Нет лучшей поры для поездки в Камбурран, нежели середина зимы. Не княжество Камбурранское разумеем мы, но столицу, каменный город на берегу реки Лармеи.

Мало в Объединенном Королевстве Мэйане городов настолько каменных. Каждый из князей святой обязанностью пред Старцем Каменным почитал возведение укреплений. Так вокруг Старого Города за тысячу лет наросли, нарезанные косыми клиньями, дюжины две слободок. В каждой по десятку, по два домов, задней стеною пристроенных к княжьим стенам. Все дома со светелками, а над иными выведены еще и жилые чердаки под черепицей: стесненный стенами, город растет вверх.

Княжий дворец стоит отдельно, на высоком холме. Средоточие города — большой храм Старца: по пятьдесят шагов в длину и в ширину, пятьдесят мохноножьих ростов в высоту. Вокруг храма — торговля благочестивым товаром. Дальше, у первой, семисотлетней стены, дома жрецов. За стеной Старый Город: усадьбы бояр, подворья князей, друзей по Объединению. Вокруг снова стены, уже пятисотлетние, а ниже — купеческие домики и лавки. Чем ниже, тем теснее. Последней стене всего-то сто лет: построена после Чумы. Из слободки в слободку, из ворот в ворота ведут крутые лестницы под крышами. Случись осада, ворота закроют: с пристани к Старому Городу не подойдешь.

Иное дело городские волнения. Худшие — после Чумы — потрясали каменную столицу шестьдесят лет назад. Князь тогда решился пресечь происки карличьих воротил. Честные, работящие карлы, кузнецы и торговцы, угодны и Старцу, и властям — но не зломысленные сторонники племенной розни. Их-то Его Светлость с позором выставил за стены столицы. Пожарища с тех времен и до сей поры не застроены.

Слобожанцы, опасаясь будущих смут, как могут, укрепляют изнутри каждый свою слободку. На воротах железные запоры: без ключа не откроешь. Рогатки, хитрые силки и западни на лестницах изобильны, как ни в одном из городов Объединения. Непривычный человек в два счета попадется, заплутает.

 

Иное дело — странники Безвидного ради, устроители стихий. Двое таких, парень и девица, как раз карабкаются сейчас по лестницам в ближнюю к Старому Городу часть столицы. Сразу за ближайшими воротами надобно свернуть к Западу, пройти сорок шагов вдоль стены, потом у тесового забора взять на Восток — и за углом будут ворота знаменитого в городе Пожарного Дома.

Досточтимый Габай, гостеприимец устроителей — мастера Байджи и ученицы его Лаирри, - предупредил: правильнее называть дом тот Владением Канаджи. Пусть иной земли, кроме двора при доме семья Канаджи и не имеет, но зато земля та — неотторжимое владение! Почти боярство. Получил его шесть десятков лет назад бравый княжий воин Эрави, беспощадный гонитель карлов. Зломысленных, полагается добавлять. Однако помнит людское племя, не говоря о карличьем: лысых да складчатых творений Старца Каменного воевода Эрави крушил, не разбирая ни кузнеца, ни плесневщика, не щадя стариков и малышни. Где уж тут вникать в доброту либо злостность мыслей?

За то после победы князь и вручил Эрави во владение дом, бывший прежде владением карличьего вади Андраил. Всё в том доме было: и подземелья, ныне засыпанные, и кузни, и плесневые посадки. Нынче все завалено землей да щебнем. А наверху земли возведен просторный дом. И сад растет, и огород, там и сям торчат пристройки.

Воинственности семье Канаджи не занимать. Младшего сына Ранду старик Эрави даже счел за благо отдалить от столицы: славен был тот юноша смолоду кровавыми подвигами еще хуже папаши. Внук Эрави-воеводы от старшего сына, Кармари, тоже носит имя Эрави и служит теперь ловчим при боярине Теви. Там же осваивает Воителеву науку правнук, Эрави-третий, совоспитанник тевийского боярича.

Брат же Эрави-второго, отец Эрави-третьего, Куропай, ведет жизнь, любезную Старцу Торговому: снабжает Объединение дорогими мехами. Шкуры к нему в Пожарный дом везут не только из тевийских лесов, но и едва ли не с самой Верхней Дибулы. Мирный человек этот Куропай, каким был и Кармари, отец его: даже карла-слугу в дому держит.

—Знаем, знаем! — отвечали досточтимому Габаю устроители. Карл Бубудагатта вади Джау. Нам о нем свояк его Вамбилбайя вади Чандар рассказывал.

Теперь — отчего дом зовется Пожарным. Много уж лет, как владение Канаджи повадилось гореть. Раз в полгода, а когда и чаще. То дом задымится, то пристройка, то дерево в саду. Пожарные исправно заходят, собирают деньгу, отдают наставления, как смотреть за горючим товаром, — а дом все равно полыхает и полыхает.

Надобна помощь устроителя стихий! Тем настоятельнее, что какое-то время назад дом Канаджи уже устроял знаменитый баллуский мастер — и тоже Байджи его звали, хотя кто же в Баллу не Байджи? — воздвиг во дворе средоточие Воителя Пламенного, а загорелось совсем не там: чуть полдома прахом не пошло. Тем больше хочется досточтимому Габаю оправдаться перед господами Канаджи, вернуть веру в искусство устроения стихий.

Словом, ребятки: идите-ка, представьтесь господину Куропаю, - велел досточтимый. Ну и что же, что вы не работать пришли, а на поклонение, Старца Семейника славить? Заработать-то никогда не мешает: оно и Старцу способствует, и семейному ладу.

 

Ворот владения Канаджи устроителям не открыли. В калитку выглянул карл:

— Шубу? — спросил он сердито.

— Никак не можно. Мы Безвидному служим, меха да кожи нам нельзя. Мы хозяина хотим повидать.

— Хозяева — это вон там! — карл презрительно кивнул куда-то в сторону реки и Нижнего города, — у нас — господин владетель!

— Стало быть, господина владетеля.

Двор Канаджи — подстать иным боярским городским усадебкам. Просторно, даже пустовато. Тем паче, что справа от дорожки чернеет свежее пожарище.

— Сушилка сгорела, — объясняет карл Бубудагатта.

— Давно?

— С полмесяца назад.

— Печка внутри была?

— В сушилке?

Оно и видно: невежествен устроитель в скорняжном ремесле. Мех — он стужей сушится, не жаром.

Дом господина владетеля тоже немал. Просторен и холоден. Видать, поставлен на старый подвал, а тот рассчитан был на карличью семью. Прихожая, будь тут не жилой дом, а казенное место, вместила бы никак не менее дюжины просителей. И даже сундуки стоят, чтоб присесть. Вбок уходит длинный проход с дверями, напротив входа на стене — расписная доска.

Обождите, просит карл, кивая на сундуки.

— Благодарствуйте, нельзя нам. Там внутри, похоже, шкуры лежат?

— Меха!

— То-то я и чую. А нам мертвого тела касаться не положено.

— Как знаете. Стойте, я схожу, доложу.

Распорядился, а сам не двинулся с места. Проследить, должно быть, решил сперва, смирно ли посетители будут ждать.

Устроитель постарше, парень в трехслойной, тяжелее шубы, фуфайке приблизился к расписной доске. Изображен там бородатый мужчина в панцыре, в богатом плаще и меховой шапке.

— Эрави Убивец — сообщил карл. Первый господин владетель Канаджи.

Не более чем через одну шестую часа к устроителям вышел и нынешний владетель, господин Куропай. Лет около сорока, семейного сходства с Убивцем не замечается. Кудрявый, румяный дядечка. Длинный камбурранский кафтан с воротником рысьего меха, вокруг пояса желтая шаль.

— Приветствую досточтимых!

— Ученых.

— И учащихся. Приветствуем господина владетеля.

— Мастер Байджи, на иначе? Насчет леса?

— Ээ…

— Я слыхал, в городе Ви-Баллу князь задумал хоромину для зрелищ возвести?

— Ничто не укроется от господина. Но откуда господину стало известно…

— Стало быть, лес для строительства нужен.

— Бесспорно. Но…

— Тевийский лес — лучший в Объединении! Я, как, быть может, известно ученым, уполномочен представлять боярина Теви в торговых сделках. И не только касательно мехов.

— Да, господин. Разумеется. Но прежде — необходимо изучить расположение стихий.

Господин владетель согласился: конечно. Выбирая поставщика, князь Баллуский непременно захочет вначале навести справки о продавце. Для того и прислал лазутчиков — то бишь устроителей стихий.

Мастера Байджи и его ученицу — лет пятнадцати в суконной курточке и теплой шали — пригласили отобедать с владетелями. Из светелки спустилась госпожа: Джелли Канаджи. Учтиво приветствовала посланцев Государя. Господин Куропай за плечом ее виновато мигнул устроителям: простая, мол, женщина, неученая. Забывает, что задание ваше — тайна.

Неучена? Может быть. Но чересчур красива, чтобы быть простодушной. Или слишком печальна при своей оглушительной, даже для знатной госпожи непомерной красоте?

Выдержала взгляд устроителя. Коротко глянула на устроительницу. Присела к столу, в двух словах рассказала канаджинское горе.

Есть у них, кроме старшего сына, Эрави, еще и дочка. От рождения девочка больна. Искуснейшие столичные врачи отказались лечить ее, признали бессильным свое искусство. Поезжайте, говорят, в Миджир, к Предстоятелю зеленого храма: может, он исцелит.

Устроитель поклонился:

— Есть у нас знакомая лекарка. Ученица зеленого Предстоятеля, лечит песнями. Как раз сейчас она в Камбурране. Позвать ее к Вам?

— Сделайте милость. Но, быть может, вы и сами не откажете в совете?

— О, разумеется. Но сначала осмотрим дом. И двор. Досточтимый Габай из храма Безвидного, что на Углу, велел мне по мере сил выяснить причину частых пожаров в вашем владении.

— От пожара-то все и беды у моей Калеви…

 

Отведав канаджинской постной еды и молока (сам хозяин выпил пива), устроители двинулись во двор. Прошлись вдоль забора.

Увидали: хлев с двумя коровами, конюшню (лошадь одна, второй денник для коня благородного Эрави-Второго), склад, колодец, баньку и нужник. Оглядели памятный столб, где значится: земля сия пожалована воеводе Канаджи в неотчуждаемое владение в Новогодие 528-ое от Объединения.

Провожатым с устроителями послали всё того же карла Бубудагатту. Не серчайте на него, дурак он — предупредил господин Канаджи.

Бубу же рассказал о себе: сам он из вади Джау, с востока, кровные враги его — диневанские бояре Джалбери. Вамбилбайя вади Чандар, которого припомнили устроители — склочник и жадина. Сестра его покойная Чарбадда тоже склочница была. Судилась с Бубу из-за хутора, пробовала объявить супруга безумным. А какой он, Бубу, безумец? Ну, проиграл свой хуторок — так что с того? Все равно волосатые людишки еще за сорок лет перед тем хутор тот разорили. То ли дело — при Бубудагаттином деде! У деда даже псоглавец в услужении жил!

— А этот дом? — спросил устроитель.

— Проиграть нельзя: владение. Князю тоже не вернешь. Подарить только если, храму пожертвовать. Если храм примет.

— Отчего не принять? Из-за пожаров?

— Угу.

— Верно ли, что тут раньше жили Андраилы?

— Было дело.

— Когда выселяли их отсюда — сильный бой был?

— Угу. Немало волосатых полегло.

— А ваших?

— Моих тут не было. Прочие карлы были.

— А скажите, мастер Бубу: святилище в андраиловском дому имелось?

— Кто ж его знает? Я не знаю. Мы, Джау, диневанские.

Торопливее, чем надо бы, карл Бубудагатта это сказал.

 

Устроители поднялись в светелку. Устроительница — к госпоже, а устроитель к девочке Калеви.

Дюжины две игрушек на широком, по северному обычаю, ложе. Тряпичные исполины, деревянные змии, куклы разных ростов и мастей. Дитя сидит тут же, на подушках, точно дибульская княжна в шатре. Одета, как на выход: вышитая рубашечка, пестрый сарафан.

А во всю левую половину лица — родимое пятно: темно-красное, с разводами, как на дибульском камне.

Карлу девочка улыбнулась. Криво: пятно мешает двигаться мышцам. Заметила устроителя, хихикнула, поклонилась.

— Это кто? — спросила Калеви у карла, кивая на гостя.

— С Вашего позволения, устроитель стихий, - отвечал мастер Байджи.

Карл Бубу потоптался на пороге и удалился.

— Вы жить у нас будете? — спросила молодая госпожа.

— Нет. Мы странствуем Безвидного ради. Пришли в Камбурран. В храме нам сказали: дом, мол, часто горит. Мы и зашли: может, чем поможем.

— Вы пожарники?

— Устроители. Можем усилить либо ослабить какую-то из стихий. Например, стихию Пламени.

Девочка слезла с подушек, прошла к окну. Уселась на подоконник. Ставни, хоть и зима, подняты, в оконную решетку вделаны прозрачные стеклышки. Зеленые, желтые…

Если принимать женихов вот этак, глядя вполоборота, не каждый и разглядит на девице знак Пламенного. Впрочем — найдутся люди добрые, расскажут…

Если, конечно, знатным юношам Камбуррана милости Воителя Пламенного дороже телесная краса. То бишь пересуды, смешочки да жалостные охи: меченую, мол, взял.

— Собака - это какая стихия? — спросила девочка.

— Исполины. Ибо зверю сему свойственно попечение о стадах подобно тому, как исполины в древности пеклись о разумных тварях: людях, карлах…

— А у меня собаки нет. Брат увез. Он сейчас в лесу, у боярина.

— Ну, а Вы, барышня, в лесу бываете?

— Нет. Меня не берут. И никуда не берут.

В комнате есть божница с изваяниями: Целительница и Старец. Пламенного нет.

— Даже в храме не бываете?

— Один раз была. После пожара. Я пожаров не боюсь.

— Как это?

— Не чувствую. Огонь — как ветер…

Так вот оно что. Трудно осудить жениха, кто шарахнется от невесты, ежели ей сунуть руку в печь — как иным за окошко высунуть.

Но неужто мать с отцом думают, будто этакая напасть — лечится? Да еще в храме Целительницы?

— А что жрецы говорят?

— Ничего. Досточтимые сюда ходят, да. Батюшка с матушкой — те часто молятся. Вы, устроители, тоже вроде досточтимых?

— Нет. Просто служим при храме.

— А у меня картина есть. Храмовая!

На печатной привозной картинке стоит знак храма Плясуньи и Целительницы, что в Ви-Умбине. Рисунок изображает приключения бравого Хандо-мея. Да такие приключения, что вогнали бы в краску любую из посадских девчат.

Если смотреть на Калеви Канаджи слева, непонятно, краснеет она или нет.

— Только это тайна. Матушке с батюшкой не говорите!

— Хорошо. Не скажу.

Что за наглец сосватал молодой госпоже такую картинку? Не иначе, белый жрец.

В город девочку не водят. В покоях у нее игрушки, точно у дитяти. Лаирри, ученица устроителя, в те же одиннадцать лет числилась чуть ли не взрослой девицей…

Горный Камбурран — это, конечно, не приморские прыткие края. Даже не Марди, где главная из невест, дочка тамошней жрицы Ткачихи — калевина ровесница. Но возьмем для примера молодежь Камбурранского княжеского дома. Младшая из княжьих сестер, Такунаэнн, девица чуть старше Лаирри — воин подстать иным князьям. Скачет верхом, стреляет, предводительствует разновозрастным войском племянников. В свите княжны наверняка нашлось бы место для молодой владетельницы Канаджи. А кто вздумал бы потешаться насчет калевиного лица, получил бы сполна и от княжны, и от ее брата-князя.

Но Калеви держат взаперти. Ждут лекарей: вдруг вылечат? Может, и в Миджир не придется ехать…

В двери заглянула Лаирри. Мастер Байджи откланялся, обещая еще зайти.

— А она Вам кто? — спросила девочка.

— Жена и ученица. Она тоже, если позволите, навестит Вас.

— А зачем она бадью утопила?

Перекинувшись словечком-другим с госпожой, Лаирри, похоже, успела прогуляться во двор. Слазала в колодец. Хорошо хоть, сама не утонула.

 

Карл повел устроителей дальше по дому.

В доме что ни свободный уголок, всюду ведра с песком, крючья, разная пожарная снасть. В зале шар Безвидного на полочке, в другой комнате — изваяние Воителя Огненного: больше человечьего роста, с кошачьей головой.

— С андраиловских времен? — спросил устроитель.

— С убивцевых. То бишь господина Первого. Вояки наши тут молятся: Ранда, господин Второй… Андраилы хоть космачам и продались, торгаши поганые, но такого истукана даже они бы не поставили.

— По-карличьему, изваяние неправильное?

Космачи — это, по нашему, люди, орки, все твари кроме карлов. Бубудагатта продолжал:

— Родича моего, Чиринагатту, во сне однажды хотела хобская орда одолеть. Он взмолился Пламенному…

— Во сне?

— И Пламенный его осенил. Бдительностью! А вот Ранду не осенил…

Возле следующей двери устроители переглянулись. Лаирри тайком от карла сложила пальцы буквой «дарр». Знак Суда и Смерти. Байджи кивнул.

— Что за той дверью?

— Проклято там.

— Как так — проклято?

— Словами. Брата прошлого господина там убивали. Он напоследок убийц и проклял.

— Ранда, брат благородного Кармари, отца Куропая?

— Он. Как вернулся, так его вскорости и зарезали.

— Кто?

— Разбойники, знамо дело. Я их поймать не успел. Вломились, зарезали, убежали.

— Ограбили? Подожгли?

В самом деле: что еще поджигать, если не дом, славный пожарами!

— Не-ет! Я за огнем смотрю. Уж я бы им! А за убийцами смотреть меня не нанимали.

Устроитель Байджи толкнул легонько дверь. Зашел в проклятую комнату, осмотрелся.

Лавка, два сундука. Ковер умбинской работы.

— Давно то несчастье случилось?

— Да дюжина годов тому. Говорю же, когда господский брат, Ранда то есть, только приехал — так сразу и…

— Откуда же он приехал?

— Почем мне знать? Его господин Первый с глаз долой прогнал — то еще без меня было — он и поехал. Вернулся, когда Убивец уж при смерти лежал.

— Добычу Ранда привез?

— Не без того.

— Кости исполинов, дибульские диковины?

— Не-ет. Такое ему бы не по зубам. Побережное тряпье, серебро кое-какое. Улиточье зерно.

— Жемчуг?

— Угу. Вроде как он за морем был, царю служил.

— В красном воинстве? В Вингаре?

— Почем знать?

— Прибыл господин Ранда — и начались пожары?

— Почему? До него тоже горело. И без него…

— Наряд на нем какого цвета был, когда он приехал?

— Спроси, какого тряпья на нем не было. Приехал большим боярином, с двумя дружками, с девкой.

— Что за дружки? Что за девка?

— Так вы ее видели. Госпожа наша барыня.

— Джелли?

— Угу. А дружки тогда же уехали. Дальше на север. Чего еще прикажете?

— Проводите нас к выходу, мастер Бубудагатта.

— Действо нынче чинить не будете?

— Действо?

— Ну, обряд свой.

— Нет. Подготовиться надо.

Карл довел гостей до калитки. Выпустил. А потом возьми и промолви вслед:

— Красное на роже у дитяти — тоже от пожара.

— Обгорела?

— Не-ет. За огнем я смотрю. Джелли сдуру на пожар глазела, пока носила, вот дитё меченое и родилось.

 

Храм Безвидного, где нашли приют устроители, стоит на углу Пестрой слободки. Здесь камбурранские камни, глины, редкое дибульское дерево пережигают и перетирают на краски. Рисует же ими всё Объединение.

От Старого Города слободку отделяют три стены да два клина господской да княжеской земли. За верхнюю, каменную слободскую стену держатся жилые дома и мастерские, храм же стоит почти на острие слободского клина, оттого и прозывается Угловым. Нижняя стена — кирпичная, высотой по грудь карлу, по пояс человеку. Ниже — черепичные крыши следующей слободки, Хлебной.

Благовонный хлебный дух так и стоит над стеной, мешается с красильным смрадом. Устроители почти пришли: возле храма на Углу есть паломничий постоялый двор.

Ученица и жена устроителя успела по пути привести свои доводы: ей непременно, срочно, безотлагательно нужно было залезть в бадью и спуститься в канаджинский колодец. Проверить, может ли взрослый карл туда спуститься и там засесть.

У карлов водобоязнь, возразил было устроитель.

— А если бы в колодце было сухо? Если бы это оказался спуск в подземелье?

Хоть Лаирри и числится устроительской ученицей, не сказать, чтобы во всем она далеко ушла от девочки Калеви. Чем богословием ее томить, завел бы, что ли, ей тряпочного топтыгина…

— У тебя есть подозрения, что за беда случилась с господином Рандой?

Еще бы у устроителя Байджи не быть подозрениям!

— Господин не поладил с батюшкой-героем. Уехал, вернулся с добычей: ткани, жемчуг…

— Ясно: пират. И выговор у госпожи этой Джелли — наш. Ларбарский.

— Но ты бы, даже если и застала ее там, на побережье, двенадцать лет назад, все равно не запомнила бы. Мала была.

— Матушка моя, может, и помнит.

— Вломиться могли как за рандиной головой, так и не за его.

— А за чьей?

— За стариковой. Карл, мститель за свой народ.

— Карл не спутал бы. Они в темноте видят.

— Правда твоя. Но, может быть, люди-враги у старика тоже были. Ранда полез обороняться от них, получил смертельную рану. Мстители же сочли за лучшее бежать. В первом случае — у девицы Джелли мог быть муж, брат, приятель, кто захотел вернуть ее домой. Опять-таки нарвался на Ранду, испугался, убежал. Или то был кто-то из рандиных попутчиков и явился он за сокровищами.

— Так и грабил бы себе. Я поняла так, что в доме тогда никого вояк не было. Эрави старый, Джелли — баба. Младшие в поместье гостили. То бишь в боярстве.

— А Кармари, рандин брат?

— Он хворый был. Почти незрячий. За отцом кое-как ухаживал, но сражаться бы не стал.

— Вывод: если Ранду убили по случайности, то любых дальнейших целей можно было бы запросто достичь. Со стариком расквитаться, девицу увезти, дом ограбить…

— Значит, Ранду и хотели убить. Кстати сказать: за нами мужик идет.

Какой мужик? — не оглядываясь, но замедляя шаги спросил устроитель.

— Вон, видишь? От самого канаджинского дома и топает.

Тощий, когда-то рослый, а теперь сгорбленный старый человек бредет вдоль нижней стены. Одет в диневанский суконный кафтан до щиколоток, потертый и грязный, в большие сапоги. Голова непокрыта, на лоб косо падает челка, наполовину седая. А под челкой — каторжное клеймо?

Приметив, что устроители вот-вот остановятся, старик тоже встал. Оглядел с высоты Нижний город, крыши, мачты кораблей, зимнюю серую сырость над Лармеи.

— Этот дядя как-то заходил уже, без тебя. Талдином назвался, ждать не стал. Спрашивал, куда мы после Камбуррана пойдем, не возьмешь ли ты попутчика.

— А ему куда надобно?

— В Умбин, он сказал. К боярину Тиррийскому у него дела. По старой дружбе.

Только друзей боярина Фарамеда Кай-Тирри нам и недоставало!

— Владыка от него сильный чуется. И хворый он. Кровью кашляет.

Устроитель шагнул к нижней стене.

— Уважаемый Талдин?

Старик глянул из-под челки.

— Говорят, у Вас ко мне дело?

— Дык-ить!

— Зайдемте в дом, потолкуем.

И направился к дверям постоялого двора.

Прежде, однако, чем сесть к столу в общей зале, подкрепиться и потолковать с другом тиррийского боярина, устроитель Байджи был отозван в сторонку. Служка в пестрой рубахе зашептал:

— Лошадь — там!

И махнул рукой куда-то на Восток. Видать, в сторону конюшен.

— Что за лошадь?

— Ваша. Только что прибыла.

— Откуда? Зачем?

— Вроде как от товарища Вашего. Да он и письмо оставил.

На вощанке крупными, разухабистыми буквами выведено:

НА ПАМЯТЬ О ДОБРОМ ЗНАКОМСТВЕ И БЕЗВРЕМЕННО ПОКИНУТОМ ВАМИ ПЕРЕВОДЧИКЕ. АВОСЬ ЕЩЕ ВСТРЕТИМСЯ. Без подписи.

 

Переводчик — это Толмач, сообразил устроитель. Кому, не считая Лаирри, Байджи плакался о коне Толмаче? Коня устроителю выдали в родном его городе Ви-Баллу вместе с небольшим, но строжайше тайным поручением от князя. Поручение касалось города Марди, и не сказать, чтобы Байджи с ним не управился. Заодно и жену себе нашел. Конь Толмач, однако же, был сбыт еще прежде, чем устроитель покинул ви-баллуские пределы. Зачем страннику конь? А деньги пригодились бы на нужды устроения. Зато теперь Байджи то и дело принимается ныть: какой конь был! Какой Толмач!

Совсем недавно Байджи обмолвился о коне при разбойнике, встреченном на пути: в трактире у Княжьей Могилы. Разбойник, он же Тубу Мардек Рамбутан, бывший умбинский дворянин, бывший орочий пленник, бывший наставник орочьего князя в Чаморре, а попутно еще и посол царя Арандийского в том же княжестве у орков, мог запомнить байджину болтовню. И чуть только разжился лишней лошадью, сразу прислал ее Байджи. На память.

Устроитель кинулся к досточтимому Габаю, благо тот и живет по соседству с постоялым двором.

При закрытых дверях Байджи около получаса в чем-то убеждал Габая, а Габай — его. Решили: лошадку устроитель немедля жертвует храму во славу Безвидного, Хранителя Путей, при условии, что храмовые мастера нынче же займутся ее перекраской. А то вдруг хозяева объявятся, у кого байджин друг ту лошадь угнал?

— Животинку-то посмотрите, или как? — спросил напоследок досточтимый Габай.

Нехорошо, в самом деле, жертвовать то, чего сам ни разу не видел. Вдруг Рамбутану попался настоящий Толмач, тот самый? За полгода коня могли сколько хочешь раз перепродать…

Лошадь оказалась смирная, невысокая, степной породы. Мастью рыжая, но масть — дело наживное.

В зале трактира, что при постоялом дворе, устроителя смирно дожидался старик Талдин. Лаирри успела притащить с кухни три миски с кашей, три кружки горячего чаю.

Кашляет старичок и вправду тяжко. Лицо горняцкое, прочерневшее до самых костей.

— Попутчиков ищу! — начал Талдин хриплым голосом.

— До Ви-Умбина?

— Можно и в Марди.

— Широка слава тиррийского боярина…

— Дык-ть! Мне б ему весточку передать. А там и помереть можно.

На белого мастера, вора-гильдейца, старик не похож. Такого хворого гильдия не пустила бы бродяжить одного, да еще зимой. А вот за пирата с той же ладьи, что и Ранда, Талдин сойдет вполне.

Фарамеду же Тиррийскому, как известно, пуще всех беззаконий ненавистен морской разбой. Пираты и остров Тирри разграбили, и всю боярскую семью истребили, пока Фарамед воевал за князя Вонго на материке.

Боярин Тиррийский по обету истребляет зло в Объединении. Не остановится, пока не встретит и не покарает своих лиходеев. А кто грабил тогда его остров, до сих пор неизвестно.

Никому, кроме старого каторжника Талдина?

Он достал показать Байджи грамотку. Смотритель казенных рудников свидетельствует: свой срок Талдин Умбуджи отбыл, как должно. Осужден же, клеймен и продан в Камбурран был еще при добром князе Вонго.

Умбуджи — не прозвание, а кличка: уроженец Умбина. Так и Байджи мог бы себя называть Баллиджи.

— Если уж в двигаться отсюда в Ви-Умбин, то по реке.

— Верно. Берегом мне не добрести.

— Есть у Вас какая-нибудь ладья на примете?

Талдин пустился перебирать названия кораблей, что ходят вверх-вниз по Лармеи между Камбурраном и Ви-Умбином. В ладьях, парусах старик, кажется, вправду знает толк. Лаирри, моряцкая дочка, не дала бы соврать.

— Ежели дождетесь нас, можем после новомесячья и отбыть.

— Добро.

— Работу докончим и поплывем.

— Только с домом канаджиным вы — того… Поосторожнее будьте.

— А что?

— Андраилы, мастер! Дом-то ихний был! Карлу дом — навроде как нам дитя родное.

— Чего Андраилы хотят?

— Сперва хотели, чтобы Эрави, нынешний старший в семье, сам отказался бы от княжьего дара. Ну, знамо дело, не просто так, а за мзду. Они тогда бы у князя дом и выкупили… А теперь им уже и дом не надобен, только правда.

— Вы, видать, много карлов повидали. В Нурачар ходили?

— Отчего ж нет? Высокое место, сухое. Сходил бы еще, подышать напоследок, да уже, видать, не дойду.

Все говорят: удобную столицу себе построили карлы вади Андраил. Нурачар, город не только для карлов, а для всех. Одно из немногих мест на Земном Столпе, где о тварях живых судят не по племени.

— Слушайте-ка, уважаемый Талдин! Вы ведь, наверное, и городских здешних Андраилов знаете?

— Ну, парочку-другую знавал.

— А не могли бы Вы замолвить перед ними словечко, чтобы они меня выслушали? У меня разговор к ним есть. Про дом Канаджи.

Эх-х-х! — закашлялся Талдин.

— А у побережья зимой — сырость до самого новогодия… - продолжал устроитель о другом.

— Вот и выходит, в Марди мне одна и дорога. Жрецы, чай, отпоют, так лежать не бросят…

— Дайте Семеро Вам долгих лет, уважаемый. В Марди спешить ни к чему.

— И то правда. Владыкины жрецы моего боярина опасаются. Еще хуже, чем рудничные власти.

— Отчего так? Боятся, как бы кто бояринову тайну не раскрыл? То бишь, не назвал имена тех самых пиратов, кто…

— Кто тайну знал, тех теперь разве что милостью Судии из могилы подымать. Да у боярина свой досточтимый есть. Да только не у одного Фарамеда тайны в Объединении. У иных бояр еще почище его обиды будут…

— Вот Вы и решили открыть боярину Кай-Тирри глаза на деяния иных знатных господ?

— Не без того.

— В их числе — Канаджи?

— Зачем?

— Теви?

— Эх-х-х…

Старик Талдин снова зашелся кашлем. Устроитель замолчал. Думать надо, прежде чем разговором донимать хворого человека.

 

После ухода старика мастер Байджи отправился на вечерний обряд. Из храма зашел в покои досточтимого Габая: доложить о беседе своей с господином Куропаем, попросить дальнейших наставлений.

Ранда Канаджи, по словам досточтимого, смолоду подпал под влияние тварей, любезный Старцу Каменному, однако смертно ненавистных рандиному батюшке, воеводе Эрави. Сиречь, карлов. Стал играть с ними в каменные плашки, в игру, «Четырьмя храмами» прозываемую. Стал и проигрывать. Старик Эрави разгневался, выгнал сына. Больше десяти лет Ранда не подавал вестей, а вернулся большим богачом. Весь в жемчугах, в заморском плисе… Подношения сделал в храмы, к князю пошел: в службу наняться. Князь же его, говорят, с позором выставил, сочтя пиратом.

Что до плачевной гибели Ранды, то о ней, к прискорбию Габая, храму Безвидного мало что известно. Сам досточтимый тот месяц проводил вне Камбуррана: ездил во благословенный город Ви-Баллу принимать посвящение.

 

* * *

 

Начало следующего дня устроители провели порознь. Лаирри отправилась в Ткачью слободку, в храм Премудрой. Помолиться о ниспослании им с Байджи успеха в деле ученья, а заодно поискать местных чародеев. Если же такие сыщутся, спросить: как в Камбурране, славном каменьями, идет торговля морским зерном, то бишь жемчугом? Кудесникам-то зерно часто требуется: есть чары, каких без зерна не сотворишь. Так вот: сбывал ли привозные жемчужины сам Ранда? Продают ли остаток его наследники из семейства Канаджи? А если чародей разговорится, можно попробовать осторожно выяснить: не всплывали ли зерна, подозрительно похожие на рандин улов, из какого-нибудь другого источника?

Сам же Байджи сел на храмовую, отныне бурую в пестрых яблоках, лошадку и поскакал вниз с холма, за город, туда, где творит обряд здешний жрец Плясуньи Небесной. Ибо к кому еще допустимо подступать с просьбой: хочу, мол, со здешней белой гильдией познакомиться?

Досточтимый Гамарри, молоденький белый жрец, обиталище себе свил на дереве. В ветвях высокого, узловатого камбурранского дуба, на высоте в четыре человечьих роста. Холодно по зимнему времени, зато почти в поднебесье!

Устроитель привязал коня у подножия дуба и полез. Что уж он там творил, баллускому провидцу Байджи ведомо. Все устроители, как известно, страмцы…

Спустился — через час, озябший, слегка помятый, даже не попытался прямо с порога сигануть в седло. А чуть спустя после его ухода там же, на пороге, появился и сам досточтимый в белой шубе. Слезать не стал: шагнул прямо в воздух, да так и пошел в сторону города.

Пока устроитель Байджи верхом добрался до храма Безвидного, час обеда миновал.  Барышня Лаирри, сказал служка постоялого двора, пока не возвращалась. Мастера же Байджи спрашивали: не зайдет ли он нынче в кабак «Черный противень», что в Железной слободке?

Устроитель кивнул.

— Играть идете? — полюбопытствовал служка.

— Поговорить надо с карлом одним.

— Карличий разговор без плашек не идет...

Трактир с черным железным листом вместо вывески оказался истинно карличьим. Темно. Потолок точно в рост устроителя, а кое-где и ниже. Столы и скамейки карличьи, из напитков — только плесенное пиво разных цветов. Иное даже сохранило свойство плесени мерцать в темноте.

За столами устроитель насчитал до полутора дюжин гостей, но Талдина между ними не было. А по лицам и одежде Байджи не сумел бы определить, который из карлов принадлежит вади Андраил.

Что уж там таиться? Предали Андраилы врагов своих, карлов вади Банбан, продали человеческому князю. Не кому-нибудь — доброму Вонго Да-Умбину, о ком говорили, что он в Объединении второе бедствие после Чумы. Вонго пошел отымать банбановские земли за рекой Лармеи: якобы, отбивать человечью землю Гевур. Много народу положил, ближних сподвижников лишился. Вот и Фарамеду Кай-Тирри, пока он в Гевуре бился, пираты остров разграбили…

Так или иначе, но Гевур стал умбинским. И злобу свою Андраилы утолили, и в накладе не остались. Молодцы! Кто говорит о мохноножской жадности, припомнил бы лучше жадность карличью.

Устроитель подошел с вопросом к кабатчику: кто тут из какого вади? Я, мол, странник, устроитель стихий, ради месяца Премудрой преумножаю свои познания.

Кабатчик приосанился. Указал на четверку тепло одетых карлов за одним столом и на одинокого, крепко пьяного карла в уголку.

Карл назвался Удубервуном. Удубервун вади Андраил. Одет то ли бедно, то ли просто в рабочее. Сидит тут не абы зачем: ждет космача-устроителя. То бишь за всё, что карл успел выпить, платит устроитель.

Байджи принялся расспрашивать о прошлом дома Канаджи.

— Стояло ли до разгрома на подворье святилище?

При Андраилах, сказал Удубервун, дом имел при себе кузницу. Стало быть, и молельня была: Воителю Пламенному. Где именно? Устроитель на вощанке набросал расположение зданий на подворье. Удубервун ткнул в то место, где сейчас у Канаджи конюшня.

— Где теперь наследники дома?

На север подались, ответил карл. Камбурранские Андраилы больше не пробуют откупить себе подворье. Стоит оно по нынешним временам не так и дорого: полторы тысячи серебром. Но… Словом, не важно. Не хотят — не надо. Не каждый Андраил — толковый карл (тут Удубервун покосился в сторону четверых своих родичей).

Подземные покои в доме Канаджи завалены землей. Сам Удубервун помогал заваливать! Всех карлов, кто в городе остался, космаческие власти тогда согнали подвалы засыпать. А ежели на посаде кто скажет, будто вместе с камнями и землей в подвале остался какой-то княжий чиновник — так то враньё.

— А Вы сами чем занимаетесь, мастер?

Карл снова оглянулся на четверых Андраилов за отдельным столом. Те — на него. Но смолчали.

— Грибки ращу, — отвечал Удубервун вполголоса.

— Оо! Плесень? Отродясь не видал, как она растет. На сыре разве что…

— Вам какой надо-то?

— А какая есть?

— Для тёщей, например.

— Я, увы мне, тёщи своей еще ни разу не видел.

— Значит, тебе грибков, что незримое делают зримым?

— И такие есть?

— Хмм. Но если что, я не в ответе.

— За что?

— Ну, ежели зрелище истинного обличия матушки твоей жены разобьет твою семью. Я Старцу не ненавистник.

— А если оно разобьет мое сердце?

— За сердце я тем более не в ответе.

Грибки в полуготовности идут по четыре ланги кулечек. Полностью готовые — по шесть ланг. После приема надо запивать их ячменным отваром.

Еще есть грибки на сговорчивость, на решимость, на процветание дома. Покойный князь Курринга любил грибки от сомнений. Как выпьет, все сомнения как рукой снимало.

— А в бывшем андраиловском дому грибы не растили?

— Разве ж то грибы? Места мало! Для хорошей делянки надо самое меньшее четыре сотни аршин. Старцевых!

Стена в сорок аршин длиной и в десять — высотой. Не так уж много?

— А сколько с такой делянки грибов выходит?

Карл перешел на совсем уж злодейский шепот:

— Заняться хочешь?

— Не смею! У меня и дома-то нет.

— Ты не боись. Наберешь три тыщи, поступишь в плеснеробы…

— В грибную гильдию?

— Не боись. Я тебя испытаю. Может, сам в обучение возьму.

— А долго надо учиться?

— Восемь лет. Это чтобы сбывать грибки. А чтоб выращивать — двадцать четыре года.

Устроитель пошел расплатиться за угощение. Не водился бы ты, парень, с отравителями! — шепнул ему кабатчик. Служба, — пожал плечами устроитель.

И ушел. Поднялся в Ткачью слободку, к башне Премудрой.

Внутри лилового храма — красота, какой в приморских землях не увидишь. Каменья, серебро, богатые вышивки. Устроитель поглазел-поглазел, потом закрыл лицо ладонями: стал молиться.

 

Милостива ты, Премудрая Ткачиха, ко всем кто учит и учится, к каждому, кто именует себя мастером или школяром.

К матушке моей, мастерице Байминги: хоть она и не ткет, не прядет, но на изразцы, разрисованные ею, ви-баллуский народ глазеет, точно в книжку. Особенно кто неграмотный.

К батюшке, мастеру Ниуту, благородному Манаббу. Хоть и учит он бою на мечах, а все же считает, что главное для бойца — голова. Потому как она ему завсегда мешает.

К сестренке моей Мулирри с ее пестрым жрецом. Авось, будь на то твоя милость, досточтимый не осрамится весною на разрядных испытаниях. А там и свадьбу справим.

К братцу, мастеру Муланге, уж каких бы там он наук ни был мастером.

К девочке Лаирри, чтобы осилила учиться устроению у болвана вроде меня. Чтобы меня научила, как жить вдвоем. Надо ж было три месяца прошагать по Объединению, чтобы сообразить, насколько же я ничего на свете толком не умею.

Ко всему умудренному мардийскому народу: правоведам преученейшим, досточтимым многопишущим, лицедеям сладкоглаголящим.

Ко мне же, никчемному, вдесятеро более прочих милостива ты, Премудрая. Ибо у меня есть теперь твоя Уби-нум.

Уби-нум, да хранят ее Семеро от супостата бестолкового, от друга завистливого, от вранья пустого да начальства злого. Да пошлют ей ученика хорошего, доброй молитвы да радостной науки. И мужика, чтоб не дал ей соскучиться.

Где теперь, любопытно, наш Керджа Дабалле? Неужто при воеводе Рамбутане?

Разразите меня Семеро, будьте милостивы, когда я разучусь вспоминать мою Уби-нум иначе, как на допрежнее диво глядючи.

Но разве вспоминать — это уже не грех против Старца? Все ведь просто: либо ты изменяешь долгу семейному, либо предаешься страму, либо попусту морочишь голову человеку, кто, в отличие от тебя, не замужем? Вот встреться ты в Ви-Умбине с Уби-нум — что бы ты, обормот, предпринял? Попросил покровительства? Избавьте Семеро, говорил мой мастер Хаккеди, от бабского начальства. Тихо сидел бы и страдал? Очень оно, твое страдание, досточтимой Уби-нум надобно.

Думал я, думал, а потом вспомнил одного барина с Юго-запада. Был я там в первое лето, что отправился странствовать один. Миджирский мыс, имение Рамбалли. Хозяин — вдовец, стережет берег от пиратов, табак растит на продажу, детишек пестует. Все по-старинному: и гоблин в дому, и скоморохи с дураками. И любовница: жрица с бывшего пиратского корабля. Зеленая жрица. Страшная! Если, конечно, вы не любитель носатой арандийской красоты.

Ночью постелили мне в гостевых покоях, по жаркому времени — не на твердом, а на веревочном висячем ложе. Так ложе то полночи как в хорошую бурю раскачивалось — такое творилось в барской спальне наверху.

Утром мне сказали: такое у них каждую ночь. За столом барин, видно, разглядел, как я на них со жрицей кошусь. Решил по душам со мной побеседовать, благо я тоже почти храмовый человек.

— В моем чувстве, — говорит, — к досточтимой Мирре нету ничего личного. Тут — как если бы я любил само Море…

Так вот и я. Любя тебя, Уби-нум, я люблю Мудрость, как она есть. Вести изыскания, рыться в чужих тайнах — мой способ быть с тобой. Этого же я не брошу, будь на то милость Премудрой.

 

Жрец Биррикота принял байджино скромное пожертвование. Сказал: наставничество, как и ученичество, дела благие. Девочка Ваша Лаирри тут была часа два назад. Ушла с кудесником, высокоученым Амонадри.

При храме есть книжный развальчик. Наставления в ткачестве и шелководстве, Халлу-Банги, «Тридцать чудес Ирра-Дибулы». А еще дибульский сборник пророчеств без обложки и нескольких начальных листов.

Устроитель развернул книгу с пророчествами наугад. Прочел:

ПОБЛИЗОСТИ СТРАЖ. БЛАГОДЕЯНИЕ СОМНИТЕЛЬНО.

— Это по белой части, — объяснил досточтимый.

— А что означает?

— Трудно сказать. На человека, замыслившего злодеяние, Вы не похожи, не в укор будь сказано.

— Но ведь в Объединении что ни город — свои законы. А я в камбурранском праве неискушен. Того гляди что-нибудь нарушу.

Свод законов — одиннадцать толстых томов — устроитель, впрочем, не купил. Сказал: нельзя мне, они же в кожу переплетены.

— А кстати: кто тут ближайший страж?

— Старшина городской охраны. Уважаемый Улокко Джукеджи. Бдительный человек!

— Благодарствуйте, досточтимый. Пойду искать своё дитя.

— Далеко не ходите. Она, я думаю, все еще у высокоученого сидит.

— В таком случае — где здешняя кудесничья мастерская?

Вон там, — показал досточтимый.

За углом храма, правда, оказалась не мастерская, а кабак.

В углу кто-то поет дрянным голосом: песню о дочке боярина Тиррийского, несчастной пиратами похищенной сироте, перенесшей все беды, какие только могут выпасть на долю женскую.

Посетителей немного. За длинным столом только Лаирри, да напротив нее — трехаршинного, истинно хобского роста дюжий мужик.

Этакими ручищами, как у него, не чары творить, а подковы гнуть. Лицо красное, усы желтые до ушей, глазки ясные, нечестные. В плечах широк, в поясе еще шире, одет в лиловый латаный балахон. Стало быть, и впрямь кудесник! У пояса, кроме подобающих чародею мешочков — боевой тесак.

По цвету лаирриных щёчек похоже, что выпить они тут успели не по одной кружке пива. Всей закуски — блюдо орешков.

Лаирри грызет и слушает. Высокоученый разглагольствует:

— И вот, о дитя, мы подходим к самому ужасному. Высокоученый Ерри Ранаи, пренебрегая, как сказано, ясновидением, предпринял дерзкую вылазку в логово врага. О дальнейшем неизвестно. Были ли то многомерзкие Банбаны, или местное мужичьё, или подосланные лазутчики, но они захватили высокоученого Ерри в плен. И потребовали огромного выкупа. Отечество Умбинское ценило своих чародеев. Воевода и Училище отослали супостатам двадцать четыре гээра чистого серебра.

— И что же?

— Мастера Ерри вернули. Никто не видал, как его принесли в наш стан в корзине. В куски изрезанного!

— Семеро на помощь!

— Я рыдал семь дней и ночей. На восьмую ночь дал обет отомстить за гибель и поругание моего наставника. И поклялся не повторять его ошибок: не брать ученика. А тем более ученицы. Ибо рано ли. Поздно ли, с моею смертью, сердце их будет разбито.

— Да я, мастер, не за тем. Мне насчет порчи…

— Да, да. Сначала порча. А потом в обучение попросишься!

Слава Семерым! — выдохнула Лаирри, приметив Байджи в дверях. Устроитель прошел к столу.

— Мастер Амонадри? Приятно познакомиться!

— Оо, досточтимый?

— Ученый.

— Ваша подруга обладает истинной жаждой знаний.

— Повесть же Ваша поистине печальна.

— О да. Это было двадцать с лишним лет назад. Князь Вонгобул воевал северные залармейские земли, гнал Банбанов из предгорий.

Ох, гнал. С андраиловской помощью.

— Всего три кудесника были взяты в тот поход. Мастер Ерри, высокоученая Вайара… Я пошел добровольцем! Увы, увы моему мастеру Ерри!

Устроитель заверил: Лаирри не станет проситься к мастеру Амонадри в ученицы. По крайней мере, до поры, пока не освоит устроение стихий.

— Слышал-слышал. Выученики Байджи Баллуского…

— Да. Как раз сейчас работаем здесь, в Камбурране, в доме Канаджи. Не будет ли мастер любезен просветить нас…

— Охотно. Дом, безусловно, непростой. Но отмечен не чарами Премудрой. Скорее, там пребывает иное божество.

— Воитель?

— Именно. С господином Канаджи я имел дело. Я уже ученице Вашей говорил: он иногда сбывает мне жемчуг. Неплохой, тиррийский…

— Благодарствуйте, мастер. Быть может, и мы могли бы быть полезны Вам?

— Вы ведь странствуете? Скажите: не доводилось ли Вам встречать в пути одного чародея… Древнего племени, но впрочем, личность он мог изменить.

— Как и имя?

— Имя прежде всего. Ибо он — соименник неудобоупоминаемого нечестивца.

— Беззаконного странника, любезного Исполинам, Плясунье и другим Исполинам?

Лаирри задумалась. Пальцем на столе молча вывела: Исполин, Плясунья, Исполин: рэй-вэй-рэй. И охнула, и спрятала в ладошках лицо: Равере! Знаменитый Равере, друг вероотступника Камионго, явившийся из иных миров!

Не более полумесяца назад Байджи в трактире у Княжьей Могилы разглагольствовал что-то насчет первотворения, чудища-личинца, будто бы встретившегося им с Лаирри под обличьем кучерявого парнишки. Явилось то первотворение, по словам Байджи, из иных миров. Лжеучение же Камионго — это даже Лаирри знает — проклято именно потому, что проповедует путешествия в иные миры. Может, никакой то был не личинец, а сам Равере?

В самом деле: Равере страмец — и парнишка был с виду явный страмец…

 

— Ерри этого Амонадри соблазнил. Тот, бедняга, за ним и на войну потащился…

Говорила это Лаирри уже на постоялом дворе храма Безвидного. Простившись с кудесником, Байджи повел ее обедать. Ибо от хмеля первое средство — как следует подкрепиться.

— А еще, говорят, наш дяденька Рамбутан у князя был. Давеча.

— И что князь?

— Велел послезавтра зайти. На Рамбутана уже ставки делают! Тетенька местная одна деньги и принимает.

— Как это?

— Ну, об заклад народ бьется: выгонит Рамбутана князь, или в темницу бросит, или, наоборот, боярством пожалует.

— Угу. За развал захватничьих замыслов Арандийского царства. Чаморра, правда, к землям Объединения еще не приобщена…

— А еще я насчет пожарных узнала.

— Это ты умница. И что пожарные?

— Они тут не выборные, а на жалованье. Главный над ними карл.

— Какого вади?

— Забыла.

— Ничего, спросим.

— Их учат одеяла метать. Особые, грибным отваром пропитанные. Как бросишь, под одеялом не горит.

— Любопытно. А о пожарах в доме Канаджи та твоя тетушка ставок не принимает?

— Раньше принимала. Теперь никто не ставит. Все равно каждый раз в другой день загорается.

— Будь я князь, поставил бы на каждый день лет этак на десять. И бояр бы своих обязал ставки делать.

— А зачем? В казну и так за пожары сбор идёт. И еще говорят, будто в доме у Канаджи, в подвале, полно сокровищ. И что Андраилы за своим добром еще вернутся. А ход оттуда ведет, будто бы, в самые княжьи палаты.

— Длинный, должно быть, ход. За город!

— Это хорошо еще, если не на ту сторону реки.

— Тоже верно. А насчет Ранды что говорят?

— А, сплетни. Будто бы Джелли сама его зарезала. Ну, когда Куропая полюбила.

 

Ближе к вечеру того же дня устроители наведались в дом Канаджи. Пробыли не более часа, вышли сердитые. Особенно мастер Байджи.

Нелегко пробираться по столичным лесенкам в потемках. Да еще зимой.

— Не пойму я таких людей. Вроде, зовут устроителя. Денег готовы отвалить. А задаешь простые вопросы, ничуть не позорнее прочих — жмутся! Нет такой чепухи, чтоб мэйане из нее при желании не сделали себе семейной тайны.

— Это кто сказал?

— Баллуский устроитель Байджи. Не путать с Байджи-пророком.

— Аа…

— Господин Куропай пуще всего боится, как бы из-за дурной славы его дома не пострадали поставки тевийского леса в Марди. Кстати, госпожа Джелли, как я понял, о поставках не знает. И нам велено — молчок!

— Госпожа… В Ларбаре у каждого порядочного капитана таких госпож по четыре в каждой гавани.

— А эта, видишь, замужем за благородным оказалась.

— Угу. После того, как её…

— Ну да, похитили. Так что же? Куропай, как я понял, до сих пор думает, будто дядюшка Ранда ему нарочно невесту привез.

— А с виду вроде на убогого не похож…

— Просто дядя Ранда добрый был. А что с добычей приехал, так он не виноват. У Куропая и грамотка есть из черного храма: никакой, мол, Ранда Канаджи не смутьян. Разбойники-убийцы напрасно поверили слухам о рандиных заморских богатствах. Он же успел все ценное по храмам раздать.

— Значит, Ранду не храмовые люди убили?

— Выходит, так.

А жаль, говорит безмолвный вздох Лаирри.

— И что же — ты?

— Надавал господину владетелю кучу советов один другого общее. Плясунья, мол, низка, давайте повысим. Устроим в дому Вашем званый вечер с танцами и песнями. Музыкантов же соберет досточтимый Гамарри.

— Который в гнезде живет?

— Он. А еще… Сказывали мне, есть тут в городе у одного благородного господина учёный гоблин.

— Тьфу ты…

— Знаешь, дитя, какие бывают гоблины! Вот у господина Рамбалли, миджирского дворянина гоблин — благороднейшей души существо! Или в Марбунгу: община Чистых Гоблинов. Безвидного чтут, Гамбобая Праведника слушаются. Этот, тутошний — тоже по-своему неплох: на гомбе играет.

— На губе?

— Почти. Гомба — восточная музыкальная снасть. Берешь одну струну. Не губами, а зубами держишь ее за одни конец, а за другой — рукой. Натягиваешь. Щелкаешь по струне пальцем другой руки, а сама тянешь струну то сильнее, то слабее. Гудит! Иной раз слушать нельзя, такая слеза прошибает.

— А ну тебя. Я думала, ты взаправду. Сыграл бы на гудке, я бы спела. А белый досточтимый со своими людьми тем временем склад бы вскрыли. Сам говоришь — Плясунья низкая…

— Между прочим, госпожа Джелли когда-то в юности играла на гудке. И девочку Калеви тоже попробовала учить музыке. У дитяти неплохо получалось. Бросила, решила: не пригодится.

— Так пусть снова возьмутся. Премудрая-то в дому тоже невелика.

Мастер Байджи остановился посреди дороги:

— Сама почуяла?

Лаирри обиженно поморщилась:

— Дык-ть! Ты же ничего не рассказываешь. Хоть и Премудрый месяц. Приходится самой…

— Молодец. Настоящее ученье в том и состоит, чтобы чутье развилось. Чертежи наизусть зазубрить каждый может. А вот стихиями чужими проникаться — искусство!

— Можно подумать, я знаю, когда я ими прониклась, когда нет. Ты же мне ничего не говоришь!

— Правда твоя, не говорю. Жду. Точнее, ждал, когда ты сама проговоришься. Вот как сейчас.

— Семеро на помощь! Так правильно или нет?

— Ишь ты какая. Всё тебе сразу и выложи. Ну-ка, какие там у Канаджи еще стихии слабые?

— Змии.

— Верно.

— А их как усилить?

— Как-как? Записаться в лазутчики к Великому Царю.

— Тьфу, чтоб тебя…

— Прости. Вечно я насмехаюсь.

— И что ты посоветовал господину по части Змиев?

— Велел собирать редкости. Ибо змиям присуща жадность до сокровищ. Спросил: какие у Вас имеются сокровища? Кроме мехов. Меха — предмет торговли. А тут должно быть накопление, но не сбыт.

— А господин отвечает: ничего нету, всё покойный дядюшка просадил.

— Примерно так. Только вот, вспоминает, кафтан остался. И лоскут к нему, чтобы голову повязывать на заморский лад. Полушелк, с жемчугами!

— А цвета какие?

— Черный с золотым галуном.

— Судия и Змии?

— Или, проще сказать, правосудие и слежка. Как раз чем славен рыцарь Фарамед. Недаром же знамя его — золотая сетка на черном.

— А оружие рандино где?

— У Эрави. То бишь у Теви в поместье.

— Чтобы не вдруг нашли.

— Конечно. Я посоветовал господину собирать нарядные одежки разных стран. Есть, сказал, на примете у меня облачение арандийское…

— Дяденька Рамбутан свои юбки не продаст.

— Как знать? Но вернемся к госпоже Джелли. Что ты у нее выспросила?

— Сама она с хутора под Ларбаром. Жилось несладко.

— Пока не прибыл благородный Ранда? Кстати: он ее выкрал? Или Джелли сама с ним уехала?

— Я спрашивала. Она говорит: повезло тебе, девонька, что попался приличный человек.

— Поспешное суждение.

— А еще у Канаджи большие долги. Перед черным храмом.

— За обряд над телами, заваленными в подвале?

— Не знаю. Еще она о Талдине расспрашивала.

— Джелли видела, как давеча старичок следил за нами?

— Ага. Сама она, будто бы, его не знает, но с виду он ей не понравился. А еще карл выпытывал, где полыхнет в следующий раз. Он, говорят, нынче утром красного жреца приводил. Поругался с ним, а о чем — хозяйка не слышала.

— Хорошо. Завтра я госпожу сам порасспрошу. Если ты не против.

— Мне-то какое дело? Вы ж с ней, вроде, на базар идете, устроительский припас покупать?

— Я подбираю, госпожа платит.

— Всяким там подручным, конечно, под ногами мельтешить незачем.

— Ты не подручная. Ты ученица. Тебе завтра будет другое дело.

— Угу. Как с кем гулять, так для меня каждый раз находятся другие дела. А еще страмец называешься…

— Кстати. Давно мы не навещали попутчицу нашу Эвалли.

 

Божья странница Эвалли, лекарка во славу Целительницы, шла с устроителями от Княжьей Могилы. Сейчас живет на постоялом дворе при храме Четы: Старца и Целительницы.

Устроители зашли на подворье. Эвалли отдыхала после песни над хворым. Много работы: что ни день, приходят за целительной песней.

— А еще забредали насчет танцев в дому Канаджи. Слышала я, вы вдвоем там устрояете.

— И сборище с музыкой тоже мы придумали. Вы, Эвалли, зайдете?

— Если только больных не будет.

Вот человек! — говорил устроитель Байджи по дороге домой. Поёт, играет на гуслях, лечит всех, кто нуждается, денег не спрашивает. Скитается. Обет! А у меня ведь тоже обет — устроять стихии. Я же гонюсь за барышами, пренебрегаю Равновесием…

Хорошо, отвечала ему Лаирри. Ты давай устрояй по обету, а я денежку буду собирать: воспоможение бескорыстному страннику Безвидного.

Устроитель смутился. Молчал до самой постели. Да и там, против обыкновения, не пустился в разглагольства, а уснул, чуть только справил свой обет Рогатому Вайамбе. Рогатому — но не Старцу.

 

Вот и радуйся, девонька, теперь, что нашла себе мужика: непьющего, не драчливого.

Устроению не учит — раз. Дурочкой считает, посмеивается. Посмотрела бы я, будь на моем месте какой-никакой мальчишка. Долго бы он таскался за этаким, Семеро на помощь, учителем?

Дать мастеру волю, он не то что даром станет устроять, а еще от себя приплачивать, только б до стихий допустили. И ведь что обидно: к нему народ валом бы валил, если б знали! А он… Придет на постоялый двор, короб на нары кинет — и к хозяину: дайте дров поколоть, воды потаскать. Нет, чтобы объявить: явились, мол, устроители!

Да еще серчает, когда при нем про мардийские его подвиги рассказывают. Про Государя лучше и не поминать. Ладно! Мне — что? Я не поминаю. Разве же то корысть, если когда-нибудь мы Государю Королю устроим стихии? А он нам за то — именьице… Чтобы было, где упражняться в устроении.

Никто не просит, чтобы ты, Байджи мне добывал то поместье. Корысти боишься, славы — дело твое. Научил бы меня как следует устроять, а там я уж сама как-нибудь управилась бы.

Кто ни попади на мастера зарится — два. И бабы с девками, и страмцы. А вроде, из себя не такой уж и красавец.

Та же Эвалли. Повадилась чужих мужиков за руки хватать. Потом, правда, неплохая девка оказалась: просто Рогатый высок.

Тяжело иметь Предстоятелем нелюдь. В Миджире-то в зеленом храме главнее всех — досточтимый Гадарри, который из древленей. Песням целительным он Эвалли сам научил. А чему другому — нельзя, смешение. А еще у Эвалли несчастная любовь: человечий парень, учился когда-то вместе с ней. Теперь — женат, дети чуть ли не моих лет… А Эвалли что делать?

И третье. Жениться мастер Байджи, конечно обещал, а сам про дело Старцево хорошо если по великим праздникам вспоминает. Ласкаться, может быть, он и мастер, с Рогатым не в разладе. Но… Право слово, не может же мужик, если он взаправду любит, всякий раз, как вздумается ему, брать да и бросать дело на полдороге? Отшучивается, про кадьярские любовные науки что-то плетет. А сам, не иначе, помнит свою степнячку лиловую. Вслух говорит: Лаирри, а думает — Уби, Уби. Никакого чтения мыслей не нужно, чтоб понять.

Было б, что вспомнить! У этой Уби с ним, вроде, никаких рогатых дел не было. Будешь так нос к небу держать, как она — как бы вовсе в девках не остаться.

Мне — что? Мы люди не гордые. Дурочка — пусть дурочка. Дитё малое — пусть дитё. Тебя, говорит, самоё еще нянчить и нянчить, куда тебе малого?

Куда? Да ведь свой клочочек земли мне и нужен затем, чтобы там с малым осесть. Не с пеленок же начинать таскать дитя по дорогам Безвидного ради! Тем более, если родится не абы что, а Совершенный Человек.

Ну вот. Ты мастеру про дело, а он — спит себе, хуже топтыгина.

А хороший был бы ребеночек. Как раз под Старцев день бы родился…

 

* * *

 

В пятый день до новомесячья Владыки устроитель Байджи явился к дому Канаджи один. Бубу перехватил его у ворот:

— Ну? Где гореть станет?

— Видите ли, уважаемый…

— А может, постоянный очаг соорудить — помимо кухонного? Чтоб как придет пора, так всякий раз там горело?

— Хм… Надо выбрать место. Где, Вы говорите, у Андраилов было святилище Воителя?

— А в Дымной слободе. Где и у всех.

— Я про ту молельню, что была здесь, на подворье. В кузнице.

Карл Бубу, словно бы по примеру свояка, Вимбилбайи вади Чандара, в рот как серы лиственничной набрал.

— Раз была молельня, были и идолы. Когда дом разгромили — куда их увезли?

— Куда-то дели, — скороговоркой выпалил карл и снова смолк.

— Священный знак из Воителева святилища так просто не спрячешь. Либо это был знаменитый клинок, либо латы, либо истукан. Медный либо железный.

— Угу.

— Тут какой был знак? Видят Семеро, мастер Бубудагатта: не может такого быть, чтобы Вы о нем не знали!

— Не знаю. Запамятовал. Клинок, кажется.

— Где брали землю, чтобы заваливать подвал?

— Да с улицы же. Земля — не земля: камни, рухлядь…

— Разбирали завалы на улицах и свозили сюда?

— Угу.

— Где в точности на подворье стояла молельня?

— Не знаю. Забыл.

— Мастер Бубу! Или Вы Судии не боитесь, коему ложь ненавистна?

Не тратьте речей на убогого, посоветовала госпожа Джелли. Должно быть, издалека расслышала устроительский грозный голос. Подошла, одетая по-уличному, в шубе, с корзинкой и муфточкой.

Пошли вниз, из слободки в слободку, с клина на клин — к берегу Лармеи, где не храмовый, а посадский рынок.

Джелли и впрямь винит себя в несчастье дочки. Смотрела на пожар — глупости. Виновата, что за богатым да знатным побежала противу закона Старцева да родительской воли.

— Нет такого закона, чтоб дитя за родительские грехи страдало.

— Слышали бы Вас Семеро, мастер!

— Были ли у господина Ранды в те ларбарские времена какие-нибудь друзья, сподвижники?

— Был один. Моряк, Лэйдой звали. Про других не знаю.

— О богатстве Ранды многие знали?

— Да уж. Серебром сорить он умел. А что он с севера, да из благородной семьи, он только мне да Лэйде говорил.

— В море Ранда ходил капитаном?

— Носовым. Он же главный на ладье воевода.

— Итак: приехали вы в Камбурран…

— Дед, господин Эрави, плох уже был, себя не помнил. Лежит — еще ничего, а как встанет, начнет по дому бродить… Кармари его как малое дитя пестовал.

— И однако же, по приезде Ранды старый господин успел еще раз поругаться с ним?

— Видят Семеро, за дедушкой нашим до самой смерти такое не задерживалось. Знаете, мастер: говорят, рыцарь Фарамед не в своем уме. Видела я его милость однажды, спорить не стану. А только дедушка Эрави, пожалуй, еще похуже Фарамеда был.

— Простите за дурацкий вопрос, госпожа. Не могло так выйти, что Ранда — это был не Ранда? А, допустим, самозванец, пират, назвавшийся именем когдатошнего своего товарища: изувеченного, убитого, проданного в рабство? Запомнил, что тот рассказывал о семье, о доме, да и решился выдать себя за него?

— Едва ли, мастер. Будь так, я бы, конечно, его не распознала. А могла бы быть и в доле с ним, так? Но — отец, брат…

— Господин Кармари, как говорят, был почти слепой.

— Так родню-то не глазами же узнаешь! А если бы дед усомнился, что Ранда — это Ранда, он бы полгорода разнес! Нет. Все они тут, в Пожарном доме — родственнички…

— Если позволите, госпожа, теперь — о несчастье.

— Убийца Ранды не взламывал дверей. Вошел, напал, была драка. Ранду нашли с кинжалом в руке, но крови на лезвии не было. Рана была меж ребер, сквозная.

— На подворье Канаджи, госпожа, в прежние времена было святилище. Потом огонь Воителя был потушен, а храм завален камнями. Иные поняли бы это как осквернение святыни…

— Но убийца не был карлом!

— Вы точно знаете, госпожа?

— Да. И одержимым воином Воителя он тоже не был. В последние мгновения своей жизни господин Ранда назвал своего убийцу.

— Назвал?

— Точнее, сказал, что человек этот ему неизвестен. А рыцарь не вступил бы в бой, не назвав своего имени.

— Разве что господин Ранда его не расслышал.

Джелли вздохнула. Вымолвила:

— Нет добра от княжеской милости.

Впереди — последняя, самая крутая из лесенок. Учтивый камбурранский кавалер, сопровождая даму, подхватил бы ее здесь, снёс бы вниз. Устроитель ограничился тем, что подал госпоже руку.

Потому ли, что не решился дотронуться до джеллиной шубы черного соболя? Мех, мертвое тело все-таки.

— Скажите, Джелли: Вы в Ларбаре не знали такой женщины: Адани?

— Нет. Кто это?

— Матушка моей жены.

— Аа… Не знала, нет. А может, и позабыла.

Как не позабыть госпоже владетельнице — пропахший селедкой посад, кабаки, Вёсельную улицу?

Вот и рынок. Хоть и мороз, полно народу. Самовары дымятся, пирожники вовсю галдят над лотками. Шубы всех мехов, от дибульских до овчинных, пестрые шали, карличьи вязаные шлемы.

— Я не могу понять, госпожа: ни Вас, ни супруга Вашего. Хотите Вы, чтобы дом больше не горел? Или нет?

— Как не хотеть, если у Калеви от того пожара пятно на лице?

— От которого?

— Ох, да не важно! От всех. Это семейное.

— Началось при деде?

— До его болезни, говорят, не было. Чаще всего полыхало при Кармари. Огонь идет из земли.

— А когда загорается внутри дома? Из подпола?

— Да.

— Верно ли, что в завале под домом остались мертвые тела?

— Их отпели. Кроме тех, кого досточтимые не велели отпевать.

— Как это?

— Властям донесли, будто в завалах остался княжий человек. Прибыли жрецы, стали искать. Нашли нескольких старых, дочумных еще тел. А по второму разу упокоивать — грех.

— Если по кончине своей они были отпеты.

А что, если в дни расправы над карлами на улицах каменной столицы сражались не только живые, но и неупокойные воины? Загнав их в подвал, человечья рать решила там их и закопать. Ибо упокоить их заново было не по силам камбурранским жрецам?

— Пройдемте-ка, госпожа.

Устроитель остановился перед лавкой умбинского торговца Бауда. Принял из руки продавца тонкую шаль. Развернул во всю ширину, будто смотрит на свет, загородил госпожу Джелли от толпы.

— Смотрите. Видите там, поодаль: высокий старичок без шапки, с чёлкой?

— Тот человек, кто следил за вами?

— Бывший каторжник Талдин. Он за нами давно уже крадется. Приглядитесь внимательнее: не может это быть рандин друг Лэйда?

— Нет. Я уже думала. Тот был много ниже ростом. Но может быть — его знакомый?

Шали госпожа не купила. Попросила, не найдется ли у умбинца печатной азбуки. Тот вытащил полдюжины листов на выбор. Джелли выбрала для Калеви одну: с героями древности.

 

Другую азбуку устроитель вечером преподнес ученице своей Лаирри. Двенадцать букв, двенадцать бедолаг с расстроенными стихиями.

У стола в общей зале Лаирри стала разглядывать картинки.

— Пропил пьяница Равновесье и свалился ночью с моста. Семеро на помощь!

— Н-да. Веселенькие рисунки. Зато работа мастера. Диеррийца Кладжо.

— Вижу. Змию Пестрому продался знаменитый Кладжо Биан.

— Так и написано?

— Нет. Но легко догадаться. Печать, рисунок — арандийского образца.

— Ишь ты, гроза царских лазутчиков!

— Дык-ть, с кем хожу-то! Рассказывай, что нового в Пожарном доме. Не сгорел еще?

— Нет. Но, похоже, пожара ждать недолго. Воитель растет и растет.

— Во дворе хоть, не в доме.

Устроитель вынул из руки у Лаирри печатный лист. Произнес с расстановкой:

— Я тебе говорил, что не абы где, а именно во дворе?

— Нет. Да там мудрено не заметить.

— Где именно?

— Под яблонями. Правее крыльца.

Мастер Байджи вскочил. Пробежался по зале. Когда мардийский лицедей, выходя на помост, выделывает этакие коленца, зрители сразу понимают: появился Безумец.

— Ээ, ты чего? — окликнула его Лаирри.

— Говорят, у мастера Байбирри Виллара был такой ученик. У Байвинды не было, у пророка Байджи тоже. Про Халлу-Банги не скажу.

— Какой ученик?

— Да как ты, дитя моё. Со врожденным устроительским чутьем. Ты на том дворе у Канаджи гуляла — часок, от силы два. Не то чтобы замирала в сосредоточении. И вот, нате вам! И стихию видишь, и точку ее наибольшей остроты.

— Кто бы меня учил — замирать…

— Возможно, тебе это и ни к чему. Раз ты и без сосредоточения проникаешься стихиями.

— Я не везде. Только где крайности, наверное.

— Именно!

Лаирри приуныла:

— Выходит, мне уже и учиться незачем.

Мастер унялся. Присел рядом:

— Как раз наоборот. Была бы ты, как все, учил бы я тебя потихоньку — тому, сему. А теперь я перед Премудрой грешник буду, если брошу работать с тобой.

— Угу. Опомнился.

— Тут как с кудесниками. Одно дело, у кого память хорошая, руки ловкие. И совсем другое — из кого волшебство само прёт. Таких даже в Умбине бесплатно учат.

— Или изводят, от греха подальше. Вроде как бабушку Курробирру с Княжьей Могилы. В молодости — едва жива осталась, как ее селяне от чар отучали.

— Вот-вот. Устроение же не менее опасно, чем волшебство. Пример — пресловутый устроитель Байджи, который не я.

— Ладно. Может, из меня ничего еще не выйдет.

— Не надейся, зверь заморский. Никуда не денешься.

Хорошо устроился мастер Байджи. Завел себе ученичка, да не простого, а с дарованием, на какое даже Байджи Баллуский с Халлу-Банги позарились бы. Драгоценнейший ученичок, можно сказать, и такой неприхотливый. Азбуку ему купи, он и радуется. Да к тому же еще ты можешь, мастер, в общей зале ученичка своего при всем народе тискать и целовать, и никто не рявкнет: страмцы поганые. Потому как ученичок твой — девица. Равновесие!

— А потом, после базара, я еще в дом Канаджи заходил. Осмотрел место предпоследнего пожара.

— Где-то в доме?

— В кладовке. Полы там деревянные. Так видишь ли, на полсажени вокруг половицы обгорели, а посередке одна — чистая! Как новенькая!

— Смазана чем-то? Пожарники говорят, тут отвар из грибов негорючий придумали.

— Не думаю. Скорее, похоже, будто половицу незадолго до пожара вывернули. Ломиком.

— Зачем?

— Для начала я решил выяснить, КТО бы это мог проделать.

— И конечно, лом нашелся не у господ в покоях, а у карла Бубу.

— Знаешь, нелишне было проверить. Правда твоя, у карла там полный припас. И гвозди, и молоток, и лом, и кирка с лопатой. Причем киркой совсем недавно кто-то орудовал на улице. Я бы сказал, сегодня утром.

— Значит, ямы не сами получаются.

— Которые ямы? Ты уж снисходи к моей тупости, зверь вингарский!

— Я с пожарными толковала. Старший по здешнему околотку — Буно, хороший дядечка. Он мне за последние двенадцать лет двадцать пожаров насчитал. Больше, чем хозяева говорят!

— Хотя, по хозяйским словам, они пожарных зовут не каждый раз.

— Да. И всегда, когда на улице горит, посреди пожарища оказывается яма. С локоть глубиной, отвал в одну сторону.

— В которую?

— По-разному, но главное — что ровный отвал, а не как если бы собака рылась.

— Значит, на местах возгораний кто-то что-то зарывает. А если в доме, то под половицу закладывает.

— И кому это нужно?

— Семеро знают, кому. А теперь — можно, Лаирри, о самом скверном?

— Валяй.

— Ты вот у пожарников была, а я в участке местной стражи.

— Ну, и как?

— Грамот по делу Ранды Канаджи мне не дали. Закрыто дело! Будто бы из-за волшебства.

— Чернокнижие? Все-таки в подполе мертвецов живых завалили?

— Этого я тебе тоже не говорил. И сейчас от тебя не слышал!

— Хорошо.

— В остальном же старшина, уважаемый Улокко, премилейший человек. Маленький, весь в усах. Показал мне чертеж городских слободок, объяснил, куда пришлому человеку лучше не соваться.

— Куда это?

— В карличьи притоны. Усадят за плашки, обыграют, разденут, охнуть не успеешь. Я запомнил, как туда идти.

— Вот! А меня чертежам не учишь.

— Уговорила. Научу. А потом уважаемый старшина меня возьми, да спроси, могу ли я подтвердить личность странствующей лекарки, именующей себя Эвалли Диневаджи.

— Дык-ть?

— Она, будто бы, голову кому-то проломила.

— Эвалли? У нее Целительницыны обеты!

— Так убитый-то как раз у нее перед тем лечился. Может, решили стражники, она в нем какого-нибудь ствятотатца распознала, чумного разносчика?

— Да-а… Но ты им сказал, что Эвалли всё равно не могла?

— Сказал, конечно. Да старшина и сам не верит, что Эвалли виновата. Просто она последней убитого видела. Взяли пока с нее обязательство не покидать того подворья, где она живет.

— Так пойдем, что ли, к ней!

Вот что значит — детство, прожитое на Вёсельной улице. Каким бы черным корягиным ни глядела Лаирри на лекарку, но когда человека таскают в участок, под надзор сажают — можно ли усидеть спокойно? Навестить, подкрепить, со стражниками полаяться! Иначе не по-людски.

— Сходим, Лаирри. Но погоди. Это еще не худшее. Знаешь, кого убили-то? Старичка Талдина.

— Ох! Семерыми да примется…

— Вышел с подворья Четы, тридцати шагов не отошел — кто-то его по голове сзади двинул. Был бы в шапке, сказал мне старшина, может, и выжил бы. А так — сразу и наповал.

— Да… От чахотки он, бедный, может, и тяжелее помирал бы.

— Только при начальстве этого не повторяй. А то враз припишут нашей лекарке убийство из милосердия.

 

Обвинили лекарку всего-то лишь в укрывательстве убийцы. По расчетам старшины Улокко, Эвалли не могла не видеть, провожая Талдина, как кто-то пошел за ним. Старшина не поверил, будто лекарка с зелеными обетами не проследила глазами за своим больным, да еще таким тяжким, как Талдин.

Зато лекарку переселили в отдельную комнату — за княжеский счет. Устроителей к ней охотно пустили.

Вместо слов утешения Лаирри чуть не с порога принялась излагать:

— Мы место только что осмотрели. Шел Талдин, Семерыми да примется, вдоль стены. А там, за стеной — крыши соседней слободки. Полтора мохноножских роста вниз. Если на крышу спрыгнуть, да пригнуться, можно было за Талдином сколько хочешь красться, хоть до самых ворот. Байджи попробовал!

— Рискуя свалиться, свернуть шею?

— Там крыши ровные, Эвалли, — вклинился устроитель.

— И опять же, равновесие!

— Благодарствуйте, ребятушки, — отвечала лекарка.

— Ежели старшина мои показания запишет, я — того. Подтвержу Вашу личность.

— И я тоже! Не хватало еще честных людей, божьих странников в участок хватать!

Эвалли продолжала так же тихо, как и всегда, когда говорит, а не поет:

— Нынче Талдин у меня о тебе, мастер Байджи, спрашивал.

— Да? И что же?

— Гадал, не самозванец ли ты.

— Я? Чей самозванец?

— Что ты на самом деле не устроитель, а кто-то другой. Я сказала — королевский лазутчик. А он: королевский? Ну, куда ни шло.

— Говорят, старшина тебя и тело осматривать позвал?

— Да. Похоже, били вправду со стены. Или кто-то очень высокий. Удар сверху, по темени: я, или, скажем, ты просто не достали бы.

Мастер Байджи рассказал про свои дела в дому Канаджи. Эвалли слушала, кивала.

— Может быть, пожары нужны затем, чтобы отвлечь внимание домашних от какого-то места в доме.

— Н-да. Мест, которые бы ни разу не горели, много.

— Кроме того, не обязательно это одно и то же место. Ты не спрашивал: не бывало ли так, чтобы после пожаров кто-то из домашних внезапно заболевал? Животом, например?

— Отравительство? Не знаю. Меня смущает, что пожары повторяются уже не один десяток лет. И до приезда Ранды, и после…

— Это для тебя долгий срок. А для карлов?

 

На обратном пути устроители завернули в храм Воителя. Как и всюду: молились, толковали со жрецом. Сказать по чести, давно пора.

Жрец, досточтимый Дигенбойя, признался: устроение он изуверской наукой не считает. Посетовал, как редко в храм заходят Канаджи. А меж тем огонь — не кара, а милость Воителя! Карличье же святилище в бывшем доме Андраилов если за что и пострадало, то за гордыню. Ибо изваян тамошний Воитель был неподобающе: не из меди, а из чистого золота. Точно в царстве Арандийском. Когда волнения улеглись, Андраилы, вроде бы, истукана своего выкупили и вывезли. Украшает он теперь святилище Всех богов, что на главной площади Нурачара.

Только вот старика Талдина больше нет. Он в Нурачаре бывал, мог бы подтвердить, так это или нет.

А еще досточтимый сказал: Джелли права. Ранда не был подло убит во сне, но оборонялся. Пусть и не успел ранить своего супостата, но кинжал взял в руку сам. Остальное окутано туманом.

— Сами Вы, я смотрю, на оружие зарок держите? — спросил жрец устроителя.

— Да. Но от кулачной драки не уклоняюсь.

— Благое дело! Утомитесь от дел — заходите. Поупражняемся.

— Не премину.

В самом близком будущем устроителю и впрямь на себе пришлось испытать, как сбываются поспешные обещания.

 

* * *

 

На ночь глядя на постоялый двор, в закуток к устроителям заглянул досточтимый Габай. Зимняя камбурранская ночь — лучшее время для долгих разговоров.

Если кого-то из нынешних Канаджи досточтимый решился бы назвать главою семьи, то не Куропая, а Эрави-второго. Не будучи обязан князю службой, состоит Эрави, как известно, при боярине Теви. Покойный Мерг Теви, отец нынешнего боярина, также отличился в усмирении карлов. Эрави в молодые года хотел жениться на тевийской боярышне, но получил отказ. Ныне госпожа сия замужем в Диневане. Эрави же с горя отбыл в Марди, где принес обет безбрачия. Там-то он и был, когда в городе Камбурране злодеи убили дядю его Ранду.

Куропай малый неплохой, но, конечно, уже не воин. Ведет торговлю и хозяйство. Но — не только! Поговаривают, будто под прикрытием его меховой да лесной торговли идет вся тайная переписка из Камбуррана в Марди и обратно.

По камбурранским законам, девица Калеви уже могла бы быть просватана. Но — пока что жениха нет. Как нет и невесты у Эрави-третьего.

Проводив досточтимого, устроители спать не стали. Продолжали болтать.

Что, если Ранду убил племянник его Эрави? По приказу из Марди, как нечестивца, разорителя острова Тирри.

А если Эрави-третий — сын не Куропая, а Ранды? Вполне возможно. Поженились-то Джелли и Куропай вскоре после рандиных похорон.

Через два часа после полуночи у дверей пестрого подворья раздался шум. Это приехали пожарные сани, а в них — сам староста Буно.

— Тут, что ль, устроительша живет?

— Вам зачем?

— Она велела, чтоб я ее кликнул, когда владение Канаджи загорится. Дык-ть, загорелось!

 

Удивительно, но в теснейшей из тесных, каменной из каменных столиц, в городе Камбурране, есть проезд для саней. Вкруг всего холма, от набережной до Старого города, из слободки в слободку лентой вьется улица Пожарная. Длиннее пешего пути, но все равно выходит быстрее, особенно с неповоротливым грузом вроде бочек. Просто путь хорошо укрыт от лихого взгляда: пришлый человек, даже устроитель, долго будет гадать, откуда берутся на снегу санные следы, ведущие в тупик, чуть ли не прямо в стену. Чародейство? Нет, милость Старца Каменного.

Староста Буно прибыл к воротам дома Канаджи, когда ребята его, пожарники, уже потушили пламя. Осталось опросить свидетелей, да на владетелей взыскание наложить.

Во дворе, под яблонями, толпятся люди и карлы. Досточтимый Дигенбойя уже здесь. Тут и стража. Охранник, приставленный ночью сторожить лекарку Эвалли, прибежал вместе с подопечной. Попытается сбежать — ей же хуже: точно за убийцу ее сочтут.

Оно и кстати. Кое-кому из домочадцев Канаджи помощь сейчас ох, как надобна. На что карлы крепкий народ, Старца Каменного избранники — но в огонь и им без нужды лучше не соваться. А бедняга Бубудагатта, видать, сунулся…

Лаирри указала мастеру Байджи на женщину в полосатом платке среди пожарных. Это — та самая тетушка Иннара, что принимает ставки у камбурранских любителей биться об заклад.

— Мы предсказывали! — начала Лаирри. Средоточие стихии Огня было именно там, где и произошло возгорание.

— Сознаетесь, значит? — обрадовался какой-то пожарник. Кто пожары предсказывает, тот их и — того… устраивает. То есть устрояет.

В самой середине пожарища, как всегда, видна небольшая яма. Глубиной локтя в полтора, шириной в полтора аршина. Старательно так, ровненько отрыта. И кирка поодаль валяется.

Мастер Байджи, не отзываясь на подначки пожарников, встал возле ямы, закатил глаза — сосредоточился, не иначе.

Народ постепенно разбрелся по подворью. Осмотреть надобно: были ли у хозяина заготовлены, как положено, бочки, ведра, багры?

— Ну? — окликнула устроителя Лаирри.

— Странно, дитя моё. Ты что чуешь?

— Воителя. И Старца. Что тут странного? Пожарники — они слуги Пламенного. А карлы — они и есть Старцево племя.

— Огонь и Земля… Пламя и Камень… Железо и Золото?

В доме староста Буно записывал со слов господина Куропая: загорелось в саду около половины второго пополуночи. Да, владетель Канаджи признает нерадение по части пожарной безопасности. Нет, господин владетель не знает, как вышло, что бочки, заготовленные для воды, оказались пустыми, и более того — как они очутились у забора, составленными друг на друга. Чтоб поджигателям вылезать было удобнее.

Разумеется, господин берет на себя все расходы по лечению пострадавшего карла, своего слуги. Лекарка Эвалли уже оказала ему помощь Целительницы ради, наложила повязки.

— Странно выходит, ваша милость. Так-то карл Ваш цел, только руки и обгорели.

— Бубу пробовал тушить пламя. Что тут странного? Он, знаете, так к сердцу близко всегда принимает наши пожары…

— Не получается! Лекарка говорит: похоже, будто бы он за железо горячее схватился.

— Как на божьем суде? — вклинилась устроительница.

— Точно так, уважаемая. А в яме никакого железа не нашли. И вообще я в толк не возьму, что там горело. Мерзлая земля да листья, разве что.

— Чудеса…

Вот вопрос: всякий ли раз пожар случается полдня спустя после того, как в городе убивают кого-нибудь из пришлых вроде старого Талдина?

 

Размышления устроителя прервала тетушка Иннара.

— Бубу про тебя, мастер, перед самым несчастием расспрашивал.

— Кого?

— Так меня же! Скажи, говорит: толковый он устроитель или нет? Ну, я вас обоих, как могла, расхвалила…

Тетушка-то тетушка, но годами она едва ли намного старше мастера Байджи.

— А еще любопытствовал, умеете ли Вы вещи пропавшие находить.

— Какие вещи?

— Я спросила — не сказал. Пробурчал себе под нос что-то вроде «зверушка».

— Что-то я не пойму. Вещь искать — дело одно. А зверя, то бишь живую тварь — совсем другое.

— Так Бубу разве смыслит? Он карл-то неученый…

И тут, не иначе, Премудрая Ткачиха осенила своим покровом мастера-устроителя. Ибо он, поводив глазами туда-сюда по зале, уставился вдруг, как на умблоо, на раскрытые двери в одну из хозяйских комнат. Туда, где стоит канаджинское изваяние Воителя Пламенного.

Комната освещена негасимым чародейским фонариком. Кошачья голова Воителя, грудь его, закованная в латы, прежде ярко блестели. Сейчас — сплошь черные.

— Позовите досточтимого Дигенбойю! — только и выговорил устроитель.

Жрец взял в зале простой, масляный фонарь. С молитвой приблизился к изваянию. Провел пальцем по носу Пламенного — и расхохотался.

— Что ж Вы, господин владетель? Никак, ремесло сменить решили? В кузнецы подались?

— Как?

— А так, что Воителя кто-то у Вас чтит по кузнечному обряду. Да не нашему, а восточному. Ишь, смердит, Семеро на помощь!

— Что смердит?

— Жир тюлений. Не лень же кому-то с побережья его возить…

А ведь карл Бубудагатта родом с Востока! Мастер Байджи кинулся в карличью каморку, жрец за ним.

 

Возле ложа Бубу сидят Эвалли и госпожа Джелли. Оглянулись сердито: нечего, мол, при хвором шуметь.

А легко ли не нашумевши, обыскать вещички запасливого карла? Вороха отборнейшего рванья, иному змию на зависть?

Стали искать по запаху. Не сказать, чтобы малая часть тех запасов успела провонять тюленьим жиром. Однако же горшочек нашелся. Там же, где каменная лампадка и сальная свеча.

А еще из того же угла устроитель вытащил снасть вроде тех, с какими ходят водознатцы: прутик, раздвоенный в виде буквы «джарр».

— Пламя он, что ли, во дворе ищет?

Досточтимый меж тем развернул на полу какой-то грязный кожаный лоскут.

— Гляньте-ка, мастер. Карл, я смекаю, Ваш коллега, не иначе.

На лоскуте нацарапан чертеж. Мудрено устроителю не узнать подворье Канаджи: сам его за последние дни не раз рисовал. Там и сям — кружочки, то простые, то перечеркнутые знаком «мулл».

— Мастер Бубу вел счет пожарам?

— Может, и так. Хотя — видите, сегодняшний у него еще не вычеркнут.

Между яблонь у крыльца кружок пустой.

— Надо бы сообщить старосте.

— И страже.

Старшина Улокко с ребятами тоже не мог не приехать на пожар. Сейчас он в сенях беседует с тетушкой Иннарой.

— Воевода — так воевода, уважаемая. Вас не забудем!

Устроитель не спросил, про которого воеводу речь. Напрасно!

 

Старшина проследовал в дом вместе со жрецом. А мастера Байджи со двора позвала Лаирри.

— Слушай-ка! Ты не мог бы место одно проверить? По-моему, в следующий раз если где и полыхнет, то там.

Возле колодца Лаирри указала пальцем в землю.

— Вот тут.

Мастер Байджи сосредоточился.

— Правда твоя. Пламя под землей, совсем близко. Бежим-ка за пожарными.

Покряхтев и потоптавшись у колодца на раскисшем снегу, карл-пожарник дал добро: копайте, мол. Сам же пошел звать старосту.

Последнее, что запомнил устроитель — пожарничью сутулую спину, голову в казенном вязанном шлеме.

 

* * *

— Байджи! Эй, Байджи!

Мокрый весь, — произнесла лекарка Эвалли, — Переодеть бы его!

— Ага. В кафтан с тиррийскими жемчугами.

— Слава Семерым, очнулся!

— Где это я?

— Всё там же, в канаджинском дому.

— Хозяевам скажите: полыхнет…

— Ты, главное, успокойся. Всё уже, полыхнуло.

— То-то я чую, горелым пахнет. Калеви жива?

— Что с ней станется? Она наверху сидит, в окошко глазеет. Веселее мардийского балагана действо!

Как ты себя чувствуешь, мастер? — спросила лекарка.

— Благодарствуйте, Эвалли. Жарко очень. И препогано.

— Не мудрено. Впервые вижу, чтобы на тварь живую за несколько мгновений такой жар накатил. Точно лихорадка.

— А что за шум?

Лаирри, должно быть, выглянула в залу. Вернулась:

— Там Бубу унимают.

— Он что, встать пытается? — вскинулась Эвалли.

— Уже встал. На двор хотел. Хоть он и карл, а видать, проняло и его: со страху-то. Да не боись, поймали. Вяжут.

— Ему же нельзя…

Лекарка убежала. Лаирри осталась.

— Ну вот. Ни медяшечки нам, похоже, не заплатят. Нанялись дом от пожаров избавлять, а сами… Тут, пока ты без памяти лежал, хозяйка заходила. Прежний Байджи, говорит, был еще куда ни шло — против нынешнего…

— Воспоможение тебе дадут, никуда не денутся. Если я помру.

— Это что же, снова в Марди тащиться? Только что оттуда…

— Ну, так погребешь меня тут.

— Молчал бы уж.

— Что, хоть, стряслось-то?

— Ну, ты как копнул — там, у колодца — так и упал. А из земли дым пошел. Потом и пламя. Пожарники прибежали, стража, драться стали.

— С кем?

— Между собой. Досточтимый Дигенбойя сказал: милость Пламенного, боевое буйство.

— Ох…

— Я вот думаю: однобоко мы с тобой учимся. Грамоте да грамоте… Сам-то ты кулачным боем владеешь?

— Немного владею.

— А досточтимый — знаешь, как дерется! Дюжину человек один раскидал. Ой, он сюда идет… 

Досточтимый присел на корточки возле устроителя:

— Ну, как?

— Жарко.

— Это хорошо.

— Что со мной?

— Милость Пламенного. Полежи чуток, а потом пойдем.

— Куда?

— В храм. А потом к князю.

— Нас примут?

— Еще бы не принять! Тут храму стоять надлежит, а не скорняжной лавочке! Пламя из земли — так и бьет! Загляденье, да и только!

 

К утру мастера Байджи на пожарных санях отвезли к пестрому подворью. Господам Канаджи теперь не до него. Не успели очухаться драчуны, влёжку уложенные кулаком досточтимого Дигенбойи, как к воротам Пожарного дома явились гости: две дюжины карлов в тяжелых шубах. Минул, по всему видать, срок, пришел час владения Канаджи!

Весь следующий день у постели устроителя сидели то Лаирри, то тетушка Иннара. Жар спал только к полуночи. А до тех пор мастер Байджи то бредил, то порывался куда-то бежать.

 

Бегали какие-то люди. Звали: Гомба, Гомба! Сейчас, думаю, гоблин придет.

А пришел человечий мужик лет под тридцать. Роста среднего, русый с рыжиной, при брюшке, любезном Безвидному. Полотняные портки, фуфайка всех цветов Объединения, шар Безвидного на груди… Скажете, это и есть Байджи из Баллу, устроитель стихий? И будете правы. Я тоже так решил. Всей разницы, что он — без бороды, а я в трехдневной щетине.

— Ты, что ль, хворый?

— Есть и хворее — отозвался я.

— Тогда пошли, помогать будешь.

И мы пошли. Хворых вправду было много. Не погорельцы, а скорее, после землетрясения.

Тот, второй — налагал руки. Я молился да держать помогал.

А потом вернулись ко мне в закуток передохнуть. Я сказал:

— Чего это тебя Гомбой зовут? В плену у гоблинов был?

— Где-где?

— Ну, или у орков.

— Так а я кто по-твоему? Не орк?

— На вид вроде человек.

Тут он на меня вытаращился — вроде гандаблуйского лешего:

— Ээ, друг, ты откудова свалился?

Я возьми да и припомни Керджу Дабалле. Переспросил:

— Какой сейчас год от Объединения?

— Тыща сто восемьдесят пятый. А что?

Выходит, и я провалился в иные времена. Что ж, отрадно. Шестьсот лет после нашего века — срок неслабый.

А ведь говорят, будто орки верят: их покойники, особенно праведные, потом, поколений через десять, перерождаются в потомстве. Смешения же они за грех не считают. Что ж, может быть, паренек этот — я через шестьсот лет? То-то кисло ему, наверное, смотреть на свой, так скажем, исходный образец.

Лучше всего, учили меня мои учителя, признаваться себе самому во всем прямо и без утаек. Хуже нет, как обманывать самого себя.

Ну, я и начал признаваться. Кто я, откуда, да из каких времен.

Подумаешь! — говорит Гамбо. Я однажды тоже провалился. Без каких бы то ни было чудес, просто одно время оборвалось, настало другое. Если, конечно, отпадение Аранды от Объединения не считать чудом.

— Аранда была в Объединении?

— Ну да. А потом взяла и отпала.

— А король?

— В Чаморре сидит.

— В изгнании?

— Ты, Байджи, возьми в ум: Чаморра-то в Объединение тоже входит. И Гиджиригар, и Дибула, и весь Джегур. Король собою обозначает единство всего этого. Сам ничего не решает.

— А правит кто?

— Как посмотреть. Иные говорят — Высший Совет. Выборный, как положено. А иные — что Служба Безопасности.

Тут-то я и сообразил, с кем связался. От Судьина храма ушел, да вот на ж тебе — пестрому сыщику попался.

— Слушай, — говорю, — а может, я уже мертвый?

— Я тебя таким не чую.

— А ты жрец?

— Не совсем. Воин пестрой веры.

Ну, всё. Сейчас спросит, какое отношение имею я к убийству пестрого рыцаря Родэна.

 

Чтобы отвлечь мастера Байджи от видений, Иннара рассказывала не сказку — истинную быль про пирата Ранду Канаджи. Убил его никакой не рыцарь и не разбойник, а сам черный воевода. Дюжий такой, борода по пояс…

— Воевода Тирриджи. Старший над мардийскими черными копейщиками. Исполнил приговор, вынесенный мардийским судом супостатам боярина Фарамеда.

Слова эти Лаирри поняла как знак прояснения в байджином уме. Нагнулась поближе, зашептала:

— Ты когда к князю пойдешь, не соглашайся, ежели тебя управляющим в красный храм звать станут. Скажи: нам бы лучше земли… свое поместьице…

Почему не свое святилище?

 

Мой Гомба никуда не ушел. Дождался, пока я снова провалюсь, спросил:

— Ты, как я понимаю, дибульский хорошо знаешь?

— Семеро на помощь, а мы с тобой на каком говорим?

— Твоя речь выше всех похвал. Куда мне, никчемному… Так я вот чего: ты мне надпись одну не переведешь?

И достал из-под моей кровати что-то, что с виду я принял за зеркало. Тяжелое, медное, пяди полторы в поперечнике.

Оказалось — Дибульский Диск.

— Подделка?

— Наверное. Я ее тут нашел поблизости.

— Зачем же читать, раз подделка? Чуда не выйдет.

— Мне для науки нужно. Премудрой ради.

И я принялся читать. По кругу, как учит Байджи Баллуский.

 

Следует отличать горячечные видения от вещих снов, даруемых Семерыми. Поспешным был бы вывод устроителя Байджи, что если, якобы, шестьсот лет спустя Объединение еще будет существовать, то значит, истинные Диски все же были найдены, прочитаны, мир исправился и Семеро тогда смиловались и не стали покидать его. Быть может, времена суть не друг за другом, а рядом. Миров иных не бывает. Что до времен — как знать?

 

За три дня до новомесячья Владыки на постоялый двор, что при храме Безвидного, явился кудесник Амонадри с кошелкой мороженный яблок.

Мастера-устроители непременно, безотлагательно должны просветить его, Амонадри: что же все-таки произошло в доме Канаджи?

Устроители, как смогли, рассказали. Кудесник же взамен изложил им, что слышал от городского глашатая.

Дело, якобы, было так: ночью на Пожарном подворье слегка загорелось что-то в саду. Явился устроитель Байджи из Баллу, указал место следующего, большого пожара. Настоятельно посоветовал: зовите жреца. Досточтимого Дигенбойю позвали, он сотворил молитву, после чего Воитель явил свою милость. И самолично, в клубах дыма и языках пламени вышел из-под земли, имея обличие истукана железного с золотой головою кота.

Столичные карлы уже заявили свои права на изваяние. Теперь гильдия меховщиков, храм и карлы спорят, кому достанется кумир. В самом скором будущем устроителя, наверное, позовут в кремль: Его Светлость князь хотел бы с ним побеседовать.

Надо бежать, — заключил устроитель Байджи. И немедленно. Скажите, высокоученый: тут в городе нет ли чародейского хода? Куда-нибудь в Ви-Умбин или вроде того…

— Есть! И как раз в княжеском дворце. Ведет в умбинские подземелья.

— Увы…

Проводив кудесника, устроители наскоро собрались, увязали вещички. Сами же спустились к реке.

Не доходя лармейской набережной устроителей остановил карл Удубервун вади Андраил.

— Ну, мастер? Добились своего?

— А Вы? — только и придумал отозваться Байджи вопросом на вопрос.

— Нам-то что, наше дело гиблое. Космаческие власти теперь уж не согласятся святыню выдать. Но каков Бубу!

— А что — Бубу?

— Он, подлец, изваяние в одиночку выкопать собирался! И продать. А Воитель не поддавался.

— Не поддавался?

— Дык-ть. Чуть Бубу место вычислит, копнет — а статуя уже совсем не там. Только пламя из земли пышет.

— Выходит, изваяние блуждало по двору? Точнее, под ним?

— Я и говорю. Бубу его, почитай, шесть десятков лет гонял. За то и ответит князю космачьему.

— Бубу что же, в тюрьме теперь?

— Там ему и место, злодею. Вам бы, мастер, тоже…

— Что — тоже?

— Уезжать вам отсюда надо, вот что! Андраилы, сам знаете, на расправу коротки.

— Вот мы и собираемся нынче же отплыть. Благодарствуйте.

— Ээ, мастер, а я как же?

— Вы? Тоже бежать хотите?

— За науку с Вас — полшишки!

— Эх, мастер, мастер. Что за космачьи выражения к Вам приходят на язык. По мне, ни полшишки, ни четвертьшишки, ни каштанов неколоченных недостанет вознаградить Вашу доброту.

— Дык-ть?

— Не угодно ли — шерсти дохлого корягина?

Поосторожнее насчет шерсти, мастер! — рявкнул кто-то у Байджи за спиной.

Два здоровых детины в полушубках, в меховых сапогах. Топор за поясом у одного, перевязь с палашом у другого.

Карл Удубервун скрылся. Устроитель спросил:

— Вы кто ж будете, служивые?

— Воеводская дружина.

— Господину воеводе есть дело до никчемного странника?

— Еще бы. Ты, никак, по реке ехать собираешься?

— Да.

— Мимо Теви, значит? После того, как твоими стараниями у брата тевиного ближнего сподвижника дом отобрали, меховую торговлю разорили?

— Семеро на помощь!

— То-то и оно. Стало быть, воевода велел тебя везти через другое боярство. Там, на пристаньке, в лодку и сядешь.

Тут-то устроитель и догадался:

— Воевода Рамбутан? Успел уже завести себе врага в лице тевийского боярина?

— А уж сколько друзей у воеводы через то завелось!

— Что ж, будь посему. Вот только поклажу с пестрого подворья заберем.

— Ты, устроитель, совсем дурной, или прикидываешься? Будто на подворье тебя уже княжьи люди не стерегут!

— Ох…

— Идем с нами. Джа, так и быть, за вещичками вашими заедет.

 

Тридцать верст устроитель и ученица его тряслись верхом по лесу. Джа, с виду головорез ничем не хуже двоих других рамбутановых дружинников, догнал отряд, при седле везя устроительские пожитки. Лошади, правда, из конюшен храма не прихватил.

Около суток Байджи с Лаирри просидели в домике возле старой лармейской пристани. Накануне новомесячья Владыки их подобрала торговая ладья умбинского купца Бауда. Постное новомесячье встретили уже в княжестве Умбинском, в приречном городке Тунгани, что в земле Дорро. А на второй день скорбного Владыкина месяца прибыли, как и рассчитывали, в город Ви-Умбин.

 

 

См. далее рассказ «Белый струг»