведь ничего страшного? Сбудется?

— Конечно, сбудется, Тарри.

— Мама, а что в Ларбаре есть, кроме зверинца?

— Что есть? Дома большие, улицы, арки, водовод. В порту — кораблей много-много.

— А еще?

— Еще там река Юин.

— А море, как у нас?

— Море тоже есть. И каналы. И мосты. И трамваи ходят.

— По мостам?

— И по мостам тоже. Сам увидишь.

— А тебе там нравилось?

— Да.

— А почему ты оттуда уехала?

— Потому что за папу твоего вышла. И вообще — сколько можно над тарелкой чахнуть? Положи себе варенье и доедай быстрей!

Только каша от варенья лучше не станет. Когда я вырасту, ни за что не стану кашей питаться. Ведь я тогда уже буду большим, как папа. И женюсь. Хотя такой же красивой жены, как мама, все равно не найти. Тогда я не буду жениться. Я лучше в войско пойду. Я уже и на лошади могу ездить. Пока шагом, но потом и бегом смогу. Папа к школе обещал меня выучить.

В школу меня хотели уже два года назад отдать. Даже два с половиной. Но это далеко отсюда, и все решили, что я пока дома поучусь. Мастера Леручи нарочно для этого пригласили. А когда мне будет девять, я пойду сразу в средние классы. Но это еще нескоро, не в этом году. Папа говорит, мне повезло, что я на месяц позже не родился. Тогда бы пришлось целый год пропускать. Потому что в школу берут, только если есть полных девять. Или пять — когда в младшую. Занятия начинаются с первого дня зимы, а у меня день рождения в самом конце осени.

— Мама, а почему Зубок лает?

— Потому что собака.

— Да нет, не вообще, а сейчас лает — слышишь?

— Да. Кто-то приехал, кажется.

— Папа?

— Нет. Не знаю.

Мастер Ча в садовом переднике открывает дверь:

— Тут к Вам, госпожа.

Два дяденьки. Один с усами, а другой — лысый. Наверное, они вместе с папой служат, тоже из войска. Значит, не «дяденьки», а — «господа». У лысого голос смешной, трескучий:

— Госпожа Винначи?

Мама не смеется. Она, кажется, испугалась этих дядек. Странно, зачем их бояться, если они от папы?

— Что-то случилось, господа?.. Иди, Тарри, погуляй.

Выходит, кашу можно не есть? Только почему она меня отсылает, если сама боится? Уйти? Страшно — а вдруг они маму увезут?

— А я еще не доел.

— Ступайте, Таррига.

Если мама со мной на «Вы» — значит, она сердится. Очень сильно. Тогда лучше идти. Ничего, можно побыть в саду. Окно открыто. Наверное, если залезть на старую яблоню, — можно будет запрыгнуть. Я, конечно, никогда так не делал, хотя и говорил Иричи, что лазил. Хорошо, я больше никогда не стану врать, и кашу буду есть всегда — только пусть они с мамой ничего не сделают. А может быть, Чу позвать — пусть он с лопатой сторожит. И если что — как стукнет!

Чи в саду нет. Там еще один дядька стоит, с лошадьми. И тоже в войсковое одет. Нет, не могут они ничего плохого задумать — папу побоятся. Надо только им сказать, что он — сотник и, наверное, их командир.

— Здравствуйте.

— Здорово, малой.

— Я не «малой», мне уже семь.

— Ну, извиняй, парень.

— Ничего страшного. Сотник Винначи — мой папа. Вы у него служите?

— Э-эх, барич…

Он потрепал меня по затылку. Незнакомые взрослые никогда так прежде не делали. И от этого стало еще страшнее. Я вспомнил доктора, который приходил к нам, когда я болел. Тот тоже говорил, что все хорошо, а сам не смотрел мне в глаза и прятал шприц за спиной.

И тут я услышал, как плачет мама. Я не помню, чтобы она раньше плакала. Тогда я побежал обратно в дом, и по дороге сам заревел. Позорно, как девчонка. Ну и что? Если мама тоже плачет — значит, не стыдно.

Дядьки так и стоят посреди комнаты. А мама — за столом. Но они, кажется, ничего ей не сделали, только бубнят какую-то чепуху: про чей-то счетчик, про одержимость. Пусть они замолчат и уйдут — и все снова будет хорошо.

— Мама!..

Я хотел им крикнуть, что они — злые, и чтобы убирались, но расплакался совсем. И тогда мама обняла меня и сказала, что папа погиб.

 

 

* * *

 

Жители города Ларбара читали в «Побережных новостях», как сотник Королевской конницы, благородный Винначи, геройски погиб при исполнении службы. Рядовой такой-то в состоянии, близком к одержимости, пытался взорвать склад боеприпасов, и сотник сумел остановить его. Ценой двух жизней, своей и того рядового, спас жизни множества солдат и нескольких командиров. Посмертно представлен к награде, газета вместе с Короной соболезнует родным и сослуживцам…

 

Разные бывают дворяне в нашем королевстве. Говоря вообще, в наш век деление на сословия почти что себя изжило. Есть коронные служащие, есть гильдейские работники и общинные деятели, называть эти три разряда граждан «дворянством», «простым людом» и «жречеством» можно лишь условно, по старой памяти. Большинство дворян живут службой и только ею: войсковой, охранной, стражничьей, таможенной, судейской и прочей. Получают жалованье, имеют льготы, например, бесплатное обучение детей в казенной школе на полном государственном довольствии. Но есть еще небольшое число таких дворян, как Винначи, — со своею землей, обложенной большим налогом.

А встречаются и еще более странные благородные господа. Их дворянский удел составляют не усадьбы, а дома в городской черте. Таков дом господина Арнери в Ларбаре. Особняк, построенный полтораста лет назад, почти весь поделенный на квартиры. Хозяин, служа в городской Управе, одновременно исполняет роль дворского при многочисленных жильцах. Вода, дрова, уборка мусора, освещение, нужники, охрана подворья в темное время суток.  Хлопотное хозяйство.

 

* * *

 

Рэй

Благородный Райачи Арнери

 

— С прибытием, благородный Байликко.

— День добрый, Господин Глава Ордена!

— Для Вас — благородный Райачи.

Главе Ордена полагается быть строгим, но учтивым. Улыбнуться новоприбывшему: ему тут рады. Вздохнуть устало — у начальника было много дел.

Красивый рыцарь[1]. Желтый кафтан с красным поясом. Красные сапоги. Штаны в полоску — коричневую с белым. Молодец — проделал долгий путь и не извозился. На голове — остроконечный шлем. В руке — глевия с лезвием из слюдяной бумаги. Орден доволен.

Баночку с лаком закрыть, чтобы не выдыхался. Благородный Райачи вернется из школы в следующий отпуск, тогда надо будет посвятить кого-то еще.

 

— Темно тебе, Ячи!

Мастерша Курруни смотрит мимо рыцаря, в окно. Там дождь, но уже, кажется, не с неба: с верхушки сирени капли падают на ее же нижние ветки. За кустом отсюда хорошо видна дорожка. К воротам шагает кто-то длинный в куртке с капюшоном.

— И нет чтоб гостя проводить, хоть до ворот.

У господина Ординатора, жильца дома Арнери, этим утром опять был один из его людей. Вряд ли гость. И не недужный, хотя «ординатор» — это такой доктор, кто служит в больнице. «Ко мне приходят люди, к вам за кипятком не набегаешься» — это когда он объяснял, зачем ему в комнате спиртовка.

Господин Арнери опасается пожара. Печи в доме топит мастер Курруни, и всем жильцам велено большого огня не разжигать, только для света. У спиртовки огонь небольшой, но и не светит. Он — чтобы пить чай с людьми.

Курруни говорят, это глупо: кому надо — видят тех, кто ходит в ординаторскую квартиру. Мог бы и самовар попросить, всё равно тайны никакой. Благородный Райачи считает: не так уж и глупо. Во-первых, видят — да не слышат. А когда бы Курруни-младшая с самоваром носилась туда-сюда, обязательно бы стала подслушивать. Не жильцовская прислуга, а хозяйская, имеет право. Во-вторых, никто не подглядывает, с каким лицом сам Ординатор этих людей встречает. И с каким провожает — тоже. Это важно. Кто правда его люди, а кто еще нет, со стороны не понять.

— Бросай уж, все равно до завтра не высохнет.

— А он уже готов. Больше я на этот раз не успею.

Теперь-то мастерша замечает рыцаря Байликко.

— Красавец! Усы бы навел — совсем бы конный полсотник.

— Поздно. По лаку сверху не нарисуешь. Да он не конный. Это у него глевия, не пика.

— Чтоб я разбиралась, какой дрын — чей.

Деревянного рыцаря — очень осторожно поднять вместе с подставкой. Самое трудное — носить их в комнату на верхний этаж, по лестнице, чтобы не уронить и не тронуть, иначе лак отлипнется. Благородные Байручи и Байталле так пострадали. Пришлось отправить их на переоснащение — снимать лак вместе с краской, красить и лачить заново.

А в доме это делать нельзя, только у Курруни в пристройке.

 

В комнате на вешалке висят черные шаровары, белая рубашка и красный кафтан. Новая одежда для благородного Райачи готова к школе. Тут же сапоги, они сейчас понадобятся.

— Благородные Байтулку, Байручи, Байкирри и Байтанга!

— Да, Господин!

— Пора!

Рыцарь-барсук Байтулку — один из старших в Ордене. На время отсутствия Главы ему поручается сад со всеми тамошними жителями и гостями. Для такой службы лучше оборотня никого не сыщешь.

В саду под бобовником есть скамья. Чтобы устроить место службы благородному Байтулку, нужен будет нож и дощечка. Доска имеется, за ножом придется идти на кухню.

— Ну, что, Ячи: завтра в школу?

Курруни-младшая месит тесто.

— Завитушки будут!

— Да, завтра. Завитушки — это хорошо. Я нож возьму?

— Зачем тебе?

— Цветов срежу. Для Тетушек.

— А не обойдутся они, клуши старые?

— Нет. Надо.

Выходя в сени, благородный Райачи вслед себе слышит тихое, едкое:

— Золотко, а не мальчик!

Вот и хорошо. Только не «золотко», а «паинька». К девице Курруни непременно будет приставлен рыцарь: Баймерри или Байбар, это еще не решено.

Снять ножом слой травы — будет нора. Прикрыть дощечкой. Оборотень заступает на свое место под скамьей во дворе. Наружу глядят бурая морда и черный глаз, а светлых полос на спине не видно.

— Равновесию и Жизни!

— Равновесием и Жизнью, благородный Райачи!

— Доброй службы, Байтулку. Отчитаешься по моем приезде.

Теперь цветы. Главу Ордена не подловишь на вранье: он в самом деле зайдет попрощаться с Тетушками. Они Арнери не родня, просто живут тут давным-давно. А так — обычные жильцы, как и Ординатор, и семейство Вестовых.

 

— Ах, какой букет!

— Ах, как это мило!

По имени Тетушки никого не называют: боятся спутать. Пахнет у них благовониями: не горючими, а которые в мешочках. И еще лекарствами. Вот у господина Ординатора лекарств совсем нет, и это странно. Кто он такой? Врач-то — да, пожалуй, что и врач тоже. Но может быть, и не только врач.

Рыцаря Ордена он у себя может и не принять. Тогда придется действовать тайно. И попробовать для начала лучше здесь, в комнате у Тетушек.

— Незримый Облик, благородный Байручи!

— Незримый Облик, господин!

Он из всех самый маленький, весь помещается в руке. Мастер, кто его выточил, вообще говорил, что это груша. А стал — вояка в синем буллеяне[2], чернявый и с черной бородой. Булава нарисована на боку, а с другого бока — книжка. Рыцарь-кудесник.

Сразу у входа в комнате Тетушек стоит большое створчатое зеркало. Под ним сундук, тяжелый — двигать не будут. Перед зеркалом всякие ларчики и склянки. А позади него теперь устроится рыцарь Байручи. Будет стеречь и наблюдать. 

Нет, благодарствуйте, пряников благородный Райачи не хочет. И чайного гриба тоже. А леденцов — пожалуй. Возьмет с собой на завтрашнюю дорогу. Нет, его не укачивает на корабле. Это же по Юину, а не морем. Школа государя Таннара совсем недалеко от Ларбара.

— А зайчиков вам запрещают? Нам — запрещали.

— Солнечных? Пускаем иногда.

— Нет! Из платочков. Вы не умеете сворачивать?!

И показали, как сворачивают зайца. Благородному Райачи, по правде говоря, в голову не приходило мастерить что-то такое. Наверное, это затеи из девичьей Коронной школы.

 

Из Вестовых сегодня дома только господин Сотник.

— Райачи? Заходи! А наши все молиться пошли, ко Творцу. Только я по такой погоде не ходок. Ну, что: кончается отпуск-то?

Сотник сам учился когда-то в нашей же школе. Давным-давно, когда еще электричества не было.

— Вот. Это — Вам.

Благородный Байкирри умеет биться мечом. И щит у него есть. Опытный воин, добрый друг. Должно быть, поладит с Вестовым.

— Экось! Как звать?

— Байкирри.

— Рыцарь, что ли?

Сотнику можно сказать, как есть:

— Да. Рыцарь Равновесия.

Вестовой разглядывает его.

— Сам вытачивал? Или Курруни помогал?

— Нет. Батюшка купил. Их возле Победителей[3] продают.

— Но меч-то сам делал?

— Да. И щит. И раскрашивал.

— Не жалко отдавать-то?

Конечно, жалко. И Байкирри, и всех. Глава Ордена сюда вернется через три месяца, в следующий отпуск. Может быть, и не все рыцари его дождутся. Но — такая служба.

— Он — для Вас. Нарочно.

— И много ты их таких разукрасил?

— Тридцать шесть.

— Три дюжины, однако! Большая дружина!

А было ли когда-нибудь у господ Арнери под присягой столько людей? У батюшки люди — матушка да Райачи, да еще Курруни втроем. Жильцы не считаются.

Сотник в Ордене и сам мог бы служить. Но наша забота сейчас другая. Орден ищет Предстоятеля[4]. Без него нельзя. Глава Ордена — воевода, отвечает за рыцарей, а Предстоятель еще и за храм, за всё Равновесие в мире. Он, Предстоятель, точно есть, только тайный. Мы его не знаем. Или знаем, но делаем вид, будто пока не догадываемся.

— Ничего, Ячи. Я твоего парня тут устрою. Он — грамотный?

— Конечно.

— Тогда к книжкам приставлю. Вот.

Семья Вестовых с собой привезла много книг. А теперь на полках у них стоят и кое-какие книги господина Арнери. Сотник выпросил почитать. Он ходит плохо, почти все время дома сидит, ему скучно.

Сейчас он оглядывает полки:

— Эх, таких-то книжек у нас… Вы ж еще механику не проходите. А Страны Мира?

— Пока нет. Но будем скоро.

— Тогда держи. Пригодится.

Это не книга, а картинки в папке. Цвета знамен всех стран. Такая штука у благородного Райачи есть. Но всё равно: спасибо.

— Равновесию и Жизни, благородный Байкирри!

— Равновесием и Жизнью!

Слева от рыцаря на полке стоит «Барабанная азбука», а справа — «Определитель трав Приморья».

 

А сейчас — самое сложное. Господин Ординатор.

Постучать. Уверенно, потому что воспитанник школы государя Таннара не робеет. Но не слишком громко. Глава Ордена знает: перед ним не все двери так вот сразу должны отворяться.

— А? — невнятно раздается из-за двери. И — снизу. Как будто Ординатор делает гимнастику прямо на полу. Ковра-то у него нет.

— Добрый день. Это Райачи Арнери.

Ничего не слышно. Потом господин рывком открывает дверь почти настежь:

— Что происходит?

Рубашка на нем светло-зеленая в рыжеватых буквах «ə». Штаны на широких подтяжках.

— Я завтра уезжаю. Хочу попрощаться.

— А-а…

Благородный Байтанга кутается в серый плащ. Под плащом — кинжал, но об этом никто не знает. Орденский разведчик, его задание — самое опасное.

— Возьмите…?

Может быть, Ординатор и есть наш тайный Предстоятель. А благородный Райачи к нему подсылает своего человека. Смешно. Господин и усмехается:

— А давайте!

Из орденских рыцарей Байтанга еще и самый тонкий. Господин подхватывает его двумя пальцами. Вертит — вниз головой и снова вверх. Так некоторые мальчишки в школе крутят карандаши. И Байтанга оказывается в кулаке, лицом к лицу с Ординатором.

— Прощай, игрушки, — молодой господин уже вырос? 

— А может, Вам еще пригодится.

— Хм… Тогда отдарюсь.

Он не возвращается в комнату, а только протягивает назад и в сторону свободную руку. Чем-то там скрипит.

— Нате.

Тяжелый шарик из цветного стекла: голубого, молочного, желтого с рябью. С дыркой насквозь. Можно будет продеть шнурок. А ведь господин эту штуку прямо сейчас откуда-то открутил. Ручка была у выдвижного ящика или грузик у часов. А теперь — Пестрый Шар. Предстоятель так мог бы: все равно как у себя с шеи снял святой знак и отдал.

Глава Ордена этого не забудет.   

 

* * *

 

С чем бы мы сравнили современную коронную школу? Более всего похожа она на небольшое боярство первых веков Объединения. Своя земля, почти самодостаточное хозяйство: конюшни, скотный двор, огороды и сады. Все служилые люди на виду у господина. Пусть не боярина, а начальника школы, и все же — крупный чин на королевской службе. Не ниже полтысячника. А тут — и вовсе тысячник. Тут — это в школе государя Таннара, лучшей дворянской школе Приморья.

Летом же 1093 года напоминала она южный базар. Уж так все бегали и кричали: что-то искали, кого-то ловили, выставляли напоказ лучшее, прятали сомнительное и неприглядное. Спросите — почему? Ну как же, как же! Ведь нынче собрался посетить нас сам королевич Диндо с сыном — в ходе рабочей поездки по Приморской области. Не кто-нибудь, а нашему государю троюродный брат по батюшке его. Лицо в государстве не первое и не второе, но во вторую дюжину входящее.

Обычно высокие особы прибывают к нам зимой — в пору принятия присяги. А в этот раз пожаловали на Змиев, когда поспевает черешня и море особенно теплое. Эх, до чего же хорошо!

Впрочем, справедливости ради надо сказать, что королевич за отдыхом дело тоже не забывал. Погостил недельку в Ларбаре: осмотрел Новый мост, Судостроительный завод, университетское книгохранилище и Зверинец. По всему видать, остался доволен. Ибо очевидцы рассказывают, что неизменное удовольствие не сходило со светлого лика — и когда он тросточкой по чугунным перилам моста постукивал, и когда хоботаря молодой капустой потчевал.

А после велел королевич Диндо седлать коней, да и двинул вглубь области. От моря — к заповеднику Матабанга. И по дороге решил школу посетить — поглядеть, как воспитываются завтрашние коронные присяжники.

Господин Нарагго, школьный начальник, пока к приему готовился, похудел и осунулся. Потому что какие уж там пироги да каши — та самая черешня в глотку не лезла от волнения. Гээров десять сбросил, бедняга, если не больше. И то сказать — ведь непременно же оказия случится. Или электропроводка в новом учебном здании заискрит, или свинья на стрельбище забредет, или братья Дайтаны что-нибудь устроят.

* * *

 

 

Лэй

Благородный Ландарри Дайтан

 

Что я сделал? Нет, ну что я такого сделал? Чего орать-то? Убудет от коронной кобылы? Не убудет — подумаешь, один волосок!

Не догонишь, не догонишь! Сам ты, дяденька, паршивец! И ябеда к тому ж. Зачем сотнику нажаловался? Теперь меня вся школа ловит. Потому что — «не положено»!

Налево нельзя, там стрельбище, спрятаться негде будет… Направо… Забор. Тоже мне — забор, фигня какая… По поленнице вверх — на крышу сарая. Что — поймали? Смотрите, дрова на себя не обвалите!

Спрыгнуть. Ерунда, крыша-то низкая. У нас в крепости и повыше стены есть, а я сигал… Во, прачечная! Открыта. Она всегда открыта. А я сейчас запрусь изнутри. Ломитесь-ломитесь…

Лестница… Чердак… Лаз узкий — как раз для меня. Вот здоровско будет, если господин сотник сюда сунется и задом застрянет. Гы-ы-ы!

На стену… И на крышу опять… Жилой, вроде, дом? Да и ладно… Ах ты, в ухо через глаз! Прибёгли уже! Со двора окружить хотят. Куда же? Не, шалишь, пушкари не сдаются! На галерею, живо!

— Стоять!

Ага, сейчас! Не «стоять», а «ложись». Одно окно открыто. В комнате, кажись, никого. И под кровать! Ну что, слопали? А фигу вам шевелючую!

— Дайтан!

Ну что Дайтан, что Дайтан? Что — думаете, я к вам так и вылезу?

Ого, а теперь точно не вылезу. Ноги пришли. Без носок, в тапочках. Шлеп-шлеп к кровати. Шаровары, похоже, черные. Наш? Кто-то из старшего отряда? А чего не в сапогах? Может, из учителей?

— Благородный Дайтан!

Тапки плюхают к окошку:

— Что стряслось?

Ты чего, парень, совсем? Чего ты вместо меня отзываешься?

— Ничего-ничего. Спокойной ночи!

У-тю-тю-тю-тю, господин сотник. Ишь, как рассюсюкался! Прямо нянюшка-хлопотунья…

И правильно — я бы тоже окно закрыл. Мне тоже слушать противно! И вообще, всё не так плохо. Сотник, небось, на другой двор пойдет искать. Этот спать ляжет. Я и выберусь… Ой!

— Ты кто?

Морда молодая, растрепанная. Стоит на четвереньках и на меня таращится. Очки на нос цепляет. И чего его под кровать понесло?

— Горшок ищешь? — спрашиваю.

— Нет, очки. Уже нашел.

— Зачем тебе очки? Спать пора!

— А-а, так ты — Муррга.

— Кто?

— Чудище Муррга Злая Рамуррга. Приходит и забирает тех, кто не спит.

— Сам ты чудище. На себя бы посмотрел!

Не, не ученик, постарше будет. Волосья распущены и мокрые. Рубаха темная, не наша. Но все равно видно, что из войска. Небось, из королевичевой охраны. Я их сегодня днем не разглядел — на лошадь засмотрелся.

— Вылезай квас пить.

Точно, из охраны. Во-первых, был бы не из охраны — пиво бы дул. А еще — вон чаморка[5] на стуле висит. Тоже черная, с серебряными пуговицами.

Квас — это дело. А то я убегался. Но надо быть вежливым, когда в гостях:

— А можно саблю посмотреть?

В руки не дал. Выдвинул наполовину из ножен, поднес поближе.

— Только она для парада. Не боевая.

Сам вижу. Дрянь сабля. Но красивая.

— А у моего бати — настоящая!

— У моего тоже. Тебя зачем ищут?

Ишь ты, какой догадливый!

— Я покусался.

— Че-го?

— Ну, покусился. На лошадь королевичеву.

Хмурится. И голос сразу холодный. Таким голосом можно и без сабли пришибить. Охранник!

— Что ты с ней сделал?

— Да ничего я с ней не делал. Я что — конокрад? Мне волос нужен. У ней из хвоста. У вороного я выдрал, а у кобылы не успел. Меня этот погнал, который на картошку старую похож. И еще обзывался.

— Конюх?

— Ну да. Он за мной бежит, а навстречу сотник наш: что случилось? А он: да мальчонку шуганул. А сотник: какого мальчонку? Им после отбоя тут вообще быть не положено! Нам, в смысле. Ну, и тоже побежал. А чего отбой — когда еще почти светло?

Не, ну этот хоть спокойный. Слушает, кивает. Не кричит, что правильно, что нечего шастать после отбоя. Понимает: волос — штука нужная.

— А зачем тебе конский волос?

Ну вот! Ни хрена он, оказывается, не понимает.

— Да ты чего — совсем? С призраком говорить. Ведь все же знают: если взять волос черного жеребца и белой кобылы, сплести, а потом в полночь на перекрестке сжечь под ракитой и пепел носить с собой, то когда явится призрак и с тобой заговорит, ты его понимать будешь. Самый верный способ.

— Да?

Ой, как он на меня нехорошо смотрит. Не поверил? Или — наоборот. Эге, только я про призраков — он сразу странным стал.

— Чернокнижием, стало быть, балуетесь, благородный Дайтан?

— Не чернокнижие! Святой обряд! Наша школа — где, знаешь? В замке Баллаи. А у них много лет назад высокородный Имраган злой смертью сгинул. И не упокоился. Ну, и, понятно, стал являться. Ясно?

— Ясно, чего ж неясного. И о чем ты хотел толковать с высокородным Имраганом?

Оп! «И какое у Вас ко мне дело, благородный Дайтан?» Это что ж — без обряда сработало? То-то я гляжу, он чудной. А Имраган, рассказывали, и правда, молодым помер.

— О прошлом и о будущем. Прошлое — это где спрятан меч Баллаи. А будущее — это кто у меня родится.

А призрак-то удивился:

— Далекое же будущее тебя волнует.

— Да чего далекое, когда уже зимой? Мать пишет: брат или сестрица. А мне точно надо знать.

Теперь он хихикает. Неправильно, не по-призрачьи совсем:

— А зачем тебе это? Кто родится — тот и родится.

— Ну, как! Вот я господину надзирателю сказал, что брат, а он: «Семеро на помощь! Еще один Дайтан на мою голову!». Так теперь уж надо, чтобы брат.

— А сколько вас тут уже братьев Дайтанов?

— Пока двое. Я и Дарри.

Зубы заговаривает. Ясно — про меч признаваться не хочет. Жадина. А если я его сейчас проверю? Иголкой. Если призрак — так он не уколется.

— Слушай, а давай пуговицами сменяемся?

— Как это?

Что ж ты ничего не знаешь, а еще призрак?

— Как, как! Как все. Я тебе свою срежу с кафтана, а ты мне — со своей чаморки одну отдашь. Вон, смотри, сколько у меня уже!

Охранник, а так легко ловится! Я кафтан отвернул, там на внутреннем кармане пуговицы нашиты, что я уже сменял. Снаружи чужие пришивать — по уставу не положено, а тут — никто не увидит. Он руку протянул, а я его — тык! Иголка-то там же вколота была. Он руку отдернул, палец — в рот:

— Ты чего?

Ну всё, не призрак. Еще и надулся.

— Ничего. Осторожнее надо!

— Извини.

— Да ладно. Ну что — берешь мою? Хорошая, с каштаном[6].

У него, по правде сказать, лучше. Каштан там тоже есть, но еще и глевии скрещённые. Для тех, кто знает, — большая редкость. «Столичная Охрана».

— Давай. Сейчас, ножницы нужны.

— На фиг!

Что я — пуговицы скусывать не умею? Раз — и всё!

— Ты смотри, благородный Дайтан, когда-нибудь так и подавишься.

— Нишефо. Тьфу! Ничего. Один раз — знаешь, как было? К нам в крепость — в прошлом году — пожарник приехал. Ну, ходит, проверяет. А куртку оставил висеть. Ну, я пуговицу свернул, а пожарник после спрашивает: где? Мать догадалась, и тоже ко мне — где? И что делать? Скажу, где спрятал, — отберут. Я и говорю: сожрал! Все испугались, потащили меня к доктору. И пожарник — тоже пошел. Ну, доктор слушал-слушал, щупал-щупал, потом говорит бате: «Не волнуйтесь, само выйдет». Ага, думаю. Ну, это дело все забыли, пожарник уехал. А в этот раз приезжаю на побывку, мать смотрит — а на кармане пуговица. Та самая. Откуда, спрашивает. А я ей: «Само вышло!».

Ржет. Зато — больше не дуется. А раз так — можно и распрощаться.

— Ну ладно, бывай!

— Тебя проводить?

Вот еще!

— Что я — маленький? Спи!

— Пока, Муррга!

 

* * *

 

На следующий день сотник пообещал благородному Ландарри: «Погоди, вот только отбудут высокие гости, — я тебе задам!». И то верно: нехорошо удалять ученика из строя перед торжественным прощанием.

Сын королевича Диндо был великолепен: с парадной саблей, на белой кобыле и со школьной пуговицей, не по уставу пришитой на черное сукно Столичной Охраны. Говорят, проезжая мимо младших отрядов, он подмигнул кому-то из воспитанников: готовьтесь, мол, к честной службе!

 

Были времена, когда конный путь из Ларбара в Ви-Умбин занимал дней шесть. А то и восемь. Потому-то и любили князья использовать чародейские проходы, коими были связаны все столицы мэйанских княжеств. Ларбар в те века столицей не был, но свой проход все же имел. Роскошью такой обязан был город государям-королям, избравшим Ларбар своею ставкой. Ну, и чародеям, конечно.

Новое время — новые чудеса. Нынче дорога из Южной столицы до Ви-Умбина отнимет у вас не более полусуток. Достаточно лишь сесть в поезд.

Семейный спальный вагон. Двенадцать отсеков по три места каждый. Раздвижные двери, за ними — камбурранская кровать[7] с перегородками. Хотя вагон семейный, ездят в нем не только родственники. Бывает, что в одном отсеке оказываются и посторонние люди. Не надо думать, будто железная дорога не предусмотрела возможного коварства проезжающих. И если кто-то ночью вздумает опустить перегородку и залезть в карман к попутчику, украсть оттуда что-нибудь, или — того хуже — подложить… Подобное действие не останется незамеченным — с таким ужасающим грохотом опускаются эти разделительные стенки.

Стоит кому-нибудь, пусть даже и по доброму согласию с соседом, сложить створку — непременно перебудит весь вагон. И уж тогда-то обязательно отыщется некто, кто в сердцах, в шутку или всерьёз воскликнет: «Час пробил!». Впрочем, чаще всего так говорят сами путейские. Ибо в большинстве своем они — из общины гамоновцев, и с часу на час ожидают пришествия Праведного Государя.

 

У семьи Байнобар большой опыт путешествий по железной дороге. Господин Байнобар привычно расположился на кровати — с ногами, прислонившись спиною к стене. Рыжеватые борода и усы выгорели на солнце, лицо загорело. А руки — нет, слишком много приходилось работать в рукавицах или в перчатках. Находки древности требуют осторожного обращения. Заложил за ухо карандаш, просматривает исписанные листы, иногда зачеркивает или дописывает что-то.

Женщина напротив него тоже занята чтением. Книги, пропущенные за несколько месяцев полевых изысканий, наконец-то куплены. Госпожа Байнобар не утерпела до дому, хотя и знает, что в поезде читать вредно для глаз. Врачи не советуют — она и без того уже щурится, скоро придется заказывать очки.

Посередине кровати — мальчик. Отвернулся от обоих родителей к окну, что-то тихонько нашептывает вполголоса. Мастью — скорее в батюшку — рыжеватый, а черты лица более похожи на материнские, такие же тонкие. Амингер, сын четы Байнобаров, хотя по возрасту годился бы во внуки. Поздний ребенок.

* * *

 

 

Йарр

Благородный Амингер Байнобар

 

Лес. Поле. Снова лес. Деревня. Корова рыжая. Пруд, в пруду утки. Паровоз бежит все быстрее — до Ви-Умбина уже близко.

 

Паровоз бежит, стучит,

Кочегар в усы ворчит:

Вот доедем до Умбина —

Я куплю себе дубину.

 

А зачем кочегару дубина? А может быть, когда они в прошлый раз так ехали — через лес Матабанга, — на них разбойники хотели напасть? А отбиваться-то и нечем. Нет, нужна кочегару дубина, очень нужна.

А для чего разбойникам на поезд нападать? Угля украсть? Или почту? Или пассажиров ограбить. У нас с собой много всякого ценного. И даже целый клад есть.

Жил-был гоблин. Он накопил кучу денег. Для себя, конечно, кучу — у хобов и поболе бывало. Времена неспокойные — решил деньги спрятать. Закопал на болоте. А чего же после отрыть не пришел? Забыл? Да про такое сокровище разве забудешь? Может, его убили, а он родичам не сказал. А они места не знали. Нет, лучше не так. Он разбогател и решил — ну его, тот горшок, ерунда такая… Или он их болотному богу посвятил, а бог не стал забирать. А мы теперь нашли.

А еще — наконечники для копий. И для стрел. Только не «для», а «от», потому что они старые и уже никуда не годятся. Пойдут в собрание древностей. В наше, умбинское. Папа говорит, с чалберинцами приятно работать. Им — черепки и золото, а нам — железо и медь. Потому что в Чалбери этого железа — завались.

А я отрыл подкову. Такими мичирцев ковали. Но она гнутая. И я знаю, почему. Был у князя Муллавачи воин-богатырь. Поехал он на Таггуд с хобами воевать. Вызвал хобского воеводу, и стали они биться. А забороть друг друга до конца никак не могут. Поломали копья и мечи, и булаву, и топор. И когда оружия совсем уже не осталось, хоб сказал: «Кто из нас сильнее — тот и прав. Я возьму подкову и согну ее. А ты, чтобы доказать, что не слабее, ее распрями!». И, конечно, обманывал, потому что распрямлять всегда труднее, чем гнуть. Но воин согласился. И тогда хобский воевода ее согнул, и нашему передал. А тот за нее взялся и сделал вид, что выпрямляет, а сам вдруг запустил врагу прямо в лоб. И убил. Это называется военная хитрость.

А мужики из нашего поискового отряда стали за Лапушкой ходить и ждать, когда у нее подкова собьется. Лапушка не мичирка, а просто лошадь. Гужевая, но тоже крупная. А подковы долго сбиваться не хотели. Но потом Талдин сказал, что уже можно их поменять, и Лапушку отвели в кузню, а старые подковы забрали себе. И начали гнуть — на спор. Так до конца раскопок и гнули. Правда, погнуть так и не смогли. Но всё равно — все смеялись и говорили, что богатыри повывелись.

А под конец Талдин напился пьяным и сломал ломик. И все снова смеялись, а он кричал, что подковы, дескать, тьфу — а вы вот ломик попробуйте!

Так что у нас на раскопах весело. Ничего, сейчас начнется Воителев месяц, потом — Плясуньин, после — зима. А на Новый год уже опять отряд соберут.

— Папа? Мама? А мы в следующий раз — куда поедем?

Папа смотрит на маму, а мама — на папу. И оба — на меня. И мама начинает:

— Давай до дому подождем?

Это она у меня или у папы спрашивает? А папа отвечает:

— А чего ждать-то?

Правильно отвечает, я бы тоже так сказал.

— Знаешь, Аминга, мы хотели с тобой поговорить…

— Посоветоваться, — поправляет мама.

— Ну, говорите, — отвечаю. И складываю руки на коленях. — Советуйтесь.

— Нас приглашают на всю зиму в Абраричар.

Папа добавляет:

— Это карличий город, но люди там тоже жили. Он весь под землей, там и зимой можно работать. Представляешь: открыли ту его часть, которую в седьмом веке еще завалило. Шесть квадратных верст, жилища пятого-шестого века, до сих пор не тронутые.

— Собирают большой отряд из людей, карлов и орков… А в начале княжения Муллавачи Грозного боярич Тагирро Тачибери был послом у карлов вади Абрар.

— Вот мы и думаем…

А о чем тут думать? Карлы, подземный город, папин любимый Тачибери… Тут и говорить нечего:

— Я думаю, надо ехать.

— Понимаешь, Аминга, туда с детьми нельзя.

Вот так. Поманили карличьими древностями, а теперь — нельзя?

— А вы скажите, что у меня уже опыт есть. Что я много чего умею и мешаться не буду!

— Мы уже говорили. Честно. Но там правила очень строгие. Либо отказываться, либо — без несовершеннолетних.

А через семь лет, когда я стану совершеннолетним, там уже всё-всё найдут. И будет неинтересно.

— А как же я?

— Давай думать. Ты — взрослый, тебе и решать. Можешь пожить у бабушки в Дорро. Или — если хочешь — пойти в школу.

— Ты и так уже три года мог бы учиться.

— Бабушка старенькая, ей со мной тяжело будет.

— Будешь ей помогать. Она пишет, что очень соскучилась.

— А в школу-то меня примут?

— Испытания надо пройти.

Зато папа уверен:

— Конечно, примут. Ты и считать умеешь, и писать. Читаешь, даже по-дибульски. И верхом уже ездишь. Помнишь, как на Княжиче катался?

Помню. А в прошлом году — еще на баране. На баране удобнее — там за рога можно хвататься. А он носится, как безумный. Только ничего этого больше не будет. Раскопов, больших палаток, песен у костра, что Талдин поет. Хотя в этом Абраричаре, наверняка, такого тоже нет.

— Что хоть за школа-то, раз туда верхом ездить надо?

— Не туда, а там. Лучшая школа Приморья. Имени государя Таннара.

— А-а, это того, кто за море сбежал?

Папа, кажется, повеселел:

— Вот. И с историей у тебя все в порядке!

А мама — наоборот, расстроилась:

— Только ты там этого лучше не говори.

— А там — что — никто не знает?

— Знают. Но вспоминать об этом невежливо. Тем более, не совсем за море, а в Аранду. А Аранда теперь наша страна.

Запомним. Надрибул — был лучше король. Но у него школа морская.

— А про хобскую войну вспоминать можно? Хобы же теперь тоже наши.

 

Где угодно расскажу, в кабаке или на бале,

Как мы хобов порубали, подступая к рубежу.

 

А дальше в той песне — неприлично. Про то, как мэйанцев тоже побили. Потому что это диерриец поет. А у них все неприлично.

Папа смеется. А мама — нет.

— Аминга, но ты точно в школу хочешь? Может быть, у бабушки лучше?

У бабушки — хуже. Ведь все равно сбегу. Как Таннар сбежал. Только не в Аранду, а в лес Матабанга. Если школа в честь короля названа, значит, в его честь и сбежать можно. Им же это должно понравиться. А бабушка еще волноваться станет.