Повесть третья

Выборы и свадьбы

См. также Предисловие Каэру Каби к «Повестям Пекарской улицы», повести «Сони и поджигатели», «Раб своих обетов».

Часть первая. Степняки

Советчики грамотнее моего несомненно, уже указывали Вам, государыня, на соблазнительные преимущества народоправства. В самом деле: чем назначать чиновников сверху или вверяться жребию, не лучше ли перепоручить самим гражданам выбор начальства на некоторые малозначащие должности? И тогда никто не вправе будет жаловаться на притеснения низших властей, но лишь оплакивать собственную недальновидность.

Пусть так. Я не боюсь, что выборный счетовод, пожарный староста или даже городской судья может оказаться строптивее назначенного. Власть есть власть, ничто так быстро не прививается, как чванство перед подчиненными, а стало быть — и заискиванье к вышестоящим. Я не усматриваю, далее, большого зла и в том сближении, будто бы всякий, за кого голосовал посадский сброд на площади, тем самым уподобляется государю королю, когда его избирают предстоятели храмов и государи князья.

Разница, да позволено мне будет сказать, коренится не в мудрости и воле избирающих, но в самом их числе. Дело в том, что голоса — товар сродни сушеной рыбе или свежему винограду: оптовая цена против розничной просто бросовая. Я хочу сказать: убедить три тысячи человек проще, чем триста, три десятка — неизмеримо легче, чем троих. Триста тысяч — я не пробовал, но, должно быть, с ними и вовсе просто. А вот с глазу на глаз склонить на свою сторону одного человека…

Об одном прошу Вас, государыня княгиня. Если Вы объявите выборы — пусть притязателей будет как можно больше, а сроки на раздумье выборщикам — как можно короче.

Жил я однажды в доме, где старик-отец выбирал жениха для дочки. Пока за девицей волочилось полгорода, все юноши были — молодцы, как на подбор. Дюжина упорнейших уже показала себя весьма подозрительными особами. Оставшись вшестером, олухи годились разве что гребцами на каторжную ладью, да и то — по двое на весло. Троих извергов уж вовсе не понятно, как носил Столп Земной.

Наконец, свадьбу назначили. Родня в слезах, соседи потихоньку вооружаются. Невеста примеряет желтый сарафан. Убийца, поджигатель, вражий лазутчик, чернокнижник и святотатец бродит по дому, посвистывая. Что же тесть? Сидит в кладовой над сундуком, выбирает, которые монеты в храм Старцу поднести. Вроде все одинаковые, законные, полновесные, а приглядишься — та потерлась с краешка, эта и вовсе разбойничьей чеканки…

Ибо в выборе, как и в иных делах, главное — вовремя перестать.

(Мичирин Джалбери. Королевский Двуручник, гл. 4. «Чиновники»)

Как долог был 586 год Объединения! И как мало осталось до конца: месяц и семь дней.

Двадцать четвертое число месяца Вайамбы.

Новость первая: Марримуи Манарк сняла жилье на кремлевской стороне, в доме благородного Мерингера. Комната с печкой в нижнем этаже и еще каморка под крышей. Все это — в дальнем углу длинного жилого крыла барского дома. Для Марри, ее жениха, словесника Диррири, для девочки Нарилли, ее сони и пса Хариданджила места должно хватить. И недорого — семь ланг и два сребреника в год.

Заплатила Марри по-боярски, за три года вперед. Правда, управляющий, старый Тадакурро, ее предупредил: если, паче чаяния, в город приедет барин, постояльцам придется спешно съезжать.

Всего жильцов в дому у гостеприимного барина — до сорока. Древлени, степняки, мохноног в подвале. И дюжина собак разных пород.

Обстановки в жилище Марримуи — только нары, жаровенка и ящик с песком. Зато ночью двор освещен зеленым сиянием, почти как главная площадь в Училище: прошлой зимой Тадакурро сдавал комнаты безденежным, но старательным кудесникам. Марри наделала и себе впрок фонариков с вечным светом.

Оказалось, в доме полно мышей. Марри хотела было завести кота. Нарилли сказала: лучше вторую собаку. Или соню.

Серебристую соню посадский зверолов Дагои обещал добыть. Что же до суки черной, среднерослой, длинношерстной, под пару Хариданджилу, то, по словам Нарилли, дело это напрасное. У ее пса — обет целомудренного безбрачия. Даже в месяц Вайамбы.

Переезд назначен на двадцать шестое число.

Да, чтоб не забыть! Никакой девицы Рэлли в дому у господина Мерингера не будет. Марри распорядилась на сей счет со всей боярской жесткостью.

Мастер Диррири, мягкотелый грамотей, да к тому же древлень, естественно, согласился с нею. Но пока ничего не предпринял. Куда ему, наполовину уволенному словеснику, пристроить теперь свою воспитанницу?

Обратился бы он ко мне, в дом Каби — кто знает, может, я бы ее и приютила. Однако стихии девушки Равере устроились иначе.

Новость вторая: Караджан Бауд дождался-таки вестей с Севера. Всерьез собирается после новогодия плыть на разведку в край черных меев.

Что до его папаши Куллобула, то он всячески торопится со свадьбами: и своей, и караджановой. Несколько раз толковал с папашей Джарладжаваном. Тот, вроде бы, принял все баудовы условия. Только сказал: прежде должна состояться другая свадьба.

Благородный Какогго Укаггу-мей двадцать пятого числа в кабаке «Бидуэлли» празднует свадьбу дочери своей, Камекорро Укаггу-нум, с княжьим воином Табирро Араги.

Джарладжавана этот самый Какогго посещает ежеутренне. Неизменно вваливается на двор верхом, в полном степном наряде и с плетью о семи хвостах. При этом, по словам кабатчицы, Елли-нум, никакой он не меа-мей. Ткач, торговец тканями, содержатель небольшой мастерской: купец как купец. Богат, но не то чтобы несметно. Причудничает, чтобы выделиться, привлечь покупателей. Да и родичей — ибо у кого еще посадские мастерские берут сырье, как не у меа-мейских пастухов?

Надо же такому случиться, что старейшина рода Укаггу нынешней весною откочевал! Один, на Запад, не иначе — искать Дарри-мея, умбинского княжича. Какогго собирается теперь любыми правдами или неправдами, но пролезть в степные старшины. Для того и рядится меа-меем, и не то что в кабак, а и в отхожее место ездит на коне. Хотя наездник из него — как плясун из топтыгина.

Еще Какогго-мей решил отписать ткацкую мастерскую с частью денег дочке своей Камелли. А сам — новую жену возьмет. Ежели повезет, так и двух, и трех: как степному вождю положено.

Сведения насчет передачи мастерской показались любопытными старшему Бауду. Не говоря уже о том, что и сам он скоро женится…

— Навестить, что ли, завтра «Бидуэлли»? — спросил он утром двадцать четвертого числа дома за завтраком.

— Почему бы и нет? — отвечала Далли.

Караджан, по своему обычаю, промолчал.

Тут-то в двери и постучали. Густой северянский голосок спросил на крыльце: тут ли дом Баудов? Пьяница Пенда, из гребцов разжалованный в дворники, пропустил кого-то в сени.

Гость — невысокий паренек лет двенадцати. Крепкий, складный, в камбурранской вязанной шапке и куртке синего сукна, не по росту просторной.

Собственно, никакой он не гость, а гонец: капитана хочет видеть. Письмо привез.

Караджан вышел в сени.

— От кого письмо?

— Там написано. А Вы — правда капитан Бауд?

— Да.

Парнишка задумался.

— А работа у Вас есть?

— Пока вроде нету.

Приуныл.

— Ну, я тогда — того. Попозже зайду.

Караджан глядит вслед, пока парнишка плетется до калитки. На спине синей куртки выведено белым: Рудник Шестой.

Не зря говорят, что одежки, поставляемые в Гевур домом Баудов, слишком хороши для каторжников. Оттого и разворовывают казенный груз все, к кому милостива Плясунья.

Чем-то этот подросток Караджану знаком. Где виделись? — не вспомнить.

В тот же утренний час Марри Манарк, хоть и постановила себе не признавать школяркиного подлого существования, отмечает краем глаза: девица Рэлли, чего с нею раньше на случалось, стоит у забора и с кем-то пререкается. Пес Хариданджил погавкивает: не злобно, а просто по-хозяйски.

Диррири тоже заметил. Вышел будто бы сор выкинуть, по пути прислушался.

Вернулся радостный. Наклонился к столу, заговорщицки обратился к Марримуи и Нарилли:

— Не иначе, детки, послезавтра переедем.

— Конечно, переедем. А что?

— Все складывается как нельзя удачнее. Кажется, за Рэлли приехали.

— Кто?

Нарилли вылезла из-за стола:

— Я пойду, сверху посмотрю.

Поднялась в светелку, выглянула в окно.

У забора на улице стоит мужичок. На ногах лапти, как у поселян на базаре. На макушке — плетеная шляпа с полями, лица не видать. А на плечах пестрое одеяло с вырезом для головы.

И этот-то деревенщина прибыл, чтобы увезти нашу Равере?

Марри вышла на крыльцо. Слегка взлетела, чтобы рассмотреть личность за забором. Шляпа съехала на затылок, показались белобрысые волосы, нос брюквой, румяные щеки над нечесаной бородой.

— Здорово, уважаемая!

— Высокоученая! — ты, болван!

Рэлли направляется в дом.

— Никуда я не поплыву! — бросает она, взбегая по лестнице.

— Никуда Равере не поплывет! — подтверждает Нарилли.

— Тебя не спросили, чудище… А куда плыть-то?

То же утро. Миладу Джарладжаван в легком плаще поверх степного убора, в сапогах и с сазом за плечом шагает через мокрый Змеиный луг в сторону Ткачьего моста.

— Привет! — окликает ее приземистый паренек в каторжанской куртке.

— Привет!

— Письмо я отнес.

Миладу тянется к поясу за мелочью.

— Не надо. Вы лучше замолвите за меня словечко — там, у Баудов. Чтобы капитан меня в службу взял.

— Кто бы за меня замолвил…

— Ну, как же! Вы — капитанова невеста! Весь город знает. Вы — певица Миладу.

— А тебя как зовут?

— Карибул.

— Где-то я тебя раньше видела. Ты откуда?

— С севера, из Тунгани. А пока тут живу.

Паренек кивает в сторону змеинолужского кабака.

— Приехал завоевывать столицу?

— Вроде того.

— Знаешь, моей подруге, может быть, скоро понадобится человек в услужение. Ты с детьми умеешь управляться?

— Дык-ть. И кашеварю, и лодку вожу. И еще…

Паренек сделал движение руками, будто что-то перекладывал на столе. Миладу не поняла — и, как потом еще окажется, напрасно.

— Прозвание у меня — Ваджаггри, — объяснил паренек. Карибул вади Ваджаггри.

— Вади… Карличье?

— Дык-ть! Сам-то я, дело ясное, человек. Просто карл один меня вырастил. Мать в услужении жила, трудно было…

Об отце Миладу не спросила. Тоже зря.

Нынче в «Бидуэлли» — последний смотр музыкантам и плясунам перед завтрашней свадьбой. Кто бы знал, как надоел Какогго папаше Джарладжавану!

Сам будущий степной старшина, ясное дело, неграмотный. Не мужское это дело, закорючки тростником выводить. Кто ведет счетные книги в его хозяйстве — Джарладжаван не спросил. Но себе, для памяти, выписал пожелания и требования дорогого гостюшки. И сегодня, накануне торжества, вывел их все углем на боку большой печи на кухне. Пусть домашние, особливо грамотные, заучат наизусть.

Первое: коновязь. Гостя надо приветствовать возле коновязи. И пусть никто из оседлых олухов не вздумает отвести лошадей в конюшню. Дождь ли, солнышко — пусть маются на дворе.

Второе: стола не будет. Сидеть Укаггу-мей с гостями будет на полу, на войлоке. Лавки велено сдвинуть в сторону. Какогго требовал вынести из залы всё подчистую, но тут уже кабатчик настоял на своем. Не на одних Укаггу Столп держится. Какогго, если ему нравится, может хоть прямо уличными сапогами влезть в блюдо с едой, но прочие гости будут сидеть, как им удобнее.

Третье: подавальщики, музыканты, плясуны — все должны быть в степной одежде. Никого не волнует, что папаша Джарладжаван на две головы выше самого рослого степняка, а на трубаче Джубарру не сойдется ни одна, даже самая широкая мейская размахайка.

Четвретое: Песни тоже пусть будут степные. Джубарру с барабанщиком Мади уже кое-что разучили. Марри пусть вспомнит пляски и напевы из времен, когда жила у Хандо-мея Пегого.

Пятое: никаких древленей. Пусть Марри не вздумает привести будущего мужа. Меа-мей Какогго, полжизни проторговавший древленским тканьём, сказал, что если в кабаке окажутся косоглазые, он за свою плеть не ручается.

Шестое: никаких смешенцев. Почитатель Вайамбы Укаггу-мей отчего-то против смешения.

Седьмое: никаких личностей в черном и лиловом. Примета нехорошая. Злые боги, Смерть и Премудрость на свадьбе ни к чему. Также никакого вечного света, праздничных фокусов и иных кудесничьих штучек. За ворожбу Какогго-мей обещал самолично переломать пальцы чародею. По степному обычаю.

Восьмое: никаких старух (матушка Елли не в счет, сказал великодушный Какогго). Будущий старейшина рода желает видеть на своем торжестве только молодых, сильных баб и девок. По окончании обеда, намекнул он, старейшина, может быть, выведет на двор ту из них, какая приглянется. Ибо дело Вайамбы грешно справлять в душной комнате, под кровлей.

— Но это — за отдельную плату, я надеюсь? — спросила Марримуи.

— Это уж как совесть подскажет. И благочестие. Если что, Какогго и в степь может увезти.

Девятое: никаких уродов и калек. Миладин брат, хромой Милгаджи Джардаджаван, пусть убирается, куда Безвидному виднее.

Отдельно Укаггу выдал длинный перечень слов, которые ни под каким предлогом не должны прозвучать над свадебным столом.

— Любопытно: за кого этот Какогго почитает себя? За Великого Царя? «Бидуэлли», понятно, славится яствами и забавами разных племен. Но, к Хёкку с Тварином, не настолько же!

— Платит Какогго хорошо. Вот и куражится.

Трубач Джубарру, несмотря на все строгости, глядит молодцом. Барабанщик Мади чуть не плачет — ну, да он уже не первый день такой.

— Выше головы не прыгнешь…

Зазноба у него, в сотый раз объясняет всем Джубарру.

— Дворянка? Боярышня? Жрица?

— Нет. Но ему все равно не ровня.

Да, и десятое распоряжение: чтобы никаких меа-меев! Особенно это касается опять же Марри с ее Хандо Пегим. Укаггу, конечно, мирные степняки — и все же лучше остеречься.

Удивительно ли, что обедать в этот день Миладу и Марримуи, а с ними и музыканты, пошли в другой кабак, змеинолужский?

Свадьба Марри и Диррири назначена на последний день Вайамбы. Все бидуэллинцы, разумеется, званы, тем более, что и гулянка-то будет в «Бидуэлли». Миладу уже успела сочинить величальную песню.

— Сколько же еще народу надо приглашать! — охает Марри.

— И сколько?

— Во-первых, жрецы.

Это новость, так новость! Кто из досточтимых решился призвать милость Семерых на смешенческий союз?

— Кто-кто? Семибожники. Всего двенадцать: семь жрецов, жена Старцева жреца, двое ихних детей, да еще Голгуло и Гойгеко.

— Это еще кто?

— Волынщик и чечёточник. Потом — устроитель стихий.

— Его зачем?

— Надо. Диеррийский печатник азбук.

— Мастер Кладжо Биан?

— Дирририны коллеги из училища: Илонго, Думерру, Циоле и леший с племянницей. Старшина Канда. Ты слыхала, Ми-нум, нас давеча в участок таскали?

— За что?

— Не перезаписались, что живем не в Училище, а у Мерингера.

— И что теперь?

— Старшина — добрейший дядечка. Предлагал услуги стряпчего. Чтобы Диррири завещание составил. Я говорю: мастер нариллиных внуков переживет. А он: мало ли, как все сложится…

— А Иррин?

— Да, еще же Иррин!

Кабацкий вышибала и певец Гуду недавно разучил новую песенку. Для коллег-музыкантов вызвался спеть.

Возле города Ви-Баллу я парнишку повстречала

Был он рыжий, как мочало, и одет в зеленый плис.

Был он древленя стройнее и кудесника умнее —

Сразу стала я сильнее, как мы за руки взялись.

Он промолвил мне: «Дефица, ф Фас не мошно не флюбиться,

Я хошу на Фас шениться, уфезти Фас ф порт Ларбар».

Говорил он как-то странно, но нет парня без изъяна —

Я посла с ним на пайрану где держал он свой товар.

Мех вина поднес мне длинный и платочек паутинный,

Пили сладкие мы вина — я сомлела от вина.

Проспала я до Ларбара, а проснулась средь базара,

Рядом дур таких же пара и на каждой — лишь цена.

И кричит торговец ловкий: «Это бывшие воровки,

Но я спас их от веревки и привез для вас сюда.

Их раскаянье объяло, но раскаяния мало,

Пусть отслужат грех сначала — покупайте, господа!»

Я кричу, что это враки, подаю прохожим знаки, -

Но намордник, как собаке, надевает мне купец.

И твердит: «Заткнись, подруга, иль тебе придется туго.

Нам не стоит злить друг друга, а не то тебе конец».

Я стою и вся рыдаю, жизнь былую вспоминаю,

Проклинаю негодяя, что сманил меня и сбыл.

Ах, сама я виновата, что влюбилась в супостата…

Попадись отцу и брату — далеко бы не уплыл.

Только вижу сквозь рыданья и жестокие страданья:

Супостат идет рядами, озирается кругом.

Кудри ворона чернее, а кафтан вина краснее,

А лицом меня смурнее, и бряцает серебром.

Увидал меня, подходит и с торговцем речь заводит,

Меня за руку выводит, платит двести белых роз.

Дал накидку тонкой ткани и ведет меня к пайране:

«Знал бы я сие заране, из Фи-Баллу бы не фез!

Ты прощай меня, дефица — не сумел я не флюбиться,

Не уекхал за гхраницу, фыкхупал тебя опять.

Позабудь, что я изменник — я теперь тфой раб и пленник,

Мне не нушно многхо денегх, а с тобою уесшать».

Я намордник отшвырнула, грудью полною вздохнула,

Говорю: «Ах, ты, акула, пес, вингарская змея!

Вор, смешенец, окунелюдь, недосоленная селедь,

Что же мне с тобою делать, если ты — любовь моя!»

И теперь при этом гаде, что судьбою был мне даден,

Я сижу в Бугудугаде как законная жена.

Я сожгла его пайрану, он пошел служить в охрану,

И за ним я, врать не стану — кхах за кхаменный стхена.

Правильная песня, сказал папаша Вели. Никто из бидуэллинских гостей старого пекаря в углу и не заметил.

Как и того, с кем старый пекарь нынче обедал в кабаке.

Вечер у Марри Манарк прошел за составлением свадебных приглашений. Диррири достал кадьярскую «Лесную книгу»: выписать кое-какие сравнения для хвалебной песни в честь Куллобула Бауда и его жены. Нарилли наверху утешала девицу Рэлли.

Миладу заказала портному Лоду новое платье. Белое, с сине-зеленым поясом. Никакое не желтое.

Стало быть, третьей свадьбы, ее с Караджаном, не будет?

Четвертой, считая свадьбу Какогго.

Наступило двадцать пятое число месяца Вайамбы.

Марри и Миладу явились в «Бидуэлли» за два часа до полудня. Чары выучены, косы заплетены, степные наряды надеты.

У Миладу — зеленые штаны, зашнурованные от щиколотки до колена, короткие сапожки, шерстяная белая рубаха навыпуск, и еще одна, с разрезами на боках, темно-рыжая. Сверху — кожаный пояс, весь в кистях и бубенчиках, и войлочная безрукавка с узором из псов и лисиц. У Марри штаны бурые, сапоги лучшей степной работы, так что и плясать можно, и на коне скакать. Выше голенищ на икрах — ремешки с колокольцами, и такие же на запястьях. Рубаха белая до колен, рубаха желтая чуть покороче, с кистями по подолу, безрукавка из тонкой светло-бурой кожи, сплошь вышитая картинками, смысл которых степняку ясен, а прочим и знать не надобно. Пояс кожаный, а поверх — другой, из медных колец. И кожаная повязка на голове.

— Звените вы, девчата, как надо, — сказала, оглядев их, миладина матушка. А вот блеску маловато.

Настоящая степная красавица должна вся блестеть от сала. Миладу мазать волосы помадой отказалась. А чтобы уложить, как надо, маррины кудри, нужно не сало, а кадьярский клей, каким склеивают листы в чародейских книгах.

Матушка Елли-нум и себе достала из сундука старинный степной наряд. То, что надели на папашу Джарладжавана, вообще-то называется полудоспех. С чего бы это на свадьбе славить Воителя? Но для посадских меа-меев сойдет и это. Барабанщика с трубачом тоже нарядили в кожу.

Глянув нечаянно наверх, на хоры, Миладу чуть не упала. Слева от Мади на лавке сидит козел. Огромный, грязно-белый, с витыми рогами пол потолок. И на ручках держит маленького козленка. Справа от Джубарру — и вовсе кто-то странный: в перьях, с длинной шеей и хохлатой головой.

Заметив ее испуг, козел снял личину. Оказалось — Голгуло-волынщик. Козленок — и есть волынка.

Птицелюдина — не иначе, Гойгеко.

Запрета на ряженых в списке Какогго, кажется, не было.

Ровно в полдень на Карнавальной улице за забором раздался топот копыт.

Первыми в «Бидуэлли» вошли не степняки, а старшина Данкаран Иррин и стражник Эрави.

— Не помешаем?

Когда же законные власти мешали чьей-то свадьбе?

Проходя, Эрави щипнул Марримуи за бочок под расшитой кожей. Только Марри хотела двинуть его локтем — как в залу, косолапя, вступил благородный Укаггу-мей.

— Счастливо доскакали! — приветствует их Марри по-степному. Миладу спешно поднимается на хоры.

На Какогго — лисья шапка о трех хвостах, хотя на дворе и весна. Волосы и усы намаслены, щеки — как медный начищенный поднос. Кажется, степному вождю положено, чтобы сощуренные глазки не выражали ничего, кроме горделивого довольства. Кожаный несшитый нагрудник с наспинником длиною ниже колен подпоясан двумя поясами: один в медных бляхах, другой в серебряных. Рубаха бурая, самой грубой ткани, штаны ярко-рыжие, немеряной ширины. О сапогах и говорить нечего.

Следом за ним еле шагает невеста, Камекорро-нум. Лицо самое что ни на есть посадское, даже веснушек почти не видать. И по годам — совсем девчонка. Зато колпак в три пяди высотой, весь в кисточках и колокольчиках. Наряд — войлочный куль от шеи до пят с родовыми узорами Укаггу. Что под войлоком, не видать, но звона и скрипа — как от целого отряда степной стражи.

Девушку поддерживает другая, постарше. На ней — обычный умбинский сарафан с пристежными рукавами. Скромненький такой, но стоит подороже всех степнячьих кож, серебра и войлока. Шаль на плечах полушелковая, в стручок, вингарской работы. И пояс выткан пляшущими кошками. Кто сказал — не надо древленства? Поясок не просто древленский, а скорее всего, старинный. Или под старину, но с большим искусством выткан. Да и волосы у девицы выкрашены в лиловый Ткачихин цвет.

Следом шагают два кавалера. Оба — в красно-желто-лиловом, как положено княжим воинам. Один лет двадцати, румяный, при сабле и метательных булавах. Второму тридцать с лишним. Смуглый, худой, усы скобкой, залысины на лбу. Этот вооружен длинным мечом.

— Ого! — замечает Джубарру, кивая на него.

— Кто таков?

— Десятник княжьей стражи. Из четверти господина Тайраджа. Благородный Хиноби Кагирра.

Мади ударил в бубен. Степная свадьба началась.

Коврик расстелен как раз под хорами. Ближе всех, спиной к музыкантам, сидит благородный Кагирра. Девица с лиловыми волосами — напротив него. Это Киджуни, какоггина воспитанница — объяснил Джубарру. Справа жених и невеста, слева — благородный Какогго Укаггу-мей.

— А где же сваха? — чуть было вслух не спросил подавальщик Балинга.

— Цыц! Не будет свахи — ответил старый Джарладжаван.

— Как же? Обычай…

— А вот так.

Обычаи надо нарушать — заключила Марри. Вышла на середину залы. Махнула музыкантам, чтобы играли.

Эта пляска, конечно, не для кабака. Ее место — под звездами, у костра.

Какогго-мей одобрил. Покосясь на Киджуни с чем-то вроде усмешки в сонных глазках, кинул Марри под ноги серебряную цепочку с бубенцами.

Появились Бауды: папаша Куллобул, Далини, Караджан, Никко и Мураи. Провожал их парнишка Карибул: видно, увязался по дороге.

Джарладжаван усадил их подальше от степняков за большим столом.

Куллобул пригляделся к укаггину застолью. Спросил:

— Так что же, перевел уважаемый Какогго имущество на дочку?

Семерыми прошу — зашептал Джарладжаван — не говорите про него «уважаемый»! Спесь степная, дело понятное, а все ж…

— Хорошо, пусть будет благородный Какогго. И?

— Переводит.

— А что Киджуни думает?

— А что? Какогго, как в старшины степнячьи пройдет, женится на меа-мейке. А Киджуни — шишь.

— Очень хорошо.

Что же тут хорошего? — вскидывается Далини. Какогго с этой своей воспитанницей, вроде, как с женой беззаконной жил? Она и хозяйство вела, и мастерскую…

— То и хорошо, Далли, что поступает он с ней как последняя свинья. А Киджуни и в ткачестве, и в торговле мастерица, каких мало. Переманить бы ее!

Старшина Данкаран приветственно подымает кружку. Эрави тоже кивает Баудам из угла. Куллобул взмахами руки приглашает: пересаживайтесь, мол, к нам!

— А где же сваха? — спрашивает Никко.

Нету свахи. Не позвали, — разводит руками старшина Данкаран.

— Как же так? В степи что же, свах не бывает?

— Бывают. Еще какие. Да из Укаггу, простите Семеро, степняк — как из меня дибульский великан.

— Кто молодых сосватал-то?

— Раджатай.

— Лучшая сваха на посаде! Ее — и не позвать на свадьбу!

— Дык-ть…

Музыканты замолчали. В тишине снова ударил степной бубен. Матушка Елли внесла на плече большое блюдо.

— Что это там? — спросил наверху Голгуло.

— Умбловая каша — отвечал Джубарру. Видишь — глаза.

Каша и впрямь усажена глазами. Мертвыми, бараньими. Миладу о таком слыхала — и все равно с дурнотою еле справилась.

А в следующий миг в сенях раздался грохот. Балинга заметался, пробуя прикрыть дверь у кого-то перед носом, но не успел. В залу вошла невысокая женщина, пестро и растрепанно одетая, в желтом платочке на голове. Встала у какоггиного войлока позади жениха с невестой.

Ждет, пока все зрячие глаза в этой зале обратятся к ней. Начинает надорванным, горьким голосом:

— Последние времена приходят, так, что ли?

Сваха, поняла Миладу. Тетушка Раджатай.

Данкаран Иррин развернулся на скамье, чтобы удобней было наблюдать: и за свахой, и за зрителями.

— Значит, так. Кто-то в лепешку расшибается. Со степью сговаривается, княжье войско убеждает, все устраивает. А они! Эти выродки! Смешенцы! Умблы! На свадьбу не зовут!?

Тише, тише — пытается просить Джарладжаван.

— Тише? Мне — тише? Да сколько я ради этих сволочей пота, слез, крови пролила! А они мне — деньги! Как стряпчему! Будто этого довольно!

И довольно. Иди отсюда, женщина, подобру-поздорову — цедит сквозь усы благородный Какогго.

— И пойду! И ноги моей тут не будет! Но добром — помяните мое слово — затея ваша не кончится! Ох, не кончится!

Раджатай, лучшая посадская сваха, в слезах выбежала вон.

Стало тихо. Только Миладу слышала, как внизу кто-то произнес вполголоса:

— Нехорошо.

Кажется, это был десятник Хиноби.

Какогго махнул кабатчику, музыкантам:

— Продолжаем. Горожане, они и проклясть толком не умеют…

— Так это она проклинала? — охнула девица Камелли.

Охнула и отпрянула. Ибо сверху на коврик, на блюда с едой, упал бубен. Прямо у Мади из рук.

Миладу побожилась бы, что барабанщик нынче с самого утра был все время на виду. И хмельного не пил.

Елли-нум кинула бубен наверх. Гойгеко поймал.

Внизу жених, Табирро, протянул к каше руку с большой ложкой.

Марри видела, как будущий тесть, Какогго, наотмашь двинул зятя по руке. Хотя тот отнюдь не делал попыток ворожить.

— Кто тут главный? — рявкнул Какогго, на сей раз вполне по-мэйански.

— Батюшка…- пробормотал, смутившись, Табирро.

Строг! — заметил папаша Куллобул. То-то девушка, небось, рада, что замуж выходит…

Какогго развернул блюдо к себе. Запустил в кашу пятерню. Принялся есть, Миладу поспешила отвернуться.

Караджан глотнул пива из кружки. Миладу ударила по струнам. Марримуи снова закружилась в танце.

На сей раз гостинец ей кинула Киджуни. Мелкое серебро в тканом кошелечке.

Ополовинив блюдо, Какогго облизал пальцы. Произнес что-то по-степному, благословляя молодых. Зачерпнул в обе горсти каши и протянул им.

Девица Камелли замешкалась. Как перегнуться через стол и ничего не свалить, если войлочный убор еле гнется? Жених тоже слегка растерялся. Есть кашу из горсти у кого-то — непростое умение, а тесть, видно, не предупредил.

А потом ничего и не понадобилось есть. Благородный Какогго, как сидел, вытянув вперед обе руки — так и рухнул на стол.

Музыка сбилась и замолкла.

— Какой неудачный день! — медленно проговорил Бауд-старший. Это надо же было так упиться!

Старшина Иррин не спеша поднялся из-за стола. Вразвалочку направился к пострадавшему.

Сколько раз Миладу потом описывала, как все произошло?

Вот Киджуни и господин Хиноби поднимают Какогго. Вот Марримуи бежит наверх, не касаясь ногами ступенек, и кричит: Мади, бубен! Бубен ей передают.

Если окажется, что музыканты вместе с бубном сбросили на стол Укаггу отраву…

Вот Иррин бровью делает знак Эрави. Тот направляется к дверям, но не выходит.

Вот старшина зовет:

— Уважаемый Джарладжаван! Тут гостю плохо. Пошлите за лекарем и за жрецом. А вы, благородная Елли-нум, идите-ка сюда.

— Идем. Я тебе потом все расскажу, — шепчет Марри, пробуя развернуть Миладу лицом к стенке.

Внизу господин Хиноби, переглянувшись со старшиной, пальцами раскрывает рот Какогго. Тот хрипит, задыхаясь.

— Отравили его! — слышит Миладу спокойный голос Караджана Бауда.

— А мы свидетели. Нехорошо! — отзывается ему папаша Куллобул.

Сваха Раджатай к столу не подходила. Могла, конечно, что-то кинуть… Нет, на нее все смотрели.

Хиноби и Киджуни хлопочут над Какогго-меем. Жених держит за руки невесту. Иррин о чем-то спрашивает матушку Елли, Джарладжаван мечется вокруг. Эрави стережет двери: только Балингу выпустил в храм, за жрецом.

Из дальних комнат приковылял Милгаджи. Остановился на пороге, переводит глаза с отца на мать.

Бауды так и сидят у своего стола. Наверху, на хорах кроме Миладу — Марри, Джубарру, Мади и двое ряженых.

Марри произносит дибульские слова. Ищет чары?

Чарами светятся какие-то амулеты на Какогго и на Куллобуле Бауде. Несколько подвесок на колпаке у Камелли. Весь, с головы до ног, Данкаран Иррин сияет зыбким светом преображения. Чем-то переливается пояс у Киджуни.

В еде чар нет. На женихе с невестой тоже. Стало быть, ругань свахи все же не привлекла к Камелли и Табирро немедленного проклятия Семерых.

Хиноби что-то шепнул старшине. Тот вдохнул. Объявил:

— Уважаемые и благородные! Сохраняйте спокойствие. Сейчас лекарь придет, жрец… А пока мы с вами потолкуем.

Стало быть, задержаны не только кабацкие служащие и хозяева, но и Бауды.

Отмываться теперь кабаку «Бидуэлли», отравительскому гнезду — не отмыться…

Да, пусть. Но кому все это на руку — если отбросить врагов «Бидуэлли»?

Имущество Какогго передано дочке. Отравили, пока не передумал?

Или еще не передано? Тогда князь получает две трети. Много разного приходится слышать о Его Светлости князе Дже. Состояние казны плачевно. Спрашивается: настолько ли, чтобы пускаться на убийства богатых купцов, не имеющих сына-наследника?

И положено ли княжьим воинам исполнять подобные приказы? Князь-князем, но есть же еще и Воитель Пламенный. И Судия.

Еду готовила Елли-нум. На кухню при желании проберется кто угодно. Набросали отраву и ушли.

Балинга привел длинноносого человека средних лет в зеленом кафтане поверх рабочей длинной рубахи. Аптекарь Вакаджи, тезка злодея-хуторянина, не тем будь помянут. Давний знакомый Куллобула Бауда.

Аптекарь осматривает Какогго. Распрямляется.

— Лекарь тут не при чем. Зовите жреца.

— Что с ним? — спрашивает Иррин.

— Отравился. Что-то съел.

Марри спускается. Набирает со стола, из блюда, немного каши. Завязывает в уголок платка.

— Крыс травить будешь? — спрашивает старшина.

— Изучать.

— Ясно. Ты тут рядом танцевала?

— Да. Когда сваха ушла, я — как это сказать? Устранилась подальше.

— Вот и я устранился. Выходит, зря.

— И что дальше?

— Будем искать. Поглядим, у кого при себе отрава. У тебя — уже есть.

Жреца! — просит Киджуни. Умирает!

— На все воля Семерых…

Или, может быть, отравили вовсе не кашу? А что-то гораздо раньше? Что-то, что Какогго ел еще до «Бидуэлли»?

Мади тоже спустился. Теперь он утешает Камелли. А жениха отвел в сторонку десятник.

— Что будет, если… Если он умрет?

Следствие будет — хмуро отвечает Хиноби.

— Что за дрянь едят эти степняки!

Иррин теперь расспрашивает Джарладжавана. Матушка Елли, как вошла, так и стоит посреди залы.

Марри подходит к ней.

— Нас с Хандо, конечно, по обряду не женили. Но на других свадьбах я бывала. Такого обычая — ну, с кашей — не видала ни разу. Это что, особенность Укаггу?

— Тут все не по обычаю.

— А как надо было бы?

— Начать с того, что тут не свадьба, а сговор. На сговоре кашу первыми пробуют жених и невеста, главные гости. И только потом — родители.

— А глаза?

— Кому как нравится. Но моя каша — не яд.

— А с собой эти меи ничего из еды не приносили?

— Все здешнее. Гнев Рогатого на нас…

— Надо бы послать кого-то к Раджатай. Просить, чтобы она простила.

— Кого слать-то? Балинга за жрецом побежал, остальных старшина не выпустит.

Из храма Семерых прибыл пестрый жрец Байджи. Склонился было над телом, аптекарь резким движением его отстранил. Не троньте мол, как бы не оскверниться.

Значит, умер Какогго-мей. Когда — никто не заметил.

Жрец Байджи начал молитву.

Подоспело еще несколько стражников. Собрали посуду и остатки каши, увязали в скатерку. Ковер тоже унесут.

Тело родным отдадут, как только знающие люди разберутся, в чем причина внезапной смерти.

За обед никто, конечно, платить не будет. Ни укаггины гости, ни Бауды.

Уважаемого Куллобула с семейством Иррин отпустил домой. Завтра просил явиться в участок — надобно будет записать свидетельские показания.

Девицам велено быть в участке завтра, за два часа до полудня. Пока их никто ни расспрашивал. Иррин обыскал — но не то чтобы тщательно.

Елли-нум, Джарладжаван и Милгаджи остались в кабаке. Впредь до выяснения всех обстоятельств дела кабак, разумеется, закрыт.

— Ничего, Далли. Все обойдется, — сказал Куллобул, уходя.

— Во сколько обойдется, вот вопрос! — добавил Караджан.

Излишне напоминать: до окончания следствия никто из свидетелей не должен покидать Ви-Умбина.

Марри и Миладу шагают вверх по улице Карнавальной.

— Парнишка нам понадобится.

— Какой?

— Тот, что нынче провожал Баудов. Карибул вади Ваджаггри.

— Надо сваху найти. И узнать, где был Какогго утром.

— Что это даст?

— Я думаю, Какогго отравили еще до кабака.

— Лекари разберутся…

— Так мальчику и скажем: степняк, мол, страшно бледен был, еще когда в кабак входил.

— Не был он бледен. Красен был.

— Слушай, Ми-нум! Ты хочешь, чтобы «Бидуэлли» так и стоял под замком, пока следствие не кончится? Расход какой, ты сообрази!

— Да. Еще лекари, стража, жрецы… Но сами мы не справимся.

— Мы с тобой — конечно, нет. Я не против: мальчишка нужен.

— Караджан нужен.

— Он-то? Толку от него…

— Нужен. Потому что если не он распутает это дело, то…

— Ясно, поняла. Пусть убедится самолично, что связывает жизнь с честной девушкой, а не с дочкой отравителей.

— Какую жизнь, Марри…

— Ми-нум! Ты замуж выходишь? Или как?

— Не знаю, Марри. Теперь не знаю.

— А моя свадьба — будет! В «Бидуэлли», тридцатого числа. Это я тебе обещаю.

Вот и верь после этого россказням, будто летуны — народ мирный, не воинственный.

На Змеином лугу Карибула не оказалось. Гуду с гуслями на коленях разглагольствовал:

— Тут иные граждане плетут басни про Черных Воров. Кое-кто даже будто бы видел их.

— Ну, допустим.

— А знаете, откуда всё это пошло? А я знаю. От Белого Вора.

— Это кто?

— А вот послушайте.

В городишке без названья жил воришка Вида-Лани,

Неудачник Вида-Лани по прозванью Белый Вор;

Сколько раз его ловили, и пороли, и лупили,

И сажали, и судили, выставляя на позор.

Говорили: ты неловкий и воруешь без сноровки,

Ох, допросишься веревки — шел бы лучше в пастухи!

Отвечает он: конечно я покаюсь, многогрешный,

Но пока я не раскаян — не мелите чепухи!

Шла толпа глядеть на пляски, развлекаясь без опаски,

А в толпе шел Вида-Лани поглядеть на плясунов.

Потереться среди прочих до веселия охочих,

И стащить, уж что сумеет, из кафтанов и штанов.

Дуды, бубны загудели, струны звонко зазвенели,

Окончание недели отмечал честной народ.

Вида-Лани стало странно — он не лазит по карманам,

Он не шарит по кафтанам, а стоит, разинув рот.

А плясуньи друг за другом ходят кругом, ходят кругом,

Через круг летят к подругам удалые плясуны,

Вида-Лани тоже прыгнул, что случилось, не постигнул,

Но плясал он до упаду, до заката, до луны.

Разошелся люд досужий и воришка обнаружил —

Без добычи он, и хуже только ноет в животе.

Вдруг к нему подходит дева — не найти такой нигде вам!

И идет, как по канату, как по меловой черте.

Обняла, поцеловала, что-то на ухо сказала,

Упорхнула, уплясала, улетела на ветру…

Пробудился Вида-Лани: видно, я уснул по пьяни,

И такое мне приснилось — ничего не разберу!

Как прошел он по базару, пирожков там свистнуть пару,

А набрал себе товару — только пазуха трещит.

И купцы все смотрят мимо, будто ходит он незримо,

Будто нету Вида-Лани — просто в воздухе морщит.

Увидал коня гнедого о серебряных подковах,

Размечтался: «мне б такого!» — конь и сам за ним пошел.

Едет в плисовом кафтане сытый-пьяный Вида-Лани,

На душе его спокойно и на сердце хорошо.

А как заскучал он вскоре, так отправился за море,

За Миджир и за Диерри в Арандийскую страну.

Не истративши ни ланги он доплыл до Кераэнга,

Где задумал прикарманить себе царскую казну.

Вот проходит мимо стражи, в белый ус не дуя даже:

«То-то хватятся пропажи, а меня и след простыл!»

Глядь — дракон на куче злата посреди большой палаты,

Страховидный, бородаты — Вида-Лани аж застыл!

Говорит дракон воришке: «В этот раз хватил ты лишку!

Не получишь золотишка — эй, хватайте молодца!»

Набежала стражи туча, приказал дракон летучий:

«Эй, вяжите Вида-Лани, не пускайте из дворца!»

Вида-Лани весь в тревоге — и подвел же шестирогий!

Но начальник стражи в ноги вида-ланины упал:

«Не вели казнить, владыка, пощади нас, царь великий, -

Упустили, проглядели, соглядатай убежал!»

Вида-Лани весь в тревоге, он глядит себе под ноги,

Только ног уже четыре, и на каждой чешуя!

За плечами крылья плещут, под усами зубы блещут,

Попытался развернуться — не выходит ничего!

Видя это неприличье грозный царь вскричал по-птичьи:

Он украл мое обличье, зарубите наглеца!

Но царя не видит даже его преданная стража —

Без драконьего обличья и без Бенгова венца.

Царь бежал, объят позором, недоступный смертным взорам,

Прочь из города, в котором воцарился Белый Вор.

Но нигде не кормят даром — стал он шляться по базарам,

Промышлять чужим товаром, сам себе живой укор.

Коль, дослушав песню эту недочтетесь вы монеты,

Не пеняйте на поэта — он ни в чем не виноват.

Бывший царь всему виною — вот он бродит предо мною,

Прям΄ за вашею спиною, подло тыря все подряд!

Не горюйте о потере — вы есть вы, по крайней мере!

Пожалейте Вида-Лани — вот ему-то каково!

Он лежит в чужих палатах, на сокровищах проклятых,

Ничего украсть не в силах ни у вас, ни у кого!

Мальчик Карибул явился. Помедлил в дверях, глянул на Гуду. Тот кивнул.

Мальчик решительно направился к Марри. Миладу поклонился коротко, но низко. Как капитановой невесте.

Волосы у него темные, стоят торчком. Глаза серые, ресницы с полпальца.

— Вы — летунья, высокоученая Марри Манарк?

— Допустим.

— Ограбили вас. Вас и высокоученого древленя.

— Чего?

— В дому у вас все раскидано. И тело лежит. Мне велели Вас найти.

— Чье тело?

— Я не понял. Кажется, вашей ученицы.

— Тьфу, только этого не хватало. Ты тут живешь, в кабаке?

— Да. С дядей Ванджей.

— Работу ищешь?

— У Баудов. Мне сказали — подождать.

— Этак ты долго прождешь. Давай лучше ко мне.

— Надо подумать.

Кто-то из близких Марри посадских лиц в точности так выговаривает эти слова.

— Ладно. Пока будешь думать, сделай одно дело за полланги. Тут мужик один нынче помер в «Бидуэлли». Мы с Ми-нум свидетельницы. Бауды тоже. Надо узнать, что этот мужик делал утром, до кабака.

— Идет. Если не узнаю ничего путного, я деньги верну.

Марримуи полетела в Училище.

Пес Хариданджил лает во дворе. Стражник задом пятится к калитке, разматывая мерную ленту. Другой конец ленты держит на крыльце девочка Нарилли.

— Мама! Нас ограбили!

— Знаю, чудище. Что украли?

— Ничего. В смысле, я не знаю. А Равере — того…

— Убили?

— Не совсем. Но твоя непричастность засвидетельствована.

Если Нари услышала новое словечко, сложное и длинное — будет повторять, пока не выучит.

— Тебя дома не было. Значит, ты не могла Рэлли из окна выкинуть. Папа тоже уходил. Остаемся мы с Хариданджилом. Мы, правда, гулять выходили, пришли — уже дверь выбита. Только у нас свидетелей нету, нас на улице никто не видел.

— У вас повода нет. Вы с этой клушей… С девицей Равере душа в душу жили.

— Значит, кто-то неизвестный.

В доме Диррири со старшиной Кандой пишут перечень украденного. Кое-что уже вычеркнуто: вещи, которые Диррири, покопавшись, нашел.

— Привет, высокоученая. Давай, подключайся.

— Как же это ты, старшина? Недоглядел!

— Тут за вашим Училищем, пожалуй, доглядишь… Ты где была?

— В «Бидуэлли». Там тоже Хёкк знает что творится.

Марри рассказала про степную свадьбу с княжьими вояками. Хиноби Кагирру старшина Канда знает. Помещичьего сына Араги тоже. Большие приятели, даром что младший старшему чуть ли не в сыновья годится.

Странно, как это свахам удалось разлучить такую парочку…

— Сваху за стол не посадили. Она пришла и прокляла плод собственных стараний.

— Которая сваха?

— Раджатай.

— Хм. И дальше?

— Ушла. А потом такое началось…

— Токатры с ней не было?

— Кого?

— Подружки ее. Раджатай женщина мягкая. А Токатра, если что, и за копье возьмется.

— Нет, драки не было. А только получаса не прошло, как папаша невесты, Какогго Укаггу-мей, свалился мертвый. Все признаки отравления. «Бидуэлли», конечно, прикрыли.

— Кого под стражу взяли?

— Пока никого. До завтра решили погодить.

По лестнице из светелки спустился молодой училищный жрец Габирри-Дориэ. Канда обратился к нему.

— Ну, досточтимый?

— Жить будет. На завтра я вызываю кудесников и лекарей. Для исследования.

Что с ней? — спросила Марри.

Когда Нарилли и пес вернулись с улицы, Рэлли лежала на земле. Окно в светелке было выбито, как и входная дверь. Ран на девице нет, чар нет, голова цела. Сознания нет, глаза не открываются.

— Мне можно к ней?

— Извольте. Только сначала, высокоученая…

— Да?

— Книгу чар Вашу можно?

— Зачем?

— Для просмотра.

— В чем дело? Меня же не было дома. Да и чар нет, Вы же сами…

— Не в пострадавшей дело. В Вашей собаке.

— А, вот оно что. Я согласна, Хариданджил — кличка скверная. Сменим.

— Что — кличка? На собаке чары. Преображение и чернокнижие.

— Та-ак…

— Сами понимаете.

— Но у меня чернокнижных чар нет. Премудрой клянусь.

— И на Печати поклянетесь?

— Конечно. Давайте.

Марримуи Манарк поклялась.

Как все быстро у вас, у летунов — проворчал Габирри-Дориэ, пряча янтарную печать назад под кафтан.

— Все равно. Завтра утром явитесь к досточтимому Андраилу.

Ох! — только и выдохнул Диррири. Габирри-Андраил, гдава храмового сыскного ведомства.

— Зачем?

— Для дачи объяснений, откуда у Вас эта собака.

— Откуда? На базаре куплена.

— Вот и объясните.

— Мне в участок еще идти. Я часа за четыре до полудня зайду. Не рано?

— Не рано. Помолитесь перед тем Премудрой. Об умудрении.

Жрец ушел. Марри принялась прибирать в комнате. И — что поделаешь? — обихаживать школярку Рэлли.

Рэлли уложили в постель. Дышит она ровно, как будто спит. Марри попробовала разбудить ее — не вышло.

Марри достала книжку чар. Отдать, говорите? Ну, попробуйте отобрать, досточтимые жрецы!

Повторила чару распознания чар. Применила.

Слабое свечение от молитв лилового жреца. Множество мелких колдовских штучек у Диррири: подарки друзей-кудесников. На Рэлли ничего нет.

И все же сон ее — не обычный. Скорее всего, на какие-то чары сверху наложена защита от распознания.

Или — гнев богов? Все за то же, за смешение?

Но почему теперь? За деньги, значит, можно, а по закону, в семье — нет? И при чем тут девица Равере?

Часть вторая. Притязатели

Осенью, где-то в начале пятьсот семидесятых годов, в Марди, явилась мне во сне бабка моя неродная, княжна Дине Диневанская. Спросила, что я предпочту: славу скорую, но дурную, или добрую, но только в отдаленном потомстве? Я тогда был не вполне еще иссволоченный недоросль, да к тому же, Владыкина водица, как известно, отбивает охоту спешить. Оттого я и ответил: пусть лучше будет добрая, пусть и неведомо когда.

Кто знает: повтори мне княжна свой вопрос сейчас, когда мне тридцать, когда у ровесников моих уже взрослые сыновья — может, я и перерешил бы.

(Из побасенок княжича Дарри)

Двадцать шестое число месяца Вайамбы. Три часа до полудня. Марримуи Манарк спускается к набережной.

Беседа с начальником храмового сыскного отделения не была долгой. Досточтимый Габирри-Андраил, навалясь грудью на стол, задавал вопросы. Серенького вида писарь записывал: как, когда, где и у кого именно Марри купила подозрительного пса Хариданджила?

У мохнонога, у кого же еще. Лиц мохноножских Марри не различает, опознать едва ли сможет. Пес вел себя прилично. Не проявлял ли необычного для бессловесной скотины любопытства к разговорам, книгам? Скорее, нет. Напротив, выказал здравомыслие, какого не встретишь у степных собак, не говоря уже о посадских. Был у одной марриной давнишней подруги песик Цоцонго… Но тот был — крохотная моська, Хариданджил же с виду цепной кобель. А вот же…

В конце Габирри-Андраил заверил: несмотря на смешенческий брак, мастеру Диррири, учитывая его заслуги перед Училищем, разрешат продолжать занятия словесностью. Что до Марри, то ей тоже предложили работу. На Андраила. Негласную, осведомительскую.

Когда, о ком и что именно надлежит сообщать храму Премудрой — о том ее обещали известить особо.

Смешно! Будто Марримуи не помнит этого важного начальника еще писарем! Видела его в те поры, когда училась. Только вот имени его, когда он еще не был Габирри, она не помнит. Растолстел на высокой должности, издергался — но узнать можно. Имя где-то карличье добыл — а может, в «Четыре храма выиграл».

На виду у лодочников Марри перелетела через реку. Не спускаясь на землю, направилась к Старому рынку, в участок Данкарана Иррина.

До полудня еще больше двух часов. Марри остановилась у глашатайского помоста. Послушала посадские новости.

Чуть погодя к стражничьей избе подошла Миладу Джарладжаван.

Как рассказал девицам стражник Ганджа, сваха Раджатай так и не нашлась. Дома не ночевала. Услугами ее пользовалась чуть ли не каждая вторая посадская семья — но друзей, хотя бы приятелей у свахи нет. Нет и родни. Одна подружка Токатра. И едва ли та притворяется, говоря, будто не знает, куда могла подеваться Раджатай.

Старшина Иррин записал показания девиц. Отпустил.

Пошли в «Бидуэлли» завтракать. Там у папаши Джарладжавана с утра сидит какой-то парень: человек, но росточком не выше древленя, светловолосый, в черной косынке.

— Неужто Алькаэр Теролли?

Матушка Елли-нум подтвердила: вроде, да, именно так он назвался. Стряпчий Алькаэр.

— Ну, плохи наши дела.

— Почему?

— Этот стряпчий — побратим и любимчик Дарамурры Мэйвера, главного училищного правоведа. Раз уж он ухватился за наше дело, значит, будет суд. Показательный. Шуму на весь Мэйан…

— Какой суд, ежели судьи нету? Выборы еще через месяц.

— Кстати о выборах. Слышала я нынче на рынке: этот самый Алькаэр уже выдвинул притязания на судейскую должность. Двухсот ланг выборного залога не пожалел.

— Может быть, он затем сюда и явился. К выборам — обстряпать громкое дело. Показать себя поборником справедливости, оправдать невиновных…

— Угу. И засадить в колодки семейку отравителей.

— Которую?

Это сказал молчаливый обычно братец Миладу, хромоногий Милгаджи.

— Ты думаешь, Какогго отравили его домашние?

— Или княжьи вояки. Я бы за ними проследил.

— Ну так и проследи. А мы девушки честные, нам за военными бегать — срамота.

— Особенно за такими.

— Почему?

Милгаджи вместо ответа показал рукой. Матушка Елли тихо охнула. Степнячье молчаливое поношение из тех, что вогнали бы в краску и Хандо-мея.

Впрочем, грязно бранить княжье воинство, когда оно не видит — наука нехитрая.

— Все они хороши. И вояки, и купчихи. Взять бы их всех, да и сдать одной кучей Фарамеду.

— Марри! Не хватало нам Фарамеда!

— А почему бы и нет, Ми-нум? Пошли бы к его Владыкину жрецу. Гамурра-Маоли или как его там. Поклялись бы, что Какогго не убивали. Он определил бы, что мы не лжем. Даже не обязательно Маоли: позовем любого черного жреца. А насчет невесты с женихом, женихова начальника да невестиной подружки — сомневаюсь я, что они по доброй воле согласятся на такой допрос.

Милгаджи, судя по всему, над этими ее словами призадумался.

Около полудня Марри и Миладу явились в дом Баудов.

Старый Куллобул возится на складе. Далини в зале, завтракает. Караджан собирался куда-то уходить, но задержался.

Марри попросила поправить ее, если что не так — и стала излагать свой взгляд на давешнюю беду. Объяснений она насчитала четыре.

Первое — князь позарился на наследство. Поспешил, пока мастерская Укаггу-мея не отошла его дочке и зятю. Исполнители — воины, Табирро и Хиноби. Дело отягчается тем, что, судя по намекам иных охальников, доблестный Хиноби сам не прочь был бы юного Табирро взять невестой. И нечего хихикать, Далини.

Второе — Мади-барабанщик. Да, Ми-нум, нечего хлопать глазами. И не говорите мне, что музыкант не способен на такое. Вырядили степным болваном, заставили на свадьбе собственной любимой девушки барабанить…

Ты, Ми-нум, последняя, кто не замечал, как наш Мади на эту самую Камелли пялился. Мы не знаем, как уж там она ему отказала: сама или на батюшкину немилость сослалась. Он взял да и убил папашу. Расстроил свадьбу. Что еще надо? Орудие — отравленный бубен.

Третье — степняки. Нас недаром предупреждали. На месте Укаггу-меев я сама этого Какогго траванула бы. Вообразите, каково — жить с этаким старшиной?

Ну и четвертое. Домашние. Дочка, которую папаша вконец издергал. Или еще того лучше — Киджуни.

Что до свахи, то ее Марри отмела.

— Но степняков на свадьбе вовсе не было, не считая матушки и нас с Милгаджи. А девицы и военные ели с того же блюда, что и Какогго. Без тарелок. Тоже отравиться могли. Разве что в кружку яд кинули...

— Яд Какогго могли дать еще дома. А на блюдо подсыпали для виду. Уже после того, как Какогго упал.

— Умница, Далини!

— Но не хочешь же ты сказать, что они сделали это нарочно, чтобы опозорить «Бидуэлли»?

— Чепуха, Ми-нум.

— Может быть, Какогго не только сваху, а еще и кабатчика какого-нибудь надул. Тот, со злости…

— Вспомни, Ми: степняк к твоему батюшке ходил чуть ли не с новомесячья. Неужто он настолько заранее все затеял, что уже успел кабак сменить?

— С него сталось бы…

— Не ссорьтесь, девчата — вставил слово Караджан. По-моему, это все-таки степняки. Гонят двух зайцев сразу.

Которых именно зайцев, Караджан досказывать не стал. Натянул верхний кафтан, ушел прочь со двора.

Видели Караджана в тот день в доме благородного Укаггу-мея. Как положено собрату по гильдии, явился высказать соболезнования семейству погибшего.

Принимала его Киджуни. Камелли еще слишком слаба для разговоров. Мастерская — такой тяжелый груз на ее плечи…

Да, в самом деле, Какогго подарил дочке и лавку, и мастерскую, и посадский свой дом. Доходу в год около семи тысяч ланг. Дюжина работников, четверо слуг. Приказчиком — сама Киджуни.

Когда-то у Какогго был сын, беспутный малый, чуть старше Караджана. Бросил семейство, ушел в моря, хоть то и не пристало степнякам. Корабль разбился у берегов острова Тирри. Киджуни — дочка кормчего с того корабля. Кроме батюшки у нее никого не было. Какогго по доброте своей приютил девицу.

Киджуни вздохнет — и в этот вздох уместится все. И то, как добрый дядюшка Какогго отыгрался на ней сполна за сына, за его бестолковость и за раннюю смерть. И насмешки, и косые взгляды посадских граждан на Киджуни, малолетнюю приживалочку богатого купца. И каторжный труд, ушедший на то, чтобы стать в дому благодетеля незаменимой, обустроить мастерскую, которую теперь надо отдать в руки наследницы… Киджуни не жалуется. Работы она не боится, место найдет. Пока же, на первое время, останется при Камелли.

Караджан Бауд известен посаду умением разрешать безвыходные, казалось бы, трудности. Не согласится ли он замолвить за Камелли словечко перед членами ткацкой гильдии? Ибо тревожится Киджуни: согласятся ли купцы и мастера принять в свой круг несмышленную девчонку-сироту?

Караджан не сказал: подумаю, с батюшкой потолкую. Сказал: разумеется, конечно, что могу — сделаю.

Свадьба Камелли и благородного Табирро Араги пошла прахом. Возможно, оно и к лучшему. Не тем будь помянут Какогго, но он настолько падок был на благородное звание… На посмешище себя выставлял, а теперь вот — убит. Разумеется, для посадской девушки, хозяйки торгового дела, лучший жених был бы — из своих, гильдейских. Не мальчишка, а зрелый, самостоятельный мужчина…

— Вы понимаете меня, уважаемый Бауд?

Караджан кивнул. На сей раз обещал подумать.

Марримуи вернулась домой вскоре поле того, как присланный от Андраила служащий завершил обыск в ее доме.

Все волшебные предметы тщательно описаны. Некоторые придется отдать для изучения. Хариданджила тоже заберут: пока не велели пускать его со двора.

Нари крепится, не ревет. Сидит вместе с псом у себя в светелке.

Марри поднялась к ней. Обещала, что самолично врежет чародейским лучом каждому, кто попробует обидеть нариллину живность.

— Скоро папа приедет. Тот первый, который Хандо-мей.

— Откуда сведения?

— Я с девочкой одной разговорилась. Утром, еще до того, как нас заперли. Она теперь у той тетеньки живет, которая дяденька. У кого я зимой была.

— У господ Муликку?

— Да. Вроде, ей там нравится. Она говорит — скоро война будет, степняки прискачут.

— С чего бы это?

— Ей брат написал. Он в Ви-Баллу живет, военную науку изучает.

— Не знаю насчет Баллу, а тут я бы на твоем месте, чудище, от Хандо бегала, как от Хёкка косматого.

— Почему?

— Потому что папаша твой, Хандо Пегий — дурак, каких даже в степи поискать.

— И вообще твой папаша теперь — я! — встревает мастер Диррири.

На спящей девице Рэлли нынче проявилось волшебство. Слабое, но незнакомое. Утром Габирри-Илонго уже приходил снимать его, но не смог. Кем-то сильным чара наложена.

— Всё доносчики виноваты, Хёкк бы их побрал! Чары, вишь ли ты, нашли. Девку, вишь ли, заворожили. Подстроено все это! Собаку заберут, вещички изымут…

Диррири чуть не прослезился. Доносчики — а не девица Равере! Он всегда говорил: у Марримуи доброе сердце.

Уже в сумерках Миладу Джарладжаван отыскала в приморской части ветхий домик, где снимает жилье барабанщик Мади.

Трубач Джубарру сидит у него. На столе — тусклая свечка. Половина каравая, ошметки сухой рыбы, початая бутыль. Под столом — еще две пустых.

Грех не помянуть «Бидуэлли»: хороший был кабак!

— А у меня свадьба не заладилась — начала Миладу, чтобы с чего-то начать.

— Оно и понятно, — рассудительно отозвался трубач. Обвинение снимут, глядишь, жених и вернется. А не снимут — не до жениха будет.

— Может, я ему и вправду не ровня…

Да? — подымает пьяные заплаканные глаза барабанщик Мади.

— Есть ровнее, богаче…

Ну и плюнь на него, сестренка! — трубач тянется под стол за третьей кружкой. Наливает, протягивает Миладу.

— Выпей, полегчает!

Мади бормочет:

— Не ровня…Она на меня глядит — как все равно на собачку. Мади, туда! Мади, сюда! А я ее люблю. Я по-правдашнему…

Джубарру вдруг ударяет ладонью по столу:

— Слушайте, детушки! Хотите, я все ваши беды одной рукой разведу?

— Как?

— Поженитесь между собой. Остальные пусть хоть лопнут.

— Тоже сваха нашлась…

— Кстати: сваха-таки пропала! Подружку ее, Токатру, стража полдня трясла. Если не объявится — значит, во всем виновата она. И все будет славненько. «Бидуэлли» откроется, поженитесь…

Она красивая? — спросила Миладу.

— Кто, Раджатай?

— Мадина зазноба.

— Все зазнобы одинаковые. Чисто царевны арандийские. Страшных да старых ни у кого нет.

— Папаша строгий?

Мади снова подымает голову:

— Помер папаша Какогго. Пока скорбеть будет, Камелли, и в кабак не пойдет, где я играю. А чем еще я взять-то могу кроме музыки? А теперь еще родня за другого мою Камелли сватает. За богатого купца, молодого Бауда.

Отрицайте после этого, что поэты наделены даром ясновидения. О походе Караджана в дом Укаггу Миладу ничего не слышала.

Сама придумала, будто Караджан другую нашел. Оказалось — в точку.

— Неужто?

— Дык-ть! Мади у нас такой. Свою сестренку музыкантшу в упор не видит. Ему — богатых подавай, красивых…

— Да и я люблю другого.

— Ну и сидите при своих любовях. Раскисли — смотреть тошно! Взять хоть меня. Мое горе погорше ваших двух, вместе взятых. Сколько, как вы думаете, я кровопийцам посадским задолжал?

— И сколько?

— Девяносто восемь ланг! Самой малости до ста недотягиваю. И что, рыдаю? Страдаю? Нет! Только вот вино кончилось. Пошли, что ли, в гости?

— Куда?

— Да хоть к капитану Абукко.

Пора мне, — поднялась Миладу.

Мади встал было проводить ее — и упал. Трубач заботливо уложил дружка на лавку, сам вышел на воздух вместе с Миладу.

— Сходи-ка ты в храм Премудрой. Не иначе, чары на тебе, приворот. Потому как истинная любовь — она от вина проходит. А приворотная, та — наоборот.

Миладу вернулась к себе, в дом портного Лоду. Забралась под одеяло, укрылась с головой. Плакала, пока не уснула.

События следующего дня, двадцать седьмого числа месяца Рогатого, известны мне со слов Карибула вади Ваджаггри.

Вышел, стало быть, Кари утром на базар. Послушать новости. В городе народу и так полно, а уж возле глашатайского помоста, да когда про выборы речь заходит — и вовсе не продохнуть.

И прочел глашатай новость. Такую новость!

Караджан Бауд, кормчий, наследник купеческого дома Баудов, выдвигает притязания на должность посадского судьи. Вноситель предвыборного залога пожелал остаться неизвестным.

Кари помчался в дом Баудов. Сообщить: на площади все говорят про капитана. Шумят! Но никто особо не удивляется. Знают: от капитана Караджана и не такого можно ожидать. Куда там Липариту, пиратишке!

Прибежал. Уважаемый Куллобул как раз пересказывал новость барышне Далли. Она обрадовалась:

— Наш Караджан? Да ну!? Выдвинулся на выборы!!?

— Дык-ть!

— А что за неизвестные залог за него внесли? Ой, наверное…?

— Нет, не я, Далли.

— А кто?

— Сам не знаю.

— Караджан не говорит?

— То-то и оно, ласточка. Он божится, будто — ни сном, ни духом. От меня, дескать, первого услыхал.

А как же иначе! Капитан свои тайны хранить умеет.

Пришла Миладу, капитанова невеста. А с ней — высокоученая Марримуи. Миладу отозвала капитана переговорить наедине.

Кари хотел было не подслушивать. Подсматривать не стал бы в любом случае. Но так уж вышло, что Миладу не закрыла как следует дверь за собою в сени.

Взяла капитана за руку. Заглянула в глаза. Спросила:

— Так ты, стало быть, женишься? На дочке Укаггу-мея, Семерыми да примется?

Капитан отвечал:

— Чего только о себе не узнаешь за одно утро! То в судьи выбираюсь, то женюсь…

— Да или нет, Караджан?

— Я ни к кому сватов не засылал.

— Так все это слухи?

— Слухи.

— Значит, все наши бидуэллинские беды тебя не пугают?

— Видишь ли…

— Конечно, ты купец. Тебе важно приданое. Но все выяснится! И тогда мой батюшка…

— Вот тогда и поглядим.

Она чуть не заплакала. Но — правильно капитан ей сказал, решил Кари. Не станет в другой раз обзывать купцом Караджана Бауда, речного кормчего!

Она спросила что-то насчет того, нравится она капитану или нет. Так, как будто бы доказательств требовала.

Капитан вынул руку из ее руки. Кари вернулся в лавку.

В лавке на столе, ногу на ногу, сидела высокоученая Марри. С ней толковал какой-то дядька в голубом кафтане и круглой шапке. Вообще ему нужен был капитан, но он согласился подождать. Особенно ежели за стаканчиком да за приятной беседой.

— Зовут его, будто бы, Джа. С виду — разбойник.

— Ты Бауду — кто? — стал допытываться он у высокоученой.

— Никто. Учились вместе.

— Он еще и ученый?

— А то ж! Право изучал.

— Что же это — Училище, получается, сразу двоих выставило?

— Бауд не от училища.

— Алькаэр, вроде, тоже. Не от Училища, а от Дарамурры.

Вошел капитан. Поздоровался с разбойником Джою.

Тот, оказывается, ходатай от Липарита. Не сухопутный разбойник, значит, а морской.

Липарит тоже выдвигается в судьи. Оттого он имеет к капитану Бауду деловое предложение. Всем притязателям на должность судьи не худо было бы по-хорошему объединиться, скинуться и устроить народу гулянку на новомесячье. Столы накрыть на Змеином лугу, вина выкатить бочек тридцать, музыкантов пригласить.

Иные притязатели уже выдали денежку. Прочие — еще пожалеют.

Капитан огладил бороду. Смерил взглядом пирата Джу. Сказал, что до послезавтра подумает.

Когда пират ушел, Марримуи принялась уговаривать капитана, чтобы он не отказывался от выборов. Какая разница, мол, кто внес эти две сотни ланг залога…

Пришел уважаемый Куллобул. Посоветовал сходить в гости к господину Ниркиджи Мерии, секретарю суда. Он тоже выдвинут: по должности полагается.

— Мерия, Липарит, Алькаэр Теролли, Караджан. Кто-то был еще пятый.

Кари вспомнил: Ангула Таджер, купец.

Барышня Далини стала спрашивать, выдвигался ли когда-нибудь уважаемый Куллобул на посадские выборные должности.

— Не без того.

— Расскажите!

— Выбирали однажды пристанского старосту. Еще при князе Вонго. Меня тогда Семеро умудрили отказаться. А выбрали — парня, которого ни до голосования, ни после никто в глаза не видал. Мерагго его звали. Пять дней пробыл пристанским старостой — и всё! Уехал на север. Говорили, в Гевуре потом погиб.

Стали говорить про «Бидуэлли». Старшина Иррин, будто бы, хочет решить дело до новомесячья. А то как бы к праздникам рыцарь Фарамед не приехал. Марримуи сказала, что в последний день Вайамбы ее свадьба состоится. В «Бидуэлли», все честь по чести.

Еще Марримуи рассказала, что Милгаджи, брат капитановой невесты, сбежал. Он, конечно, не убийца, но старшина-то велел всем бидуэллинцам не покидать посада! А этого давеча видели сперва у храма Семерых, а потом на дороге, что ведет прочь из города. Домой на ночь Ми-мей так и не вернулся. Прыткий, хоть и хромой!

— Уж не к Фарамеду ли он двинулся?

— Может, и так.

— Ну, парень! Погубит родителево дело.

— Зато истину выяснит.

— И много проку будет с той истины отцу его? А матушке Елли-нум? А Миладу, не говоря уже о тебе и всех ваших?

В «Бидуэлли» уже прибыли родичи хозяйки. Настоящие степняки, не чета Укаггу. Те всерьез считают, что Какогго отравила сама Елли-нум. Ибо он позорил всю степь, осквернял древние обычаи.

Враки, что Марримуи когда-то крутила любовь с женихом, господином Табирро. Скорее уж, сказала она, с Хиноби, жениховым приятелем.

Уважаемый Куллобул сказал: мало мы все знаем про этих благородных господ. Может, у кого-то из них родня позарилась на ткацкое хозяйство?

И совсем уже несуразные домыслы взбрели в голову стряпчему Алькаэру Теролли. Он их нынче утром прислал в «Бидуэлли» письмом. У него выходит, что капитан Бауд сам все подстроил, чтобы потом с блеском распутать дело и разоблачить злоумышленников.

Чепуха! — решил Кари. Ни в чем таком для привлечения к себе внимания граждан капитан Бауд не нуждается.

Капитан отправился в управу градоначальника. Кари увязался за ним.

Здание управы — на площади южнее Северной пристани. Двухэтажное, каменное. Привратник с поклоном распахнул двери перед капитаном.

— Где бы мне, уважаемый, насчет выборов разузнать?

— Проходите наверх.

Наверху — длинный проход. Зеленые фонари, много-много дверей по обе стороны, все закрыты.

По проходу не спеша шагают двое. Один — толстый, в кафтане из заморского лилового плиса, с широкой лилово-желтой перевязью на животе. Борода выбрита, за щеками глаз не видно.

Капитан поклонился: добрый день, уважаемый Аминга!

Об Аминге Мерру, умбинском городском голове, Кари уже слышал.

Под ручку градоначальник держит человека худого, лысоватого. Этот одет скромно, в черное, опирается на трость.

Капитан поздоровался и с ним: доброго здравия Вам, господин Мерия!

Это, стало быть, судейский секретарь Ниркиджи Мерия, капитанов соперник на выборах.

— Жаловаться пришли? — сладко улыбнулся капитану Аминга.

— На что?

— Теролли тут уже был. Безобразие, конечно, подкуп невежественной толпы, давление на выборщиков…

Городской голова разулыбался еще шире:

— Но я поделать ничего не могу. Да и не собираюсь. Порадовать народ — это Липарит правильно придумал.

Что верно, то верно — согласился Караджан.

— Тут вот господин Ниркиджи опасается, как бы давки не вышло. Но я со старшинами договорюсь, стражу отряжу.

— У меня, с вашего разрешения, вопрос…

— С вопросами — Вы пройдите лучше к Тедже.

Секретарь городской управы, Теджа Баймехар, сидел в дальнем конце прохода. Кривобокий мужичок с прищуром.

На капитана он поглядел, как на родного. Усадил в кресло.

— Вина, уважаемый? Пива, чаю?

Капитан согласился: пусть будет чай. Теджа кликнул управского служителя.

Взяв с подноса кружку, капитан промолвил:

— Одного я не пойму. Кто же это за меня, болвана, внес выборный залог? За кого Семерых молить?

Секретарь рассмеялся тоненько: и-хи-хи!

— Кто внес, тот и внес. Назад мы денег, уж не взыщите, не отдаем.

— Да я и не стал бы их забирать, будь они хоть чьи. А все же любопытно.

— Нельзя! Нам оно к разглашению запрещено! Тайна!

— Полно Вам. Дальше моего батюшки не пойдет.

— Я и сам-то благодетелей Ваших — и-хи-хи! — по именам не знаю. Сколько их, и того не разобрал.

— Как это?

— А один все время в невидимости был. Другой — в измененном обличии. Вас, капитан, многие племена поддерживают.

Капитан вытряхнул из рукава две ланги — прямо в скрюченную горстку секретаря.

— Да, уважаемый. Век вас — и-хи-хи! — не забуду. Вам которых неизвестных-то: первых? Или вторых?

— Как это — первые, вторые?

— Одни денежку внесли. Другие потом заходили, спрашивали.

— Начнемте с первых.

— И-хи-хи! Неизвестные-то они неизвестные, а в лицо я их, ежели припомнить, где-то видел.

— Ну и каковы они из себя?

— Первых — четверо. Один, стало быть, мужчина Ваших лет. Но моложавый. Если на карла походить начинает, то самую малость.

— На карла?

— Ну да. Плешивеет, по-простому говоря. Кафтан бурый, Вашего сукна, козликами вышит.

— Кем?

— Рисунок: козлики. Во славу Рогатого Вайамбы. Заслуженный человек.

— Князю служит?

— Теперь — вроде как да. А может, все это и брехня. С новыми его друзьями я бы не ссорился. Но пришел он, слава Семерым, не с ними.

— Так с кем же?

— Второй — волосами длинен. Лицом желт, глазами подслеповат. На голове вингарская повязка со шнурами. Золотыми!

— Вот даже как!

— Это — люди. Третья была гражданка малорослого племени. Она-то деньги и внесла. Кудрявая, румяная.

— Чудеса!

— То ли еще будет, уважаемый! В четвертого я уж и вовсе не поверил. Пола даже не разобрал! Гоблин, раб. И предерзкий. Предлагал, чтобы я его сюда, в управу на службу взял — и-хи-хи!

— Благодарствуйте. Ну, а кто же вторые?

— Поречный житель. Я было решил — из челяди Вашей. Деревенщина, дурак-дураком. Что о нем сказать?

Капитан Бауд выдал еще лангу.

— Ну да, как же! Особая примета есть. Шляпа на нем соломенная. Но я ничего ему не рассказал. Решил — перебьется, лапотник!

Капитан не стал расспрашивать, был ли кто-нибудь еще с лапотником. Секретарь Теджа искоса глянул на Кари, но смолчал.

— По пути домой капитан Бауд спустился на берег, поглядеть на свою ладью. Тут-то Кари и напомнил ему насчет работы.

— Слушай-ка! — отозвался капитан в раздумье. Где-то я этих четверых встречал, точно помню. А вот где? Ох, Семеро на помощь!

— Вспомнили, капитан?

— Угу. Желтолицый — не иначе, джилловский управляющий, Ангула Таджер. Гоблина я у него тоже видел. Он его с год уже как пытается пристроить. Мужик в расшитом кафтане — небось, Биджи, тамошний служащий. С недавних пор большой друг боярина Фарамеда. Мохноножка — неужто Диннитин, дочка Джилла Ньены?

— Кажется, Ангула и сам выставился на выборы?

— Угу. И зачем, хотел бы я знать, все это дому Джиллов?

Здесь я остановлю ненадолго карибуловы разглагольства, чтобы поглядеть, как прошло то же утро у Миладу и Марримуи.

Сначала им на Мещанской улице заступил дорогу карл с топориком.

— Вы — девицы из кабака?

— Допустим.

— Смотрите у меня! Если вы и эти ваши приятели, купцы, с малым что дурное учините — перед всем вади ответите!

— Какие купцы? Какое вади?

— Бауды. Вади Ваджаггри.

— Вы о мальчике Кари тревожитесь?

Карл погрозил топориком и посторонился с дороги.

Марри и Миладу шли, собственно, к Иррину. Попросить остатков отравленной каши.

— Ну, вы и хороши, красотки. Чтобы я выдал вам вещественное доказательство? Устав стражничий нарушил?

— Мы яд не уничтожим. Отнесем знатоку, чтобы исследовал.

— Угу. А потом знатока найдут мертвым.

— Зачем же? Не сам же он принимать станет тот яд! На собаке попробует…

— Последние времена пришли! Степнячка — и говорит: яд попробовать на собаке!

— Старшина!

— Что мне с тобой делать? Под стражу взять, или как? Приходишь, яда просишь…

— Да уж. У Вас, старшина, допросишься — вставляет Марримуи.

Миладу достает лангу.

— Ну, уж я и не знаю… — пожимает плечами старшина. Запишем, что ли, как явку с повинной?

— Может, мы сюда умельца приведем?

— А вот это уже — содействие правосудию. Действуй, Марри. А ты, Миладу, думай в другой раз, прежде чем к начальству соваться.

Девицы пошли искать аптекаря. Не Вакаджи — его уже задействовал сам Иррин — а какого-нибудь другого, непредвзятого.

Вспомнили вывеску «аптека» напротив дома устроителя стихий.

Нашли. Постучались. Двери отворил дюжий мужик. С виду — чем не сподвижник разбойника Матабанги Джи?

Зовут его тоже Аминга, как и градоначальника. Он слыхал, что Марримуи выходит замуж.

— Посодействуйте, высокоученый, честному делу!

— Другим и не содействуем.

За исследование яда аптекарь попросил две ланги задатка. В случае успеха — еще три ланги, при неудаче — восемь сребреников.

Сговорились. Аминга влез в зеленый кафтан, обулся в сапоги. Вывел девиц в сени, запер аптеку на камбурранский замок. Крикнул:

— Досточтимая! Я ухожу! Через час вернусь! Северяне придут — оставь их ждать! А сама соберешься выйти — дверь как следует запри!

Миладу вспомнила: аптекарь Аминга — то ли названый брат, то ли сожитель досточтимой Индри, посадской глашатайши.

Особенно порадовало Амингу то, что начальство не доверяет безоглядно шарлатанам вроде Вакаджи. Иррин, как показалось Марри, тоже доволен был, увидав, кого они с Ми-нум привели.

Продолжим рассказ Карибула вади Ваджаггри.

— Зачем Ангуле лишний притязатель? Биджи еще с собой привел, героя нашего…

Караджан рассказал отцу обо всем, что узнал в управе. Куллобул решительно выпрямился на лавке.

— Тебе решать, сынок. Выборы эти, конечно, дело такое… Но я бы сыграл. Да не абы как: по-серьезному. И Липариту денег дал бы.

— На гулянку? Да. Я думаю, надо дать.

— Погодим. Поглядим, сколько другие дадут…

— Алькаэр уже жаловался: нечестно, мол…

— Угу. Папаша Теролли ему за то еще всыплет. Мальчишка! Честно, не честно — а праздник должен быть. Как же без праздника? С господином Ниркиджи я сам, если ты не против, потолкую. Как он с Липаритом решит?

— Да. Ему, человеку казенному, оно неловко: пират все-таки…

— Теперь, сынок, за тобой и за домом твоим никакого беззакония быть не должно. Свадьбу справим — перед новомесячьем! Дома, раз уж «Бидуэлли» закрыто.

Куллобул побежал известить барышню Далини.

— Под новомесячье? Через три дня? — ахнула она. А как же платье?

Платье будет! — твердо обещал Куллобул. И немедля послал работника в дом портного Лоду.

— И я еще погляжу, с каким подарочком явится ко мне на свадьбу капитан Липарит.

Вместе с портным в дом Баудов явились Марри и Миладу. Им рассказали: залог за капитана Караджана внесен Джиллами.

— С чего бы это? Вы же, вроде, с ними после пожара на ладье — не очень-то дружите?

— Дело не в ладье. А в Ангуле.

— А зачем ему?

— То-то и непонятно…

— Своею волей я на попятный не пойду! — подвел итог капитан Бауд.

Барышня Далини стала приглашать всех на свою свадьбу. Миладу, кажется, обиделась за «Бидуэлли».

— Как муж скажет, так и будет — отвечала Далини весело.

Заговорили о деревенском парне в шляпе. Зачем ему-то взбрело на ум разузнавать насчет Караджана?

— Он к моей школярке заходил перед тем, как ей свалиться.

— Он — друг мальчика Карибула.

— Ну, так давайте у Карибула и спросим!

Кари позвали в залу. Пришлось рассказать:

— Человека этого зовут Ванджа. Он из Карруги.

Поместье Карруга. На границе между нами и Камбурраном — объяснил дамам капитан.

— Ванджа служит у господина Хонды, помещика Карруги. С князем у него какие-то дела. У барина, не у Ванджи.

— А ты при чем?

— Ванджа к нам в Тунгани часто заезжает. Мне мать сказала, чтобы пока я работы не найду, я с ним держался.

— А чего он в шляпе ходит?

— Так юг же. Тепло.

Капитан задумался.

— Понятно. Барский ходатай.

— Ванджа на кулаках хорошо дерется. И грамотный. Вы, капитан, карругины земли грабили?

— Нет.

— Понятно. Тайна!

Вечером Марри и Миладу посетили храм Владыки на кладбище. Милгаджи Джарладжаван давеча был здесь. Уговаривал жреца Гамурру провести допрос.

Досточтимый готов послужить правосудию. Но только если отвечать ему будут по доброй воле и без уверток. Список вопросов они с Милгаджи уже обдумали.

Домой Ми-мей так и не вернулся. По слухам, нашел прошлой ночью на посаде лошадь и ускакал. Прочь из города, вопреки запрету стражи. А перед тем еще и на кремлевском берегу побывал.

Лошадь же была саврасая, бывшая баудовская.

— К папаше Вели, старому конокраду, я еще зайду — обещал папаша Джарладжаван.

Миладу тронула ладонью его рукав.

— Лучше к папаше Бауду. Сосватай меня, батюшка!

— Думаешь, Ми, его удастся припугнуть той лошадью?

— Не важно. Сосватай — и всё.

— У меня за сегодня денег двадцать пять ланг ушло. И заведение неизвестно когда откроем.

— Я понимаю, не время. И все равно.

— Ладно, попробую. Только не вздумай сваху искать.

— Почему?

— Найдешь ее мертвую — тогда нас точно потопят.

Марримуи вернулась домой. Дома — крики и шум. На дворе Нарилли с псом Хариданджилом и с узелком. У ворот — степняки при оружии.

— Мам, тебя пустят! Возьми меня с собой. Я в дом хочу.

Меа-меи и не подумали расступиться от ворот. Пошли звать кого-то.

— У нас в гостях — все! Как на свадьбе! И лекари, и чародеи. И князь!

— Не болтай чепухи, чудище.

Из-за угла забора на Марри глянули два черные глаза.

— Высокоученая! Дитя дело говорит!

Мужичок с бородой торчком, в полосатой фуфайке и с вощанками вмиг очутился возле ворот. Кладжо Биан, художник.

— Проведите меня в дом! А то питомцы Рогатого меня не пускают. А я хочу…нет, должен! Обязан отобразить милосердие князя Джи! С Вами в середине, разумеется. О Вас узнают даже на Диерри!

На крыльцо вышли: степняк, досточтимый Габирри-Андраил, его писарь и леший Бирага.

Бирага подтвердил: перед ним в самом деле Марри, а не кто-то в поддельном обличии.

Пропустите! — распорядился Андраил.

— Со мной дитя, собака и живописец.

— Хорошо. Только пусть дитя молчит. Благородный мей, присмотри за живностью. А ты, Хадри, займись живописцем.

Писарь отвел мастера Кладжо в сторонку. Марри и Нарилли поднялись в дом.

Никогда еще комната дирририного дома не вмещала столько начальников и ученых. Досточтимый Будаи-Токи, жрецы из училищного храма. Андраил, храмовая охрана. Все друзья Диррири: Илонго, Циоле, Бирага, Думерру. Дарамурра Мэйвер, Алькаэр Теролли, Ликаджи. Летописец Каэру Каби. И толпа еще каких-то вооруженных людей. Правда, воинов Табирро и Хиноби не видно.

Мастер Диррири из угла сделал Марри знак. Глазами указал на кого-то из гостей.

Марри спохватилась поклониться.

Молодой человек миладиных лет, скромно одетый. Волосы стянуты шнурком, лицо красивое. Можно было бы сказать — славное лицо, несмотря на досаду и нетерпение.

В пальцах молодой человек вертит какую-то железку.

— Долго ли еще это продлится? — спрашивает он.

Слыша голос Его Светлости князя Джабирри, кто-то из охранников спешно поднимается в светелку.

Правовед Дарамурра молча кивает Марри, старой знакомой.

— Объясни хоть ты, чудище: что тут творится? — спрашивает Марри вполголоса, наклоняясь к Нари.

— С нашей Равере снимают чары. Он сказал, что поцелует ее, и все пройдет.

— Кто?

— Да тот самый парень, который в шляпе.

В этот самый миг двери наверху отворяются. На верхней ступеньке показывается Ванджа. Без шляпы, в клетчатой рубахе, обвислых портках и в лаптях.

— Тута — это… Того… Чудо свершилось. Очухалась.

Князь Джабирри морщится. Ученые и жрецы поднимаются в светелку.

Девицу Рэлли свели вниз, поддерживая под руки. Вид у нее спросонья, прямо скажем, не очень-то. Парень Ванджа шагает рядом, глядит гордо.

— Что случилось? — бормочет Рэлли. Диррири бросается к ней.

— Тебя исцелили, дитя мое! Милостью Семерых и Светлого Князя.

Н-да, хмыкнул сердито Светлый Князь. Спрятал железку за пазуху, подошел поближе.

— И как Вы себя чувствуете?

— Хорошо, благодарствуйте. Голова болит.

Марри заметила: что-то в облике и одежде Рэлли изменилось. Что? Вспомнить бы!

— Ну, хорошо, благородная Тагаи. Я рад, что порча с Вас снята. Сила любви оказалась превыше злых чар. Слово же мое да будет твердо. Скажите рыцарю Тагаи, что я, князь Умбинский Джабирри, сватаю его дочь за... Как Вас там?

— Ванджа! — подсказали князю.

— Стало быть, за Ванджу.

— Из имения Карруга!

— Ох, как же без Карруги. Хорошо. Да будет так.

Велика милость Его Светлости Князя Джабирри Кай-Умбина! — мрачно сообщает досточтимый Токи.

Тут-то Нарилли протиснулась вперед. Бухнулась на колени между князем и Рэлли.

Князь отшатнулся. Нарилли заголосила:

— Светлый князь Джа! Раз уж ты такой милосердный, я, Нари Хандо-нум, будущая дочь хозяина этого дома, прошу тебя: пусть у меня собаку не забирают!

— Что?

— Моего пса Хариданджила.

Оставьте дитяти собаку, — не без гадливости вымолвил князь Джа. Князья Умбинские не живодеры.

Сказал — и вышел вон.

Марри видела, как при последнем его слове улыбнулся мастер Циоле.

Гости вместе с девицей Рэлли и Ванджей удалились вслед за князем. Остались — писарь Хадри, жрец Дориэ и дирририны друзья-мастера.

— Мы можем переезжать? — спросила Марри у писаря.

— Да. Досточтимому Андраилу доложено. Завтра утром ждите грузчиков и подводу.

— Так все-таки: что тут произошло?

— Никому не известный мужик-лапотник с Севера каким-то образом довел до Ее Светлости княгини-матери, что может расколдовать девушку. Княгиня сообщила князю Джабирри…

— Этот мужик, Ванджа, совершил налет на дом. Он все и подстроил.

— Если в деле замешан благородный Хонда Карруга, то Вам, высокоученая Марримуи, лучше Ваши домыслы приберечь до поры. Иначе может статься так, что Училище и Храм вникнут-таки в вопрос: что у Вас в светелке за нечестивые рисунки, что за прозвища — Равере, Хариданджил…

— Но…

— Если князь пошел на соглашение с Карругой — значит, это как-то связано с будущей свадьбой Его Светлости. Кстати о свадьбе. Знаете, мастер Диррири — Вы, по-моему, болван.

— Не отрицаю, высокоученый…

— Звали бы князя в гости к себе на свадьбу! Хоть и нечестие, а все же. Глядишь, съезжать с казенной квартиры не пришлось бы.

— Ладно уж. Будем надеяться, у Мерингера тоже неплохо.

Жрец Дориэ помолился Премудрой, еще раз обошел дом. Сказал что-то на ушко Диррири и ушел вместе с писарем.

Досточтимый Илонго тоже удалился. Остальные мастера разодгли жаровенку, поставили греть воду для чая.

— Так я и знал, что все дело в другом Равере — проговорил мастер Циоле.

— В дружке вероотступника Камионго?

— Такого не знаю. Нет, в кадьярском чародее Равере, ученике мастера Бементе.

Тут-то Марри и сообразила, чего не хватало в облике Рэлли. Веревочного запястьица на руке. До болезни школярка его, вроде бы, не носила. Надела незадолго до того, как заснула. Или ей надели?

Не иначе, кадьярская вещица! Колдовская!

— Вспомнили бы Вы об этом, дитя мое, чуть раньше — я был бы Вам бесконечно признателен. А с собакой Вашей я, если позволите, хотел бы как-нибудь побеседовать.

— С помощью чар?

— Через посредника.

— Извольте. Вот только переедем…

— Да, разрешите Вас заранее поздравить со вступлением в брак.

— Заходите, гостем будете. А что за чары на собаке, как Вы бы сказали?

— Преображение. Иных — не распознал.

— Видел он, конечно, и чернокнижие. Отмалчивается.

Гости просидели до полуночи. Все спорили о государственных делах, о Камбурране, о будущей княжьей свадьбе.

Ночью Марри впервые видела, как Диррири достал из сундука тканую древленскую картинку с изображением рыбы. Встал перед ней и долго молился: Морю, Матери Древних. Благодарил за счастливое избавление.

Той же ночью, а может быть, поздним вечером, Миладу Джарладжаван видели в трактире на Змеином лугу. Семеро ведают, для чего она пришла туда, однако села так, чтобы слышать беседу двух поздних бражников у дальнего стола.

— Можете не тревожиться. Парня я предупредил: Фарамед в городе не нужен.

— И однако же, парень до сих пор не вернулся.

— Кто его разберет? Может, он о божественном советоваться поехал…

— Степняк? К черному жрецу?

— Я так думаю, он полукровка. И честный семибожник. Скажите: Ваш-то друг все еще продолжает свататься?

— Обойдемся. Бирри нечего делать в этой семейке убийц. Мал еще.

— Думаете, это родичи Какогго-мея заплатили трактирщикам, чтобы…?

— Они ли, другие ли купцы…

— Хм. Любопытно!

— Добро. Ежели парень вернется один и окажется, что он встречался и толковал, с кем не надо…

— Все устроим. Не Вам одному Фарамед не нужен.

Благородный Хиноби Кагирра вышел прочь из кабака. Пекарь Вели обернулся к Миладу.

— Слыхала?

— Угу.

— Если это вы с вашим папашей Милгаджи ко мне послали…

— Мы?

— Ми-мей обещал мне. Я надеюсь, он понимает, что это значит. Если приедет рыцарь, подымется шум — Ми не мне одному, а всему посаду в душу плюнет. Тогда пеняйте на себя.

— Вы хотите сказать, что Ми и вправду поехал к Фарамеду?

— К Гамурре-Маоли. На баудовой Савраске.

Часть третья. Сыновья

Был мой папаша судьей на посаде,

Мать танцевала в лихом кабаке;

Сам я скитаюсь Безвидного ради

С нищенской кружкой во правой руке.

Я ль виноват, что родился левшою?

Я ли уделом дорогу избрал?

Пестрой своей провожаем душою,

Больше никем — покидал я Ларбар.

Или смеялась судьба моя дикая,

Посох мне в левую руку вложа?

Горе сиротское по свету мыкая,

Я не ушел от клейма и ножа.

Я не остер в богословских вопросах,

Скромен собою, невзрачен на вид.

Только дубовый мой баллуский посох

Множества харей отметы хранит.

Барину Дже я стихии устраивал,

Князю Талдину прыщи я сводил.

За нарушенье таможенных правил

В каторгу папа меня осудил.

(Из ларбарской песни)

Ночью с двадцать седьмого на двадцать восьмое число месяца Вайамбы Марримуи Манарк так и не дали уснуть. Cначала Диррири то охал, то ворочался, то причитал по-древленски. А под утро пес Хариданджил принялся выть во дворе, глядя на Кремль.

— По Равере скучает, сукин сын!

Утром чары выучить не удалось. Да и некогда было: за три часа до полудня прибыли грузчики. Начался переезд.

К полудню в дом Баудов явилась цирюльница: помочь Далини со свадебной прической.

Пока волосы, выкрашенные в желтый Старцев цвет, просыхали, цирюльница рассказала главную новость нынешнего дня: о спящей красавице, мужике-лапотнике и милосердном князе Джабирри.

— Тут-то мужик ее и поцеловал. Она проснулась. Увидала князя, спросила: что это за умблоо такое?

Куллобулу Бауду тоже предстоит красить волосы. И бороду подстригать по обычаю доброго князя Вонго.

Вонгобул Да-Умбин был Добрый Князь. Джагалли Кай-Умбин не нажил прозвища. Возможно, князь Джабирри решил войти в умбинские летописи Милосердным князем Джою.

За два часа до полудня Миладу переводила дух на крылечке аптеки мастера Аминги.

По словам аптекаря, рухнуть замертво, приняв яд вместе с умбловой кашей, Какогго-мей не мог. Тем зельем, от которого он умер, опоить его должны были задолго до свадебного застолья: ночью или ранним утром.

— Слышал я, покойный мей, богами да примется, не без странностей был. Но чтоб настолько? Выпил раствора, каким шерсть промывают перед крашением. Да не разбавленного, а чистого. С крепкого, видать, похмелья. Или у вас в «Бидуэлли» кашу варят в том же чане, где одёжу перекрашивают? Не верю!

— Что же мне сказать старшине Иррину? Яда, нарочно изготовленного, кроме этого самого раствора, Какогго и не пил вовсе?

— Похоже на то. Несчастная случайность. Небрежность в обращении с опасными снадобьями.

Иррину аптекарь обещал отчитаться сам. Принял от Миладу три ланги, выставил на крыльцо, пока сам соберется в дорогу. Главное — припрячет свои собственные аптекарские яды.

В участке Аминга расписался в неразглашении тайн следствия и принялся письменно же излагать свои выводы.

Миладу спросила у старшины: можно ли открывать «Бидуэлли»?

— Погодим. Если родня на несчастный случай согласится, откроетесь. А иначе будем отравителя искать. Или Фарамед приедет.

— Старшина!

— Скажи: братец твой вернулся?

— Не знаю… Нет еще, наверное.

— Подписку нарушил! За городом его видели, в той стороне, где ему делать нечего.

— Но… Что же нам-то теперь делать? Ехать искать его?

— Не вздумайте! Сидите на месте. Как появится Милгаджи, сразу ко мне его. Будут новости — я извещу.

Перегнувшись через стол к Миладу, Иррин спросил вполголоса:

— Сколько взял?

И глазами указал на аптекаря.

— Пять ланг.

— Крохобор. А может, человек честный.

Воротясь домой, Миладу увидала наконец у коновязи знаменитую саврасую кобылу: когда-то баудовскую, а с недавних пор пекарскую.

В комнате у батюшки Джарладжавана — голоса. Батюшкин и милгаджин.

Миладу зашла.

— Ми! Ты что, в самом деле был у Фарамеда?

— Был.

— И что?

— У нас десять дней.

— Как это?

— Десять дней, чтобы завершить с этим делом. Раньше этого срока рыцарь не приедет.

— Ты говорил с ним? Уговорил?

— Угу.

Уговаривать боярина тиррийского, указывать, куда ему ехать, а куда нет, вот уже двадцать лет не берутся ни князья, ни предстоятели, ни сам король Объединения. Неужто посадский хромоногий мей-полукровка это сумел?

— Как ты это сделал?

— Не важно. Жрец Гамурра-Маоли, нас допрашивать отказался.

— А кладбищенский Гамурра согласен.

Милгаджи кивнул. Замолчал.

— Надо будет позвать всех, кто был тогда в «Бидуэлли». Семью Какогго, Джубарру, Мади, Гойгеко с Голгулой. Как ты думаешь: воины придут?

— Не знаю. Табирро, я думаю, не при чем. Хиноби мог убить, но вряд ли ядом. Скорее уж зарубил бы. На ристалище-то Какогго тоже ездил…

— Чего ты наговорил этому Хиноби, что он так зол на тебя?

— Будто бы я на него не зол! Боярин нашелся, чистоплюй… Очень ему на руку то, как все вышло.

— Из-за Табирро? Чтоб на посад дружка не опускать?

— Угу. Но убил, я думаю, не он.

Миладу рассказала про амингины изыскания.

— От красильщицкого раствора сразу не умрешь, — заметил батюшка.

— В том-то и дело! А в кашу яд, не иначе, брызнули, чтобы на нас подозрение навести.

Братец Милгаджи кивнул.

— Хиноби против нас свидетельствовать не будет. И Табирро своего удержит. Но я обещал: ежели узнаю, кто отравитель, скажу ему первому.

— Зачем, Ми?

— Услуга за услугу. Он со мной кой-какими сведениями поделился.

— Я о другом. Зачем ему знать, кто отравитель?

— Очень он перепугался, что мальчика его по нечаянности могли окормить той же кашей. Хочет злодея собственноручно покарать.

— А если стража все-таки спишет все на случайность? А про яд в нашей каше умолчит?

— Там видно будет.

— Тебе просили передать, Ми: насчет Фарамеда…

— Я знаю. Я к нему зайду.

— К Фарамеду?!

— К тому, кто беспокоится. Про десять дней скажу.

Милгаджи прихватил с крючка уличный кафтан и ушел. Благодарности за труды от родни не дождался — да и не впервой.

Папаша Джарладжаван слегка успокоился. Рассказал Миладу новейший слух про чудо в дому у жениха Марримуи. Девица Рэлли будто бы — ближайшая подруга детства камбурранской княжны Такунаэнн. Впала в колдовское забытье, ее под выдуманным именем привезли к нам в Училище. Парень Ванджа — самочинный кудесник, именно он смог ее расколдовать. А проснувшись, девка такого наговорила, что и ее, и Ванджу спешно отправили в кремль, в самое глубокое из наших подземелий.

В гостеприимном доме Мерингера о давешних чудесах уже наслышаны. Управляющий Тадакурро подкатился к Марри за подробностями, пока грузчики стаскивали вещи с подводы. Кадьярка Айрэн вызвалась помочь по-соседски: принимала и расставляла по местам лавки и сундуки. Учительница, древленка — а силищей подстать мэйанскому молотобойце. Лесная выучка!

Рядом с Нарилли и Хариданджилом вскоре появилась растрепанная личность в меа-мейском наряде. Степная шаманка, тоже новая соседка. Увидала Марри, погрозила:

— Долго Рогатого морочить будешь?

Марри не нашла, что сказать.

— Три ночи тебе на раскаяние. Как новый месяц настанет, в степь поедем. Проклятие снимать. Готовь дважды семь овец.

— А как же свадьба? Я под новомесячье замуж выхожу.

— Дело твоё.

Шаманка отвернулась. Пошла прочь, метя по земле грязным подолом. Мерингеровские собаки тут же двинулись следом за ней: все, кроме Хариданджила.

Нари тихонько сообщила:

— Она с ним говорила.

— С псом?

— Да. Немного. Я не знаю, про что.

За обедом Куллобул Бауд обсуждал с Караджаном выборы. Часть денег на праздник новомесячья гонцу от Липарита уже выдана, за остатком разбойник Джа обещал явиться завтра.

Миладу зашла сказать: подозрение с «Бидуэлли» почти снято.

Из сеней выглянул мальчик Кари:

— Так что, капитан?

— Что?

— Ну, насчет вашей свадьбы?

И перевел глаза: с капитана на Миладу и обратно.

— Не исключено — отвечал Караджан.

Обедала Миладу в кабаке на Змеином лугу. Узнала от вышибалы Гуду, что Ванджа съехал отсюда еще прошлым утром.

— Так ты не знаешь, что с ним было потом?

— Нет, сестренка.

— Ну, слушай. Была на кремлевке красавица одна. Ученица древленя Диррири. Ну, жениха нашей Марри. И спала эта красавица…

— С кем?

— Тьфу на тебя, охальника! Спроси: как? А я тебе отвечу: непробудным сном. Заколдована была. И никто из кудесников не смог ее расколдовать.

— И что?

— Пришел твой Ванджа. Говорит: князь мне свидетель, разбужу я ее! Рот рукавом утёр, да и поцеловал красавицу при всех. Она проснулась, увидала рожу ванджину, говорит: это что за умблоо? А Светлый Князь принял на свой счет…

При этих словах в кабак вошла высокая костлявая женщина в мужицких сапогах и долгополом кафтане.

— Объявилась Раджатай? — спросил ее Гуду.

Это, стало быть, тетушка Токатра. По лицу ее и без слов ясно: подружка не нашлась.

— Похитили ее, не иначе.

— Будет тебе! Может, она сама куда-то отбыла.

— Если бы по доброй воле уехала, она меня бы известила. И уж хотя бы весы с собой забрала.

Какие весы? — спросила Миладу.

— Любовные.

— Это как?

Пишешь на дощечках имена жениха с невестой. Взвешиваешь. Сразу видно, подходят они друг дружке или нет. А еще — по любви или по расчету женятся, — объяснил Гуду.

С улицы послышался шум. Растрепанный мужичок заглянул в двери:

— Граждане! Люди добрые! На помощь!

Чего там? — без спешки спросил Гуду.

— Ребятня дерется. На лугу. Самих от земли еле видно, а туда же!

— Ну и что? Заходи, братушка, выпей.

— Дык-ть! Ножи у них!

Гуду нехотя поднялся. Вышел.

Токатра уселась за стол с кружкой пива.

— А вам-то, свахам, разве не все равно, по любви или по расчету? — спросила у нее Миладу.

— Знамо дело: нет. По расчету — дороже.

И продолжала:

— Найду того, кто Раджатай увез — своими руками удавлю!

За час до заката в дом Мерингера прибыл мастер Циоле. Осторожно, чтоб не измазаться, прошел в жилище степной шаманки.

Вышел. Сообщил Марри: беседу с псом можно начинать.

Шаманка очертила на земле полумесяц рогами от себя. Села на корточки, стала приманивать пса Хариданджила меа-мейскими словами.

Циоле встал поблизости. Марри и Нарилли остались на крыльце.

Пес нехотя подошел. Шаманка протянула ему кусок мясной лепешки. Хариданджил уселся на землю в трех шагах от нее. Остервенело принялся чесаться, точно от блох. Потом поднялся на ноги, подошел, куснул сушеное мясо.

Шаманка запела нудным степным голоском.

Пела около четверти часа. Потом, не замолкая, кинула взгляд на мастера Циоле.

Тот задал свой первый вопрос:

— Как Вас звали раньше?

Степнячка пропела несколько слов. Речь у нее не обычная меа-мейская, а другая: тайный язык радетелей Вайамбы Рогатого. Раньше Марри его немного понимала, но сейчас — забыла.

Пес что-то прорычал. Шаманка перевела:

— Он говорит: не имеет значения.

— Давно ли Вы, высокоученый, пребываете в этом обличии? И своей ли волей Вы его приняли?

На то, что Хариданджил — заколдованный человек, Циоле уже намекал не единожды. Но неужто по собачьим приметам выяснилось, что он еще и бывший кудесник?

Пес снова заворчал. Степнячка слушала, склонив голову набок. Циоле из-за спины у нее начал творить заклятие.

Марримуи чем дальше, тем сильнее стало казаться, будто происходящее — не обряд, а какой-то балаган.

Шаманка пересказала песий ответ:

— Облик его таков уже четыре года. Связался не с теми, с кем надо, вот и стал такой. Он не один. Еще свинка есть. И гусь.

— Откуда высокоученый родом?

— Ты одурел? Как он тебе название выговорит?

— Пусть напишет.

— Писать Рогатый не велит…

Пес, кажется, прислушивался к их перебранке. Процарапал лапой на земле:

Х ╫╫ □ ⁄

— Бай, лэй, лэй, курр, нунн… - прочла Нарилли.

— Билликен?

— Где это?

— На Востоке, чудище. В Миджире.

— Откуда родом та девочка, у которой брат на полководца учится?

— Почем я знаю, откуда она родом?

Циоле что-то бормочет себе под нос. Спрашивает:

— В какой стороне отсюда с высокоученым приключилось то, о чем мы говорим?

Пес повернулся мордой к Западу. Меа-мейка обрадовалась. На Западе — значит, в степи?

Марри слышала, как Циоле произнес:

— Сквернее знакомства и впрямь не придумаешь…

И точно ветром с холодных Ингудских гор повеяло по двору. На Запад от Ви-Умбина — степь, потом гандаблуйские болота, лешачиные леса, веселые берега страны Камиларри, предгорья — и где-то там башня чернокнижника Хариданджила. Того самого, от кого отступились все, даже Владыка Гибели.

Мастер Циоле снова принялся было ворожить. Но тут пес перескочил через черту на земле и кинулся нему. Тяпнул за ногу.

— Не троньте его! Он хороший! — кричит Нари.

Из дверей на крыльцо выглядывает Диррири. Замечает кровь на плисовой штанине Циоле. Бросается в дом за перевязкой.

— Передайте высокоученому мои извинения. Я продолжаю. Поддерживает ли высокоученый связь с былыми своими …ээ… знакомыми?

Шаманка перевела. Пес поглядел на Циоле как на болвана.

Давно уже никто не смотрел так на чародея одиннадцатого разряда, лучшего из кудесников Объединения.

— Хочешь ли ты вернуть себе прежний облик? — спросила Марри по-степному.

Меа-мейка перевела. Пес тряхнул ушами. Что-то прорычал.

— Велики чудеса Рогатого и матери его Плясуньи. Животина совсем рехнулась. О наследстве говорит.

— Чего?

— Будто бы все зависит от твоих прав на наследство.

— Он что, в Камиларри бывал?

Тебя бы спросить, бывала ли ты в собачьей шкуре! — огрызнулась степнячка, но перевела.

Пес ей не ответил. Уполз куда-то вглубь двора.

— И что Вы думаете обо всем этом? — спросила Марри у Циоле.

— Я бы сперва заплатил степной жрице.

— Сколько?

Четыре сребреника — сказала та.

— Что так мало?

— С убогой больше не возьмешь.

Я полагаю, коллега, Ваши трудности усугубляются — сообщил мастер Циоле другу Диррири. У Вас в дому миджирский шарлатан. В лучшем случае он связался с камларрийскими кудесниками. В худшем же…

— Понятно. Все-таки Хариданджил.

Диррири принялся молиться.

— Надо попробовать снять с него чары. И расспросить подробнее.

— Марри, дитя мое! Снимать чары кудесника восемнадцатого разряда?

— Не получится — так тому и быть. Хуже-то не будет!

— Как знать. У обитателя северных гор — руки длинные.

— Что же делать?

— Вот это-то и следует обсудить. Прежде всего, непонятно, что говорить в Училище.

А надо ли вообще что-то рассказывать начальству? — робко вставил мастер Диррири.

— Придется. Я протяну время, как смогу. Но если этот шарлатан еще и чернокнижник…

— Это можно как-нибудь проверить. Попробовать наслать на него сон, например. Если он вправду разрядный чародей в песьем обличии — не подействует, — продолжала Марри.

— Заклятие сна не подействовало бы и на мастера Диррири, хоть он вовсе не чародей. Просто по его древленству.

Марри поднялась в воздух. Сделала круг над двором. Увидала пса за поленницей.

Ну, собака. Ну, заколдованная. Я не пойму: в чем вопрос-то?

— А вдруг его заколдовали не четыре года назад, а ранее? Вдруг это сделал я? Или Вы?

— Я бы не смогла. Рылом не вышла.

— Это Вы, дитя мое, будете доказывать досточтимому Андраилу.

— Я поклянусь при Владыкином жреце.

— К тому же, если окажется, что сон девицы Равере связан с этим псом… Что вы ввязались в дела государственные…

— Так что Вы предлагаете, мастер?

Вместо ответа Циоле поклонился. Шагнул к воротам

— Какое-то время я обещаю прикрывать коллегу. Льщусь надеждой, что впоследствии коллега найдет, чем меня отблагодарить.

Разумеется, разумеется! — стал кланяться Диррири в ответ.

— Значит, не будем расколдовывать пса? Даже ради пробы?

— Кому от этого будет лучше, дитя мое?

— Ему. Псу то есть.

— От собаки проще избавиться.

— Хорошо, что Нарилли сейчас во дворе, не слышит. И все равно, я считаю, мы обязаны ему помочь.

— Вчуже восхищен Вашей добротой.

— Вы бы попробовали, мастер?

— Попробовал — что?

— Снять с собаки чары.

— Не вижу, чего бы ради мне оказывать такую услугу восточному шарлатану.

— Он Вас отблагодарит.

— Покамест он меня укусил.

— Ну, хоть из человечности.

— Я не человек.

— А может быть, он и из нелюди...

— Возможно. Особенно в свете его намеков на Ваше наследство. Не вижу смысла усугублять ваши с мастером трудности. Лучше бы, пес сбежал. Допустим, из-за немилости Рогатого.

— Нарилли будет тяжело с ним расстаться.

— Ох! Скажите девочке, чтобы в таком случае она поменьше болтала. И сами следите, чтобы коллега Илонго ни о чем не прознал. Для него и для всего начальства наш сегодняшний опыт потерпел неудачу. Собака ничего не сказала.

— Хорошо, мастер.

— Я ухожу. За тобой, коллега, должок.

Не дойдя до ворот, мастер Циоле принял невидимость. Так домой и пошел.

— Что будем делать? — спросила Марри у Диррири.

— Не знаю…Может быть, Нари сможет полюбить другую собаку?

— Надо снять чары.

— Надо ли, Марри?

— Уговори Циоле.

— Попробую. Но дело это долгое.

Долгое - по всем древленским меркам. Не на один десяток лет.

— Вдруг пес — бывший миджирский бунтовщик?

— Не путай. Не было там никакого бунта четыре года назад. Вдруг он богач?

— Что за счастливое свойство твоего народа, Марри: всюду надеяться на лучшее!

— И потом, превращение — это не чернокнижие.

— Увы, я в этом несведущ.

— Может быть, на Столпе Земном вовсе и нет никакого Хариданджила-чернокнижника.

— Твоими бы устами, Марри…

Ранним утром двадцать девятого числа месяца Вайамбы Куллобул Бауд позвал к себе сына Караджана.

Если старший Бауд и спал сегодня, то недолго. Завтракал у себя, в залу не спускался. На столе целый развал вощанок. И еще каменные резные плашки для игры в «Четыре храма».

— Скажи, сынок: ты помнишь первое свое кормческое плавание?

Караджан задумался.

Ходить гребцом на отцовской ладье он начал, как только подрос. Управляться с кормилом научился году к 572-му. Впервые дошел до Камбуррана и обратно капитаном весной 573 года.

Князь Вонго еще был жив, хотя и удалился от дел. Беспокойное было время. Новый князь Джагалли в Умбине, новый король в Объединении…

— Подумай: останавливался ли ты в тот раз в посаде Тунгани?

Трудно сказать. Одно верно: капитанство свое Караджан доказывал на каждой стоянке. Как в Камбурране начал, так до Ви-Умбина и не просыхал…

Куллобул в задумчивости продолжил:

— Эти выборы… Я вот думаю: что, если все подстроено нарочно? Чтобы привлечь к нашему дому внимание, опорочить, выставить на позор?

— Но зачем это Джиллам? Мы им, слава Семерым, не соперники. Неужели из-за того пожара на ладье…

— Как знать? Может быть, Джиллы тут только посредствующее звено. Я, сынок, буду нескромен. Но по-честному говоря, по-родственному: ты сына признавать будешь?

— Кого?

— Ну, Кари. Карибула из Тунгани.

Сначала парень хотел обо всем молчать. Думал сперва наняться в службу, показать себя, стать незаменимым, и лишь тогда — объявить, кто он есть капитану.

Но вот, вчера вечером Пенда случайно нашел Кари на улице — избитого, с ножевой раной в плече, но довольного по уши.

Кари, вишь ли, беседовал на Змеином лугу с Буллебулом, мальчишкой с ладьи капитана Абукко. Булле позволил себе не согласиться с тем, что морские капитаны против речных — как шавки перед Топтыгиным. Стал отстаивать превосходство морских пиратов. Кари обратился к приемам лармейского кулачного боя. А у Булле за голенищем сапога оказался нож. Кто-то из посадских подростков, наблюдавших этот спор, радея о справедливости, дал нож и Кари…

Пенда привел парня в дом Баудов. Рану Далини перевязала. От жреца или лекаря Кари отказался. Особо просил ничего не рассказывать капитану Караджану.

А ночью Куллобулу не спалось. Он знал, что парнишка тоже не спит, и позвал его к себе. Решили сыграть в добрую карличью игру: в «Четыре храма». По-банбановски, каждый за двоих. Денег у Кари, понятно, нет. Так что он поставил на кон свою великую тайну. И проиграл.

Тайна — это что отец его капитан Караджан Бауд, лучший из лармейских кормчих.

Никто о том не знает. Только мать Кари, тунганийская жительница Камаджи, да еще карл Кумбобур вади Ваджаггри, карин наставник.

Впрочем, Куллобул не слишком доверялся бы личности кариного спутника Ванджи.

Дело в том, что по случаю женитьбы князя Умбинского на камбурранской княжне решено снять кое-какие давние разногласия между княжествами, выпрямить кое-где границу. А немалая часть той границы проходит по землям Карруги. Ванджа — ходатай благородного Хонды, помещика Карруги.

— Если теперь еще и таможня будет на карругиной земле, придется как-то ладить с ним.

— Допустим, Карруге нужен свой судья в Ви-Умбине. Оттого Ванджа и в управу ходил, выведывал. Но почему именно ты, Караджан?

Под одеялами зашевелилась Далини. Выглянула:

— А что, если Вандже велели самому подобрать судью? А он наслушался от нашего Кари про Караджана. Вот и решил…

Куллобул решительно заключил:

— Я тебя, сынок, не неволю. Узаконивать брак с этой Камаджи тебе никак ни к чему. Она к тебе не так прикипела, как мальчонка. Да у нее вроде и муж есть. С другой стороны, парнишка он толковый! И потом — семейное сходство!

Караджан, наверное, не сумел скрыть удивления. Баюшка объяснил:

— Кари, конечно, разок проиграл мне в «Храмы» для приличия. Но в остальном, скажу я тебе…

— И лицом похож! — вставила Далини.

— И если перед выборами выяснится, что капитан Бауд не признает родного, хоть и незаконного сына, который из-за него с пиратами на ножах дрался… А уж если карлы прознают — плакали тогда наши поставки в Камбурран!

К полудню двадцать девятого числа всех Баудов ждут в «Бидуэлли». Досточтимый Гамурра будет опрашивать свидетелей смерти Какогго Укаггу-мея.

Первыми, за час до полудня, явились стражники Эрави и Джа. Завтракали, жалели Елли-нум и Миладу.

Матушка Елли долго думала, прежде чем согласилась на допрос перед черным жрецом. Сама-то она, конечно, семибожница — но еще мать ее и бабка Владыку чтили лишь как грозную Смерть, но не как Судию.

Впрочем, допрос поможет хотя бы снять подозрения с ее дома. Хотя, если истинный отравитель откажется отвечать или просто не явится — узнать его имя путем допроса не удастся.

— Скажите, служивые: старшина Иррин готов еще потерпеть какое-то время?

— Дык-ть, ждет! Кто первым сломается: вы или родичи Какогго?

— Кто больше поднесет?

— Ну… Не знаешь, сестренка, Бауды уже поднесли?

— Придут — их и спроси, служивый.

Прилетела Марримуи. Папаша Джарладжаван отослал ее и Миладу на поиски трубача и барабанщика. А заодно и подавальщика Балингу, ибо его со вчерашнего вечера в «Бидуэлли» тоже не видели.

На Змеином лугу девиц остановил стряпчий Ликаджи.

— Вас, не иначе, скоро посадят?

— За что?

— За убийство свахи.

— А ее до сих пор не нашли?

— Нет.

— А ты откуда знаешь, что ее убили?

— Токатра говорит.

— Музыкантов наших ты случаем не видел?

— Дык-ть! Были они тут давеча ночью. Песню разучивали.

— Балинга с ними?

— И он. И еще устроитель Кжоджили.

— Хорошо, Ликаджи. Спорим, что нас посадят?

— На сколько?

— На две ланги.

— Мне нужны дополнительные сведения.

— Валяй, спрашивай.

— Где вы зарыли Раджатай?

— Откуда же я знаю?

— Где бегал Балинга после того, как старшина послал его за жрецом?

— В храм и бегал. И в аптеку.

— Награду-то хоть ему выдали?

— У Джарладжавана надо спросить. Едва ли.

— Одно слово: кровопийцы. Нет, спорить, что вас не посадят — себе дороже. Лучше давайте на двадцать ланг, что дело не решится до выборов судьи.

— Надо подумать.

Балинга и Джубарру нашлись при змеинолужском храме Премудрой. Жрец Бирукко запер их на ночь в сарай после того, как Балинга в пьяном виде пробовал влезть на башню Премудрой. Мадарру где-то потерялся еще раньше.

Сейчас Балинга мучается похмельем. Джубарру уже успел попросить денег в долг у жрицы Индри, но получил отказ.

С трудом, но все-таки удалось вернуть мысли Джубарру к нынешнему допросу.

Когда Марри, Миладу, Балинга и трубач явились в «Бидуэлли», старшина Иррин уже сидел там, рядом с досточтимым Гамуррой. Вскоре явились и Бауды. Милгаджи ушел со двора и вскоре привел привел благородного Хиноби, хмурого и беспокойного.

Трудно вспомнить, как в кабацкой зале очутился стряпчий Алькаэр Теролли. Редко когда в нашем городе служителю законности удается присутствовать при допросах, что ведутся милостью Судии Праведного. Ви-Умбин — это вам не Марди.

Стряпчего попросили по возможности воздержаться от применения чар.

Досточтимый обратился с молитвой к Судии. Все, кто сидел в зале «Бидуэлли», тоже молились: кто вслух, кто молча.

Потом старшина Иррин задал свои вопросы:

— Причиняли ли Вы по своему желанию, своей рукой или порсредством чужой руки, смерть благородному Какогго Укаггу-мею.

Все, кто сидел в зале, сказали: нет. Нет, и к тому же, никакой он не благородный — отвечал господин Хиноби.

Все меа-меи — благородные! — отвечает ему матушка Елли-нум.

— Известно ли Вам, кто причинил смерть Какогго?

Никому не известно. Джубарру слышал, будто сваха всему виной. У Алькаэра есть предположения, но он ни в чем не уверен.

Досточтимый попросил ответить и самого Данкарана Иррина. Он ведь тоже свидетель! Нет, отвечал Данкаран на первый вопрос. Увы, пока нет — на второй. Предположений сколько угодно, но не доводов.

— Знаете ли Вы что-нибудь об участи свахи Раджатай в последние четыре дня?

Ничего никто не знает. Балинга слышат от устроителя стихий, что сваха пребывает в земле. Где-то на Мельничном острове.

Любят наши гражданки обследовать древленские подземные ходы!

С устроителем стихий старшина Иррин обещал побеседовать отдельно.

— Готовы ли Вы поклясться, что невиновны в смерти Какогго и исчезновении Раджатай?

Миладу и Марри готовы. Милгаджи, папаша Джарладжаван, матушка Елли, Бауды — тоже.

— Каюсь! Виноват! — запричитал вдруг Балинга.

— В чем?

— Я как увидел бабу эту — ну, сваху — понял: быть беде. Чего явилась, куда не звали? Вот и пожелал я в мыслях своих: не пошла бы ты, старая, к Тва…

Досточтимый предостерегающе вскинул руку: упоминать демонов нельзя!

Иррин спросил:

— И ты, стало быть, готов поклясться, что сваха Раджатай отправилась именно туда?

— Семеро на помощь, нет!

— Ну и молчи.

Жрец Гамурра и Иррин удалились в комнату для гостей: обсудить, что дал допрос.

Балинга задергался:

— Всё, что ли?

— Всё. Ты, считай, уволен, — утешил его Джубарру.

— Это надо отметить.

— А друзей ты, стало быть, не выдаешь?

— Кого?

— Приятелей своих, убивцев. Раз не явился барабанщик наш — значит, он и убил. У дружка своего теперь отсиживается.

— У кого?

— Да у устроителя.

— Мастер Кжо не виноват. У него обет. Не убий. У него сердце разбитое. Не любят его, беднягу. И кто! Даже говорить не хочется.

— Сплошные разбитые сердца — проворчал Милгаджи.

Жрец и старшина вернулись. Иррин поблагодарил всех. Милостью Судии невиновность всех допрошенных установлена.

Папаше Джарлджавану остается только выдать жрецу пожертвование на храм. А там уже и на стол можно накрывать.

— Мы открываемся? — спросила Миладу.

— Не торопись. Завтра.

Марри Манарк еще раз позвала всех на свадьбу. Даже Алькаэра.

Отобедав, Бауды засобирались домой. На углу Карнавальной улицы их поджидал липаритов ходатай Джа.

Караджан переглянулся с батюшкой. Вынул из рукава тяжеленький мешочек. Опустил в ладонь пирату.

Тот оскалился:

— Молодец! Пусть все знают, что ты — не скряга. Это же как-никак наш город! Сам я, правда, из Ларбара…

Пират двинулся в сторону Блудной улицы. Из проулка вынырнул мальчик Карибул. Подбежал к старому Бауду.

— У Вас случайно плашки не при себе?

— Для «Четырех храмов»? Нет. А зачем тебе?

— Вы пирату деньги выдали?

— Ну да, выдали.

— Он игрок, я видел в кабаке. Я бы все ваше серебро у него назад отыграл.

— Не надо, малыш. В другой раз.

Кари перевел дух. Поднял глаза на Караджана.

— Здравствуйте, капитан!

— Ну здравствуй.

И обратился к отцу:

— Ангула заплатил?

— Пока нет. Мерия дал что-то через доверенных лиц. Беги, Кари, к нам домой: явится портной Лоду — задержи его.

— Будет сделано! Не таких задерживали!

Сам же капитан Караджан с отцом, будущей мачехой, сестрой и племянницей двинулись в змеинолужский храм. Восславить Премудрую, заодно и благочестие показать.

В храме к Карджану подошла Киджуни.

— Ваша слава на посаде растет, уважаемый Бауд!

— Да?

— По крайней мере, восемь из десяти ткачей, плетельщиков и других гильдейцев, как я слышала, уже решили, за кого голосовать на выборах. Если горшечники и плотники примкнут к нам — судьей будете Вы. А они примкнут, я почему-то уверена.

— Хм.

— Ничуть не сомневаюсь в Вашей памяти, уважаемый Бауд… Просто еще раз хочу сказать: все мы будем Вам очень, очень признательны, если Вы замолвите словечко за Камелли. Собрание гильдии — во второй день новомесячья.

— Хорошо, разумеется.

Вечером у Баудов были гости. Судейский секретарь, господин Ниркиджи Мерия, давний коллега баудовского зятя, покойного Ханиярджи. С ним его супруга, госпожа Юхинда, и сын: великовозрастный косолапый юноша с землисто-зеленоватым лицом.

Весь вспыхнув, старый Куллобул представил гостям свою невесту Далини.

— Как хорошо, когда у притязателя — большая семья! — умилилась госпожа Мерия.

На завтрашней свадьбе Ниркиджи, увы, не сможет быть. Так что нынешний ужин — своего рода прощание с прежней вольной жизнью.

Поговаривают на посаде, будто господин секретарь в браке соблюдает целомудрие. Не диво, скажут злые сплетники: после этакого-то первенца! Борро Мерия, то ли дурачок, то ли слишком умный, но на третьем десятке лет до сих пор еще почти не говорит. Писать, правда, умеет. Как протянет руку к обеденному столу — вся посуда на пол. Как пойдет гулять, непременно найдет канаву, куда свалиться. И нос его не просыхает никогда.

Одно слово — урод, ни о ком из нас будь сказано.

Нынешний присест у Баудов — первый из длинной череды. До выборов надо будет еще Мериям с Баудами посетить Ангулу Таджера, Теролли… Липарит обещал устроить обед для притязателей прямо у себя на корабле.

Из «Бидуэлли» Марримуи отправилась на рынок. Миладу с собою не взяла.

Милгаджи вернулся к прямым обязанностям: к приходно-расходным книгам. Миладу пришла отвлекать его.

— Будем отравителя искать?

— Теперь-то уж зачем? Завтра в рядах объявят: умер от несчастной случайности. Ты же сама с аптекарем сговаривалась.

— Это я понимаю. А вот кто помог ему ядовитого раствора напиться?

— Я не красильщик. Камелли, как я понял, берут в гильдию. Часть хозяйства она передает совоспитаннице своей Киджуни. Прошение уже, вроде, подано…

— Вели сказал?

— Угу. Господа с правобережья обещали ей поддержку.

— Их какое дело?

— Никакого. Да уж очень благородный Хиноби рад, что парня своего с посада вызволил. Да еще и с прибылью.

— Как это, Ми?

— Киджуни заплатила отступного.

— Кому? Табирро?

— За то, что свадьбы не будет. За душевный урон.

— И этот помещичий сынок — взял?

— Дык-ть.

— А кто все-таки отравил старика Какогго?

— Я думаю, ведьмочка. А впрочем, не все ли равно?

— Ведьмочка? Киджуни?

— Угу. Поясок ее древленский видела?

— Волшебный…

— Да и грех сказать: кому хуже оттого, что Какогго помер?

Миладу только вздохнула.

— А ты что, с Ликаджи поспорила, кто убийца?

— Не успела.

— И правильно. Но вот о чем я поспорил бы — на пару щелбанов — это что Бауды к свадьбе своей всех яств наготовить не успеют. А куда они пошлют за едой? В «Бидуэлли»!

— У нас тут своя свадьба намечена. Маррина.

— Управимся. Батюшка не сомневается, что к Баудам нас тоже позовут. Старик Бауд не захочет, чтобы перед выборами весь посад узнал про развратные похождения его сынка.

— Ми!

— Никуда не денется. Позовет.

— Скажи, Ми: ты не одобряешь моего выбора?

— Чего?

— Ну, что я за Караджана замуж собралась.

— Тоже мне новость. Давно пора.

— Но тебе он нравится?

— Я тебе не княжий воин, чтобы мне мужики нравились.

— Ми! Я серьезно. Что ты о нем думаешь?

— Мало ли что я думаю. Муж как муж. Не хуже и не лучше прочих.

Марри нашла на Серебряной улице лавочку менялы. Сбыла за восемь ланг серебряную тарелочку, подарок разбойника из шайки Матабанги. Купила подарков на свадьбу: Далини и старому Бауду.

Вернулась в «Бидуэлли». Присоединилась к Миладу и Милгаджи.

— Что посоветуешь, Марри? Продолжать убийцу искать или успокоиться?

— Было бы кого искать. Воспитанница и траванула старичка.

— Вот и Ми так считает.

— Я про другое думаю: что дальше делать? Скажи, Ми-мей: после всех расходов да убытков очень нагло будет с моей стороны еще и в долг у папаши Джарладжавана попросить?

— Как сказать… Убыткам ты не причина. Не сейчас, конечно, но после праздников — можно и потолковать. Смотря сколько тебе надо.

После праздников — это значит, и после свадьбы Марри. А за застолье свое она заплатила по-боярски. Не бросила родного кабака, кто бы каких грехов на него не навешивал. Ни разу не усомнилась в том, что к последнему дню месяца Рогатого «Бидуэлли» откроется.

— Лет мне, Ми-мей, многонько. Скоро четвертый десяток пойдет. Не вечно же я перед гостями твоими плясать буду.

— И что? Дело свое открыть хочешь?

— Вместе с Ми-нум. Например, сыскную контору. Зря что ли мы всю эту зиму в соглядатайстве упражнялись? Стряпческое свидетельство стоит двадцать пять ланг. Принимать посетителей можно в моем новом дому.

— Хозяин не возражает?

— У него, никому не в обиду будь сказано, степнячьи шаманы радения свои справляют. Так что пусть только попробует возмущаться.

— Заказчики не испугаются?

— Валом повалят! Тем паче если Ми-нум будет ихние жалобы принимать. Пойдешь, Ми?

— Не знаю, Марри… Ты о деле думаешь, а я …

— А ты о чем?

— О сердечных делах.

— Ну так — пой! Песни пиши! Кто мешает-то?

— Я делом заниматься без любимого человека не смогу. А Караджан в сыщики, боюсь я, не пойдет.

— У него свое дело.

— Вот и я говорю. Может быть, к нему бы в помощники я пошла бы.

— Если бы он тебя позвал. А что-то мне сомнительно, что он…

— Значит, буду ждать, пока позовет.

Приятная предсвадебная новость ждала Марри дома. Мастеру Диррири после проверки вернули его колдовские свитки. На один даже надели казенный футляр надписью: Во имя Премудрой Бириун, обращаться с осторожностью! Помогает при изгнании иномирных сил.

Вечером к Марри зашла поболтать соседка Айрэн. О девице Рэлли, о плетеном кадьярском запястье.

Одно из заданий древленской лазутчицы Айрэн — сбор сведений об умбинских похождениях чародея Равере, ученика Черного Бементе. Не так-то много она узнала, но одно ей сказали наверняка — то, что на север Равере ездил, в поместье Карруга бывал. Тогда же, когда и Диррири.

От Дарамурры Мэйвера Айрэн слышала: Тагаи, престарелый рыцарь, приживал помещика Хонды Карруги, не имея за душою ни медяка, остается, тем не менее, держателем небольшого именьица. По сути, приграничного болота, где кроме камышей ничего полезного не растет. Айрэн никого не хочет обидеть, но жить в таких местах люди неспособны как племя, по природе. А древлени, вместо того, чтобы обживать камышиные топи, портняжат и сапожничают в городах. Ну да ладно. Суть в том, что по княжьему соглашению болотце Тагаи уходит в Камбурран, на ту сторону границы.

А молодому Вандже, хондиному приспешнику, очень уж захотелось сделаться камбурранским помещиком. Хонда его благословил. Оставалось добиться княжьего разрешения. Отсюда — все чудеса со спящими красавицами.

— А девка-то, я не поняла, хотела или нет за него замуж?

— Сложно сказать.

— Эти ее картинки, прозвища… Она по-правде не в своем уме или притворяется?

— Будаи-Токи разберется.

— А что с чарами?

Можно только предполагать: веревочка, сплетенная из древесных волокон, была одним из изделий Бементе. Тех, что позволяют замедлять, убыстрять время, а иногда — пускать его по кругу.

— Поняла. За те дни, что Рэлли лежала в беспамятстве, для нее шло одно и то же мгновение. Проходило и начиналось сначала. Любопытно, сколько можно так протянуть?

— Человеку — не знаю. Древлень выдержит несколько месяцев.

— Вот возьму и дам обет. Откажусь от чернокнижия. Навсегда.

Айрэн не поняла, какая тут связь.

Миладу ушла из «Бидуэлли» ночевать в дом портного Лоду.

Тамошняя гроза только что прошла. Портной час назад вернулся от Баудов. Платье не подошло Далини, придется переделывать.

Маджили, дочка веселой пряхи Уманоби, сплетничает с кем-то на кухне. Миладу пригляделась: снова мальчик Карибул.

— Добрый вечер, Кари.

— Здрассте. Вы про Какогго любопытствуете? Или уже нет?

— Ты что-то узнал? Выкладывай. Сейчас ужинать будем, а ты расскажешь.

Пока Миладу стряпала еду, Кари рассказал, что узнал о какоггиной мастерской.

Собственно, ткацкая мастерская — создание Киджуни. Она и набрала в нее работников, таких, что Семеро на помощь. Кари нынче днем толковал с ними.

Первая, Бирилли, дочка благородных родителей, работает по обету. Уверена: Какогго глотнул яду по всегдашней своей спеси и упрямству: что хочу, то и пью. Никто его не подначивал, да в подначках он и не нуждался.

Вторая, Ланкурри, одна с дитем. Сын у нее от какого-то местного сумашедшего, кажется, Дарри зовут его: птицей себя считает, насмешником, семью не содержит, так что бабе работать пришлось. Она сказала, что какоггина дочка Камелли скоро выйдет замуж за капитана Караджана.

Но! Третья работница, Иромби, ответила ей, что все это глупости. Камелли вовсе замуж не пойдет. А папаша Какогго умер от расстройства стихийных сил.

Эти девицы болтали даром. Четвертая, Камулли, взяла денег. Пять сребреников из тех, что Кари еще давеча были дадены. Послала самого же Кари с теми деньгами за табаком, раскурила трубку и сообщила страшную тайну: во всем виноваты бидуэллинцы.

К счастью, в мастерской есть еще один мужик, ткач Тэри. Он склонен все списать на проклятие свахи. Или на хозяйское похмелье.

А когда разговорился, шепнул на ушко Кари имечко настоящего убийцы. Он, будто бы, старый приятель Тэри. Нескольких купцов ткацкой гильдии уже поубивал, пойман был, клеймен и сослан, бежал с каторги, вернулся и снова принялся за свое.

Имя его — Балапай Хинобои.

— Благодарствуй, Кари.

— Вам спасибочки.

— Есть еще одно дело. Сделаешь?

— Давайте.

— Сходи в дом Баудов. Передай Караджану, что я жду его. Надо же отпраздновать то, что «Бидуэлли» оправдали.

Миладу зашла к портному. Забрала свое платье, белое с зеленым. Оно-то вышло как нельзя лучше.

Надела. Отнесла наверх жаровенку, чайник. Достала вина и меда.

Капитан Бауд пришел. Ночевать, правда, как сразу предупредил, не останется. Выборы! Никаких сомнительных похождений.

В ставень снаружи постучали.

— Эй, капитан! Про этот дом вообще-то разные слухи ходят!

Каким-то образом Кари сумел забраться на карниз, что идет между первым и вторым этажами дома Лоду: шириною в ладонь, не больше.

Не зря, видно, посад Тунгани посещал в свое время Таннар Джабарай, известный ловкач! Нечего сказать, воспитал ученичка.

И наконец-то наступил последний день месяца Вайамбы.

Утром Бауды отправились на молитву в храм Лармейской Владычицы.

К полудню гости собираются в «Бидуэлли». В дом Баудов — тремя часами позже.

Марримуи за час до полудня вспомнила: у невесты должна быть подружка. Позвать бы Миладу — да примета есть: на какой свадьбе провожаешь невесту, такая же и у тебя будет. А Ми-нум и без смешения хватает забот.

Марри пригласила соседку Айрэн. Та спросила: в штанах прийти, наверное, неприлично? Вздохнула и полезла в сундук за платьем.

Все бы ничего: балахон как балахон. Прямой, длинный, скромненький. Беда в том, что соткан из полушелка. У нас в таком, небось, не каждая жрица ходит.

Дружки жениха — Циоле, Думерру и Бирага. Илонго как лицу храмовому не полагается, но и он обещал прийти на свадьбу. Лучше, мол, смешенский брак, чем такая же, но беззаконная связь. Да и дитяти - Нарилли — лучше будет расти при отчиме, чем вовсе без отца.

Вместе с дружками притопал топтыгин. Небольшой, чуть повыше пса Хариданджила. Это развлекается бирагина племянница Пинги, мастерица наваждений.

Хариданджила на свадьбу не взяли. Оставили стеречь дом. Зашли за управляющим Тадакурро и старшиной Кандой, сели в лодки, поплыли на посад.

Лодочник Джа просил не поить друга его Талдина, если тот зайдет с поздравлениями. Джу, конечно, пригласили.

В «Бидуэлли» раньше жениха с невестой прибыли жрецы храма Семи богов: все, кроме черного Мургубалы и белой Гамарри. Гойгеко и Голгуло уже играют. Устроитель стихий тоже тут: правда, предупредил, что уйдет пораньше. У него — трудный заказчик, барабанщик Мадарру. Стихии сплошь расстроены у парня.

Матушка Елли-нум все боится, как бы не приехал Пегий Хандо-мей. На кухню к ней услали Нарилли — и тут же рядом очутился Гида-Нагурро, лиловый жрец. Уселся вместе с Нари в уголку, за большим котлом, и пустился в разговоры. Не иначе, о тайнах чернокнижия.

Судейский секретарь Ниркиджи Мерия приехал ровно в полдень. Сделал запись о браке боярской дочери летуньи Марри Манарк и древленя Диррири, а старшина Иррин засвидетельствовал.

Бауды пришли. Молодые начали принимать подарки:

Шесть шалей, желтых или с желтым рисунком;

Четыре покрывала;

Два ложа (одно — от механика Думерру, с секретом);

Одну собаку (от Елли-нум, рыжую, косматую);

Свиток с чарой «Мерцание» (от Бираги);

Свиток с чарой снятия чар (от Циоле);

Восемь талисманов неиссякаемой страсти;

Шесть бутылей укрепляющего зелья;

Овчинное одеяло в сажень длиной и такой же ширины;

Одну серебристую соню (даритель остался неизвестным);

Шелковую ленту для волос и пенал с тростинками (от Миладу);

Связку серебряных колокольчиков (от Далини);

Штуку багрового сукна (от Куллобула Бауда);

Штуку сукна светло-зеленого (от Караджана);

И еще до шестидесяти кувшинов вина.

Марримуи кланялась, смеялась, благодарила. Диррири хлопал ресницами. Все желали им долгих лет счастливой совместной жизни.

Как вдруг грянули трубы. Милгаджи поспешно отворил дверь.

В кабацкую залу вошла невысокая, но стройная личность, в кафтане, расшитом золотой нитью, с золотыми волосами из-под шелкового тюрбана.

— Светлый Князь Джа?! — пронеслось по зале.

Все склонились почтительно. Князь сдвинул тюрбан на затылок. Оглядел гостей, отыскал взглядом новобрачных.

— Очень рад. Марримуи и Диррири, да? Тут у меня еще несколько свадеб… В общем, желаю счастья. Ведите подарок!

Князь хлопнул в ладоши. Двое служителей ввели в залу существо.

Росту невысокого, чуть пониже Диррири. Гоблин: руки-грабли, рожа смуглая, зеленоватая. Одето в ярко-пунцовый кафтан, синие штаны, обуто в лапти, повязано белым передником. На встрепанных черных волосах полосатый колпак.

— Во, как! — воскликнуло существо, щурясь на свет. Кому даришь-то, князь?

Светлый Князь Джа указал рукой. Гоблин подошел к Марри и Диррири.

Сказал, поклонившись:

— Я ваша рабыня! Зовут Гомба-Геар. Охочусь, веду хозяйство. Хожу по канату. Играю на губе. Могу давать полезные советы.

Диррири пошатнулся.

— Ой! А князь-то — того… - шепнула Нарилли. Ненастоящий!

— Ну разумеется, дитя мое!

Лешак Бирага скинул чару наваждения. Все захлопали зашумели.

Только гоблинша никуда не делась.

— Я рад за вас — проговорил тихонько мастер Циоле. Шутка, спору нет, низкопробная, но Джиллы теперь у вас в долгу. Они эту гоблиншу полгода уже не могли пристроить.

Мастер умолчал, что деньги на покупку рабыни Гомбы — пятьдесят ланг — дал не кто иной, как он сам в доле с Илонго и другими дирриными приятелями.

Была гулянка. Степняки так и не приехали. Бауды двинулись к себе — а вскоре после их ухода явились лодочники. Шестнадцать человек. И лодку в подарок притащили.

На свадьбе у Куллобула Бауда гости были поначалу все больше угодные Семерым. Четыре желтых жреца, трое лиловых. Глашатайша Индри Виллар объявляла здравицы.

Среди гостей — все старшины ткацкой гильдии. Тканей шерстяных, льняных, тонких и плотных, цветных и узорных гости натащили — на умбловое новомесячье. Камелли Укаггу-нум прислали подарки. Сама не пришла, ибо пребывает в трауре.

Далини получила склянку духов от Марримуи и замшевые перчатки от Миладу. Куллобул — меховую шапку и длинный клетчатый шарф. Папаша Джарладжаван и Милгаджи подвезли полную тачку угощений к столу.

У ворот мальчик Кари наливал вина с медом посадским нищим и всем желающим. Заодно призывал голосовать за Караджана, речного капитана.

Ближе к закату в гости зашел капитан Липарит. В вингарской шляпе, арандийской златотканой куртке, с саблей в ножнах с каменьями. Его подарок — парус для баудовской ладьи.

— Я тут, граждане, не один. Слегка с дамой. Можно ей войти?

Чинные посадские гости опешили, но жених — куда денешься? — пригласил даму к столу.

Полная личность под покрывалом вошла в залу.

— Кто ж так рассаживается-то?

Все узнали сварливый голосок Раджатай. То-то радости было!

И уже поздним вечером, когда Джарладжаван и Милгаджи ушли, кое-кто из гостей уснул за столом, кто-то зажег огни, дабы при свете предаться неторопливой гильдейской беседе, прибыли гости, которых старший Бауд с недавних пор опасался больше, чем даже матушка Елли-степняков.

Четырнадцать карлов попарно поднялись на крыльцо.

Главный у них — Карграддат вади Ваджаггри, секретарь камбурранского посольства. Он выступил вперед с табличкой.

Начал читать приветствие. Сперва по-карличьи. Потом по-человечьи.

— Да пребудет милость Старца с новобрачными и со всем их семейством. И с сыном. И с дочерью. И с внучкой. И…

Карл приостановился.

Караджан шепнул слуге — тому, кто стоял поближе:

— Найди Кари. Срочно.

Парнишка прибежал.

— Что, капитан?

— Ничего.

Карл закончил:

— И с внуком новобрачных!

Караджан сделал вид, будто так и надо.

— Признавай сына! Сейчас же, пока жрецы не ушли! — зашептала ему Марри.

Но тут карлы стали вручать свои подарки. Куллобулу — нарядный убор карличьего образца, но сделанный по человечьей мерке. Похоже на чешуйчатый доспех. Далини — ведерко, нож и совок для сбора плесени. Все — из серебра.

Карл Карграддат подошел к Караджану.

— Рад за тебя. Пусть и не Старец, но Рогатый тебя благословил. Хороший парень.

— Я заметил — отвечал Караджан.

— Так это в самом деле твой сын? — спросила Миладу.

— Не скажу.

— Хороший мальчик. Знаешь, я не против стать его мачехой.

Над Лармеи было светло от чародейских огней. Марри и Диррири с песней проводили в дом Мерингера. Было далеко заполночь, когда с набережной перетаскали все подарки — кроме, разумеется, вина.

На ложе с секретом Марри ложиться побоялась. Устроилась на своем, стареньком. А часа в три пополуночи со двора, где осталось ложе, раздался собачий лай и музыка.

Пес Хариданджил хотел поспать на мягком. Только устроился, как вдруг средняя часть ложа поехала вверх под тихие механические звуки. Поднялась на два локтя и замерла, поскрипывая — но пес со страху все равно свалился вниз.

Ранним утром Марри могла обнаружить, что страсть Диррири к ней крепка по-прежнему. И что гнев Вайамбы над нею больше не тяготеет.

Утром мальчик Кари катал Нарилли в новой лодке. Заодно сознался, что неграмотный. Нарилли обещала: научу.