Разработки к лекциям,

читанным на отделении Словесности Ларбарского университета

 

Составитель — Байчи Тайбер,

преподаватель Второй языковой кафедры отделения Словесности

 

 

Часть вторая

См. также часть первую

 

4. Разновидности обряда ириа: домашний и общинный обряды.

5. «Царские», «помесячные» и «местные» обряды

6. «Семейные» обряды

 

Примечания

 

 

4. Разновидности обряда ириа: домашний и общинный обряды

 

Выше я говорила о музыке и пении как о главных составляющих ириа. Но из дальнейшего будет ясно, что непосредственно эти два рода действий присутствуют не во всяком обряде. Например, столь важный обряд, как домашний, кабуи, справляемый старшим мужчиной в семье каждое утро и каждый вечер, не включает в себя игры на музыкальных инструментах. При нем даже не обязательно петь или хотя бы просто читать нараспев соответствующие песни: достаточно шепотом или мысленно повторять их слова. Что же в таком случае выступает неотъемлемой чертой ириа и каковы значения глагола ириари?

Часто говорят, что обряд предполагает «обращение к Богу», Джанган диман [1]. Глагол димари, «обращаться», «поворачиваться лицом» к чему-то (от дима, «лицо»), в данном случае обозначает не просто определенное положение в пространстве. Это было бы нелепо: поскольку Бог мыслится как абиидимаи, «имеющий лицо повсюду», то отвернуться от него невозможно — разве что в переносном смысле, как в выражении тамман тариджари, «отвратиться сердцем». Часто, особенно в связи с домашним обрядом, используется и похожий глагол дэймари, «утыкаться носом», от дэйма — «нос», «морда», «рыло». В обоих этих случаях (и диман, и дэйман) имеется в виду сосредоточение внимания на Боге и общении с ним.

При обряде Бога «молят», джалири, о «милости», нинг. С точки зрения большинства известных мне исследователей, в этом смысле единобожие не отличается от других вероисповеданий: обряд всюду означает установление отношений с божеством и испрашивание у него каких-то благ [2]. Однако следует иметь в виду, что песня ириа не всегда содержит какие-либо определенные просьбы. Единобожные богословы разных школ часто указывают, что ириа отличаются от священнодействий других народов и племен тем, что не предполагают отношений «ты — мне, я — тебе», ожидания «милости» в ответ на восхваления и просьбы. Это было бы разновидностью жертвоприношения — а исповедния араамби и арандийцев, как считается в рамках самих этих исповеданий, строго чужды принесению жертв. Именно в вопросе о жертвовании пролегает граница между «людьми Аранды» и «дикарями» [3]. Скорее, ириа подтверждает «общее согласие» людей в том, что Бог милостив к своим творениям. Просьбы, звучащие в «песнях» (глаголы в повелительном наклонении), толкуются поэтому как слова не самого молящегося, но Мемембенга, от лица которого ведется речь в этих «песнях» [4]. И тогда получается, что джалиан здесь — не столько моления, сколько «возглашения», выражения решимости сделать что-то (не «даруй долгие лета», а «одарю-ка я долголетием» и т.п.). Мемембенг, в свою очередь, произносит эти слова исходя из постижения своего единства с Богом. Особа, ведущая обряд, берет на себя задачу воспроизвести эти решения Бога, открытые через Мемембенга поэтам, а через них — всем людям. Таким образом, единобожный обряд с одной стороны, подтверждает единство людей в понимании Бога и его отношения к миру, а с другой —  осуществляет тождество Бога с его творением в лице данного молящегося.

«Особа, совершающая обряд», ириаджи, отличается от «мастера обряда», ирианг. Различие здесь примерно такое же, как между словами тангриджи («создатель», «автор» — например, книги, напева, здания) и Тангринг («Создатель мира», «Творец»). Если в первом случае речь идет о ком-то, кто создает нечто новое, но по уже имеющимся образцам, то во втором «создатель» одновременно творит также и сами способы создания этого нового. Так же и ирианг, в отличие от ириаджи, не только производит новое обрядовое действие по установленным правилам, но и может самостоятельно изобретать новые приемы ведения обряда. Считается, что такая способность складывается из природных задатков и навыков, привитых обучением. В качестве ириаджи может выступать любой человек, но ирианг — это особая служба, основное жизненное занятие (которое, правда, не исключает ни крестьянского, ни моряцкого, ни какого-либо другого труда вместе с общиной). Ирианг, «мастер обряда», руководит обрядовой деятельностью своих общинников, и чтобы нести эту службу, он должен хорошо знать дела общины. Большинство ириангов в царской Аранде были чиновниками Палаты Обряда (Ирианг), одной из девяти царских палат. Исключение составляли вольнодумцы, признанные в народе, но не прошедшие обучения и не имевшие «чина» (ранг) а также ирианги школ, запрещенных в Царстве (в разное время таковыми являлись школы гэмбибонго, лалайат и др.). После вхождения Аранды в Объединение ирианги по своему общественному положению приравниваются к священнослужителям других религий.

Обряды делятся на «домашние», кабуи, где не требуется участие ирианга, и «общинные», лимбуи, где ирианг необходим. В свою очередь, «общинные» обряды подразделяются на «царские», бенгии, «помесячные», тэннаи, «семейные», вирраи, и «поземельные», тэрайи (иначе «местные», наритуи).  Я по очереди расскажу о каждом из них [5].

 

«Домашний» обряд, кабуи ириа, совершает глава семьи, старший мужчина в доме. Обычно для этого полагается сесть перед рисованным, тканым или вышитым, реже резным деревянным изображением Бога в облике Змея. Подобное изображение имеется в каждой единобожной семье. Даже в обиходе тех общин, где почитание Змея отвергается (школы гэмбибонго, лалайат, вингаи, гамониу), всё равно используются «картинки со Змеем», Бэнгау джабанг. В качестве объяснения приводится ссылка на учение основателей этих школ, отрицавших не сам обычай изображения Бога в Змеевом обличии, а роль Змеева образа как единственно возможного или наилучшего. Кроме того, говорится, что «картинки» — это память о пытках и притеснениях, которые претерпели приверженцы названных школ за свой отказ почитать Змея. 

Установленного размера «картинок» нет, как нет и общеобязательных правил их изготовления. Змей может изображаться в различных поворотах, лежащим, шагающим, летящим, плывущим и т.д. Раскраска его тоже может быть самой разной. Между школами существуют разногласия в том, насколько роскошным или, наоборот, дешевым должен быть домашний образ Бога. Например, школа тауринги настаивает, чтобы в отделке его обязательно присутствовало золото, а школы лириаланиа, гэмбибонго и другие предписывают как можно более простые изображения. В наши дни самыми распространенными можно считать «картинки», отпечатанные в несколько красок на проклеенной ткани или же вытканные махинным способом. Среди самих единобожников, особенно их учёной части, принято порицать эти изделия как не отмеченные изяществом художественного вкуса [6]. С другой стороны, некоторые вышивки, ковры и росписи по ткани, сохранившиеся до наших дней с 8-10 вв. Об. и исходно служившие домашними «картинками», джабанг, ныне признаны сокровищами мирового изобразительного искусства.

Гораздо реже встречаются другие изображения, также используемые для «домашнего» обряда: рисунок в виде круга (школа линнангау) или условное изображение «четырех времен года» (некоторые ветви школы лириаланиа). Последнее может совмещаться с образом Змея: в этом случае Змеево тело кольцом охватывает чертеж, где представлены знаки времен года и небесных светил.

Перед изображением Бога возглашается «песня», ириа. Это может быть одно из древних, средневековых или современных стихотворений, обращенных к Богу и содержащих описание его самого и различных его творений. Не исключается также и произнесение стихов собственного сочинения. Выбор «песен» зависит от школы и не является общеобязательным; он может быть обусловлен, например, насущными событиями в жизни данной семьи. В случае сомнений насчет пригодности какой-либо «песни» для домашнего обряда полагается советоваться с местным ириангом [7]. Как уже было сказано, хорошо поставленный голос и умение петь для «домашнего» обряда не требуются: стихи просто негромко произносятся вслух или же читаются про себя.

Обучение «песням» происходит дома, они передаются от отца к сыновьям, иногда также от деда или дяди по материнской линии — к внукам либо племянникам. В некоторых школах предсвадебный обряд до сих пор включает в себя испытание жениха на знание «песен». В наши дни, по подсчетам Восточно-Арандийского Совета по вероисповеданиям (1111 г.) в среднем каждый из опрошенных мирян-единобожников знает наизусть около 300 строк обрядовых стихотворений, что примерно соответствует 25 «песням» [8].

Вопреки расхожему мнению, «разговоры с Богом», джангрида, отчет перед ним о текущих делах семейства, благодарение за успехи и жалобы на трудности жизни не входят в «домашний» единобожный обряд как его непременная составная часть [9]. Беседовать с Богом, разумеется, можно, это считается полезным и важным делом. В современном быту эти беседы часто следуют за обрядом и, на сторонний взгляд, чуть ли не подменяют его. Однако сами единобожные мыслители подчеркивают, что такие «разговоры» суть дело личное: даже если их ведет глава семьи, то ведет он их от себя — а не от имени всей своей родни, как то бывает в случае с произнесением «песен». Соответственно, «говорить с Богом» может каждый член семейства, тогда как попытка младшего брата или сына совершить кабуи ириа вместо главы семьи рассматривается как самое дерзкое выражение неповиновения.

До сих пор речь шла только о мужских обрядах. Однако не следует полагать, будто женщин единобожное исповедание вовсе не допускает к  «домашнему» ириа. Здесь опять-таки многое зависит от школы, но в целом можно сказать вслед за ириангом Чангатэнауи, действующим лицом повести Инари Чангалиу «Не торопи» (910-ые гг.): «Женщина в своем доме — ирианг». Здесь, правда, используется иное слово: не кабо, «дом», «обиталище», а мабиа, «домашнее хозяйство», «подворье», «семья». Примечательно, что этот высокопоставленный чиновник Палаты Обряда, почитатель старинных добродетелей и отнюдь не вольнодумец, приписывает женщине не исполнительскую, а творческую роль в обряде. Сказывается эта роль не только в том, чтобы руководить обрядовой деятельностью мужчины, помогать ему наставлениями и советами, обеспечивать общие условия для укрепления семейного благочестия. Прежде всего она заключается в том, что женщина изготовляет домашнее изображение Бога: ткет его, вышивает или рисует. Это занятие в Аранде мыслится  как исключительно женское. В наши дни, когда  чаще всего покупается готовая «картинка со Змеем», ее выбор и приобретение остаются задачей женщины. По свидетельству проф. Парамбонго Хайачи (Ларбарский университет), «мужчине продавец просто не предложит взглянуть на “картинки со Змеем” и не продаст ни одной из тех, что уже выставлены в лавке, если этого мужчину не сопровождает женщина. Она может быть не родня ему и вообще не единобожница: первостепенное значение имеет пол, а не что-либо иное» [10].

 

Переходя к «общинным» обрядам, лимбуи ириа, нужно несколько слов сказать об «общине», лимбо. Исходно «общиной» считалось население одной деревни или городского квартала, численностью от нескольких десятков до трехсот человек. Цифру 300 обычно объясняют тем, что в Столице в Царском доме имелось десять святилищ на 3000 обитателей. Очевидно, средневековые и новые источники имеют в виду скорее чисто семей, а не общее число людей, так как села в 1500-2000 чел. редко могли себе позволить больше одного храма. Более крупные поселения, как правило, имели несколько храмов. Позднее, по мере размежевания школ, в пределах одного квартала, небольшого города или села могло появляться несколько соперничающих храмов, и прихожане выбирали один из них сообразно своим убеждениям. Время от времени Палата Обряда пыталась ограничивать подобное дробление местных общин, закрепляя население за ближайшим храмом и вводя соответствующие приписные грамоты. «Лишние» святилища при этом закрывались, их служителей переводили в другое поселение или вовсе лишали должности.  

Единобожный храм, ирианка, обычно находится на месте, доступном с четырех сторон света, хотя и не всегда он строится точно в середине деревни или квартала. Под храм отводится участок земли, где располагаются несколько сооружений. Главное из них — молельня, она же собственно ирианка или джалика, от глагола джалири, «молиться». Это круглое или квадратное в основании сооружение небольшой площади с островерхой крышей, конической либо четырехскатной, внутри него — только одно помещение без мебели и почти без какого-либо убранства. Изображений Бога как таковых здесь тоже нет, но, как правило, на полу имеется рисунок, так называемый «Змеев след», Бенгау нами, или «Змеева шкура», Бенгау лута: ряды полукругов, или «чешуек», лиунг, расположенные по спирали. Предание гласит, что каждая из молелен в Аранде воздвигнута на том месте, где Змей однажды претерпел свое «страдание», динг, меняя кожу. Рисунок на полу может быть выложен из обожженной глиняной плитки, кусочков дерева, камня и др. Вход молельня имеет с западной стороны, так что войдя в нее и стоя либо сидя спиной к дверям, ирианг обращен лицом на восток. Свет в молельню попадает через маленькие окна под крышей, часто забранные цветным стеклом; по ночам храм освещается подвесными фонарями, для которых на стенах имеются особые крючки. Перед входом в молельню имеется открытая площадка, куда в дни общинного обряда прибывают прихожане.

См. Рисунок 1.

В помещении молельни ирианг возносит свои ежедневные молитвы за общину, причем приходит сюда один или в сопровождении близких родичей и учеников. Считается, что в молельне не должны находиться одновременно более девяти человек. В особых случаях ирианг может привести с собой в молельню кого-то из общинников, но всегда в небольшом числе и только мужчин. Женщин-общинниц в молельню приводит мать, супруга или дочь ирианга. Исключение составляют свадебные обряды некоторых школ, при которых ирианг и его ближайшая родственница накануне свадьбы вводят в молельню жениха и невесту. Храмы школ гэмбибонго, лалайат и вингаи могут вовсе не иметь отдельной молельни, а если она есть, то «чешуйчатый» рисунок на полу в ней заменяется «шашечным» узором (в виде шестиугольников), треугольниками, квадратами и др. Сторонники школы гамониу не устраивают молелен при общинных храмах, однако возводят их на местах, так или иначе связанных с деятельностью пророков этой школы.

Для собраний общины имеется другое здание, большей вместимости: «зимний дом», сэмикабо, он же «общинный дом», лимбау кабо. Школы, не чтущие Бога как только Змея, иногда совмещают это здание с молельней, и тогда оно делится на два помещения. Чаще всего «зимний дом» в основании имеет прямоугольник с соотношением сторон 1 к 2. Отдельно стоящий «зимний дом» обычно находится с севера от молельни. Дверь у него тоже с запада, с короткой стороны. Внутри устраиваются ряды скамей, а иногда и столов, в одно «кольцо» вдоль стен или же в два, три и более «колец», в этом случае перекрытия опираются на столбы. В крупных храмах постройки 10 в. Об. и более поздних пол «зимнего дома» устроен ступеньками, он понижается от стен к середине помещения, «чтобы сидящие на скамьях могли лучше видеть друг друга». Посередине имеется небольшое возвышение, куда поднимается ирианг для обряда или для проповеди; как правило, здесь устраивается стойка для гуслей. Находясь на этом месте, ирианг также занимает положение спиной к входу и лицом к востоку. По стенам «зимнего дома» могут быть развешены ковры с изображением Змея и другие подношения прихожан. Окна имеются только в коротких стенах, достаточно большие, забранные частым переплетом с цветными стеклами. В отличие от молельни, это здание отапливается, около входа может быть также печь, приспособленная для готовки еды. В современных храмах, кроме того, «зимний дом» обычно имеет водопровод, а кое-где и электрическое освещение.

Напротив «зимнего дома», с южной  стороны от молельни, устраивается «навес», вита, для летних собраний — без стен, с крышей на столбах. Под ним тоже располагаются скамьи, а часто и столы, снаружи он может быть окружен решетками из деревянных реек или плетеными сетками (из прутьев, проволоки, веревок) высотой около полутора аршин. В этих случаях вокруг «навеса» высаживаются (прямо в землю или в ящики) какие-либо вьющиеся растения: тыква маанг, душистый горошек и пр., чтобы они вились по решеткам. Однако растить многолетние лозы вроде хмеля или винограда возле храмового навеса считается недопустимым: причина этого запрета неизвестна, и богословы часто приводят его как пример необъяснимых установлений единобожного учения. Кроме названных построек храм имеет также сокровищницу, бонгика, — здание для хранения обрядовой утвари, располагается оно чаще всего позади «зимнего дома». Иногда имеются также отдельная кухня и уборная. Жилой дом, занимаемый семьей ирианга, располагается вне храмового участка, хотя и часто поблизости от него. На участке могут расти цветы или деревья. Оградой участок не обносится, но может быть окружен живой изгородью. По сторонам света располагаются четверо «ворот», таунка: эти «ворота» имеют вид пары столбов с перекладиной вверху, но без створок, со свободным проходом.

Кроме собственно храмов, в Аранде существуют и просто молельни, не имеющие «ворот»; их земля никак не отграничивается от окружающей местности. Они могут возводиться на местах, связанных с каким-то памятным событием, например, с крупным сражением древних времен или заключением договора между царем и местным населением. Особый случай — молельни, сооруженные в связи с явлением «божков», манука. Предполагалось, что молиться в них будет не человечий ирианг, а сам «божок». Они нередко представляют собой уменьшенные в несколько раз подобия обычных молелен: это и понятно, коль скоро они рассчитаны на рост «божка», представшего людям в облике стрекозы, зайца, цапли и т.п. При отсутствии в Аранде и в морях близ ее берегов животных заметно более крупных, чем человек, молелен увеличенного размера почти нет. Однако сохранившиеся кое-где первобытные сооружения из огромных камней (например, «каменный круг» в местности Атунату в северо-восточной Аранде) средневековые источники именуют «молельнями божков», манукау джалика.

 

Общинные обряды включают в себя несколько основных частей.

1) Объявление о назначении обряда на такой-то день. Обычно оно звучит за сутки до самого обряда. Его произносит ирианг, выходя из молельни, а затем повторяет общинный глашатай — на площади или при обходе поселения.

2) Сбор прихожан в день обряда в каком-либо месте вне храмового участка: на краю поля, возле колодца или естественного водоема, у входа в одно из казенных зданий вроде амбара, местной управы, или же просто на улице, ведущей к одним из храмовых ворот.

3) Шествие до открытой площадки перед молельней. Оно может сопровождаться пением, игрой на музыкальных инструментах и танцами, или же общинники повторяют хором какие-либо слова — например, сэмиу, сэмиу, «о, зима, зима!» при обряде «первого снегопада». Часто всем этим руководит ученик ирианга. Общинники входят в одни из ворот храмового участка: в зависимости от того или иного обряда и от школы это могут быть разные ворота. Иногда шествие делится на несколько частей и одни общинники подходят к храму с юга, а другие с севера и т.п. При «семейных» обрядах те люди, чье семейное положение будет меняться в ходе обряда, входят отдельно от остальных прихожан. Так, во время свадебного торжества жених и его сопровождающие движутся с востока, а невеста и ее родня — с запада. За воротами пение и прочий шум прекращаются.

4) Ожидание ирианга, который в это время находится в молельне и поет соответствующую песню.

5) Выход ирианга из молельни, «песня у порога» и объявление о свершившемся событии: о наступлении очередного «царского» или «помесячного» праздника, о «местном» торжестве вроде «первого снегопада» или «первой травы», о совершеннолетии, свадьбе или кончине кого-то из общинников и т.п.

6) Переход ирианга в «зимний дом» или под навес, в зависимости от погоды. Прихожане расступаются, давая ему дорогу, а потом следуют за ним.

7) Предъявление общине зримого свидетельства данного события: «сокровищ» в случае «царского» или «помесячного» обряда, подноса со снегом, с молодой травой и т.п. при «местных» обрядах — или же самого того общинника, в чьей судьбе совершились важные перемены. Части 6) и 7) могут меняться местами. Так, при обряде похорон мертвое тело общинникам показывают на площадке, а потом уже переносят под крышу. 

8) Пение песен и игра на гуслях, иногда исполнение несколькими общинниками определенного танца, а также общая трапеза.

9) Объявление о завершении обряда. После него общинники расходятся, и далее торжество может продолжаться дома, в питейном заведении, на улице и т.п. Ирианг возвращается в молельню и там поет заключительную песню данного обряда.

 

Являться на «общинные» обряды могут все общинники, однако обязательным их присутствие на всех обрядах не считается. Младенцев, дряхлых стариков, больных и беременных женщин принято оставлять дома, поручая кому-то из членов семьи или соседей ухаживать за ними. Весьма порицаются те, кто уходит в храм, бросая без присмотра эти четыре разряда «слабейших» людей.

Требования к внешнему виду прихожанина достаточно просты. В одежде обязателен аинг, распашная юбка, в наши дни мужчины чаще всего надевают ее поверх штанов, а многие женщины, особенно молодые — поверх платья или юбки современного образца (не носят аинг только приверженцы школы гамониу). На волосах у мужчины должна быть повязка наби. Женщине не полагается чем-либо скреплять волосы (гребни, шпильки, ленты и т.п. нежелательны), но на голову может быть накинуто покрывало или тоже надета повязка. На некоторые обряды, особенно «царские» и «семейные», принято являться в самой нарядной одежде, какая только имеется, а также надевать украшения. Так, школа тауринги предписывает женщине убор из «девяти драгоценностей»: двух подвесок на головной повязке, двух серег, двух запястий, пояса и двух цепочек на лодыжках. Всё это не обязательно должно быть действительно «драгоценным»: убор может быть изготовлен из цветных ниток и стеклянных, глиняных или медных бусин и т.п. Другие школы допускают на обряде «простую» одежду. Прическа и облачение ирианга разнятся у разных школ, об этом речь пойдет ниже.

Еда и питье, вкушаемые после обряда, покупаются или приготовляются в складчину всей общиной; прихожане выбирают из своей среды «уставщика» (лириара), ответственного за сбор денег и за распределение обязанностей по подготовке обрядовой трапезы. Готовят и раскладывают еду женщины, разносят и подают мужчины. В храмах принят распространенный в Аранде способ ведения застолья, при котором угощения не выставляются на стол на больших блюдах, но заранее делятся на небольшие доли и подаются с подноса лично каждому сотрапезнику. За уборку храма и прилегающего участка, уход за растениями на нем, а также за другие необходимые работы тоже отвечает лириара, привлекая к ним прихожан по распорядку, заранее согласованному на собрании всей общины.

Ниже, говоря о школах богословия, мы обсудим и некоторые их отличия в способах ведения обряда.

 

 

5. Разновидности общинных обрядов

 

«Царских обрядов», бенгии ириа, существует четыре: они совершаются в дни осеннего и весеннего равноденствий, а также летнего и зимнего солнцестояний (см. таблицу 1). «Царские» школы при каждом из этих обрядов отмечают годовщину заключения союза между царем и народами одной из сторон света. В старой Аранде в эти дни царь переселялся из одних жилых покоев в другие, совершая по дворцу перемещения с севера на восток, с востока на юг и т.д. Школы, не считающие Царя священной особой, справляли в эти четыре дня праздники времен года. В новое и новейшее время, после вхождения Аранды в Объединение, «царские обряды» нередко осуждались как пережиток прошлого или как выражение захватнических устремлений единобожия, его посягательства на мировое господство [11]. Нынешние ирианги, составители общедоступных книг по основам единобожного исповедания, часто указывают, что смысл «царских обрядов» состоит в подтверждении единства всех народов мира, в подкреплении их дружбы и взаимного уважения.

Общинники подходят к храму со стороны, противоположной той, которая связана с данным обрядом. Так, при зимнем солнцевороте шествие прихожан движется с Юга, а ирианг возглашает: «К Бенгу примкнули жители Севера», то есть общинники шагают как бы навстречу новым подданным царства. Перейдя в «зимний дом» или под навес, ирианг показывает общине одно из «четырех сокровищ», дайи бонго.

Эти «сокровища» восходят к преданиям о Мемембенге и о том, какие предметы он получил в качестве союзнического дара от тех или иных народов, примкнувших к нему. Так, на Севере ему поднесли ковш, панг, полный «доброго питья». На Востоке это было каменное острие копья, линг, на Юге — золотое зеркало, кариндуи лии, на Западе — знамя, гунд (по другим толкованиям, полотенце для умывания). В прежние времена царь, переселяясь в день «царского обряда» в соответствующие покои, в тот же день принимал там ходатаев от населения той или иной части Аранды с дарами, включавшими в себя и одно из «четырех сокровищ». Вообще поставлять к царскому двору зеркала имели право исключительно обитатели южной Аранды, оружие — только жители восточных областей и т.д. Это же правило касалось и северян, но для обитателей союзной области Пигги-Билла оно имело своеобразное значение: только им дозволялось уплачивать налоги «царским питьём», то есть перегонным зельем.

В каждом храме имеются подобия «четырех сокровищ», исполненные из четырех видов сырья: дерева, камня, металла и ткани. В царские времена эти предметы присылались в храм из столицы, из Палаты Обряда, и время от времени обновлялись. Утрата хотя бы одного из них могла повлечь за собою смертную казнь для ирианга данной общины, а иногда также и жестокую расправу над всеми общинниками, ибо подобное небрежение приравнивалось к государственной измене. В наши дни изготовлением и рассылкой предметов, обозначающих «четыре сокровища», ведает Восточно-арандийский Совет по вероисповеданиям.

 

 

Слово, составленное из названий «четырех сокровищ», панг-линг-лии-гунд, написанное по кругу изящными буквами, часто служит в Аранде украшением жилых и казенных помещений. Оно же используется для отделки некоторых приборов (в частности, часов, буссолей, барометров) и парадных грамот, особенно — связанных с исчислением времени и измерением пространства. В наши дни его можно видеть, например, на арандийских географических картах, на железнодорожных и пароходных расписаниях и т.п. 

 

«Помесячные обряды», тэннаи ириа, также связаны с преданиями о Мемембенге (см. таблицу 2). Они не имеют постоянного места в календаре. В царской Аранде их сроки определяла Палата Обряда, причем бывало, что временем отсчета служил день возведения на престол нынешнего царя, а бывало, что день первого из помесячных обрядов, «Исхода», узнавался каждый год путем гадания. Царь в эти дни совершал определенные действия, повторяющие подвиги Мемембенга: например, в день «Раздела» он назначал на должности новых чиновников, а в день «Встречи» наблюдал за танцами знатных девиц и выбирал себе невесту. После вхождения Аранды в Объединение и упразднения Палат единобожные школы ежегодно гадают о дне «Исхода» или же приурочивают «помесячные» обряды к одному из государственных праздников Объединения (последнее делается для удобства прихожан, чтобы обряд пришелся на выходной день). Таких обрядов восемь — или девять, так как годовщина заключения союза между Царством и Пигги-Биллой условно относится и к «царским», и к «помесячным» обрядам. Итого получается двенадцать обрядов, справлявшихся в Царстве одновременно во всех областях.

Шествие общинников при «помесячных» обрядах движется или с запада, или же делится натрое и подходит к храму с севера, запада и юга, соединяясь уже на площадке перед молельней. При этих обрядах ирианг также выносит на обозрение определенные предметы, однако, в отличие от «четырех сокровищ», их изготовляет сама община или заказывает у мастеров на свои средства. Это могут быть рисованные, тканые или вышитые картины с изображением деяний Мемембенга или искусно исполненные надписи соответствующего содержания. Самые ранние из таких картин, сохранившихся до наших дней, относятся к 12 в. Мем. (3 в. до Об.). Во многих храмах Аранды и сейчас хранятся картины, признанные выдающимися произведениями мирового изобразительного искусства [12]. 

 

 

При счете дней, если на указанный промежуток попадал один из «царских» обрядов, то этот день не учитывался. Всего в году считалось 360 дней. Ежегодно звездочеты и гадальщики определяли число «добавочных» дней (от трех до девяти), и они назначались после каких-нибудь праздничных дней.

 

«Поземельные обряды», тэрайи ириа, они же «местные обряды», наритуи ириа, назначаются ириангом данного храма. Все они связаны с ежегодными переменами в природе: появлением первых весенних ростков, выпадением «белой росы», листопадом, первым снегом и пр. Сюда относятся обряды по случаю начала или окончания полевых работ, открытия и закрытия навигации, и другие подобные «хозяйственные» обряды. Существовал их примерный перечень для всей Аранды, в разных областях их число и состав могли различаться. Современные школы в основном придерживаются списка из двенадцати «поземельных» обрядов. В целом получается следующее соотнесение единобожных обрядов с современным календарем Объединения (см. таблицу 3). Важно, однако, иметь в виду, что такая привязка обрядов к праздничным дням условна, поскольку определение точного дня того или иного «местного» обряда остается в исключительном ведении ирианга данной общины.

 

 

Не существует каких-либо правил относительно того, сколько «местных» обрядов и каких именно должна справлять община. По сути, ирианг может их назначать в неограниченном количестве, хоть на каждый день. Однако «местности, обильные обрядами», мангириаи нарито, в памятниках средневековой и новой словесности чаще всего служат предметом насмешек. Самые знаменитые два примера — это «Дневник Лангарри Ратипэнгруи» (20 в. Мем., 5 в. Об.), шуточное повествование о приключениях звездочета-самоучки, однажды забредшего в «край ежедневных торжеств», а также глава 5-я свитка 22-го «Повести о челядинцах господина Касиарана» (середина 9 в. Об.), где описан забавный, но в чем-то и страшный городок, в котором ирианг постоянно недоволен сегодняшним обрядом, а потому назначает на завтра новый, чтобы иметь случай исправиться.

Важным лицом на многих «местных» обрядах выступает один из прихожан: ему на виду у всей общины подносят соответствующие «дары», чтобы он оделил ими всех остальных. Выбор этой особы может быть разным в зависимости от местности и от школы, но некоторые закономерности прослеживаются. Так, в день «Молодых ростков» первую зелень вручают детям пяти-шести лет, и далее они с поклонами передают ее взрослым. При обряде «Листопада» осенние плоды раздает деревенский или квартальный староста. Первый зимний снег, насыпанный на поднос, сначала передают жене ирианга, жене старосты, старшей по возрасту женщине в общине или же «самой красивой» женщине, которую предварительно выбирают путем состязания (в умении танцевать, петь, красиво одеваться, шить, вязать и пр.).

Начиная по меньшей мере с 21-22 в. Мем. (6-7 вв. Об.) существует обычай чествовать в дни «местных» обрядов определенную часть общины: детей («Молодые ростки»), молодые семейные пары («Цветы груши»), подростков и юношей («Светлячки»), женщин («Первый снег»), взрослых мужчин («Крепкий лед»), стариков и старух («Ровный дым»); встречаются и другие подобные соотнесения. Названным разрядам людей дарят подарки от имени всей общины, ирианг возносит молитвы об их благополучии, для них устраивают кукольное представление или другие развлечения. В нынешнем городском быту «поземельные» обряды кое-где переосмысляются как гильдейские праздники. В частности, день «Крепкого льда» (в прошлом — окончание навигации) считают своим не только моряки, но и судостроители, а также железнодорожники и другие работники транспорта. Во многих рабочих слободках и поселках особенно весело справляют обряд «Ровного дыма» — даже там, где над округой не возвышаются дымящие заводские трубы. В день «Светлячков» поздравляют учителей средней школы и преподавателей высших училищ, в день «Молодых ростков» — нянь, детских врачей и учителей начальной школы, и т.д. [13].

Среди тех, кто мало знаком с единобожными обычаями, бытует мнение, будто «местные» обряды в Аранде в старину непременно сопровождались шумным разгулом и, в частности, беспорядочными половыми сношениями. (Дни «общих жён» и «общих мужей», по преданию, учрежденные Далиму Биаррой в основанной им дальневосточной державе, якобы имели прообразом арандийские «местные» праздники.) На деле, разумеется, «местные» обряды, при всем их разнообразии, нигде в явном виде не предписывали чего-то подобного. Важнее другое: в эти дни лицам, обычно ограниченным в правах, занимающим в обществе зависимое положение, — детям, женщинам, престарелым — дозволялись определенные вольности в поведении, происходило своего рода перевертывание общественных ролей. Как указывает ирианг Райминна Чангатэнауи, «местный обряд издавна служил еще и этой цели: разрядить напряженность между старшими и младшими, начальством и подчиненными, облегчить гнет заботы, ослабить путы послушания. Ирианг должен был следить за делами общины, не упуская времени, когда ей надобно дать передышку, дабы не грянули распря и мятеж» [14].

 

 

6. «Семейные» обряды

 

«Семейных обрядов», вирраи ириа, тоже насчитывается двенадцать видов. Они соответствуют важнейшим переменам в судьбе человека. Это 1) рождение, 2) наречение имени, 3) поступление в ученики, 4) совершеннолетие, 5) помолвка, 6) свадьба, 7) рождение первого ребенка, 8) достижение зрелости, 9) достижение преклонных лет, 10) приготовление к смерти, 11) похороны, 12) поминки в годовщину со дня рождения. В случаях, когда наступление того или иного события не очевидно, решение остается за ириангом: в частности, именно он определяет, вошел ли данный ребенок в «возраст ученичества», стал ли подросток «совершеннолетним», достиг ли «зрелости» взрослый, и может ли пожилой человек считаться достигшим «преклонных лет» [15]. Распознавать эти возрастные перемены — одно из умений, обязательных для ирианга.

Многие «семейные» обряды проводятся в несколько приемов и совершаются отчасти в храме, а отчасти в доме данной семьи. Не разбирая подробно каждого из них, я отмечу лишь некоторые важные особенности.

 

Как я уже упоминала, вынашивание ребенка в единобожном быту считается настолько серьезным и трудным делом, что беременной женщине предписывают воздерживаться даже от посещения общинных обрядов. В целом завет «беречь себя и будущее дитя» в Аранде часто означал и до сих пор означает строжайшее ограничение передвижений. В старину даже в самых бедных семьях женщину на время беременности старались по возможности освободить от всякой работы кроме домашней. Исследователи видят в этом наследие древних туземных верований, согласно которым состояние «тягости» делало женщину «запретной», харауо, и источником возможной «скверны», дейа. Почти никому не разрешалось смотреть на нее, разговаривать с нею и т.д.; схожие запреты есть у некоторых народов Дальнего Востока, например, у хандаев. Вероятно, подобные пережитки доисторической старины могут служить объяснением тому, что в Аранде все разъяснения нынешних врачей и воспитателей относительно пользы движения, прогулок, посильного труда и развлечений для будущей матери не имеют сколько-нибудь заметного успеха.

При рождении дитяти часто присутствует одна из ближайших родственниц ирианга: его мать, жена или замужняя сестра. В старой Аранде она помогала принимать роды, в частности, нередко именно она перерезала пуповину. Присутствие самого ирианга при родах считалось обязательным только в случаях, когда известно, что будущая мать и зародыш отмечены какими-либо «чудесными» свойствами (например, состоят в родстве с царской семьей или во время беременности пережили воздействие какого-то чуда, скажем, встречу с «божком»). В тех общинах, где отцу полагается присутствовать при родах, если только это возможно по условиям его службы, ирианг мог заменять его в тех печальных случаях, когда отец находился в отъезде, был тяжело болен либо уже умер, не дожив до рождения своего ребенка. Вообще же ирианг возносил молитвы за мать и дитя в храмовой молельне. Заметим, что в крупных современных больницах в Аранде почти всегда имеется свой храм, где ирианг молится за недужных, а также за рожениц и младенцев. Впрочем, это не отменяет усилий ирианга той общины, к которой принадлежит данная женщина (как и в случаях с больными).

День рождения каждого человека в Аранде начиная с древних времен записывали в храмовые книги. Здесь, в отличие от Мэйана, принято было праздновать годовщину своего рождения. После смерти именно в этот день, а не в день кончины, родичи умершего совершают ежегодные поминки.

В храм младенца приносят обычно на десятый день после появления на свет. Делает это отец, матери полагается оставаться дома. Если отца нет в живых или он тяжко болен, а также в случаях, когда он «неизвестен», его могут замещать дед или дядя с материнской стороны или же один из общинников, вызвавшихся на эту роль (что не означает усыновления ребенка). Сам обряд над новорожденным весьма прост, он включает в себя молитву и показывание ребенка общине. Вспомним старинную «Повесть о двоякой подмене» (16 в. Об.), где все события начинаются с того, как двое счастливых отцов нечаянно обменялись своими детьми, так что сын простолюдина затем воспитывался в знатной семье, а дочь высокородных родителей — в семье бедняков. Матери, говорится в этой повести, ни за что не перепутали бы младенцев. Ирианг, разумеется, заметил ошибку, но не объявил о ней, ибо был прозорлив и понял: случившееся станет прекрасным испытанием для двух сердец. Оба ребенка, мальчик и девочка, в самом деле оказываются необычными людьми, через пятнадцать лет встречаются в том же храме, влюбляются друг в друга и т.д.

 

Наречение имени происходит через несколько месяцев после рождения [16]. Выбор имени предполагает предварительное гадание, которое проводит ирианг. Способы гадания об имени есть разные. Чаще всего используется «именная доска» (или «именной лист») — квадрат 9 на 9 клеток, где в определенном порядке выписаны корни слов с благопожелательным значением (см. рисунок). Берется наугад некоторое количество золотых монет, камешков, горошин или других счетных единиц, и они раскладываются по клеткам начиная с середины (корень Бенг) по спирали с востока на юг и т.д. На какой клетке счет остановится (куда ляжет последняя монета), тот корень и будет главным в имени. Существовали правила замены, когда вместо корня, почему-либо неподходящего [17], брали другой, более или менее близкий по смыслу, например, вместо Панг, «ковш» — Хани, «чарка», Сита, «зелье», «напиток» и др. Родители могли сами прибавить к корню, выбранному в храме, еще один или несколько по собственному вкусу. Как известно, к мужским именам особенно часто прибавляют корень Бенг, «Змей», или Ранда, «человек», «житель Аранды», что в итоге дает имена Нангибенг, «Красивый Змей», Далиранда, «Учёный человек» и т.п. В современном быту считается, что имя Ранда может заменять любое арандийское мужское имя, особенно если его «трудно произносить тем, кто не знает арандийского языка»; нередко можно слышать: «Имя мое Велингмуантанинга, но Вы зовите меня просто Рандой» [18].

См. Рисунок 2.

В отличие от мэйанского семибожия и других родственных ему исповеданий, единобожие не предполагает особых обрядовых действий, означающих признание дитяти со стороны его отца (на чем основана «законность» рождения). Соответственно, имя нового общинника прихожанам в храме называет ирианг [19]. Есть немало шуточных рассказов о том, как ирианг во время обряда наречения имени произнес какие-то слова, не относящиеся к делу, и общиной они были поняты как имя младенца. Несчастному после этого всю жизнь пришлось зваться Униунибиэ («Чья это коза, женщины?» — о животном, по недосмотру забредшем в «общинный дом») или Раумангамат («Уймите дурака», просьба ирианга по поводу какого-то шумливого прихожанина). Замечу, что многие арандийские личные имена действительно представляют собой  глаголы в повелительном наклонении, перешедшие в разряд существительных. Особенно много таких имен среди женских: Сумангат, «пригони!», от сумангари, «пригонять», Инат, «пролей!» от инари, «лить», «литься» и им подобные. Эти имена восходят к старинным обрядовым песням, исходно это мольбы к Богу, просьбы «пригнать», «пролить» и иными путями даровать счастье людям. Есть и имена-наставления, обращенные к самому дитяти: Ратиат, «надейся!», Ланиат, «люби!», Андамиат, «не враждуй!» и др.

В наши дни выбор имени достаточно свободен: оно может быть дано в честь кого-то из родичей и более дальних предков, в память о ком-то из древних знаменитых людей или просто по желанию родителей, но в любом случае его полагается обсудить с ириангом.

 

Поступление в ученики становится возможным, когда дитя входит в «возраст разумения». Ирианг устанавливает это после беседы с ребенком в молельне. Более подробно об ученичестве и учительстве в единобожном быту мы будем говорить в дальнейшем. При обряде ирианг вручает ребенку два свитка, исписанный и чистый, и говорит общинникам: «Однажды вы прочтете написанное здесь этою рукой этими знаками», указывая поочередно на пустой свиток, на руку дитяти и на свиток с письменами. Заполненный свиток может содержать отрывок из преданий о Мемембенге, наставления кого-то из древних мудрецов и др., некоторые ирианги сами сочиняют текст для него. Мы видим, что «учеба» предполагает прежде всего освоение грамоты. Отношение к письменным знакам арандийского языка, восходящим к древнему письму араамби, в единобожии всех школ весьма почтительно, в песнях буквы нередко именуются «священными». Для некоторых ремесел и искусств существуют особые обряды поступления в ученики, и в них наряду с ребенком участвует и его будущий личный наставник (таковы, в частности, кузнечное дело, вышивание, врачевание, чародейство, а также и само ремесло ирианга). Такие обряды проводятся не перед всею местной общиной, а в более узком кругу собратьев по ремеслу.

 

Обряд совершеннолетия в царской Аранде совершали почти исключительно над подростками-мальчиками. Он означал присвоение «чина», ранг, установление связи между человеком и государством. Общине объявляли, в какой из царских Палат будет трудиться этот юноша. Само назначение в ту или иную Палату определялось в основном происхождением (служба во многом была наследственной), иногда, в зависимости от собственных задатков или от потребностей державы, человека могли приписать к другой Палате, чем та, где служил его отец. Напомню, что в Царстве все мужское население за исключением больных и «слабоумных» считалось несшим службу. Крестьянин, например, числился чиновником Палаты Земель и Народа, рыбак — Морской Палаты и т.д. Юношам царского рода при обряде совершеннолетия присваивался третий ранг, сыновьям чиновников пятого-шестого рангов — десятый, всем остальным — низший, двенадцатый. О понятии ранг мы подробнее поговорим там, где будем разбирать значение службы и Девяти Палат в единобожном вероучении. Точного срока для этого обряда не существовало, его назначал ирианг после нескольких бесед с подростком. Чаще всего обряд совершался в возрасте 14-15 лет. В наши дни его обычно справляют после наступления гражданского совершеннолетия (в 15 лет), причем проводят его как над юношами, так и над девушками. Смысл его видят во вступлении подростка в полноправные общинники.

 

Обряд помолвки включал в себя объявление о намерении двух семей породниться между собою. Он не обязательно совершался в храме, это могло быть и внутрисемейное торжество с участием ирианга. Как правило, в знатном кругу, где все возможные женихи и невесты уже так или иначе состояли в родстве друг с другом, общине не объявляли о помолвке. И здесь, и среди простонародья сватовству почти всегда предшествовали переговоры между родителями невесты с одной стороны и служебным начальником жениха и супругой этого начальника — с другой. Родителям жениха принадлежала сравнительно меньшая роль, если только тот не служил под непосредственным руководством собственного отца. При этом жених и невеста могли лично ни разу не встречаться друг с другом до самой помолвки, хотя обычно обменивались несколькими письмами. До сих пор женщина единобожного вероисповедания часто хранит как «семейное сокровище» подборку писем, написанных в связи с ее помолвкой, — послания жениха, ее собственные, а также всю сопутствующую переписку. (Эти письма принято показывать знакомым, и нередко среди них можно видеть грамоты, написанные на казенной бумаге и с печатью соответствующего ведомства.)

В то же время, общение между юношей и девушкой до помолвки не считалось недопустимым — от обмена любовными записками, цветами и подарками и вплоть до встреч в доме у девушки и до телесной близости. Наиболее строгие поборники нравственности требовали только, чтобы влюбленный «не видел лица» своей возлюбленной, то есть посещал ее в темное время суток.

Несколько иначе обстояло дело с ближними царскими родичами и самим царем: по законам Царства, эти мужчины могли иметь по несколько жен, и выбор невесты всякий раз объявлялся с большой торжественностью. Ему могли предшествовать смотрины: девушек знатного рода привозили в Столицу, там они некоторое время жили в особых покоях царского дворца, а в назначенный день должны были танцевать перед государем и его ближайшей родней мужского пола. Разумеется, на деле при выборе супруги для одной из столь высокопоставленных особ бóльшую роль, нежели красота и изящество девицы, играли державные и карьерные соображения. При этом царский родич мог сколько угодно предаваться любовным похождениям в Столице и ее окрестностях, но подруга, которую он навещал, не могла стать одной из его жен, не пройдя смотрин во дворце. А многие из этих женщин вообще не имели права явиться на смотрины из-за недостаточно знатного происхождения. Сердечные терзания по этому поводу снова и снова воспеваются в повестях из столичной великосветской жизни.

 

Свадебному обряду могут предшествовать несколько подготовительных действий. Из них наиболее широко распространены беседа ирианга с женихом и невестой в храмовой молельне (чаще порознь, но иногда и вместе), а также «надевание царского убора», то есть свадебного наряда. Невесте этот убор надевает старшая родственница-женщина (но не мать) или же супруга мать ирианга, и происходит это в родительском доме. Жениху убор надевает начальник по службе или старший по чину сотрудник данного подразделения, совершается это на месте службы. В обоих случаях надевание убора предполагает ночную пирушку. В доме невесты собираются ее подруги, а также подруги ее матери и сестер, иногда сюда приходят и родственницы жениха со своими подругами. На службе у жениха, соответственно, собираются его коллеги.

Любопытна роль удангу, «чужака»: это мужчина, чаще всего кто-то из родичей невесты, он приходит на женское ночное собрание с тем, чтобы поднести невесте «бочонок уксуса». Чаще всего это и в самом деле емкость с уксусом, помещенная в корзинку, на дне которой лежат деньги, собранные роднею и друзьями как подарок будущей молодой семье. Считается, что эти деньги, так называемое «уксусное золото», нужно не тратить сразу, а хранить на случай нужды. Женщины делают вид, что не узнают удангу, между ним и молодыми участницами обряда происходит обмен шутливыми загадками. Иногда в качестве удангу действительно приглашают иноземца или, по крайней мере, человека не из единобожной общины. На служебное застолье к жениху является женщина, чаще всего немолодая и «безобразная», иногда это тоже может быть особа иного племени либо исповедания. Ей дают «монетку», чтобы она удалилась, и это для коллег жениха является способом собрать денег в подарок будущим супругам (напрямую дарить деньги к свадьбе сослуживцу считается неучтивым).

Свадебный, или «царский» («царицын») убор включает в себя нарядную одежду старинного образца и украшения, а также «венец»: головной убор в виде обруча с двумя «рожками» на лбу, загнутыми назад, а иногда также с несколькими подвесками по бокам. В этих венцах жених и невеста наутро после обряда «убора» приходят к храму, сопровождаемые родней и коллегами. Ирианг, выходя из молельни, объявляет общине: «Сегодня к нам прибыли государь такой-то с государыней такой-то» (называются имена жениха и невесты), после чего все переходят в «зимний дом» или под навес, где молодые супруги садятся на возвышении. Ирианг поднимается туда же и поет несколько песен в сопровождении гуслей. Таким образом, в храме брачный союз не заключается, но лишь объявляется.

Вспомним начало повести «Не тот и не та» (23 в. Мем., конец 8 в. Об.), где свадебный обряд едва не был расстроен из-за того, что в храм явилось сразу двое мужчин в «венцах»: оба считали себя женихами одной и той же красавицы. Ирианг медлил, толпа общинников ждала на площадке возле храма в течение целых суток. Затруднение разрешилось только тогда, когда еще одна девушка, влюбленная в одного из «женихов», ведомая неким наитием отправилась в гости к своей дальней родственнице. Та без долгих размышлений надела ей «венец», девушка пришла к храму, где ирианг объявил ее супругой — правда, не того юноши, которого она любила, а его несчастливого соперника. Так начались два брачных союза: один между любящими друг друга юношей и девицей, и второй — между двумя посторонними людьми. Как это часто бывает в позднесредневековых повестях, первый из двух браков оказался заметно более неудачным, нежели второй.

 

Обряд рождения первого дитяти, по существу, представляет собой часть храмового обряда по случаю рождения ребенка. Отца величают как родоначальника будущего славного рода. В новое время и в наши дни подобный обряд над отцом или же над обоими родителями справляют при рождении не только первенца, но и каждого следующего младенца.

 

«Вступление в возраст зрелости» объявлял ирианг, чаще всего это происходило после тридцатого дня рожденья данного человека или же примерно за год перед тем, как предстояло объявить о совершеннолетии его старшего сына. Как и в случае совершеннолетия, этот обряд в прежние времена совершался в основном над мужчинами. Он означал, что отныне общинник может принять на себя некоторые заботы, относящиеся к делам общины в целом, например, занять место «уставщика» при храме или какую-то другую выборную должность (например, «пожарного» или «колодезного» старшины). В наши дни торжественный обряд «достижения зрелых лет» обычно проходят те единобожники, кто намеревается выступить притязателем на выборах в местные либо областные советы, а также в Совет Объединения. Часто такой обряд составляет важную часть предвыборных мероприятий и сопровождается произнесением речей, раздачей листовок и пр. Разумеется, при этом не учитываются ни достижение тридцатилетнего возраста, ни наличие детей, близких к совершеннолетию [20].

 

Достижение преклонных лет, также определяемое ириангом после нескольких бесед с общинииком, чаще всего отмечалось обрядом после того, как сыновья данного человека все входили в «возраст зрелости», или после шестидесятого дня рождения. Пройдя этот обряд, мужчина мог оставить службу и удалиться на покой, чтобы заботы о его пропитании взяло на себя следующее поколение семьи. При всем почтении единобожников к старости в Аранде, как известно, престарелые были во многом неполноправной частью населения, старик-отец должен был подчиняться своему взрослому сыну примерно так же, как подросток и юноша подчиняются отцу. Иногда даже считалось, что престарелый мужчина должен отказаться от совершения домашнего обряда, уступая эту роль сыну. На деле, разумеется, это не всегда и не всюду было так; например, в знатных семьях полноправным «главою дома» бывал старик, «дед взрослых внуков». Однако в царском роду положение было иным, ибо царь часто бывал вынужден объявить себя «престарелым» и отречься задолго до наступления дряхлости, иногда — в сорок пять лет или даже ранее.

Знаменитый пример скоропостижного вступления в «преклонный возраст» — это господин Касиаран из «Повести о челядинцах…». Подозреваемый в каких-то загадочных должностных злоупотреблениях, этот чиновник шестого ранга удалился от дел, будучи тридцати восьми лет от роду, после чего решил «не быть бременем заботы для своих родичей» и бесследно исчез, так что преданным челядинцам пришлось разыскивать его по всей Аранде и сопредельным странам на протяжении трех томов этой увлекательной книги.

 

«Приготовление к смерти» — обряд, проводимый дома, обычно над тяжко больным и умирающим. Правда, бывают и исключения, когда общинник просит ирианга совершить этот обряд не потому, что ожидает скорой своей кончины, а из благочестивых побуждений, следуя изречению мудреца Рабибии: «смерть всегда ближе, чем кажется». Так поступает, например, моряк Нангитана в «Повести о колючей изгороди» (середина 8 в. Об.), мужчина еще вовсе не преклонных лет. Причем ни сам он, ни ирианг, ни друзья их не считают подобного обряда зловещим и сколько-нибудь неуместным перед выходом в плавание (при том, что арандийские моряки, скорее всего, не уступают суеверностью мэйанским и любым другим). Похожие намерения пройти «предсмертный» обряд высказывают многие авторы дневников и герои повестей — от Лимбаури, пережившего разочарование в любви, до госпожи Инари Чангалиу, женщины, в целом далекой от унылой мечтательности.

При обряде читаются отрывки из преданий и из книг мудрецов, исполняются некоторые напевы на гуслях (обычно без пения), и тот, кто готовится к смерти, передает ириангу свиток или книгу собственного сочинения. В этом смысле обряд «приготовления к смерти» отчасти симметричен обряду «поступления в ученики». Вопреки расхожему мнению, эти записи не содержат «завещания», разве что в переносном смысле, как поучения потомкам. В Царстве никакие личные распоряжения относительно имущества, семейных прав и обязанностей и т.п. не имели законной силы, а после вхождения Аранды в Объединение подобные вопросы решаются не с ириангом, а с представителями светской власти.

 

Обряд похорон состоит из нескольких частей. Первая — это сообщение ириангу о кончине одного из общинников, принести эту весть может любой из прихожан или даже из посторонних лиц. Ирианг возглашает: Джангиаи Мемембенг, «Стал Богом Великий Змей», после чего принимает меры, дабы убедиться в истинности сообщения: посещает дом, где находится тело умершего, или возносит молитву, дабы путем ясновидения узнать, точно ли такой-то общинник погиб на чужбине, утонул в море и т.д. Когда смерть установлена, начинается обряд оплакивания: ирианг снимает повязку со своей головы, отирает лицо «прахом» (коснувшись руками земли или пола, подносит их к щекам), после чего поет погребальную песню, нунг («плач»), призывая умершего вернуться или хотя бы помедлить на пути из мира живых к Богу. Согласно единобожному учению, усопший уже «стал Богом», джангиаи, но может еще возвратиться к живым в ответ на их горестные мольбы. Правда, этот «посюсторонний» мир во многих песнях нунг предстает уже как приспособленный не для человечьего, но для Змеева обитания. Здесь не упоминаются такие близкие человеку вещи как дом, селение, поле, корабль, но говорится о скалах, горных потоках, морских отмелях, а из рукотворных сооружений — только о «башнях Золотой Столицы».

После первого отпевания тело заворачивают в погребальное покрывало, укладывают на доску и переносят в храм, где проститься с умершим может вся община. Здесь тоже звучат «плачи», иногда читаются отрывки из преданий, в частности, при похоронах замужней женщины почти всегда — то место, где Мемембенг, основатель царства, горюет над своею женой Инаунг, умершей в родах. Затем тело относят на кладбище, где зарывают (в покрывале, но без гроба). Деления на отдельные захоронения, «личные» либо семейные, на единобожном кладбище нет, по сути, это одна большая «братская могила». Но вокруг кладбища имеется стена, глинобитная или кирпичная, к которой в день похорон прикрепляется табличка с именем умершего и краткими сведениями о нем. В старину для мужчины указывали имя его отца, а также его собственное место службы и ранг, для женщины — имя отца или мужа, реже сына, и должностные данные об этом мужчине. В наши дни на табличку заносят имя и прозвание, а также даты рождения и смерти, иногда указывают и сведения по «старинному» образцу (например, «Лана Деатанари, 1. Безвидного 1022 — 30. Целительницы 1111, жена капитана пятого ранга, мать капитана четвертого ранга Ранды Деатанари и еще троих детей, бабка четырнадцати внуков»). Соответствующая запись делается и в храмовой книге, где делаются заметки и вообще о всех «семейных» обрядах, проведенных над каждым из общинников. Почти все современные единобожные школы не возражают против сожжения мертвых тел и захоронения чаш с пеплом (кроме некоторых ветвей школ тауринги и гамониу, особенно строгих в вопросах обряда). Однако случаи разрушения кладбищенских стен — будь то погромы, учиняемые иноверцами, шалости злостных безобразников или меры городских властей по застройке окраин, входящих теперь в городскую черту, — встречают резкое возмущение, ибо таковые поступки считаются нечестивыми.

Единобожию в целом чужды представления о «ходячих мертвецах» и неупокоенных духах, враждебных живым людям. Рассказы о посмертных явлениях умерших, во плоти или же без плоти, обычно сводятся к тому, что кто-то из скончавшихся родичей или сослуживцев посещает «своих» живых, дабы дать им мудрый совет, предостеречь от ошибки, открыть какую-то тайну и т.п. Человеку может предстать и совсем незнакомый мертвец, в том числе такой, кто скончался в древние времена. Во всех этих случаях говорится, что покойным движут Закон и Любовь. Сама по себе способность мертвого перемещаться и разговаривать мыслится как проявление Божьей милости к живым: мертвец действует исключительно на пользу им, осмысленно и полностью бескорыстно. Иногда сообщается, что мертвый, коль скоро он теперь «един с богом», Джангари, совершает какие-то «чудесные деяния», например, проходит сквозь стены наглухо замурованного помещения, без писчих снастей пишет светящимися буквами по воздуху или по воде и т.п. Столь непростой для мэйанских семибожников вопрос о допустимости «чернокнижия», то есть воздействия на мертвых посредством волшебства, в Аранде решался без каких-либо колебаний: кудесник может и должен применять те заклинания, которые облегчают мертвому выполнение его задач в мире живых.

 

Поминовение умершего происходит в день его рождения — ближайший после дня кончины, а иногда и позже, через два года и т.д. В первый день рожденья покойного кончается «скорбный срок», траур, носимый его родственниками, учениками и близкими друзьями. Иногда, если человек умер незадолго до дня своего рождения, «скорбный срок» удлиняется еще на год. Обычаи траура у единобожников предполагают ношение простой одежды без украшений, у женщин — отказ от белил, помады и прочего грима, у мужчин — короткую стрижку волос на голове. Вообще мужчины-единобожники чаще всего отпускают длинные волосы, а бороду и усы бреют; по истечение срока траура волосы опять можно начинать отращивать. Правда, некоторые школы предписывают старшему мужчине в семье всегда стричься коротко в знак печали о том, что он остался старшим, похоронив своего отца, дядьев и старших братьев.

 

В старой Аранде «семейные» обряды, производимые над ближайшими родичами царя, сопровождались торжествами по всей стране. В редких случаях столь же пышно могли справлять достижение «зрелости» и «преклонных лет» кого-то из прославленных полководцев, мореходов, поэтов и др. Современные единобожные общины нередко совершают моления по случаю «семейных» обрядов различных знаменитых людей. Например, в Ларбаре все единобожные храмы в 1110 г. отмечали молениями шестидесятилетие сотрудника нашего Университета Ниарирри Чамианга, врача-хирурга, профессора отделения Врачевания [21].