Разработки к лекциям,

читанным на отделении Словесности Ларбарского университета

 

Составитель — Байчи Тайбер,

преподаватель Второй языковой кафедры отделения Словесности

 

 

Часть третья

См. также части первую и вторую

 

 

7. Подготовка ирианга и его задачи

8. «Девять умений» ирианга

 

Примечания

 

 

7. Подготовка ирианга и его задачи

 

В отличие от многих других исповеданий, единобожие не не считает обязательными для священника какие-либо сверхъестественные способности, «божьи дары». Как мы уже знаем, успех молитвы приписывается не ириангу, но общине, чьи усилия он объединяет и направляет. А «избранничество», «одержимость», совершение «чудес», по учению единобожников, слишком истощают силы человека, так что далее он становится неспособен к храмовому служению и вообще к какой-либо самостоятельной деятельности.

Начиная с какого времени в Аранде существует деление обрядов на «домашние» и «общинные»? Когда в обществе выделяются «мастера обряда», ирианги, как представители особой отрасли деятельности?

Слово ирианг встречается в источниках начиная с 3-4 вв. Мем. «Предания о Бенговом походе» величают «ириангом» самого Мемембенга в тех случаях, когда он объявляет народу о своем решении совершить тот или иной обряд. Важно, что обращение Мемембенга к Богу, как и обращение Бога к Мемембенгу, не называются «обрядом», ириа, и Мемембенг при этом не именуется «ириангом». С другой стороны, обряд, о котором Мемембенг сообщает своим людям, не обязательно требует их прямого участия. Например, на гору Валлаари Мемембенг восходит один, без спутников, однако само это восхождение обозначается как мемириа, «великий обряд».

Согласно «Словарю древнего языка араамби», арандийскому слову ирианг в древнем языке араамби соответствует ириэнг, то есть сочетание ириа + инг [1]. Слово ириэнг часто встречается в «книгах мудрецов». Подобное словообразование от именной, а не глагольной основы, дает имя со значением источника действия, но не деятеля как такового. Сравним: танэнг — «порядок», «строй», но танаринг — «тот, кто упорядочивает»; нанинг — «взор», но наниринг — «наблюдатель», «впередсмотрящий» на корабле [2]. Если слово ириэнг исходно было построено по этому образцу, то оно означало «источник обряда», но вовсе не было обозначением лица, совершающего обряд.

И в самом деле, ириэнг у мудреца Рабибии — это «природа», гаррэ, а именно, смена времен года, чередование дня и ночи и т.д. В «Наставлениях Бириуна» ириэнг — это некое состояние, к которому может прийти человек путем углубленного размышления, или же внутренняя способность, которую он в себе открывает. Говорится, что ириэнг должен быть найден в тебе самом, но не получен извне. Наконец, у мудреца Майвани сказано: существует только ириа, но не ириэнг, ибо ириа, «обряд», вечен и имеет источник в самом себе. Сомнительно, чтобы в этих и подобных случаях слово ириэнг использовалось в переносном смысле, при буквальном его значении «мастер обряда» [3]. Скорее, здесь все-таки идет речь именно об источнике или условии обряда. И если указания старых словарей верны, то получается, что слово это в его более новом виде, ирианг, было перенесено с условия действия на деятеля [4].

«Предания» и летописи содержат уже слово ирианг в значении «руководитель общинного обряда». Нередко говорится, что на эту роль людей выбирали из числа местных жителей, примерно так же, как сельских старост — для учета и распределения общинных запасов, или сельских стражей — для охраны порядка. Встречаются и рассказы о пришлых ириангах, добившихся власти над обрядовыми делами в чужой общине за счет личного обаяния, силы внушения или даже путем вооруженной борьбы. Нередки упоминания о том, как знатоки обряда собираются в той или иной местности, устраивают состязание, а община определяет победителя и признает его своим ириангом. Отчасти именно такие споры-состязания нашли отражение в книгах «прений», сангрида. Эти книги в основном относятся к 3-7 вв. Мем. и содержат рассуждения по различным обрядовым и богословским вопросам.

В более поздних общинах, особенно в тех, которые не признавали почитания Царя, ирианги тоже иногда были выборными. Некоторые школы поддерживают этот обычай и до сих пор, так что в них ириангом может стать уже взрослый человек, не имеющий особой подготовки и прежде занимавшийся какой-то иной работой. Это расходится с установлениями большинства других школ, где считается, что ремеслу ирианга необходимо учиться с детства.

 

В царской Аранде ириангами по закону считались только те, кто прошел обучение и получил ранг в Палате Обряда. Положение их немногим отличалось от чиновников других палат [5]. Средневековые авторы-иноземцы, порицая единобожие, часто указывают: жрецов в Арандийском царстве нет, а есть только служащие казенного ведомства, ответственного за религиозные дела [6]. Считалось, что если жалование свое эти чиновники получают из казны, то и служат они государству, а не божеству. И поэтому они якобы стоят на заведомо более низком уровне, чем, например, жрецы мэйанских Семи храмов. Ответ единобожных мыслителей на эти упреки не будет для нас неожиданным: ирианг служит не Царю, не державе, не Богу и не палате, а своей общине [7].

Что касается жалованья, то его ирианги получали на тех же основаниях, что и общинные стражи, учителя, лекари и кудесники, то есть имели свою долю в тех средствах, которые казна оставляла в распоряжении данной общины после учета ее доходов. Напомню: «налогов» как таковых в Царстве не было. Весь урожай, улов, изделия мастерских считались собственностью державы. Их учет вели чиновники соответствующей палаты (Земельной, Морской, Ремесленной). После этого часть отправлялась в Столицу, как правило, через два промежуточных уровня, уездный и областной. Передвижениями ценностей ведали чиновники Столичной палаты. Часть же оставалась на местах и распределялась местным старостой на основании закона и по согласованию с местным главным чиновником Столичной Палаты. Доля чиновников Палаты Обряда определялась законом, сами они в распределении доходов напрямую не участвовали — за исключением промыслов, ведомых самой Палатой Обряда, например, производства музыкальных инструментов. Кроме жалованья ириангам в эту долю входили также средства на строительство и починку храмов, на изготовление некоторых видов обрядовой утвари и др. Насколько известно, доля Палаты Обряда никогда не превышала одной двадцатой части совокупных расходов казны. Денежные пожертвования храмам от частных лиц и учреждений не считались уместными; средства, собираемые с прихожан уставщиком, тратились в основном на закупку еды и напитков для общинных трапез. Дары прихожан чаще имели вид подношений утварью домашнего изготовления, мебелью, коврами, одеждой и т.п. Работа прихожан по благоустройству храмового участка считалась обязательной, но подношения были добровольными. Ирианг, вымогающий у общинника плату за совершение того или иного обряда, в средневековых и новых источниках всюду оценивается как мздоимец, и подобное поведение резко осуждается. В наши дни единобожные школы, как и другие исповедания в Объединении, существуют на средства прихожан, поступающие в виде добровольных банковских взносов. Счетами распоряжается руководство школы, так что отдельный храм по-прежнему имеет весьма ограниченные и опосредованные возможности для получения собственного дохода. Храмовые уроки музыки, словесности, каллиграфии для детей и взрослых, а также музыкальные представления, выставки произведений искусства и пр. открыты для посещения, взимать плату за доступ к ним запрещается.

По многим источникам видно, что ирианги в большей степени, нежели, например, врачи или стражи, вовлечены были в основную производительную деятельность общинников. Это соответствовало одному из требований, предъявляемых к ириангу: «разбираться в делах своей общины». При этом жалованье ирианга далеко не всегда превышало жалованье моряка или крестьянина того же ранга, хотя он кроме рыбацкого или полевого труда занимался также ведением обрядов. В общинах, занятых несколькими разнородными промыслами, ириангу приходилось так или иначе участвовать во всех них. В этом отличие между Палатой Обряда и каждым из мэйанских Семи храмов, взятым в отдельности. Сельский жрец Старца мог трудиться в поле, даже если выращивали на этом поле лён, а не зерновые или овощи, но редко ведал делами местных прядильщиков и ткачей, предоставляя эту задачу жрецу Премудрой. В Аранде же, если сельская община занималась и разведением льна и его обработкой, то ирианг должен был вникать в дела и полеводов, и ремесленников. На деле часто эта работа распределялась между членами семьи ирианга. Дети его могли, например, работать на посадках бумажного дерева, тогда как сам он и его супруга участвовали в выделке бумаги [8]. (В Мэйане тоже случалось подобное, когда отец служил при Старцевом храме, а дочь его — при храме Премудрой, и это не вызывало каких-либо возражений, «ибо Премудрая — Старцу не чужая».)  

 

Говоря о положении Палаты Обряда в Арандийском Царстве, несколько слов следует сказать об отличиях между ириангами различных рангов. Их можно свести к следующим (см. таблицу 4).

 

 

Как видно из таблицы, ирианги 9-го ранга и выше обычно совмещали руководящую работу с деятельностью общинного ирианга в том или ином городском храме. Однако при уездных, областных и столичных отделениях Обрядовой палаты всюду имелись подручные более низких рангов: в уездах — с 12-го по 10-й, в областях — с 12-го по 8-й, в Столице — с 12-го по 5-й. Они могли не иметь своей отдельной общины, а выполнять различные особые поручения, например, заниматься исключительно гаданием или составлением записей областных преданий. Некоторые ремесленники, в том числе изготовители «четырех сокровищ», музыкальных инструментов и гадательных таблиц, тоже считались чиновниками Обрядовой Палаты, хотя и не несли службы общинных ириангов.

Еще одно важное отличие арандийской Палаты Обрядов от храмовых учреждений многих других стран, в частности, Мэйана, состоит в том, что ирианги не обладали правом суда над общинниками и сами были подсудны мирским властям. Особого «храмового права» не существовало. Большая часть служебных упущений ирианга разбиралась его начальством по палате, и порядок таких разбирательств определялся государственными уложениями, общими для всех палат. По гражданским и уголовным делам ирианг отвечал наравне с другими гражданами Аранды. Некоторые проступки, казалось бы, относящиеся исключительно к обрядовой деятельности, — например, утрата одного из «четырех сокровищ» или пропуск одного из «царских» обрядов — считались государственными преступлениями, их расследовала Палата Сыска.

 

Назначение на должности проводилось в разные времена по-разному, но в целом действовало правило: юноша, имеющий способности к службе в Палате Обряда, проходил начальную подготовку как ученик местного ирианга. После этого наставник мог ходатайствовать о присвоении ему чина ирианга 12-го ранга. Чин этот присваивал уездный ирианг, испытав задатки и умения юноши. Далее молодой ирианг некоторое время служил подручным в своем общинном храме, а затем направлялся на обучение в областное храмовое училище. Для многих школяров учеба бывала недолгой (один-два года), а затем после испытаний юношу в том же 12-м ранге назначали на должность помощника ирианга в одном из общинных храмов данной области. Чаще всего это была та же община, откуда родом был юноша. Тамошнему ириангу могли присвоить очередной ранг, 11-й или 10-й, после того как его выученик прибывал на место службы. «Помощником» молодой ирианг оставался обычно до тех пор, пока его наставник не умирал или не выходил в отставку по старости. Если же в какой-то общине нужен был собственно ирианг (например, если тамошний ирианг скончался, не оставив ученика), то выпускник областного училища мог получить сразу это место, иногда с присвоением 11-го ранга. «Наиболее способных» школяров оставляли при училище на более длительное обучение, после чего, при успешном прохождении испытаний, их могли направить на службу в уездное отделение Палаты Обряда, приписать к областному ее отделению или подать прошение о приеме даровитого юноши в столичное высшее храмовое училище. На деле, разумеется, далеко не всегда в расчет брались именно «способности», большую роль играло происхождение и покровительство.

Присвоение дальнейших рангов производилось по выслуге лет или за особые заслуги. Начальнику каждого следующего уровня принадлежало право выдвигать своих подчиненных на очередной ранг. Однако, например, областной ирианг 4-го ранга мог повысить своего подчиненного лишь до 7-го ранга, а о присвоении ему следующего ранга, 6-го, должен был ходатайствовать в Столицу. Предполагалось, что местный общинный ирианг может дослужиться до 4-го ранга (главный ирианг области, таких в Арандийском Царстве было всего двенадцать человек). Три высших ранга, как и в других палатах, в Палате Обряда занимали представители царского рода. Все они служили при храмах «государева» города (закрытой части Столицы) и считались ириангами одной общины — она же царская семья. Остальное население Кэраэнга делилось на общины по кварталам, где в храмах служили ирианги более низких рангов (как правило, не ниже 9-го).

 

Каким образом юноши поступали на службу в Палату Обряда? В каждом поселении, будь то деревня или городской квартал, существовала общеобразовательная школа, куда по закону должны были ходить все дети, достигшие «возраста обучения». Учеба обычно длилась пять-десять лет, в зависимости от местных условий и достатка семьи. Мальчики учились отдельно от девочек. Основное преподавание вел чиновник Палаты Наук и Чар (римбианг), обучая мальчиков грамоте и счету, а иногда и другим наукам [9]. В той же местной школе ирианг вел занятия музыкой, изучал с детьми «песни» и «предания», рассказывал об обрядах. Девочкам давали уроки жены римбианга и ирианга, или же другие женщины из их семей. Одного-двух школьников ирианг мог взять в личное обучение с тем, чтобы подготовить их к службе в Палате Обряда. Учитывались при этом прежде всего музыкальный слух, способности к игре на гуслях, пению и стихосложению, а занятия велись по музыке, словесности, а также по ведению общинных обрядов. Очень часто служба ириангов, как и чиновников в других палатах, бывала наследственной, то есть местный ирианг обучал прежде всего своих сыновей и других младших родичей.

Кроме общих, в Царстве имелись и особые школы, как правило в крупных городах, где детей и подростков наряду с обычными школьными предметами учили ремеслам, врачеванию, рисованию и др. Отбор учеников в такие школы осуществляли чиновники соответствующих палат. Однако особых школ, где преподавалась бы, например, музыка, было немного. Почти все школы Палаты Обряда готовили не общинных ириангов, а мастеров по изготовлению гуслей и других музыкальных инструментов, а также актеров кукольного театра и изготовителей кукол, или же каллиграфов, художников и пр. Подобные школы связаны были с одной из местных традиций того или иного мастерства. Например, школа Бавабаи в области Мангуа славилась своими зеркальщиками и златокузнецами, школа Джарингау в области Валла-Марранг развивала особый стиль резьбы по дереву, а школа Каданг в области Пайрунан выработала своеобразный вид изобразительного искусства: производство ширм, сочетающее приемы плетения из лозняка и росписи по ткани [10].

В областных училищах при Палате Обряда преподавались те же музыка и словесность, изучались обрядовые наставления, книги мудрецов, отрабатывался навык богословского прения. Порядок обучения был таким же, как и в других училищах: в частности, учеба предполагала разбор трактатов по той или иной области знаний и затем — заучивание этих трактатов наизусть. Считалось правильным «учиться, не подымая головы», проводя как можно больше времени над книгами. До сих пор слово «школярство», далимуитана, служит пренебрежительным обозначением отвлеченной учености, далекой от жизни. В то же время, практическим занятиям тоже уделялось немалое внимание. Для ириангов это были не только ежедневные упражнения в музыке, но и освоение соответствующих ремесел, а также устройство праздников в областном городе и его окрестностях. Часто артели школяров-ириангов отправлялись в долгие странствия по землям своей области, а то и всего Царства, с тем чтобы лучше узнать «нравы людей» и заработать денег музыкой и пением. Как и в других училищах, школяры делились на «старших братьев» и «младших братьев», то есть каждый учащийся, проведший в училище более года, получал под свой присмотр одного из новичков, о ком он должен был заботиться. Не случайно само слово далиму, «школяр», представляет собой форму «двойственного собирательного», как диаму — «две руки», от диа, «рука». Считается, что значение его — «ученик и учитель»: учась сам, школяр также и обучает других. На деле такие отношения почти всюду выражались в том, что старший помыкал младшим, а тот должен был подчиняться.

Средневековые «простонародные» повести и другие источники нередко описывают повадки и приключения школяров. Существует устойчивое разделение ролей между ними: все ирианги, будто бы, наглецы, проныры и склочники, тогда как кудесники — мечтательные растяпы, лекари — распутники и любители «гадких речей», а будущие школьные учителя — попрошайки и безрассудные смельчаки. В этом же духе судит шутливое «Наставление женщинам» (ок. 20 в. Мем.), где сказано: ирианга лучше иметь другом, лекаря любовником, стражника соседом, а учителя зятем. Думается, во многом отсюда становится ясным отношение к ириангу в тогдашнем обществе: заботясь об общинниках, он должен, с одной стороны, говорить каждому всю правду, не взирая на лица, а с другой — отстаивать дело своей общины, не боясь ссор с любым начальством вплоть до высшего.

В наши дни начальное обучение основам единобожия происходит в храмовых школах. Дети посещают их во время, свободное от занятий в Народной школе, начиная кое-где с шестилетнего, но чаще с десятилетнего возраста. Обычно этим урокам отводится около 24 часов в месяц: с детьми занимаются музыкой, пением, изучают избранные «песни» и отрывки из «преданий», старшим школьникам преподают историю единобожия. Существуют и особые музыкальные и ремесленные школы, где ученики проводят гораздо больше времени, осваивая навыки игры на гуслях, рисования, резьбы по дереву и др.

По своему правовому положению ирианги в Объединении приравниваются к жрецам других исповеданий. Приступить к исполнению обязанностей в храме они могут только после получения высшего образования в одном из Богословских училищ (в настоящее время ириангов готовят в Кэраэнге, Пайрунане, Коине и в Марди).

 

 

8. «Девять умений» ирианга

 

Согласно общепринятому правилу, каждый ирианг должен был во время обучения овладеть «девятью умениями». К ним относились: 1) музыка; 2) стихосложение; 3) знание «песен» и «преданий»; 4) проведение обрядов; 5) гадание; 6) распознание «возрастов и задатков человека»; 7) проведение очищения; 8) распознание «чудесного»; 9) «знание общинных дел».

 

Под «музыкой» в основном понимается игра на гуслях джанги. Этот инструмент представляет собой деревянную колоду до трех аршин длиной с деревянными порожками и колками и струнами из волокна растения, тоже называемого джанги. Струн может быть 9, 18, 27 или еще больше, но число их всегда кратно девяти, высота их звука соответствует арандийскому музыкальному строю из пяти «основных» и четырех «промежуточных» тонов. Играют на гуслях с помощью костяных колец, надеваемых на пальцы обеих рук. Гусли кладутся на подставку, музыкант сидит перед ней на полу. Запись музыкальных произведений особыми значками известна в Аранде начиная по меньшей мере с 9 в. Мем. Мастерство музыканта требует не просто следования готовому напеву, но и некоторого его развития при каждом исполнении.

Кроме игры на гуслях ирианг как правило владел и другими музыкальными навыками, в том числе игрой на духовых и ударных инструментах, а позднее и на шпинете, причем умел также и обучать начинающих игре на них. Гусли джанги до недавнего времени служили исключительно обрядовым музыкальным инструментом. Снастями, достойными знатных господ, считались поперечная деревянная дудка уху и многоствольная свирель бабука, а также различные инструменты из разряда имбамуи: сооружения из деревянных, каменных или металлических плашек, по которым ударяют молоточками. Слух простонародья полагалось радовать игрой на продольной дудке сируи, на барабанах, трещотках и «деревенских» гуслях. Шпинет изначально относился к городским «народным» музыкальным снастям. Металлические духовые инструменты и колокола применялись не столько для «игры», сколько для подачи сигналов, хотя и существовала особая «пограничная» («военная») музыка, где звучание медных труб и колоколов сочеталось со звоном оружия (удары мечей о щиты). Струнные смычковые и щипковые инструменты, такие как гудок, саз и бандура, были переняты арандийцами у жителей западных стран сравнительно поздно, в 22-23 вв. Мем. (7-8 вв. Об.).

Существовали различные приемы обрядового пения, ни один из них не считался общеобязательным. До начала нового времени пение было в основном одиночным либо «слитным» хоровым, первые многоголосные произведения принадлежат сочинителям 23 в. Мем. Некоторые общинные обряды кроме музыки включают в себя также танец. Сам ирианг в нем обычно не участвует, обеспечивая музыкальное его сопровождение, но постановка танца и обучение ему относятся к задачам ирианга, а значит, умение танцевать входит в его подготовку.

К «музыкальным» искусствам в Аранде принято относить также кукольное действо, руникаданни. Это представление с участием исполнителя на гуслях джанги (реже на шпинете), он же сказитель, нескольких «дополнительных» певцов (от двух до шести), а также актеров, которые управляют «куклами», руника. Эти куклы, в рост человека имеют подвижный деревянный каркас, на который надет полотняный чехол, неплотно набитый соломенной крошкой. Управляют каждой куклой двое актеров: один поддерживает туловище, другой отвечает за движения рук и шеи. Искусно вырезанные из дерева лица-маски и руки кукол должны передавать многообразные человеческие чувства. Одевают кукол в старинные по покрою и часто весьма дорогостоящие наряды; кукловоды носят простую темную одежду, перчатки и повязки, закрывающие лицо. Содержание представлений — отрывки из преданий о Мемембенге, а также из местных преданий, знаменитых повестей и др. Упоминания о «кукольных действах» встречаются в источниках начиная с 17 в. Мем. (2 в. Об.), свой современный вид это искусство приняло около середины 9 в. Об. Постоянные артели исполнителей руникаданни имелись в крупных городах и в Столице, существовали также и передвижные театры. Помимо «кукольного действа», которое считалось серьезным и назидательным зрелищем, распространены были развлекательные представления с музыкой, танцами и словесными перепалками. Из них хотелось бы назвать шуточное действо санримбо (от сани римбо, «тонкая премудрость»), где актеры-люди подражают движениям кукловода и куклы. В Царстве мастера этих искусств обычно были чиновниками Палаты Обряда.

 

Ирианг должен был «знать песни и предания». Чаще всего он выучивал наизусть какое-то количество старинных песен, а также песен данной местности, сочинений своего учителя и его учителей и др. На испытаниях ириангов требования в разные времена бывали различными, но, как правило, юноша, получавший 12-й ранг Обрядовой Палаты, должен был помнить не менее 9000 стихотворных строк. В этот объем входили песни ириа для всех основных общинных обрядов и для разных особых случаев (песни для молений о дожде, о замирении мятежа, об изгнании вредоносных насекомых и др.). Знаменитые ирианги прошлых веков, судя по рассказам, могли исполнять наизусть до 300.000 строк и даже больше. «Знание преданий» предполагало не только их заучивание, но и умение рассказывать какие-то отрывки из них на свой лад применительно к данному случаю. При испытании будущий ирианг должен был отвечать, например, на такие вопросы: «Каким преданием станешь ты утешать горе моряка, потерявшего свой корабль при пожаре в гавани?», «Каким примером из деяний Бенга умеришь ты рвение дяди, если тот принуждает племянника к непосильному труду?» [11]. Тем самым знания из области словесности должны были сочетаться с другим умением ирианга, а именно, со «знанием общинных дел», включая разнообразные людские нравы и соразмерные им способы убеждения.

Показательно, что умение «молиться», джалири, не считалось требующим особого обучения. Возносить свои моления за дела общины ирианг мог «простыми словами», миги ридаи, сопровождая их исполнением подходящих к случаю «песен». «Прения» ириангов, отраженные в памятниках словесности, часто содержат обсуждение того, насколько та или иная «песня» уместна в тех или иных обстоятельствах. При этом учитывается не только ее основное содержание, но и наличие в ней определенных слов, благовещих или зловещих применительно к данному времени года, положению дел в общине и пр. Например, слова, относящиеся к воинским походам, считались подходящими для осени, но не для весны. Поэтому славить Бога как того, кто дарует победу и поражение, весной не полагалось, даже если моление связано было с «мирными» состязаниями в музыке или поэзии. Здесь мы, вероятно, имеем дело с наследием представлений о непосредственно-действенной силе слова, могущего вызывать те или иные последствия в «мире вещей» безотносительно к тому, в каком высказывании и с каким значением это слово употребляется в речи. Вообще же в единобожном учении «священным» считается не столько «слово», сколько «речь», сочетание слов.

Сочинять «песни» ириа самостоятельно ириангу полагалось непременно. Вообще стихотворчество в Аранде распространено было весьма широко, и среди знати, и в народе. Многие стороны повседневной жизни, например, дружеское общение или сватовство, почти нигде не обходились без обмена стихотворными посланиями. К царю и его ближайшим родичам не разрешалось обращаться с «простой речью», но только со стихотворной, будь то изустно или же на письме. До сих пор писание стихов «для себя» и умение без подготовки слагать их на пирушке в кругу друзей, во время общинных, служебных и семейных праздников считается не столько признаком какой-то особенной одаренности, сколько приметой «вежества», матаринг. Соответственно, вопрос о качестве стихотворных произведений ставится несколько по-другому, чем в Мэйане и в других странах. Разумеется, в Аранде во все века ее истории круг «знаменитых», выдающихся поэтов был неширок. Но в то же время, отношение к «бездарным», «посредственным», «подражательным» стихам, достаточно жёсткое у нас, арандийцам в целом не свойственно. Осуждаться могут «неумелые» стихи, написанные не по законам «складной речи», виннарида, то есть без соблюдения правильного чередования ударений, подбора созвучий и т.д. С этой точки зрения, например, творчество поэтов Деатанского кружка или Майтунго Мачи вовсе не является «поэтическим», коль скоро они пишут свободным стихом. А сочинения нашего земляка и современника Чинаранды Калурии, при всём его новаторстве, вполне подходят под определение «стихов», винна, и даже «песен», ириа, хотя, насколько мне известно, в храмах они пока не исполняются. В целом арандийские читатели и слушатели стихов чаще всего следуют поговорке: «Песни, как и золото, плохи не бывают». Ирианг Райминна Чангатэнауи разъясняет: подобно тому, как можно не быть великим математиком, но вполне успешно справляться с достаточно сложными вычислениями на работе и в быту, можно сочинять хорошие стихи, не будучи поэтом. То же относится и к поэтическим опытам ириангов. Оценивают их по тем же признакам, что и обычные стихи, причем новизна подхода к задаче восхваления Бога не осуждается, но не является и самоцелью [12].

На основании чего решают, принадлежит ли данное сочинение к числу «песен», ириа, или же это просто «стихи», винна? Казалось бы, здесь всё просто: в «песне» должен воспеваться Бог, Джанг. Однако многие общепризнанные ириа не содержат прямого упоминания Бога и даже косвенных его величаний. Некоторые стихотворения, полностью отведенные описанию природных явлений, каких-то местностей и пр. причисляются к «песням» по той причине, что в них речь идет о картинах, представших взору Мемембенга в такую-то пору его деятельности, то есть имеется отсылка к «преданию». Но бывают и еще более загадочные случаи. Любопытно, что при переводе на арандийский язык некоторых памятников мэйанской словесности их иногда обозначают тоже как «песни», а не как «стихи» [13].

См. дополнение

 

О «знании распорядка обрядов» я особо говорить не буду. Скажу лишь, что оно предполагает определенную гибкость в оценке местных природных условий, так как «поземельные» обряды ирианг назначает не только исходя из настроений общинников, но и соразмерно погоде, жизни растений и животных и т.д. Особенно трудно в этом смысле приходилось ириангам заморских арандийских общин, когда они, например, были вынуждены справлять «зимние» обряды в землях яраамба на востоке Вингары, где не бывает «зимы» со снегом и холодами. Остановлюсь подробнее на двух видах деятельности ирианга, которые не относятся к «обрядам» как таковым, но имеют свои особенности. Это «гадание» и «проведение очищения».

Как видно из таблицы 4, гаданием в Царской Аранде занимались ирианги всех рангов, причем чем выше был их чин, тем шире был круг дел, о которых они могли гадать. Нарушение соподчинения строго запрещалось. Например, общинный ирианг 11-го ранга не имел права гадать о дне выезда царя в путешествие по стране, пусть даже данная община и питала к тому живейшее любопытство, ибо путь государя и его свиты должен был пролегать через ее окрестности.

Помимо уже известного нам гадания при выборе имени для дитяти это могли быть гадания об исходе того или иного начинания, о благоприятном сроке для проведения какого-то обряда или «мирской» работы, о наилучшем месте для постройки здания и пр. Принадлежностями для гадания служили «гадательная доска» (см. рисунок), а также счетные единицы: камешки, монеты, горошины и др. На клетках доски были проставлены числа от 1 до 81. Камешки зачерпывали наугад из горшка, а затем раскладывали по доске начиная с цифры 1. На котором из чисел счет завершался (на какую клетку приходился последний камешек), то и служило основой для дальнейших расчетов. Если оно было кратно девяти (крайний правый столбец), итог гадания считался полностью благоприятным, если же находилось в крайнем левом столбце — то несчастливым. Прочие числа оценивались как более или менее удачные в зависимости от того, отделяет ли их от правого крайнего столбца четное или нечетное число пустых клеток. Нечет был предпочтительнее чёта. Существовали сложные правила для определения по «гадательной доске» числа дней, оставшихся до наступления ближайшего «благоприятного» дня, а также для расчетов направления и расстояния до «благоприятного» места.

 

 

Гадание могло проводиться по просьбе частного лица о его личных и домашних делах, а также по запросу одного из подразделений какой-либо палаты о ее начинаниях. Общинный ирианг мог гадать и о собственных делах по своему почину. Однако для уездного, областного и столичного гадальщика, если он не нес службы в каком-либо храме, но занимался исключительно гаданиями, применение этого искусства для собственных целей считалось недопустимым.

 

Из всех единобожных обычаев «очищение», гайата, вызывало у иноземцев наибольшее недоумения. О нем Даритафурра Даггон пишет: «У змейцев одно и то же название для храмового благословения и проклятия. Да, по чести, и суть их — одна и та же» [14]. Заметим сразу же, что глагола «очищать» с корнем гайа нет, есть только глагол «очищаться», гайари. Это действие совершает тот, кто проходит очищение, а ирианг лишь помогает ему. «Очищение» происходит в храмовой молельне, однако обрядом в собственном смысле не считается. Ирианг и общинник, ищущий очищения, беседуют наедине, и разговор этот предполагает полную откровенность, исповедь. В современной бытовой речи глагол гайари в повелительном наклонении гайат, «очищайся!», употребляется в значении «говори прямо», «не увиливай». Отказом служит ответ джаликэ, «в молельне», то есть «не здесь», «не перед тобой».

Считается, что «очищение» всегда «мучительно», динги, и никогда не радостно, причем для обеих сторон: и для говорящего, и для слушателя. Согласиться на такой разговор или отказаться от него — выбор ирианга, но и побуждать общинника пройти гайата он не может, разве что косвенными намеками. Ирианг задает вопросы и высказывает свое отношение к услышанному. Его отклик не обязательно сводится к одобрению или порицанию, прощению или осуждению. Скорее, важно само то, что подобная беседа происходит, — а также то, что идет она в молельне, то есть в том месте, где, по преданию, Бог-Змей однажды претерпел свое «страдание», меняя кожу. Вместе с тем считается, что в итоге душевное состояние человека, прошедшего «очищение», может существенно ухудшиться или улучшиться. Вероятно, это и имел в виду мастер Даггон, сопоставляя гайата с семибожным жреческим благословением и проклятием. «Очищение» не имеет какой-то установленной концовки, из которой ясно было бы, что «чистота», гайа, общинником достигнута либо утрачена. Завершением разговора служит «песня», произносимая ириангом. «Песен» такого назначения существует несколько, но содержание ни одной из них не сводится к какой-либо оценке. Разглашать сведения, услышанные при «очищении», для ирианга недопустимо. Однако принять какие-то меры в случае необходимости он обязан: например, защитить или хотя бы предупредить того общинника, чьей жизни угрожает опасность, если тот, кто «очищался», признался в намерении убить этого своего односельчанина. 

В каких случаях принято просить ирианга об «очищении»? В конечном счете, все зависит от личных побуждений. Однако возможно вывести некое общее правило: «очищение» нужно тогда, когда какое-то состояние, закрепленное ранее храмовым обрядом, исчерпано или нарушено. Это может быть связано со смертью кого-то из родных или друзей, либо с их переходом из одного возраста в другой, с беременностью, с распадом брака и любыми семейными ссорами, вообще с обострением межличностных отношений, в которые вовлечен данный человек. Нередко «очищение» проходят при переходе с одной работы на другую, особенно если по старинным меркам это означало бы смену «палаты», а также перед началом или по завершении какого-то важного дела вроде написания книги, судебного разбирательства и т.п. Разумеется, далеко не всегда речь при этом идет о дурных помыслах того, кто ищет «очищения», о собственном его угнетенном или озлобленном настроении. Как разъясняет ирианг Палау Пэнгичи, обобщая рассуждения нескольких средневековых и новых богословов, всякое событие в человеческой жизни, как и в природе, проходит несколько ступеней развития: начало его всегда «смутно», куми, далее следует «прояснение», гэмбо, высшая точка «чиста», гайаи, а по мере приближения к концу снова происходит помутнение, накопление «скверны», дейа. Для того, чтобы более четко воспринять эту высшую точку, ускорить «прояснение» или легче избавиться от «скверны», как раз и существует «очищение». Обернется ли оно восторгом, решимостью, горечью или опустошенностью, заранее неизвестно, ибо человек не в состоянии судить о том, какую ступень он сейчас проходит [15].

Средневековые источники упоминают также об «очищении местности», нариту гайата. Этот обряд обычно связан с устранением «скверны» после мятежа, голода, землетрясения и других бедствий. Ирианги вместе с чиновниками других палат собираются на месте, выбранном с помощью гадания, и там на некоторое время погружаются в сосредоточенное молчание, чтобы «выслушать жалобу» земли, моря, гор и т.д. Затем они закапывают в землю, затапливают в воде, сбрасывают в горную расщелину или еще каким-то образом захоранивают в этом месте одно или несколько «сокровищ». Предметы для захоронения соответствуют «четырем сокровищам» Царства, то есть это могут быть деревянные ковши, каменные наконечники копий, металлические зеркала, полотняные знамена или же их изображения, изготовленные из иных материалов. Выбор того или иного сокровища мог быть обусловлен положением очищаемой местности относительно Столицы [16] или свойствами случившегося бедствия. Например, «очистительные копья», гайалинг, использовались не только на востоке страны, но и повсеместно, если задачей обряда было избавиться от вредоносного влияния солнечных затмений. Кроме подобных «сокровищ» захоранивать могли также золотые монеты или украшения [17]. Вероятно, здесь в арандийском единобожии сказывается влияние местных древних верований, так как в целом оно отвергает любые обрядовые действия, хотя бы отдаленно похожие на жертвоприношение.

С обрядом «очищения местности» соотносятся предания о так называемых «сокровищах Мемембенга», богатых кладах золота и драгоценностей, разбросанных по всему миру за пределами Аранды. Единобожные богословы нередко толковали их как благочестивые деяния Великого Змея, некогда очистившего заморские земли от тамошней «скверны». Поисками таких кладов могли оправдываться высадки арандийских моряков и переселенцев на чужих берегах и захваты заморских угодий. Целью их считалось, разумеется, не извлечение и присвоение «сокровищ», а проведение нового обряда на том же месте в память о деяниях первого арандийского царя [18]. В наши дни обряды «очищения местности» с участием ириангов и мирян проводятся как поминовение погибших на войне, при природных бедствиях, крушениях поездов или кораблей и др. «Сокровища» при этом заменяются цветами и бумажными свитками с поминальными надписями [19].

Нужно заметить, что в современном быту «очистительными сокровищами», гайабонго, нередко именуются водка и прочие крепкие напитки: их употребление, будто бы, столь же способствует изгнанию «скверны» из отдельного человека, как золотые клады и «царские сокровища» — из оскверненной местности. Нынешние богословы не устают подчеркивать, что подобный обычай никак не может считаться обрядом и не имеет ничего общего с единобожным благочестием [20].

Если сам ирианг ощущает потребность в «очищении», он может обратиться с просьбой о беседе к своему наставнику, ученику, помощнику, начальнику или к ириангу другой общины. В «Записках тарунианга Сантанги» пересказана побасенка о том, как некий «муж великой совести» попросил ирианга об «очищении», тот подошел к делу со всей ответственностью и решил сам предварительно пройти «очищение», для чего отправился к ириангу соседнего селения, который, в свою очередь, не мог выслушать исповедь своего собрата, не «очистившись» перед этим сам, и т.д. Для нас важно, что все ирианги в определенном смысле составляют одну общину, причем каждый из них может считать каждого другого «своим» ириангом, обращаясь к нему как мирянин.

«Очищению» отчасти родственны принятые в школе Гамониу «чистые беседы», гайабаута, при которых общинники в числе девяти и более человек по очереди рассказывают друг другу о своих помыслах и поступках за прошедший месяц. Слушатели обсуждают эти признания и выносят свой приговор: в чем их товарищ по общине прав, а в чем ему следует исправиться.

 

Разумеется, «очищение» — далеко не единственный случай, когда ирианги беседуют с прихожанами. «Знание общинных дел» требует умения с каждым человеком в общине наладить более или менее доверительные отношения. А для этого считается необходимым время от времени встречаться в храме и разговаривать «обо всем, что важно и что не важно», лэвиайлэвиан баури. В частности, этот навык связан с умением распознавать «возрасты и задатки человека». Несколько бесед в молельне с глазу на глаз непременно предшествуют тому, когда ирианг объявляет общине о вступлении данного человека в «возраст обучения», о его совершеннолетии и т.д. Мы помним, что именно ириангу в Арандийском Царстве принадлежало право определить, готов ли юноша принять ранг и вступить в службу, может ли девушка быть просватана, надлежит ли пожилому человеку удалиться на покой. Подобное решение имело самые серьезные последствия как для судьбы данного человека, так и для государства, поскольку оно приобретало нового гражданина или лишалось старого и т.д. На такие беседы, в отличие от «очищения», гайата, общинника мог пригласить и сам ирианг.

 

Распознание «чудесного» в старой Аранде включало в себя следующие умения:

1) выявление присутствия «божка» или «чудовища», а также толкование этого события как знамения (первичное толкование давал местный ирианг, далее его доклад шел наверх вплоть до Столицы, где выносили окончательное решение о смысле знамения);

2) определение того, подвергся ли «чуду» данный человек, и дальнейшие заботы о нем;

3) проверка людей, животных, растений и неживых предметов на наличие у них «священных» и «чудесных» свойств (у людей это может быть проявление родства с царской семьей или же способность, приобретенная после встречи с «чудесной девой» либо «чудесным юношей»);

4) выяснение того, является ли данный предмет «священным» (частью обрядовой утвари из единобожного или какого-то иного храма, либо имуществом святого отшельника и пр.).

Все эти задачи, разумеется, близко соотносятся с чародейским «распознанием чар». Однако, как мы помним, круг «зачарованных», «волшебных» предметов и существ, согласно единобожному учению, намного шире, нежели круг «чудесного». Кудесники в Аранде начиная с раннего средневековья пользовались для «распознания волшебства» особыми приборами или свитками с заклинанием, полученными из Палаты Наук и Чар, а ирианги при «распознании чудесного» применяли сосредоточение, вырабатываемое как особый навык. Чутье к «чудесам» само по себе не считалось «чудесной», сверхъестественной способностью, предполагалось, что его можно развить у любого человека, имеющего определенные природные задатки — столь же естественные, как музыкальный слух или «твердость руки», необходимая для выработки красивого почерка.

Представление о «священных местах», свойственное мохноножским верованиям Аранды, в человеческом единобожии присутствует, но толкуется своеобразно: «священная» сила есть всюду, однако не везде человек может присвоить часть ее напрямую, без помощи «божка» или иного «чудесного» существа. При этом «чудеса» по самой своей сущности неоднородны — в отличие от «чар», которые тоже присутствуют повсеместно, могут быть сильнее или слабее, но всюду имеют одну и ту же природу и различаются лишь по направленности (на «защиту», «очарование», «преобразование» и пр.). Этим объясняется, что распределить «чудеса» по каким-либо разрядам, подобным «разновидностям чар», единобожные мыслители не пытались: каждое «чудо» считалось в корне отличным от всех прочих чудес. Отсюда выводилась и невозможность непосредственного использования «чудесной» силы того или иного места. Правда, существовало стойкое убеждение в том, что живя в одном и том же месте на протяжении долгого времени, человек в некоторой степени «наполняется» его «священной силой». Особенно это касается уединенных мест с суровыми условиями для жизни. Отшельники, обитающие в «глухих горах», на маленьких островках в море и т.п. почти всегда предстают как обладатели немалой «священной» силы: иногда она даже позволяет им творить «чудеса» (например, беседовать с животными и растениями), не впадая при этом в слабоумие. Ирианг может распознать присутствие такого отшельника, однако стать отшельником, не перестав быть ириангом, невозможно — ирианг не мыслим отдельно от общины, от более или менее многочисленного сообщества людей.  

Относительно «знамений» важно учитывать, что испрашивать их у Бога было не принято. Столичная Палата Обряда давала толкование знамения сама, иногда передоверяла эту задачу областному или уездному отделению. Крайне редко эти толкования касались ответа на какой-то определенный вопрос, а чаще относились к делам государства или данной местности в целом. «Праведность ослабла (упрочилась)», «Раздоры крепнут (слабнут)» и т.п. — такими чаще всего бывали разъяснения по поводу «знамений». Кажется, пример самого четкого «знамения» в этом смысле приводит тарунианг Сантанга: явление божка в земле Гаррун расценено было как обличение казнокрадства (а не иных пороков) местных чиновников. Случилось это после того, как несколько служащих Столичной Палаты принародно покаялись в своих злоупотреблениях, посетив молельню, построенную для этого божка.

 

«Знание дел общины» требовало не только владения трудовыми навыками, связанными с основными занятиями прихожан, но также и умения «распознавать возрасты и задатки» людей. Этот навык предполагал оценку степени «взрослости», «зрелости» и пр., выявление личных склонностей и трудностей. Недостатки нрава считалось правильным не столько перебарывать, сколько использовать. «Подросток замкнут и необщителен, лучше ему не идти в учителя, а выбрать ремесло переписчика книг» — могло гласить наставление ирианга. Соответственно, ирианг мог и обязан был также давать советы, какого жениха лучше выбрать для девушки, какую няню пригласить для ребенка, и пр.

Кроме того, чиновник Обрядовой Палаты должен был обладать чутьем к семейным отношениям. О знаменитых ириангах рассказывают, что они способны были после беседы с незнакомым человеком указать, какой это по старшинству ребенок в своей семье, сколько еще у него братьев и сестер, живы ли его родители, есть ли у него дети и т.д. Подобная способность не считалась проявлением ясновидения: по единобожному учению, ее тоже можно выработать путем долгих упражнений. Некоторые наставники школы Гамониу будто бы умели по чертам лица распознавать, в какой палате служит человек и какой ранг ему присвоен, даже если беседа с ним была невозможна (например, при осмотре тяжелораненого). В большинстве случаев, конечно, от ирианга требовались не такие суждения о посторонних лицах, но подробное знание семейных, служебных и прочих дел своих прихожан.