Разработки к лекциям,

читанным на отделении Словесности Ларбарского университета

 

Составитель — Байчи Тайбер,

преподаватель Второй языковой кафедры отделения Словесности

 

Часть четвертая

См. также части первую, вторую и третью

 

 

 

9. Мемембенг, основатель арандийской державы

10. Роль царя в государственной обрядности

11. Царская семья

12. «Девять Палат»

 

Примечания

 

 

9. Мемембенг, основатель арандийской державы

 

Очень часто главной чертой арандийского единобожия называют почитание царя Аранды «как Бога», «наравне с Богом». Попробуем разобрать, на чем основана эта расхожая точка зрения.

В словарях к слову Бенг даются два основных значения: 1) «Царь»; 2) «Змей» (о царе и о Боге). И в самой царской Аранде, и за ее пределами считалось несомненным, что род арандийских правителей напрямую восходит к Мемембенгу, основателю арандийского государства. А тот, согласно преданиям, был одновременно и человеком, и Змеем; его потомки наследуют от него особую «змееву природу» — врожденные чудесные свойства. При этом о Бенге в Аранде говорили, что он «един с Богом», джангари. Однако полного равенства между понятиями Бенг и Джанг нет: речь идет не о совпадении значений двух слов, а о единстве двух самостоятельных «сущностей», эринг.

В Мэйане арандийского «Змея» соотносили с «допрежними змиями»: по учению Халлу-Банги, эти существа населяли чистые мировые стихии еще до их «устроения», то есть до придания мирозданию нынешнего упорядоченного вида. Образы, более или менее похожие на «змеев», можно найти в преданиях большинства народов Объединения, а также у жителей Далиса, Тулемелата, нескольких островных племен нынешней Океании и едва ли не повсюду в мире [1]. Здесь, однако, многое зависит от того, насколько широко мы готовы мыслить «сходство» между различными верованиями [2]. Далее мы обсудим, как именно толкуется понятие «Змей», Бенг, в арандийских источниках. Здесь же отметим только, что Змея они определяют как «самое совершенное из живых созданий», способное обитать в любой среде, а потому соединяющее в себе черты разных зверей, птиц, гадов и др.[3]. Обычай изображать Бога в обличии Змея подразумевает именно эту «полноту свойств» [4]. При этом черты пресмыкающихся не всегда оказываются главными в его облике: во всяком случае, крылья и рога для него столь же обязательны, как чешуя и длинный «змеиный» хвост [5]. Кроме того, за Змеем в Аранде (как и в Мэйане за «змиями» и в Далисе за тамошними «змеями») числили умение принимать любое обличие, в том числе и человеческое. Считалось, что «истинным обликом» для Змея служит тот, который наиболее уместен в данное время в данном месте.

 

Имя Мемембенг, как известно, означает «Великий Змей»: точнее, «наивысший», от меми — «высокий», имеется в виду высота его полета. Предания[6] описывают Мемембенга как человека-Змея, но в них нигде не говорится, как и когда он стал таким. Богословы разных школ по-разному толкуют его «змееву природу». Например, школа тангаинингау мыслит Мемембенга как первое и любимое творение Бога. По ее учению, весь мир был сотворен Богом ради Мемембенга, как «милость», нинг, и в то же время как «испытание», нира, для него. Все дальнейшие события в мироздании — не что иное как «игра», айанди, Бога с Мемембенгом, их «восторг», киэнг, от общения друг с другом. То, что однажды Мемембенг явился в облике человека и стал вождем народа араамби, было лишь «видимостью». И точно так же различие между ним и его потомками-царями «мнимо», то есть Арандой во все века правил один и тот же царь. Человек по облику, Змей по природе, он бессмертен, хотя время от времени «меняет кожу». Школа мемиримбо считает иначе: Мемембенг поначалу был обычным человеком. Но когда он возглавил исход своего народа из Араамби и основал за морем новое государство, у него «раскрылись крылья» и появились другие «змеевы» свойства — ибо того требовали размах и трудность задач, взятых им на себя и благословленных Богом. Школа тауринги учит, что «змеева природа» в скрытом, «свернутом» виде есть у каждого живого создания. Мемембенг лишь сумел в полной мере выявить ее, а затем передал своим потомкам «тайну», тау, как этого добиться. Школа гэмбибонго настаивает на том, что Бог присутствует в каждом из своих творений, и Мемембенг, как и его потомки-цари, в этом смысле ничем не отличаются от прочих людей, змеев, животных, растений и т.д. Школа гамониу видит в Мемембенге одного из «праведных государей», наринги сунгринг. Таких правителей в истории Аранды было несколько, но далеко не все цари были «праведны». В другие времена «праведный государь» является в одной из иноземных держав, и там его могут чтить не как Змея, а как другое чудесное существо: например, в Мэйане — как Исполина, а у орков Аменты — как «мудрого медведя» [7]. Позже мы подробнее обсудим учения этих школ. Пока для нас важно, что вопрос о соотношении между Мемембенгом и Богом в единобожном учении не имеет однозначного общеобязательного решения. Скорее, он дает пищу для размышлений и споров, и в конечном счете ответ на него — дело личного выбора каждого единобожника.

По преданиям о Мемембенге известно, что он родился и жил в городе Араамби, и когда подрос, стал нести службу стражника при северо-восточных городских воротах. О его родителях и воспитании ничего не говорится, упоминается только, что он в юности слушал «наставления мудрецов». Толкователи расходятся в том, идет ли здесь речь об ученых-чародеях, обладавших верховной властью в Араамби — или же, напротив, имеются в виду мыслители-вольнодумцы, предрекавшие этой стране погибель от избытка волшебства (Рабибия и другие). Неясно также, в каком возрасте был Мемембенг, когда державу Араамби охватила смута и началось ее стремительное разрушение под действием волшебства, вышедшего из-под власти правителей-кудесников. Но когда бедствия разразились, Мемембенг сумел возглавить часть своих земляков, вместе с ними добраться до моря и на кораблях отплыть на север.

Сколько спутников было тогда у Мемембенга, тоже точно не известно. Одни предания говорят просто о «многочисленном народе», другие называют число в 729 человек «с их женами, детьми и стариками», а третьи приводят имена всего лишь девяти мужчин, будущих родоначальников девяти «поземельных» знатных родов: Мангуа, Марранг, Гундинг, Биан, Гаррун, Пайрунан, Гарради, Гурру и Гуджаил. Любопытно, что те рисунки к преданиям, которые следуют рассказу о «девяти спутниках», часто изображают всех этих девятерых мужей тоже в обличии змеев. Плывут они не на корабле, а на бревне, обвивая его телами, причем змеев на картине может быть десять (девятеро и Мемембенг) или же девять (тогда спутники цепляются за Мемембенга, плывущего «подобно стволу большого дерева»). Такое прочтение преданий подчеркивало изначальное родство царского рода с «поземельной» знатью, и в то же время ее зависимость от него — девять змеев нуждаются в опоре, хотя, имея «змееву природу», они могли бы двигаться в воде и самостоятельно. В тех изводах предания, где спутников у Мемембенга много, говорится, что часть их по дороге рассталась с ним и обосновалась на Каменном Острове (Винге). По другим преданиям, Вингу заселили беглецы из Араамби, покинувшие свою разоренную страну самостоятельно, не под водительством Мемембенга.

Все изводы упоминают жестокую бурю на море, когда путники лишились большей части имущества. Иногда считается, что тогда же в волны канули «бенговы сокровища» — запасы золота, драгоценностей и зачарованных предметов — и позднее море вынесло их на берега разных материков и островов. По-другому о «сокровищах» рассказывают, что Мемембенг позже сам зарыл их в разных землях по всему миру, дабы «очистить» эти земли от «скверны».

Во время бури и после нее Мемембенг обращается к Богу и слышит его ответ на свои мольбы. При этом Мемембенг именуется «ириангом», «знатоком обряда», но только вначале, когда он прерывает сетования своих спутников и сообщает им: сейчас всем нам надлежит совершить «обряд» ириа. Богословы часто ссылаются на это место из преданий, когда хотят подчеркнуть, что обряд может быть сотворен в любое время в любом месте, даже в бурном море на утлой ладье. Однако после того, как Бог отвечает вождю беглецов, называя его Аджиу Бенг, «мой Змей», слова ириа и ирианг далее не повторяются: здесь уже идет не «обряд», а «разговор», рида. Отметим различие между понятиями рида и баута («беседа, разговор»). Когда беглецы совещаются между собою, это обозначается глаголом баури, а речи Мемембенга, обращенные к Богу, и ответы Бога на них — глаголом ридари. Различие между двумя глаголами старые словари видят в том, что баури возможно, когда «каждый говорит о своем, слыша другого, но не отвечая ему», а ридари — это когда «каждое твое слово звучит откликом на услышанные слова собеседника, а каждое его слово — откликом на твои». Разные изводы преданий по-разному передают содержание «разговора Бога с Бенгом», но так или иначе в итоге Мемеменгу «открывается путь». Он осознает, что ему и его спутникам нужно двигаться на север, к земле, которую им предстоит заселить и основать на ней царство.

Здесь мы подходим к вопросу, которым почему-то редко задаются при изучении арандийского языка, и даже многие исследователи истории и словесности предпочитают обходить его. Какое именно слово в арандийском языке соответствует нашему слову «царство»? Ответить на этот вопрос не так просто, как кажется. В арандийских источниках начиная с древних времен часто встречаются выражения Бенгии Аранда, «царская Аранда», или Бенгии тэри, «царская земля» (не будем забывать, что тэри — это не только «земля» как «суша» или «почва», но и «место жительства», а также «население», «народ»). «Царской Арандой» в новых и новейших сочинениях именуют Аранду до ее вхождения в Объединение. При этом остается спорным, начиная с какого времени ее можно так называть. Очевидно, что даже если признать предания о «Бенговом походе» отчасти исторически достоверными, переселенцам далеко не сразу по прибытии на северные берега удалось основать Аранду как державу в более позднем смысле этого слова. Арандийское государство во главе с царем, расположенное на значительной части земель Арандийского материка, впервые описано в источниках 6 в. Мем., когда при государе Таммамбенге составлялись первые законодательные своды. Тогда же была написана и первая летопись, райанамуна (буквально, «круговая запись»): она состоит из помесячных сообщений и четко отличается от более ранних «преданий», бабайа. Первые слова летописи, ритан танан, «по завершении похода», отделяют историю арандийской державы от ее предыстории.

Пять с лишним столетий, прошедшие после прибытия Мемембенга и его спутников на северный материк и до времени первой летописи, занимает продолжение «похода», рита, постепенного продвижения вглубь страны. Об этом походе также рассказывают предания. В них бенгии Аранда — это величание вновь открытой страны, выражение из того же ряда, что бенгии гайрана, «царская трапеза», бенгии ганна, «царское жилище». Во всех этих случаях имеются в виду прекрасные, желанные находки: изобильная страна, вкусная еда, спокойный ночлег. Согласно толкованиям, «царскими» или «змеевыми», бенгии, они называются потому, что ранее Бог говорил о них с вождем беглецов, именуя его Бенгом. «Увидав их воочию, Мемембенг осознает: вот то, что было обещано мне, Змею! — и потому восхваляет их как “змеевы”, бенгии» [8].

Далее, есть выражение Бенгии сунг, «царская власть», «царское правление». Обычно считается, что оно обозначает государственное устройство во главе с единоличным наследственным правителем, царем, в отличие от народовластия или мэйанского строя во главе с выборным королем. Однако по-арандийски нельзя назвать словами бенгии сунг какое-либо другое «царство», например, Вингарское: царь Вингары, разумеется, сунгринг, «правитель», но не бенг. Тем же словом сунгринг в арандийских источниках обозначаются князья вингарских земель (Гиригбала, Тиддалика и др.), мэйанские князья и бояре, а также «даки» Пардвены. Для выборного правителя имеется иное название: этути, от глагола этури, «распоряжаться», «ведать делами». Так именуют мэйанских королей, орочьих племенных вождей, «князей» Чаморры, «дакдакаров» Пардвены, а также выборных руководителей Биаррийского союзного государства и предстоятелей мэйанских семибожных храмов[9]. Последний случай показывает, что слово «сунг» может обозначать и мирскую, и храмовую власть.

Обратим внимание, что бенгии — это определение, выраженное прилагательным. Выражение Бенгау сунг, где к существительному сунг дается определение, выраженное существительным Бенг в родительном падеже, — это не «власть царя», а «власть над царем»: так могли говорить, например, о царице или царской наложнице, которой удалось подчинить государя своей воле. Бенгау тэри — не название страны, а обозначение «людей царя», тех жителей державы, на кого этот царь может надеяться в своих начинаниях. Расхожее представление, будто в древности и в средние века в Аранде все люди были бенгау, «принадлежащими царю» («царскими рабами») не подтверждается арандийскими источниками. В них царям то и дело приходится искать бенгау тэри, «своих людей», так как сами по себе люди не являются «их людьми». Сказанное, правда, не относится к основателю державы: в преданиях Мемембенг всякий раз именует своих спутников тэри аджиу, «мой народ».

Следует иметь в виду, что прилагательное бенгии — не относительное, а качественное: «власть», как и «страна», как и «Аранда», может быть «более царской» и «менее царской». На другие языки непросто перевести арандийское выражение тамбенгии сунг, «власть, которая становится царской», «…которую устраивают, как царскую» или «…которая позволяет стать царем». Здесь к прилагательному бенгии прибавляется приставка тан-, родственная глаголу танари, «становиться», «устраиваться», «упорядочиваться». Сравним: мабии, «богатый», «имущий» с приставкой тан- дает таммабии, «доходный» (таммабии меринг — «жалованье», «заработная плата», то есть деньги, на которые можно обзавестись надобным имуществом). Байи, «сильный» с той же приставкой дает тамбайи, «крепнущий» или «укрепляющий» (тамбайи ритайа — это «гимнастика», движения, служащие для укрепления тела, или же такие, для которых его приходится «напрягать», байари). Еще один пример — танримби динг, «страдания, от которых становишься мудрее». Выражение тамбенгии сунг в летописях обычно относится ко временам крупных государственных преобразований — например, к деятельности царя-законодателя Таммамбенга. Но в преданиях оно же оказывается применимым к делам Мемембенга. Исходя из всего этого, можно сказать, что в этих ранних источниках «царская власть» или «царская Аранда» — это не особая разновидность власти и не отрезок арандийской истории, а власть как таковая и Аранда как таковая, называемые «царскими» потому, что они с точки зрения повествователя соразмерны Бенгу-царю: отвечают его запросам и делают его тем, кем он должен стать.

Нередко у вполне серьезных исследователей можно встретить рассуждения о том, что «Аранда» — это и есть «царская земля», «страна, которая делает царем». Данная часть суши, якобы, обладает неким особым свойством, располагающим к установлению единоличной верховной власти независимо от воли ее населения. Такое толкование не подтверждается источниками: в них бенгии сунг — дело выбора правителя и его народа, поскольку «властвовать», сунгри, невозможно, если не имеется кого-либо, кто осознанно «подчиняется власти», сунгари. Ниже мы увидим, что в преданиях этот выбор основан на нескольких договорах, заключенных Мемембенгом с жителями Арандийского материка. Власть царя, таким образом, оказывается существенно ограниченной даже на уровне исходных посылок, не говоря уже о действительном ее осуществлении.

Единобожному исповеданию в значительной мере свойственна установка на святость, «благость», наринг, всякой власти: власть может быть названа «царской» в оценочном смысле, как нечто важное и достойное уважения само по себе (как пища, питьё, дом, семья и другие ценности). С одной стороны, «святость власти» означает, что верховная власть не мыслится как только «мирская», но всегда тесно связана с обрядом. В обиходе древней и средневековой Аранды обрядовые действия правителя едва ли возможно было бы отделить от его государственной деятельности. Закреплялась такая связь за счет того, что любые дела царя (назначение чиновников на должности, расчет доходов и расходов казны, военные походы и др.) осмыслялись как повторение деяний предка. А предок этот, согласно преданиям, получил от Бога высшее признание, когда Бог назвал его «своим Змеем». С другой стороны, внутри той же установки всегда остается открытой возможность неповиновения начальству. Если власть не воспринимается подвластным ей народом как «благая», то она с единобожной точки зрения вовсе не является властью, а значит, не заслуживает никакого уважения.

 

По преданиям, беглецы из Араамби, достигнув берега, начинают обустройство своего хозяйства на новом месте. Прежде всего они производят «раздел», суданг, распределение обязанностей. Об этом мы поговорим ниже, при обсуждении «девяти палат» как основы хозяйства и управления в царстве. От прибытия переселенцев в Аранду начинается отсчет «годов Мемембенга», арандийского летосчисления (как известно, это событие принято относить к 1460 году до Объединения). Заметим, что «годами царской власти» или «годами Аранды» по-арандийски эти годы не называются. Отсюда можно сделать вывод, что и в древности в Аранде не считали, будто Мемембенг основал Царство сразу по прибытии на северные берега. Примечательно и то, что «годы Мемембенга» отсчитываются именно от прибытия в Аранду, а не от его рождения и не от исхода из Араамби.

Дальнейшие действия Мемембенга разворачиваются по трем направлениям.

Во-первых, он своим решением подтверждает правоту своих спутников, когда те являются к нему и заявляют о готовности заняться земледельческим, рыбацким, строительным или иным трудом. Важно, что выбор делают они, а Мемембенг лишь закрепляет его. В спорных случаях вождь переселенцев беседует с людьми, выявляя их «истинные побуждения», или назначает им испытания, чтобы они на опыте убедились, кому из них больше подходит которая из работ. Мы видим, что здесь Мемембенг действует как ирианг, «распознавая задатки» человека. Не менее важно, что он объявляет о них во всеуслышание, и община признает его решение (такую роль позже играл и общинный ирианг). В древности и в средние века при присвоении «чинов», ранг, соискатели также сами объявляли царю, что готовы принять на себя такую-то службу. Царь подтверждал это, а не назначал им чины «от себя». Так же поступали и чиновники на местах, обладающие правом присвоения рангов. На деле, разумеется, все назначения согласовывались внутри Палат, и получение нового ранга далеко не всегда зависело от самого соискателя, — но обставлялось присвоение чина именно так.

Во-вторых, Мемембенг совершает вылазки вглубь материка — в одиночку или вместе с теми своими спутниками, кто вызвался нести воинскую службу («блюсти рубежи», бумери). Есть рассказы и о том, как к стоянкам переселенцев приходят местные жители, народ руниа (или рундайа). Иногда встречи с ними проходят вполне мирно: туземцы делятся с новыми соседями пищей, дают им приют и выражают желание породниться с ними. Беглецы из Араамби в ответ дарят людям руниа вещи из своего уцелевшего имущества, учат их некоторым ремеслам — например, гончарному делу, ткачеству, изготовлению металлических орудий и волшебных предметов. Но случаются и разногласия насчет прав владения землей, и вооруженные стычки. Тогда Мемембенг во главе своих воинов выходит к нападающим, но чаще решает дело не боем, а переговорами или «змеевой пляской», бенгии маара. На картинах, где воспроизводятся эти отрывки из преданий, Мемембенг в обличии Змея танцует перед враждебным войском («извивается», таково основное значение глагола маари, ср. маанг — «лоза», «вьющееся растение»). Неприятели, осознав Мемембенга как «благое существо», наринг, склоняются перед ним и принимают его условия. Позже все военные действия Царства, на суше против мятежников или на море против иноземцев, изображаются в летописях как некое подобие «змеевой пляски»: высшей доблестью считается добиться победы без боя, одним лишь «убеждением» или устрашением[10].

Особое значение для позднейшей «царской» обрядности и в целом для государственного обихода Аранды имеют те отрывки из преданий, где Мемембенг заключает «договор», канг, с обитателями юга, востока, севера и запада страны. Здесь речь идет не о разрозненных общинах туземцев, а об их больших племенных союзах. Толкователи преданий уже в средние века высказывали сомнения, могли ли такие «договоры» иметь место при первом царе, и относили их ко временам его потомков. Так или иначе, «договорам» в преданиях предшествуют испытания вождя переселенцев: «дары», подносимые ему, одновременно служат средствами проверить его ловкость, силу, хитроумие или стойкость. На Юге Мемембенгу удается удержать в руках гладкое золотое зеркало, лии, пробираясь по скальным уступам, прыгая через пропасти и при этом ни разу до самого заката не дать «погаснуть» солнечному лучу, отраженному в зеркале. После этого обитатели южных земель признают его могущество и решают «примкнуть» к его народу. На Востоке Мемембенг выдергивает из камня вросшее в него каменное лезвие, линг, и проводит этим лезвием «плодоносную борозду» по земле, где уже долгое время ничего не росло. На Западе он успевает догадаться, что подносимое ему полотенце сплетено из волокон ядовитой травы, и окунает его в «очистительную воду», прежде чем утереться. На Севере Мемембенг выпивает из ковша «доброе питьё», брагу, сваренную настолько крепко, что никто не смог бы после такого угощения сохранить ясный разум, — однако остается трезвым. Четыре добродетели, явленные при этих испытаниях, — проворство, усердие в трудах, чистоплотность и умение не хмелеть — издавна считаются присущими всем арандийцам, а не только Мемембенгу и его потомкам; эти качества и в наши дни составляют предмет общенародной гордости жителей Аранды.

Из всех туземцев особую роль в преданиях играет народ пигги, по-мэйански называемый «арандийскими мохноногами». По-арандийски их именуют руниа, как и людей, и явно не считают иным племенем. Говорится только, что пигги отказались вступать в браки с переселенцами, объясняя это слишком большой разницей в размерах тела: «Плод от семени вашего мужчины велик будет для чрева нашей женщины». При этом пигги охотно заключали с людьми из Араамби побратимские союзы, усыновляли их сирот и т.д. Союз с народом пигги, жителями Севера, считался столь важным достижением Мемембенга, что праздник в память об этом событии числился двойным: одновременно «царским» и «помесячным» (см.). При этом область Пигги-Билла никогда не входила в состав Царства, а была союзной ему страной; попытки подчинить ее царским законам считаются одной из причин падения Царства в 23 в. Мем. (начало 9 в. Об.).

Наиболее опасным врагом переселенцев, как и коренных жителей Аранды, в преданиях выглядят ябии — племя, строго отличаемое от «людей». Это существа, покрытые шерстью по всему телу, способные к прямохождению, но больше склонные перемещаться на всех четырех конечностях; не раз говорится, что двигаются они совершенно бесшумно. Они обладают «странным», резким запахом, умеют обмениваться между собой мыслями без слов, в том числе и на большом расстоянии, и могут навязывать свою волю, «проникая в сознание» другого существа, будь то человек или животное. Кроме того, ябии «на голову выше самого рослого человека», имеют гораздо больший вес и намного более мощные мышцы, а также острые зубы и когти «в ладонь длиною». Этим существам Мемембенг и его спутники могут противостоять, но покорить их не в силах: «Закон», лириа, у ябий крайне слаб, хотя они разумны, и «благость», наринг, на них не действует. Древние источники описывают попытки воспитать дитя-ябию в человеческой среде, однако дикость и вороватость этого существа оказывается неустранимой, несмотря ни на какие старания наставников. И предания, и новейшие данные раскопок подтверждают, что свои верования и обряды у ябий были (о них мы поговорим ниже), однако «Держава ябий», описанная в широко известной повести Табанги Татты (20 в. Мем.) — это вымысел писателя, не имеющий под собой исторической основы. Жизнь самих ябий трудно даже назвать «общественной» — это небольшие семьи, занятые охотой и собирательством, не имеющие понятия о собственности и о правах каких-либо иных живых существ, кроме них самих. Исходя из всего этого, Мемембенг и его потомки-цари считали оправданным истребление ябий. Считается, что окончательная победа над ябиями была одержана лишь в 3 в. Мем. Вопреки расхожему в Мэйане мнению, переселенцы из Араамби в преданиях нигде не предлагают людям руниа избавить их от грабежей и бесчинств, чинимых ябиями, и туземцы не обращаются к новым соседям с такой просьбой. В этом случае мэйанские авторы, видимо, мыслят арандийскую древность по образцу чегурской, где горный народ дибульцев, сходя на равнины Мэйана, оказывает помощь тамошним обитателям в их войнах друг с другом.

Еще один народ на Арандийском материке, карлы Дугубера, не был известен первым переселенцам из Араамби. Судя по древним арандийским источникам, с туземными людьми Аранды, как и с пигги, карлы не поддерживали отношений. Пути в Дугубер были открыты лишь в 5 в. Мем.

Третье направление деятельности Мемембенга в преданиях — это создание своей семьи. До бегства из Араамби будущий первый царь Аранды не был женат. На новонайденной северной земле, руководя переселенцами в их трудах, отражая нападения врагов, договариваясь с туземцами, Мемембенг поначалу никак не заботится о собственном обустройстве. Но когда он с отрядом разведчиков впервые выходит к морскому берегу близ устья «Ивовой реки» Вайриу, он говорит, что хочет построить здесь себе дом, — ибо это побережье, кэрии аинг, на его взгляд «прекрасно», кианги. Здесь он забивает первую сваю будущей столицы, Кэраэнга.

Этому событию предшествуют два: восхождение Мемембенга на «Одинокую гору» Валлаари, откуда он оглядывает страну, и затем спуск с горы вдоль реки, близ которой он в зарослях ивняка встречает «Дочь потока», Инаунг. На горе Валлаари Мемембенг совершает «великий» (или «верхний») обряд, мемириа. Суть этого обряда считается «тайной», не известной никому, кроме царей. Однако по картинам к этому отрывку преданий можно понять, что Мемембенг сначала смотрел с горы на окрестные земли, а потом в обличии Змея взлетел над горой, чтобы увидеть как можно дальше, охватить взором всю Аранду. В знаменитой «Песне об одинокой горе» царевича Унгаибенга (1807-1843 Мем.) говорится: Мемембенг в тот час понял, что при человеческой его жизни ему и его народу не удастся освоить всю эту землю. «Любовью объять то, чего не поднять трудами» — таков, по словам поэта, смысл «великого обряда». По некоторым толкованиям, Великий Змей тогда претерпел страдание, которое завершилось для него «сменой кожи», переходом в новый возраст по «змееву» счету, то есть подобием смерти и возрождения. После этого Мемембенг возвращается к делам, более подходящим для юноши, а не для зрелого мужа: к поискам невесты и сватовству.

Заметим, что по преданиям первой супругой Мемембенга не была его соотечественница родом из Араамби. Толкователи называют Инаунг то женщиной народа руниа, то дочерью местных «божков», покровителей реки и ивовых зарослей. Примечательно, что других рассказов о браках между людьми и «божками», манука, в арандийской словесности нет, хотя любовные связи с «божками» или «чудесными девами», хэйо (либо «отроками», хэи) обсуждаются часто. Построив «первую комнату» в будущем своем доме, Мемембенг сватается к Инаунг и женится на ней. В этом браке рождаются два сына, Арааррибенг («Змей-первый сын») и Майаррибенг («Змей-второй сын»), а также дочь, при рождении которой Инаунг умирает. Оплакав ее кончину, Мемембенг берет в свой дом еще двух жен: одну из народа араамби, а другую — из руниа. Всего у него в этих браках родится девять сыновей и девять дочерей, то есть общее число детей Мемембенга равняется двадцати одному.

Имя старшей дочери Мемембенга неизвестно, о ней говорится только, что позже ей довелось стать супругой мудреца Виджиты. Этот «муж обширных познаний», мангиримбау руби, не обладал природой Змея, но явился в Аранду из-за моря «волшебным путем». Он-то и рассказал переселенцам, что страна Араамби окончательно погибла, стала необитаемой пустыней. Старший сын Мемембенга берет в жены девушку из народа араамби, а младший — из руниа. Остальные дети тоже находят себе женихов и невест из этих двух народов.

Предания сообщают о строительстве столицы, о деяниях Мемембенга как царя, отца семейства и правителя страны. Если до рассказа о «первой свае» повествование в большинстве преданий следует временнóму порядку событий, то дальше оно распадается на отдельные отрывки, не привязанные к каким-либо срокам. По большей части это сообщения о том, какие слова произнес Мемембенг по тому или иному случаю; в этом «поздние» разделы преданий похожи на «книги мудрецов». Однако среди его речей нет таких, которые однозначно можно было бы понять как наставления в обряде или в богословии; поэтому едва ли возможно назвать Мемембенга «пророком единобожия».

О смерти первого царя Аранды в преданиях не говорится. Однако «Книга мудреца Ийи» содержит беседу Ийи с Дукаибенгом («Змеем-внуком»), сыном Арааррибенга, скорбящим о своем умершем деде. Таким образом, о «бессмертии» Мемембенга в прямом смысле слова тоже говорить невозможно. Жизнь первого царя продолжается в череде поколений его потомков, а сам он после своей кончины «пребывает в единстве с Богом», джангари, — но и в том, и в другом он не отличается от любого другого человека.

 

 

10. Роль царя в государственной обрядности

 

В этом исследовании нет надобности сколько-нибудь подробно пересказывать дальнейшую историю царского дома. Я скажу только о том, какова была роль царя в государственных обрядах.

Наследование в царском роду шло обычно по мужской линии, от отца к сыну. При этом у царей бывало по несколько жен и наложниц, и из их детей старшим считался первый сын «старшей» женщины независимо от возраста самого этого сына. Женщину, «старшую» между женами царя, именовали «Матерью властителей и супругой Змея», Сунгайу дани Бенгау инджио. Это могла быть жена, наиболее знатная по рождению, раньше других вступившая в брак с царем (или еще с царевичем) или же выбранная самим супругом на эту роль.

В сочинениях новых и нынешних авторов, пишущих об Аранде, нередки рассуждения о чудесной «змеевой природе», Бенгау гаррэ, которая от рождения присуща всем потомкам Мемембенга, но может быть выражена у них сильнее или слабее (якобы, это значит, что они не все равно достойны царского венца). В памятниках арандийской словесности похожая точка зрения появляется сравнительно поздно, в 10-11 вв. Мем., но никогда степень подобия Змею не служит доводом для обоснования прав того или иного царского родича стать царем. Очень строго осуждаются попытки злоупотребления «змеевой природой», будь то ее сознательное подавление, или сокрытие, или применение во вред окружающим. Насколько можно понять по источникам, в царской Аранде намного жестче, чем в других государствах тех времен, отслеживались «волшебные» задатки детей и взрослых. Строгий надзор за жителями страны должен был, в частности, выявлять среди них «неучтенных» родичей царской семьи. Заниматься этим должна была Обрядовая палата в сотрудничестве с Научной. Причины обретения «волшебных» либо «чудесных» свойств выяснялись, и далее человека либо объявляли слабоумным и отдавали под надзор его общине, либо обучали владеть своей «волшебной природой», направляя ее в полезное для общины русло. Новонайденного «царского родича», если его происхождение удавалось выяснить, обычно отправляли в столичный «царский дом» (см. ниже). В отличие от «чудес» (см.) волшебные свойства считались вполне «естественными», хотя и редкими, но не оценивались как признак какой-либо «избранности», особой «угодности Богу» и т.п.

Сами «змеевы» свойства, обсуждаемые в источниках, далеко не всегда сводятся к способности принимать обличие Змея или к отдельным «змеиным» внешним приметам вроде немигающих глаз или особого цвета волос, черного с металлическим «золотым» отливом. Это могут быть также врожденная чуткость к «чудесному» и к «чарам», «ночное зрение», «подводное дыхание», «воздухоплавание» и многое другое. Проявляются подобные свойства у царских потомков, когда они имеют человеческий облик. Однако в древности, а часто и позднее, считалось, что эти качества не даются всем детям царской семьи от рождения, а развиваются при общении с царем. Сам же царь в полной мере обретает свойства Змея при обряде «венчания на царство». Начиная с этого времени он может благодаря Любви передать свои «змеевы» способности любому из живых существ — правда, не все сразу, а выбирая часть их соразмерно Закону одариваемого существа, то есть его природным задаткам. Поэтому одного из своих подданных царь может, например, снабдить «способностью видеть незримое», используя врожденную зоркость его глаз, а в другом пробудить дарование выдающегося счетовода, опираясь на природную остроту его ума. Чаще, разумеется, царю удается проделать это с близкими людьми — ибо царь, как и каждый человек, научается любить прежде всего в семье. Возможно, поэтому о царских женах не слишком часто говорится как о женщинах-Змеях, но мать «венчанного» царя почти всегда предстает как наделенная ясновидением, даром полета или еще каким-то подобным свойством: «детская» любовь к матери оказывается в этом смысле сильнее, чем супружеская любовь.

Царь редко заранее назначал себе наследника. О предпочтениях государя его подданные могли лишь догадываться — когда обряды, связанные со взрослением одного из царевичей, царь справлял с особой пышностью. Бывало, что такие догадки и не оправдывались. Вспомним «Повесть о царевиче Лимбаури»: в ней царь-отец празднует рождение, наречение имени, вступление в обучение и совершеннолетие своего сына Лимбаури с таким размахом, что вся страна уже видит в этом мальчике будущего государя. Однако, отрекаясь от венца, царь передает власть не Лимбаури, а другому своему сыну, Гинганде[11]. Подобные случаи не были редкостью и в действительном обиходе Царства.

«Венчание» включало в себя несколько подготовительных обрядов: «последнюю трапезу», очистительную беседу, омовение и облачение в особый наряд из «простого полотна». После этого в «срединном зале» дворца в присутствии высших сановников всех Девяти Палат старший по возрасту мужчина царского рода надевал царевичу «венец Змея»: головной убор в виде гладкого золотого обруча с двумя «рожками» на лбу, загнутыми назад, и с личиной, закрывающей лицо[12]. Отметим, что царское «венчание» выглядит как семейное, а не государственное священнодействие: старший по годам царский родич мог не принадлежать к числу глав Палат и даже иногда не имел высшего (первого) ранга. Таким образом, никакой «смены власти» этот обряд не освящал, менялся только носитель власти, закрепленной за царской семьей.

При «венчании» царь получал имя Мемембенг, а прежнее его имя на все годы его царствования становилось «запретным». Палата Обряда рассылала по всем храмам грамоту, где сообщалось, что этим именем нельзя нарекать никого из детей. Часто только из этого сообщения жители Аранды могли точно узнать о смене царя, так как объявлять о смерти либо отречении государя и воцарении нового было не принято. Погребение умершего царя и поминки по нему проводились в кругу царской семьи, каких-либо общегосударственных обрядов по этому случаю не справляли. После смерти или отречения прежний царь в казенных бумагах и в летописях снова обозначался тем именем, которое он носил до «венчания»; если оно исходно не содержало в себе корня бенг, то этот корень прибавляли. Например, если до воцарения брат царевича Лимбаури звался Гингандой, то после отречения он должен был бы именоваться Гингандибенгом.

 В годы своего правления царь совершал множество действий, так или иначе связанных с деяниями его предка, основателя Царства. Он восходил на гору Валаари (в разные времена это были разные горные вершины) и там справлял «великий обряд» мемириа. Ежегодно в дни «царских» обрядов (см.) он принимал от жителей разных частей своей страны дары, подобные тем, которые получил Мемембенг: зеркало, наконечник копья, ковш и знамя (полотенце). Каждое из времен года он должен был проводить в соответствующих покоях дворца: весну в восточных, лето в южных и т.д., что также соотносилось с «обычаем Мемембенга».

От дня «венчания» царя отсчитывались сроки «помесячных» обрядов (см.). В день «Исхода» он должен был выйти в море на ладье в сопровождении «своих людей», бенгау тэри; их выбирал он сам, причем не обязательно из числа своих родичей. В день «Горестного счета» царь заслушивал во дворце отчет о состоянии казны; в день «Нахождения пути» отправлялся в путешествие по стране или хотя бы обходил пешком вокруг внешних стен столицы; в день «Достижения берега» самолично сверял должностные списки или другие подобные грамоты; в день «Раздела» подтверждал назначение новых чиновников на должности и присвоение рангов; в день «Обозрения страны» заверял своей подписью географические карты и «описания земель», которые в Царстве составлялись ежегодно. В день «Встречи в зарослях» он смотрел на танцы знатных девиц и выбирал себе невесту; наконец, в день «Первой сваи» выходил побеседовать с жителями столицы и иногда участвовал в закладке новых зданий, портовых сооружений и пр.

В разные века эти действия могли быть более или менее условными. Нередко царю в державе принадлежала по сути весьма незначительная власть. Хотя по закону он был главою девяти Палат, но на деле правление осуществляли его родичи, чиновники трех высших рангов, или даже не они, а их подчиненные 4-6 рангов в столице и на местах. Тогда к «помесячным» обрядам сводилась вся государственная деятельность царя, а остальное время он проводил в кругу семьи, «наслаждаясь досугом, не омраченным насущными заботами». Были в истории Царства и такие цари, кто брал управление страной в свои руки. Тогда, разумеется, перечисленными делами им приходилось заниматься не только в дни обрядов, но постоянно, и даже нарушать ради этого обрядовое расписание.

В «местных» («поземельных») обрядах обычно принимал участие не сам царь, а его родичи. Например, «первый снег» в Кэраэнге подносили царице, супруге государя, а в день «Ровного дыма» мать царя или старшая женщина в царской семье раздавала жителям столицы угощение, приготовленное «на собственном ее очаге», причем оделяла прежде всего неимущих стариков и старух.

Большую часть времени царь проводил столице, во дворце, в окружении своих родичей. Предписанное ему поведение в семейном кругу строго отличалось от того, как он должен был вести себя в присутствии особ, не принадлежащих к числу потомков Мемембенга. В последнем случае соблюдалось множество правил и запретов: царь не должен был появляться без венца с личиной, непременно носил одежду с золотой вышивкой или сшитую из золотой парчи и т.д. При родичах он мог держаться более свободно, но и здесь существовали правила в зависимости от близости родства. Например, царь мог появляться с распущенными волосами, без головной повязки, только перед отцом, матерью, своими женами и детьми. Никому кроме родичей не разрешалось обращаться к царю, будь то письменно или устно, с «простой речью»: допускалась только «мерная речь», то есть стихи. Некоторых слов царь не должен был «слышать и произносить» не при каких условиях: таковы слова «мерзость», дейа, и другие, выражающие отвращение, презрение к чему-либо. Многочисленные предписания указывали, как должна выглядеть царская посуда, мебель и другая утварь, его ладья, повозка и пр. Роскошь, окружавшая царя и его семью, и особенно изделия из золота, толковались как служащие не только для «радости», фанг, но и для «испытания», нира. В пору подготовки к свадьбе и к рождению детей, в дни поминовения умерших родичей и в некоторых других случаях потомки Мемембенга должны были воздерживаться не только от роскоши, но и от обычных обиходных удобств: надевать одежду из небеленого полотна, спать на земле без постели и одеяла, есть только сырые овощи и пр. Отчасти эти предписания сохранились в современной обрядности «столичных» единобожных школ — в память об основателях этих школ, происходивших из царского рода[13].

Правила обустройства царского быта были изложены в «столичных записях», таруниу намуна, которые обновлялись раз в несколько десятилетий. Каждое предписание в этих книгах объясняется ссылкой на какой-либо пример из жизни «Мемембенга», без уточнения, о котором из царей идет речь. Ясно, что многие из этих правил имеют достаточно позднее происхождение (таковы, например, правила обустройства царской пайраны, большой гребной ладьи с несколькими рядами весел, изобретенной в 7 в. Мем.).

Будучи главою всех Палат, царь был и верховным ириангом. Как положено ириангу, он мог не только воспроизводить, но и переделывать старые обряды, а также изобретать новые. Разные цари уделяли этому большее или меньшее время. Особенно прославились обрядовым творчеством древний царь Лулурраибенг (4 в. Мем.) и средневековый Гангимааруибенг (правил в 1519-1545 гг. Мем.). Считается, что первый из названных правителей внес в единобожный обряд многие черты туземных священнодействий Аранды. Второй вынужден был заново обобщить и во многом перестроить обрядовые правила с учетом выкладок богословских школ, возникших в 14-15 вв. Мем.

Царю принадлежит и еще одна роль: его числят основателем многих единобожных храмов по всей Аранде и за ее пределами. В молельнях этих храмов на полу имеется узор, так называемый «след Змея», Бенгау нами (см.) — память о том, что однажды Змей претерпел здесь свое страдание, «смену кожи». Вопрос о том, при жизни которого из царей это произошло, не считается важным, однако речь в этом случае идет именно о Мемембенге — о царе-Змее, а не о Боге. Вообще, если Любовь и Закон в равной мере приписываются и Богу, и царю, то страдание от несчастий смертных созданий или от их неправедности, от слабости их Любви и недостатка Закона в их жизни — всё это свойства царя, а не Бога.

 

 

11. Царская семья

 

Поначалу к «роду Мемембенга» относили только его самого, его жен, детей, их супруг или супругов и т.д. Родные семьи жен Мемембенга в преданиях никак не поименованы, сказано только об их принадлежности их к тому или иному народу (см. выше). Деды и бабки, дядья и тетки, двоюродные братья и сестры царских детей по материнской линии исходно не причислялись к царской семье.

Позже круг людей, с кем потомки Мемембенга вступали в брак, значительно сузился. Это могли быть либо представители того же царского рода, жившие в Кэраэнге, либо выходцы из «поземельных» знатных родов. Всего таких родов насчитывалось девять: Мангуа, Марранг, Гундинг, Биан, Гаррун, Пайрунан, Гарради, Гурру и Гуджаил.

О происхождении «поземельной» знати повествуют местные предания и ранние летописи. Каждый из этих родов числил своим родоначальником одного из спутников Мемембенга в пору бегства из Араамби. Как я уже говорила, предания иногда утверждают, что таких спутников у царя было всего девять, а иногда говорят о более многочисленных переселенцах. В любом случае Мемембенг по ходу «раздела» или позже признает справедливым желание одного или нескольких своих спутников поселиться в той или иной местности, и таким образом закрепляет их права на ее освоение.

Некоторые более поздние источники содержат указания на то, что предки того или иного знатного рода жили в Аранде еще до «Бенгова похода». Например, родовое имя семьи Пайрунан в одном из «местных преданий» толкуется как Пайа руниан, «старшины людей-руниа», и из этого делается вывод о ее туземном происхождении. Родословную семьи Биан иногда возводят к таинственному существу по имени Биу, древнему богатырю и поэту страны Араамби, о котором есть рассказ в «Книге мудреца Рабибии». Этот Биу имел странное «игольчатое» тело, билии мэнг, мог убивать своим дыханием и исцелять песнями, однако не был ни Змеем, ни чародеем. Когда его изгнали из Араамби, он уплыл по морю в «колеснице, запряженной рыбами», точно не известно, куда именно, но возможно, что и на арандийские берега[14]. Родовое имя Гундинг, понятое как «некто с полотенцем», толковали как имя супостата Мемембенга — туземного колдуна, который сплел и поднес вождю переселенцев полотенце из ядовитых трав. Подобные версии шли в ход всякий раз, когда те или иные земли Аранды пытались добиться независимости от власти кэраэнгских царей, а в пору мирного сосуществования «земельной» и столичной знати либо вовсе не обсуждались, либо объявлялись ошибочными.

В законах времен царя Таммамбенга (6 в. Мем.) ни о какой местной знати речь не идет вовсе: землями Аранды должны управлять чиновники, назначаемые из Столицы. Правда, согласно этим законам любой житель царства, а не только родич царя, мог дослужиться до высших трех рангов. «Земель» по этим законам насчитывается двенадцать: Мунгундинг, Гарради, Вурруинджу, Валла-Гаррун, Нурру-Биан, Пайрунан, Вулугурру, Гундинг, Мангуа, Валла-Марранг, Валла-Гуджаил и Таруни,«Столичная» область (это деление страны на «земли» сохранялось до 835 г. Об., до вхождения Аранды в Объединение). Таким образом, даже если считать, что области Таруни соответствует царский род, то одна из земель, Вурруинджу, остается вовсе без своей знатной семьи, а род Гундинг охватывает сразу две земли, «ближнюю» (собственно Гундинг) и «дальнюю» (Мунгундинг). Подобная несоразмерность не могла считаться допустимой при стремлении царя Таммамбенга строго упорядочить весь обиход Царства согласно заранее заданным числовым меркам. Однако уже в летописях 8-9 вв. Мем., как и в «Записках тарунианга Сантанги» (9 в. Мем.) говорится о местных знатных родах, делящих задачи управления «землями» с теми чиновниками, которых присылают из Кэраэнга.

Вероятно, около этого же времени в Аранде установился обычай гадания о невестах для царевичей, когда девушек выбирали из девяти «поземельных» знатных родов. Исходно это правило должно было предотвратить чрезмерно тесное сближение царского рода с одним из «поземельных» в ущерб другим. Соразмерно такому обычаю было разработано учение, согласно которому предки девяти «поземельных» родов также были Змеями — не уступали в этом Мемембенгу, хотя и признавали его верховенство. С каждым из «девяти змеев» было соотнесено одно из «благ», наринг, менее всеобъемлющих, нежели Закон и Любовь, но тоже важных (см. таблицу 5). Считалось, что то же благое свойство присуще и народу данной земли.

 

 

Образ жизни «поземельных» родов во многом был похож на тот, какой вела царская семья в Кэраэнге. Им принадлежала ключевая роль в «местных» обрядах. О родоначальниках этих семей или об их главах в более поздние времена часто рассказывали как о победителях ябий, первооткрывателях различных сельскохозяйственных, ремесленных или боевых навыков. В местных преданиях знатные мужи нередко заключают договоры с туземными людьми или с «божками», манука, и в память об этом возводят храмы и молельни. Семьи роднились между собой, царский род мог отдавать своих дочерей в жены сыновьям «поземельных» родов, так что к 12-13 вв. Мем. местные семьи «змеева» происхождения были связаны со столичной семьей и друг с другом густой сетью родства.

Переломным временем для «поземельной» знати стал рубеж 18-19 вв. Мем., когда царь Амбаруибенг потребовал, чтобы все его родичи переселились в Столицу. Исследователи по-разному объясняют это решение: или борьбой против устремлений отдельных «земель» к самостоятельности, или наоборот, распадом власти знатных родов на местах и желанием царя предотвратить мятежи тамошнего населения против этой власти. Некоторые семьи подчинились царскому приказу, в других начался разлад и часть их отправилась в Кэраэнг, а другая часть со своими «верными людьми» бежала в горы Дугубера либо за море, на Вингу. Два рода, Гундинг и Биан, покинули Аранду в почти полном составе и обосновались в Мэйане: Биан — на Диерри, Гундинг — в восточном Баллу. Позднее, как известно, потомки семьи Биан и служившие им люди основали первое из человеческих поселений на острове Мунгаи, нынешний город Арби-Биан. При этом Бианы не искали покровительства и службы у мэйанских властей, рассчитывая, скорее, на свои богатства, вывезенные из Аранды, тогда как Гундинги принесли присягу королю Объединения. Их поступок считался более тяжким нарушением «родственного Закона» по отношению к царю, поэтому их «исконную» землю Гундинг переименовали по названию ее главного города, Деатаны (земли Мунгундинг и Нурру-Биан сохранили свои названия). С 1800 г. Мем. основная часть «поземельной» знати слилась с царской семьей, хотя и продолжала носить свои родовые прозвания.

Кроме «поземельных» родов существовали также «сыновние», аррии, и «дочерние», унгии, семьи внутри «столичного» царского рода. Они возникали тогда, когда кому-то из царевичей или царевен разрешалось принять собственное прозвание и считать родословные своих потомков отдельно от общей царской родословной. Такое разрешение могло даваться как признание заслуг перед семьей или же напротив, как наказание за «непокорное», хотя и не «беззаконное» поведение. Например, первый из «сыновних» родов, Джангадиджи («Божий посох»), был выделен в 5 в. Мем., когда его основатель, царевич Амавита по прозвищу Джангадиджи, совершил первый в истории царства поход в горы Срединной Аранды, открыл проход в горную страну Дугубер и впервые встретился с ее жителями, карлами. Род Джангаримбо («Божья мудрость») начался с царевича Энидау (14 в. Мем.), знаменитого книжника и богослова: он резко разошелся во взглядах с тогдашним руководством Научной и Обрядовой палат, едва не был казнен за «глумление над верой», однако сумел доказать свою правоту в ходе долгого ученого спора. Род Вайривиджи («Ивовый Виджи») возводил свое происхождение к старшей дочери Мемембенга и ее мужу, мудрецу Виджите, однако выделен был много поколений спустя, в 11 в. Мем. Обычно «сыновним» родам прозвание давалось с корнем Джанг-, «Бог» (Джангаданг, Джангалиу, Джангатэнауи, Джангоруни и др.). «Дочерние» именовались по названию тех или иных женских покоев царского дворца. Чаще всего эти покои обозначались по какому-нибудь растению, отсюда прозвания Эйгира («Сосна») Эрнинга («Лиственница»), Рунника («Полынь»), Билиронг («Репейник»), Джайниджи («Полевая гвоздика»), Саунги (от кустарника саунги) [15] и др.

Отношение к «дочерним» и «сыновним» родам было иное, чем к «поземельным»: из них многие существовали несколько столетий или десятилетий и угасали, тогда как «поземельные» семьи царский род всячески старался сохранить (в случае отсутствия прямых наследников проводились усыновления). Отчасти это связано было с обрядом «гадания о невесте», хотя царевичи и цари могли брать себе жен и из «сыновних» и «дочерних» ветвей рода.

В Кэраэнге для потомков Мемембенга был возведен «царский дом», Бенгии кабо: город внутри города, окруженный стеной, со своими жилыми и общественными зданиями, храмами, мастерскими и прочими сооружениями. Его обитатели могли выходить за стены только по особым случаям — например, когда сопровождали царя в путешествие по стране. На деле, разумеется, это правило часто нарушалось: о приключениях царских родичей в простонародных кварталах столицы рассказывают многие средневековые повести. Правом входить в ворота «дома» обладали тоже далеко не все жители царства, а только чиновники 4-6 рангов (по предварительному письменному разрешению), посланцы из «земель» с дарами в дни «царских» обрядов, лица, прибывшие для получения нового ранга в день «Раздела», девушки-танцовщицы и сопровождающие их родичи, музыканты и слуги (их допускали в «царский дом» накануне обряда «Встречи в зарослях», чтобы царь и другие мужчины из царской семьи могли выбрать себе наложниц[16]). Существовал неширокий круг простолюдинов, имевших право ежедневного входа в «царский дом»: эти люди были заняты подвозом продовольствия, питьевой воды, угля и других припасов для царской семьи. Обычно именно через этих лиц царские родичи сносились с внешним миром в обход Столичной палаты, выдававшей разрешения на вход в «дом». Внутри «дома» все обязанности несли родичи царя: поварами, прачками, мусорщиками были потомки Мемембенга с третьим рангом и выше. Например, в «Дневнике Ридаури Джайниджи» (1760-ые гг. Мем.) повествователь несет службу в Сыскной палате (Агианг), а на деле занимается починкой стражничьих сапог; его дядя и покровитель, «господин агианг первого ранга Джайниджи», отвечает за отлов грызунов в царских кладовых. Общее число жителей «царского дома» обычно оценивают примерно в 3000 человек.

Жизни потомков Мемембенга в «царском доме» посвящены многочисленные памятники средневековой арандийской словесности: дневники, повести и др. До недавнего времени было принято считать, что именно в этой закрытой части Столицы созданы были лучшие образцы поэзии и изящной прозы, живописи, музыки, что развитием науки Аранда также обязана в основном царским родичам. Разумеется, родичи царя располагали и средствами, и досугом для ученых занятий, как и для упражнений в искусствах. Но, при всей замкнутости их образа жизни, невозможно верно понять и оценить их творческие достижения без учета того влияния, которое «царский дом» испытывал извне, из простонародной столичной среды. А столица, в свою очередь, никогда не была закрыта для влияний, шедших «с мест», из других городов и из сельских общин всей страны. И даже если по многим дневникам, повестям и стихам можно решить, будто жизнь «ближних и дальних земель» Аранды мало заботила царских родичей, на деле взаимодействие между столицей и остальной державой было весьма значительным.

Как известно, распад царской власти в конце 22 — начале 23 вв. Мем. (790-ые — 810-ые гг. Об.) закончился бегством царя и его ближайшего окружения за море, на Диерри, в 821 г. Об. Мыслители того времени считали события последних лет Царства достаточным свидетельством того, что власть в Аранде утратила способность быть «благой». Это и вражда между Палатами, и несколько бессмысленных, заведомо неудачных заморских походов царского войска, и карательные меры против «неблагонадежных» общин внутри страны, и жесткое подавление инакомыслия, и приказы царя о поголовном уничтожении племен пигги и карлов (и всех «инородцев» вообще) — а в итоге многочисленные восстания, отпадение от Царства западных арандийских земель и «всеобщее смятение». Однако любопытно, что поступок последнего царя, Риджанаибенга, покинувшего Кэраэнг на мэйанском корабле, не оценивался как предательский. Вина за наступление смуты возлагалась на его предшественника Бабуибенга и на высших чиновников Палат, включая не только сановников 1-3 рангов, но и их подчиненных в рангах с четвертого по шестой. Царскую семью в целом упрекали скорее за слабость и бездействие, чем за пособничество «преступной власти» или руководство ею. Решение значительной части царских родичей остаться в Аранде было многими принято с уважением, и до истребления потомков Мемембенга дело не дошло. После вхождения арандийских земель в Объединение в 835 году представители царской семьи были приравнены в правах к мэйанскому служилому знатному сословию (до 1001 г. внутри него существовало деление на «дворянские» и «боярские» семьи, и царские родичи числились «боярами»).

«Справочник восточной столицы», издаваемый в Кэраэнге, оценивает нынешнее число потомков Мемембенга в 4971 человека (данные на Новогодие 1117 г.). Нынешняя кудесническая наука признает, что в роду потомков Мемембенга действительно с определенной частотой проявляются врожденные свойства, распознаваемые как «волшебные». Едва ли можно говорить о том, что подобная «одаренность» у представителей этой семьи встречается чаще, чем у других людей: скорее, срабатывает обычай широкого толкования понятия «семьи» и тщательного учета родства внутри нее [17]. Кроме кудесника и врача о таких людях по-прежнему обычно заботится ирианг, хотя сами «бенговы родичи» не все причисляют себя к какой-либо единобожной общине. «Полезное применение» их задаткам и необходимое обучение также назначает ирианг.

 

 

12. «Девять Палат»

 

По законам царя Таммамбенга все взрослое население Аранды должно было «нести службу», рангири. Этот глагол пояснялся словосочетанием сунгрисунгари, «властвовать и подчиняться». Глагол рангари, «парный» к рангири, означает «выстраиваться по порядку» (о бревнах сруба, ступеньках лестницы и пр.). Как мы помним, деления на податное и служилое сословия в Царстве не было. Все доходы считались достоянием государства. Их небольшая часть их после учета оставлялась в общинах как жалование работникам (крестьянам, рыбакам и пр.), а остальное изымалось казной и перераспределялось между другими общинами. Исходно деньги служили вспомогательным средством «вторичного» обмена между общинами, позже жалованье стали тоже выплачивать деньгами.

Каждый человек имел «чин», ранг, обозначавший круг его начальников и подчиненных. Всего рангов насчитывалось двенадцать, высшим считался первый. Царь находился вне «чиновной лестницы», однако родичи его также служили (позднее за ними были закреплены ранги с третьего по первый). Не несли службы лишь дети до совершеннолетия, старики «преклонных лет» и лица, признанные «слабоумными» (к ним относились различные разряды неполноправных граждан, в том числе и рабы, ввезенные из-за моря). Отсутствие ранга не означало исключения из трудящегося народа: подростков, стариков и «слабоумных» следовало нагружать «посильной работой». Женщины должны были «помогать по службе» одному из мужчин своей семьи: отцу, брату, мужу, сыну и др. При этом считалось, что женщина имеет тот же ранг, что и этот мужчина.

Чиновники низшего, двенадцатого ранга «властвовали» над людьми, не имеющими ранга. Первоначально обладатели каждого следующего ранга могли «властвовать» над всеми людьми предыдущих рангов: например, «крестьянин двенадцатого ранга» подчинялся «крестьянину одиннадцатого ранга» — старшине над хлеборобами, огородниками или садоводами. Этот старшина, в свою очередь, подчинялся «сельскому старосте», обладателю десятого ранга, а тот — уездному смотрителю амбаров, имеющему девятый ранг, и т.д. Позже чиновная лестница была разделена на четыре уровня: 1) ранги 12-10 (простые общинники); 2) ранги 9-7 (уездное начальство); 3) ранги 6-4 (областное начальство); ранги 1-3 (столичное начальство). На уезды и области («земли») страна делилась еще по законам Таммамбенга: всего существовало двенадцать областей, нарито, и в каждой из них — по двенадцать уездов, ниви. С годами это четкое деление было утрачено, некоторые уезды слились, а некоторые раздробились. В свою очередь, уезд состоял из нескольких «общин», лимбо — по числу сел и городских кварталов. Некоторые города в позднее средневековье разрослись до десятка и более «кварталов», так что могли считаться самостоятельными «уездами». Столицы областей учитывались отдельно как «большие города», гангириу.

Внутри каждого из четырех чиновных уровней обязательного должностного соподчинения уже не было: ранг обозначал скорее выслугу лет и обязывал быть «наставником», но не «начальником» для лиц более низких рангов того же уровня.

 

 

Все возможные виды службы распределялись по девяти «ветвям», анг, у нас их принято называть «палатами» (см. таблицу 6). При этом обладателю более высокого ранга из другой палаты человек должен был выказывать почтение, но по службе подчинялся только «начальству» из своей палаты. С другой стороны, в делах, за которые отвечал этот человек, он по закону мог отдавать распоряжения любому чиновнику другой палаты независимо от ранга. Рассуждая умозрительно, сельский сыщик (агианг двенадцатого ранга) имел право взять под стражу римбианга четвертого ранга, главного областного кудесника. Однако сельский или квартальный фельдшер (римбианг двенадцатого ранга) мог назначить обязательное лечение областному начальнику стражи (агиангу четвертого ранга)— но не кудеснику того же четвертого ранга, ибо кудесник состоял с фельдшером в одной палате. На деле, разумеется, лица низших рангов крайне редко имели возможность применить свою «власть» к чиновникам более высоких рангов иных палат: четыре уровня чиновной лестницы были относительно замкнуты каждый внутри себя, так что обычно занемогшего начальника стражи лечил главный лекарь области (римбианг четвертого ранга) или кто-то из врачей пятого-шестого рангов.

Считается, что названия «палатам» даны были по девяти «природным задаткам», гаррайи бонинг. Распознавать эти задатки было задачей ирианга: по закону именно он должен был указывать, в какой палате следует учиться и служить данному человеку. В действительном обиходе Царства служба чаще всего бывала наследственной. Этот обычай мог обосновываться тем, что «задатки» нередко передаются от родителей к детям. Таким образом, выходец из крестьянской семьи имел некую особую «почвенную» природу, тэрии гаррэ, потомок моряков — «морскую» и т.д. Такие «природы» мыслились как некое подобие «змеевой природы» царя. Когда при присвоении ранга государь называл кого-либо «мой земледелец», аджиу тэрианг, он словно бы повторял слова Бога «мой Змей», аджиу Бенг, обращенные к Мемембенгу, видоизменяя их применительно к данному случаю.

По закону в каждой общине должен был служить хотя бы один представитель каждой из палат. Чаще всего это правило не соблюдалось: например, во внутренних уездах, не имеющих выхода к морю и горных проходов в Дугубер, ингаррангов и бумерангов низших трех рангов не было, а был только уездный «начальник» и несколько его помощников в рангах 7-9. Правда, каждая община могла считать «своими» ингаррангами и бумерангами тех выходцев из этой общины, кто был взят на службу у войско или отправлен служить в заморские арандийские колонии. Учителя, врачи и стражники как правило имелись во всех общинах.

Считалось, что деление общества на палаты задает каждому человеку его «меру», данг, «объединяет народ через его разделение» тэриан мэнгиманари. Народ как целое мыслился как «единый» с Богом и тоже подобный Змею. Как и Змей, народ способен освоить любую среду, всякий раз принимая надобное обличие и применяя подходящую «часть тела» (не будем забывать, что анг — это не только «палата», «ветвь», но еще и «нога», «рука», «крыло»). Имея в виду единство народа, царя и Бога, о Змее говорили как о «девятеричном», гэнгии Бенг.

Многие проступки считались «позорящими ранг». К ним относились не только должностные упущения, но и дела, казалось бы, никак не связанные со службой. Например, любовная связь между двумя мужчинами разных рангов оценивалась как порочная именно с той точки зрения, что в ней присутствует «глумление над нижестоящим» и «непочтительность к вышестоящему». Различные нарушения обрядов (кроме «домашних») тоже «пятнали ранг». Так, если взрослый мужчина препятствовал своевременному совершению обряда «совершеннолетия» над своим сыном, то он считался «опозорившим свой ранг» независимо от того, насколько успешно этот сын трудился на благо той или иной палаты, оставаясь на неполноправном положении подростка.

Среди единобожных богословов наибольшее значение «девяти палатам» придают последователи школы гамониу. Согласно их учению о «веке праведности», нарингау туби, мир может достичь надлежащего состояния лишь тогда, когда в нем одновременно будут трудиться «девять праведных чиновников», по одному от каждой палаты. При этом сами палаты мыслятся очень широко: не как учреждения Арандийского Царства, не как ведомства какого-либо государства вообще, а как области деятельности, так или иначе представленные у всех народов вне зависимости от их общественного строя. Только в то время, когда все девятеро праведных мужей имеются налицо, появляется Праведный Государь, наринги сунгринг, и «целостность», мэнг, нашего мира бывает надежно защищена. В иные времена мир остается уязвимым для влияний извне, из других «миров», также лишенных «целостности». Само по себе наличие множества миров, похожих на наш или отличных от него, оценивается как благо: считать Бога создателем только одного мира с одним-единственным Законом и полностью единообразной Любовью мыслители этой школы считают умалением божьего могущества. Вместе с тем, «неправедные» миры обладают каждый своей разновидностью «скверны», которая может просочиться в наш мир по одному из девяти «незащищенных» каналов. Так, при отсутствии праведного ирианга миру грозят «ненужные чудеса», без праведного бумеранга в нем умножаются бессмысленные войны, без тэрианга истощаются почвы и т.д.[18].

Примечательно, что в середине 9 в. Об., когда Аранда вошла в Объединение, некоторые советники Короны (дост. Гайджани, Байбанга Котан и другие) выступили с предложением преобразовать «палаты» в «арандийские храмы». Чиновникам трех высших рангов предполагалось дать жреческие права (тем паче, что эти родичи Мемембенга имеют «змееву природу», то есть могут оказаться способны к чудотворению). Прочих служащих палат следовало числить наравне с мэйанскими «храмовыми людьми» — мирянами, несущими храмовую присягу или трудящимися на храмовых землях, в мастерских и пр. Этот замысел основан был на том, что деятельность высших сановников последние десятилетия Царства свелась исключительно к поддержанию внешней видимости «службы»: они собирались на заседания, издавали постановления, совершали иные действия по расписанию «царских» и «помесячных» обрядов, но на деле никакой властью уже не обладали. Если же кто-то из них и предпринимал действенные меры по поддержанию (или дальнейшему развалу) законного порядка в стране, то делал он это не по служебному своему положению, а по произволу. Так поступали, например, руководители Столичной палаты, снискавшие недобрую славу за свои многочисленные беззакония. Однако после упразднения царского законодательства в Аранде Объединенное Королевство должно было решить судьбу «палат» — уже не как казенных ведомств, а как основы устройства общества, «всё еще священной для змийцев». С другой стороны, если считать палату Обряда единственным религиозным учреждением Аранды, то в Объединении появлялся несоразмерно огромный «храм» со слишком большим числом верующих (чуть ли не равным числу всех жителей бывшего Царства). Отсюда и возник замысел сделать «палаты» подобием мэйанских Семи храмов.

Досточтимый Гайджани предлагал: Столичную палату как наиболее преступную уничтожить, рассредоточив ее служащих по другим палатам (а руководителей ее — судить и затем казнить или отправить в места заключения). Земельная палата должна была стать восточной разновидностью храма Полевого Старца, Морская — храма Водной Владычицы, Пограничная — храма Воителя, Научная — храма Премудрой, Сыскная — храма Судии Праведного. Ремесленную палату следовало поделить надвое между храмами Старца и Премудрой, а Посольскую превратить в храм Безвидного (он же Хранитель Путей, почитаемый и как блюститель международного Равновесия). При этом оставалось непонятным, как поступить с Обрядовой палатой. Судя по тому, что все ирианги — музыканты, их бы следовало соотнести со жрецами Небесной Плясуньи. С другой стороны, ирианги справляют погребальные обряды, и в этом смысле они ближе к мэйанскому храму Владыки Гибели, он же Судия. Заметим, что именно этим обрядам дост. Гайджани придавал особенное значение. С единобожной точки зрения похороны — один из «семейных» обрядов в ряду других. Но в Мэйане семибожные богословы со времен Халлу-Банги жестко настаивали на том, что отпевать и хоронить иноверца нельзя, ибо этот поступок жреца чреват гораздо более тяжкой бедой, чем, например, благословение на брак или братание иноверца с кем-то из семибожников, — неверно отпетый усопший может «не упокоиться» и причинить много вреда живым. Поэтому сохранить палату Ирианг в Аранде считалось необходимым хотя бы как учреждение, ответственное за похороны. А кроме того, издавна в Мэйане считалось, что единобожники под именами Бога — «Творца», «Незримого и всевидящего», «Целостного во многообразии» — чтут Безвидного Творца. Арандийского «Змея» по-мэйански часто называли «пестрым змием», что опять-таки отсылало к Пестрому храму Безвидного. В итоге предложение дост. Гайджани принято не было, и религиозные дела в Аранде были обустроены по-другому: единобожные храмы были распределены между богословскими школами, каждая из которых получила права, равные правам каждого из мэйанских Семи храмов, взятого в отдельности (прежде школы были лишь направлениями богословской мысли, а не сколько-то обособленными учреждениями). Что до остальных палат, то они так или иначе влились в соответствующие «светские» ведомства Объединенного Королевства.

В наши дни наследие «девяти палат» можно видеть в самых разных обычаях жителей Аранды и единобожников в других частях Объединения. Простой пример: в отделке школьных и больничных помещений в Аранде до сих пор часто преобладает «камедный» коричневый цвет, некогда бывший цветом должностной одежды чиновников в Научной палате, а на сухопутном транспорте и на почте — ярко-желтый «столичный» оттенок. Газетная печать, порицая слабость восточных подразделений многих производственных гильдий, указывает на то, что гильдейский строй не до конца еще вытеснил «пережитки палат», и  что «здоровое стремление к самоуправлению» здесь подавляется «привычкой полагаться на начальство». Нередко в быту обсуждается соответствие современных должностей «старым рангам», и вообще успешной либо неудачной карьере мужчины придается гораздо большее нравственное значение, чем, например, у мэйанских семибожников. Однако, за исключением сторонников школы гамониу, современные единобожные богословы редко сколько-нибудь подробно обсуждают вопрос о «палатах», а чаще сводят его к вопросу о «единстве народа и Бога».