Повесть четвертая

Ткачи и аптекари

(Повесть о безруком чародее)

См. также Предисловие Каэру Каби к повестям о Тиммоне Найане, повести «Родичи и свояки», «Приятели и супруги», «Лиходеи и избавители»

Часть первая. Негодяй из Марбунгу.

Часть вторая. Безрукий чародей.

Часть первая. Негодяй из Марбунгу.

К сведению граждан города Ви-Умбина: вести с заседания Совета посадских старшин.

Слушали: о выборах посадского судьи.

Состояние дела: выдвижение притязателей и прием залогов.

Сроки: с 24.Вайамбы по 4. Гаядари 586 года Объединения.

Поступили залоги и предложения касательно следующих лиц:

ИМЯ и ПРОЗВАНИЕ	РОД ЗАНЯТИЙ	ВНОСИТЕЛЬ ЗАЛОГА
Ниркиджи МЕРИЯ	Секретарь Посадского суда	Г-н Ниркиджи Мерия
ЛИПАРИТ	Кормчий	Товарищество умбинских моряков
Алькаэр ТЕРОЛЛИ	Стряпчий	Отделение права Училища Премудрой Бириун
Ангула ТАДЖЕР	Купец	Умбинское отделение дома Джиллов
Караджан БАУД	Кормчий, наследник купеческого дома Баудов	Пожелал остаться неизвестным

Прения:

1. О продлении сроков выдвижения до 10. Гаядари с повышением залога с 200 до 350 ланг (ув.Дукули, гильдия умбинских ткачей). — Отклонено.

2. О прекращении приема залогов и утверждении списка притязателей (благ. Тараман НЕЛЬДОДДИ, умбинские верфи) — Поддержано.

3. О диспуте между притязателями (дост. ГАБИРРИ-УННАВИ, храм Премудрой Бириун на Змеином лугу) — Поддержано.

Условия и время проведения диспута будут сообщены дополнительно.

(Из объявлений ви-умбинского глашатая)

1. Пятого числа месяца Гаядари Тиммон и Вайно остановились послушать объявления на приморском рынке. Глашатайша, жрица Премудрой со Змеиного луга, дочитала казенную табличку, взяла другую, с похвалами расписным горшкам: лучшие на Торговом побережье, по пяти медных штука. Обращаться в мастерскую Купанов.

Народ не слушает ее: все разговоры нынче о выборах.

— Боярин-то наш, Фарамедушка — видать, не успел! Как есть, не успел!

— А может, денег не наскребли. Селедкой-то тиррийской залоги не берут, поди?

— Скажи лучше: головами нашими никчемными…

— Не знаете — молчите! Боярин у себя живет, на острове. А тут посадский гражданин нужен!

— То-то весело было бы, братушки: Фарамед по одну сторону, Липарит по другую!

— А и правда, люди: как же мы под Липаритом-то будем? Пират ведь! Душегуб!

— Спохватилась, сестренка! Будто все они не душегубы!

Ни пяти, ни трех сотен ланг у Вайно Маина не было. А то бы, чего доброго, он пошел и выдвинул на должность судьи коллегу Тиммона.

Вообще Вайно пришел выкупать из оружейной лавочки свой меч. За вторую половину месяца Вайамбы, пока Тиммон отлеживался в Лысогорской лечебнице, Вайно добыл кое-каких денег, играя в «четыре храма» на Плесненке. Прошения и жалобы он тоже собирал у малограмотных граждан возле суда: якобы, для хворого коллеги. Тиммон давал советы по части правовых хитростей, но переписывал бумаги сам же Вайно. У коллеги Маина почерк лучше, сказал коллега Найан.

Возле суда Вайно и услыхал о таинственном исчезновении прежнего посадского судьи, Маджера Берандеру. Судью вскоре нашли, определили на лечение в Училище. А потом назначили выборы.

Что ни день, Вайно исправно соблюдал свои обеты: то проезжающих возил в лодке через Лармеи, то на дудочке играл, то трудился над книжкой, присланной досточтимым Гида-Нагурро из храма Семерых. Постился, пил одну только воду, вместо кафтана носил пестрое рубище — Безвидного ради. Оборотничьи приступы больше не приходили.

Иногда по просьбе Тиммона Вайно наведывался на Скрытную. Печку там топит и за домом смотрит коллега Магги. Она же кормит двух тиммоновых собак в дни, когда в гости не заходят мохноноги. Веллага, бывший слуга домохозяина Таннара, нашел себе другого господина и со Скрытной съехал. Да, по правде сказать, не такой уж видный он собою и был…

Магги все свободное время проводит теперь в храме на Лысой горке. Большая благочестивица. С досточтимым Гамарри никого из посадских не сравнить! Разве что мастера Кладжо Биана, лысогорского печатника.

Раз или два к Тиммону заходил племянник Джани. Намекал, что Джалга Найан с удовольствием примет недужного братца у себя. Тиммон не поехал. Объяснил, что стеснять никого не хочет, что ему и на храмовом подворье вполне хорошо.

А коллеге Вайно и объяснять не надо было: дом Найанов не годится, ибо Тиммона там не сможет навещать Апумба.

Числа двадцать шестого коллега Апу появилась в храме в последний раз. Объявила: пусть коллеги ее не ищут. Она отправляется в деревню. Будет заботиться о больном своем родиче Румелло, а заодно готовиться к выборам судьи. И пусть Тиммон не обижается. У Румелло рана тяжелее. Никого не пощадил Матабанга! Даже старшину умбинской каштарской гильдии. Целый месяц, почитай, в беспамятстве пролежал!

В новомесячье Гаядари Тиммона отпустили из лечебницы. Первый, кто встретил их с коллегой Вайно во дворе таннаровского домика, был мохноног Уби.

Тиммон не скрывал своей радости:

— Ты чего тут? Тебя же, вроде, уважаемый Таннар на хутор забрал?

Уби не усидел на хуторе. Все думал: как там, в городе, Ласточка? Как там серый щенок благородного Раданги? Все равно, пока не сойдет большая вода, работы у Таннара мало.

Да и долга своего перед Джалгой честный Уби не забывает.

А второго числа на Скрытную зашли двое: парень и девушка. Высокие, крепко сложенные, похожие на коллегу Вайно. Только волосы не зеленые, а русые. Оказалось, это Маины, вайнины родичи. Приехали в столицу на праздник поглядеть, а заодно кое-о-чем посоветовться. Как объяснил парень, остановились они за городом, в доме старшины Данкарана Иррина. Письма, мол, привезли ирриновой жене Караи.

Вайно вызволил из заклада свой меч, накупил подарков родне и тоже уехал. На крайний случай объяснил коллеге Тиммону, как найти хутор Иррин, что по Королевской дороге в двух часах ходу от города.

К пятому числу снег растаял. Вода в каналах поднялась чуть ли не вровень с берегами. По двору дома на Скрытной проще плавать в лодке, чем ходить. Тиммон всерьез задумался уже: не пройти ли ему очередные испытания в Училище? Ибо пятый кудесничий ранг обещает ему, среди прочих радостей, заклинание полета.

Магги ответила бы бидуэллинской поговоркой: дрофа не птаха, полукровка не летун. Судейским ли крючкам стремиться в небо? Вот досточтимый Гамарри — тот милостью Плясуньи летает, где захочет. И даже Магги в воздух поднимал. Правда, ненадолго и невысоко, но она все равно напугалась на целый год вперед.

На Кремлевской стороне улицы перегородили от оползней. Свое письмо к благородному Раданге Тиммон отослал в дом Кумбикота: понадеялся, что княжьему четвертьсотнику легче выбраться на посад, чем посыльному тащиться вверх по спуску Кремлевского холма.

И точно, от Раданги пришел ответ с приглашением в гости. Кроме «нунна» и «рэя» внизу листа обнаружился подчеркнутый «гай» — подпись маленькой Хунди, она же будущая госпожа Раданга.

Оба они будут рады, просто-таки счастливы видеть стряпчего Найана у себя. Помолвка назначена на Новый год, тогда же, когда и княжья — но стоит ли так долго ждать?

Утром седьмого числа Тиммон уныло повторял чары. Невежливо кудеснику являться в приличный дом без пары новых фокусов в кармане.

Магги в храме. Уби с собаками во дворе роют канаву. Оказалось, серый щенок приспособлен не только норы разрывать, но и по болотам шастать: где вброд, где вплавь…

И тут по кухне кто-то прошуршал.

Тихо-тихо. Коллега Вайно, хоть и сыщик, так не умеет.

Тиммон выглянул. Оказалось — Апумба пришла с гостинцами из деревни.

Пошли в гости вдвоем. Старый Домбо принял радушнейше. А за кислющую улыбочку госпожи Хунди Тиммон и вовсе все простил дому Кумбикота.

Сидели за столом. Домбо рассказывал, скольких увечных он повидал на своем веку. Месяц-то какой! Отовсюду в город больные да калеки идут.

Благородный Раданга читал стихи. Увидав Апумбу, он сперва напугался — не та ли это тиммонова родственница, которая из любви к княжьему четвертьсотнику храбро приняла бой с драконом?

Апумба успокоила:

— Поздравьте! Замуж выхожу. На Новый год сговор будет.

Кумбикотовский слуга Туму при этих словах уронил большой медный поднос. К счастью, без посуды.

Тиммон показывал фокусы. Из черничного соуса соорудил небольшое, с чашку ростом, но вполне самостоятельное умбло.

После обеда Хунди повела гостей смотреть картину. Работа самого мастера Кладжо: «Благородный Раданга поражает подземельное чудище». Печатный оттиск размером в лист арандийской бумаги заботливо вставлен в раму и висит на стене в хозяйской спальне. Ровнехонько над кроватью.

Апу на картине нашла себя в облике тюленя-оборотня. Тиммона, как объяснила Хунди, не видно, но только потому, что изображен он в невидимости. Настоящий художник, если верить Кладжо Диеррийскому, рисует не только видимое, но и незримое…

На Скрытную с Тиммоном Апу не пошла. Разрешила проводить до заставы. Надо ли говорить, что забор, у которого она остановилась поцеловаться на прощанье, был джилловский? С огромной надписью и картинкой, призывающей всех посетить недавно открытую лечебницу дома Джиллов.

У выезда из города Апумбу поджидали какие-то личности. Тиммон их разглядывать не стал.

2. Десятого числа месяца Гаядари к Тиммону в комнату постучала Магги.

— Слышьте, ученый! Дама к Вам.

— Какая еще дама?

— Незнакомая. Лицо у ней расквашено.

— Ну и что я, по-твоему, жрец? Лекарь?

— Она говорит, ей сряпчий требуется.

Густо напудренная, печальная девица поднялась Тиммону навстречу. Одета скромно, вроде паломницы, в серо-синем плаще с капюшоном. Впрочем, приметливая Магги права: посадской клушей гостью в самом деле не назовешь. Не иначе, из благородных.

— Ужели я вижу перед собою высокоученого Тиммона?

Пришлось присесть к столу и ее усадить.

— Что привело госпожу под наш никчемный кров?

— Я нуждаюсь в утешении. Ибо разуверилась в роде человеческом.

Редко когда Тиммону столь изысканным путем припоминали его полудревленские уши. Голос у гостьи низкий, со слезой.

— Как Ваше имя?

— Гэрро. Гэрро из Марбунгу.

— Прозвание?

— Прозвания больше нет. Ни дома, ни семьи. Брошена, больна, без сил…

— Но чем может в том помочь стряпчий? Обратитесь в храм.

— Что — храм? Досточтимые ограничиваются нравоученями. Для меня же утешение — видеть истинного поборника справедливости. Не этого… островитянина…

Уби пришел со двора. Сел на сундук, внаглую стал прислушиваться.

— Кто упрекнет благородного Фарамеда? Защитника обездоленных, поборника справедливости…

— Я слышала Вашу беседу с его жрецом на Змеином лугу. Эти последние события в городе… Я всего лишь бедная пришелица, но — поверьте мне, высокоученый, все это чудовищно! Да, просто чудовищно. Разбойники, потом усмирение разбойников… Исчезновение судьи…

— Судья Берандеру нашелся.

— И тут же был заключен в Безумный Дом?

— Грядут выборы.

— Да, и выборы тоже. И вот, пока все крутятся и подбочениваются, как на картинках этого толстенького диеррийца…

— Мастера Кладжо?

Не напрасно Тиммон был в гостях. Если что, беседу сумеет поддержать.

— Все суетятся, и только один скромный стряпчий…

Гэрро глядит выжидательно.

— Что — стряпчий?

— Держится с достоинством. Как подобает истинному ученому.

На стол накрывать? — спрашивает Уби.

— Могу ли я просить Вас, высокоученый, об одной бесценной услуге?

— Да?

— Не откажите!

Тиммону протягивается листок, тростник, переносная тушечница.

— Росчерк, сделанный Вашею рукой, будет утешать меня в моих горестях.

Тиммон капает в тушечницу вина. Выводит лихие «нунн» и «тарр», со всех сторон оплетенные завитушками: ничего общего с его обычной подписью.

— Откушайте, прошу Вас, госпожа. Не взыщите, что не смогу разделить с Вами трапезу. Дела, знаете ли…

— Примите скромный дар!

Мешочек. Будь это кошелек, мелкого серебра в него бы вошло ланг на восемь. Внутри серые крошки.

— Что это?

— Порошок против оборотней.

Порошок — то немногое, что осталось у Гэрро от ее прежнего житья. Сыпать надо в местах массового скопления оборотней, на пороге, подоконнике, в крайнем случае — вокруг себя. На оборотней незакоренелых, таких, которые еще хотят исправиться, порошок действует целебно, если его смешать с ореховым маслом и наносить на… Словом, те части тела, которые наиболее резко изменяются при оборачивании.

— Такое делают в Марбунгу?

— Делают, высокоученый.

— Там много оборотней?

— Насколько я могу судить, меньше, чем в Ви-Умбине. Тамошние оборотни перекидываются не волками и не медведями.

— А кем же?

— Благородными людьми.

Гэрро ниже склоняет голову. Черные волосы рассыпаются из-под капюшона. Из рукава извлекается вышитый платочек.

— Простите, высокоученый. Не смею утруждать Вас более…

Тиммон возвращается в комнату, но дверь на кухню закрывает неплотно. Уби и Магги собирают на стол. Гостья рассказывает, то и дело прерываясь на всхлипы.

Гэрро, наследница знатного баллуского семейства, была соблазнена и покинута неким злодеем. Вакаджи — кажется, теперь его зовут так. Вообще он часто меняет имена. В пору их юности в Марбунгу его звали Гаммичи, или Гаммиджи, прозвание Раллен. Он имеет обыкновение совращать богатых наследниц, жениться на них, а после пускать все их состояние на цели, о которых Гэрро не хотелось бы говорить. На отравительство, создание эликсиров бессмертия… Доведя жену до умственного помрачения (о, он со своими зельями это умеет!), злодей, как правило, объявляет несчастную женщину невменяемой и берет под опеку, получая право распоряжаться ее имуществом. После чего обращает имущество в деньги и исчезает. Родня жены, если таковая окажется, быстро вымирает при загадочных обстоятельствах.

По сведениям Гэрро, подлец Раллен, он же Вакаджи, объявился в Ви-Умбине. Открыл аптекарскую лавку и теперь пытается соблазнить очередную барышню. Дочь красильщика Лакарри.

Гэрро могла бы доказать его вину. Тем более, что бумаги, изобличающие злодея, существуют. Но кто поверит ей? Конечно, если бы сам Тиммон Найан взялся за это дело…

— О, я бы нашла способ отблагодарить высокоученого! Не все пустил прахом бессовестный негодяй, что-то у нее еще осталось. В качестве задатка она могла бы оставить — вот…

Гэрро сидит к Тиммону спиной. Из комнаты не видно, что она передает через стол. Уби принимает вещицу, крутит в руках.

— А колечко-то ценное!

Магги тоже наклоняется посмотреть.

— Что за бумаги, госпожа Гэрро?

Она не слышала, как Тиммон подошел и остановился у нее за спиной. Вздрогнула, оглянулась… Не кудесница, и то хорошо.

Изобличительные бумаги Вакаджи спрятал самым коварным способом: под видом изъятия их вынес из аптеки и запер в здании пожарной части один из посадских пожарников.

— О чем бумаги?

— Страшно сказать. Способы изготовления ядов. Взрывные смеси.

— А откуда Вы знаете, что их изъяли пожарные?

— Слухи, высокоученый. Слуги и слухи.

— Как выглядит этот Ваш Вакаджи?

— Если бы — мой… Как многие арандийцы. Ростом невысок, изящно сложен. Красив? Да, пожалуй что красив. Лицо узкое, шелковистые усы. Бороду бреет.

Что-то арандийское есть и в самой Гэрро: черные глаза, горбатый нос, восточный выговор…

— А что за слуги, госпожа?

— Одного зовут Дахия. Другого я по имени не знаю.

Уби шмыгнул носом, но ничего не сказал.

— Да будет так, госпожа Гэрро. Чем смогу, я Вам посодействую. Только кольцо свое уберите.

— Но как же, высокоученый?

— Так. Если что-нибудь я узнаю, тогда и рассчитаемся.

Закутавшись в плащ, Гэрро спускается с крыльца. Пробирается через лужи к калитке, выходит, удаляется к мосту. Приняв невидимость, Тиммон следует за нею, соображая на ходу: как бы усовершенствовать чару, чтобы незримый маг еще и по грязи не чавкал башмаками, и на воде кругов не оставлял?

Гэрро сворачивает у Рядского храма. По Ополченской и Набатной спускается до Карнавальной — и там заходит в калитку дома, второго от угла. Собака неопределенной породы вскидывается, слыша шаги. Но не злобно, а весело.

Тиммон залезает на забор. Отсюда, с угла, хорошо виден и дом, и дворик с колодцем.

— Здравствуйте, бабушка! Это я! — что есть мочи, кричит Гэрро, пройдя в сени.

Внутри дома слышно шарканье.

— Нет, благодарствуйте! Уже отобедала!

Через некоторое время Гэрро выходит к колодцу. Без плаща, в темно-сером коротком сарафане поверх штанов, в синей рубахе и с полотенцем. Умывается. Под слоем пудры на щеке у нее — синяк.

Кожа смуглая. Мягко скажем, не красавица. И все же… Что-то есть в этой баллуской тетке, что не дает стряпчему Найану успокоиться, просто спрыгнуть с забора и пойти прочь.

Что, бишь, она просила разузнать? Где бумаги аптекаря Вакаджи?

3. В участке посадской стражи Тиммона Найана встретил стражник Эрави.

— Как дела?

— Да вот, стряпчий, твоими молитвами... Недавно в «Бидуэлли» ходили.

— И что в «Бидуэлли»?

— Неладно у них. То одна свадьба, то другая… Только и жди беспорядков.

— А правда, что пожарники бумаги по городу изымают?

— Дык-ть… Бумага — вещь горючая!

— Ты Вакаджи знаешь?

— Которого?

— Аптекаря.

— Есть такой. Иностранец. Приехал летом, лавку снял у Красильного храма. Товары все восточные, богатые.

— Он и врачеванием промышляет?

— Я у него не лечился, не знаю. Иррина Вакаджи пользовал.

— Кстати, а Иррин когда придет?

— Дык-ть, кабы я знал! Сам знаешь, выборы…

— Кстати о выборах. Ты за кого?

— Да ну! Эти-то, притязатели — один другого хуже. То от Джиллов, то из Училища… Хуже всех — Липарит.

— А что же Иррина не выдвинули?

— Иррин, вроде, при службе. Ему без надобности.

— А кто тот мужик, кому залог внесли неизвестные?

— Бауд-то? Купеческий сынок. Сам он, я слышал, прибегал в управу, к городскому голове, спрашивал — кто деньги внес? И ему не сказали! Парень, может, и неплохой. Право изучал, на севере часто бывает по торговым делам…

— Но?

— Водится он, не про нас с тобой будь сказано, Хёкк знает с кем. Кудесниц полон дом! Собака вот-такенного роста! Чернокнижником зовут.

— Это почему?

— Как посмотрит на человека, так человек и помрет.

— Сам видел?

— Я что, дурак — на такое смотреть?

— А откуда сведения?

Стражник надулся важно: тайна следствия!

— А кто такой Лакарри — знаешь?

— Красильщик?

— Дочка у него еще.

— Угу. Диэммаджи.

— Сходим, выпьем вечерком?

— Дык-ть! Ладно, слушай: про пса того заколдованного знают в вероотступничьем храме. Ну, у Семи богов.

— Они разве вероотступники? Всем богам служат, не забывают никого.

— Всем Семерым сразу молиться — где ж такое место найдешь? Целительнице вода нужна. Плясунье Небесной — горка…

— Слыхал указ новый? Чтобы Плясунью чтить не иначе, как в полете. Хотя бы подпрыгивать, когда молишься.

Эрави приумолк. Задумался. Тиммон ушел.

Дома, на Скрытной, Тиммона дожидалась еще одна посетительница. По родственному делу — объяснил Уби, выскочив в сени.

Кожаные сапоги с вырезными голенищами. Темно-зеленые узкие штаны. Орехового цвета кафтан, у пояса кинжал в ножнах и кошелек. Две косы. Даже заплетенные, волосы кудрявятся.

Карие глаза. Уши, высотою не меньше пяди.

Никаких примет смешения: древленка. И без всякого сомнения — воин. Лучница или вроде того.

— Доброго здоровья!

Тиммон произносит это по-гандаблуйски. Древленка, похоже, не понимает.

— Говорите по-мэйански, — просит она.

— Вы из Кадьяра?

Тиммон мог бы и догадаться: слишком уж она загорелая и темноволосая для гандаблуйки.

— Позвольте представиться: Айрэн. Ученица Черного Бементе. Вам привет от наставника Вашего, Габирри-Илонго.

Древленка подает листок.

Тиммон вспомнил: эту кадьярку он видел в прошлое новомесячье в гостях у Илонго в училище. Тогда ее изображал мастер-наважденец, лешак Бирага. Сейчас, похоже, девица настоящая. Ученица Бементе? Привет лазутчикам Великого Царя от вингарских собратьев.

Илонго рад тиммонову выздоровлению. Приглашает при случае навестить Училище. Просит оказать любезное содействие коллеге Айрэн. Она по просьбе училищного руководства на досуге расследует одно поистине удивительное происшествие… Впрочем, коллега сама все сообщит.

— Дело вот в чем, высокоученый. В последнее время на правобережье кто-то скупает домовых мышей. Присылает в богатые дома женщин и ребятишек с просьбой установить мышеловки. А потом, когда поймаются мыши, те же посредники покупают их. Непременно живых: даже новую мышеловку нарочно выдумали. Мастера из Училища сочли это любопытным. Быть может, мыши необходимы для каких-то неизвестных, недавно открытых чар?

Тиммон призадумался.

— А Вы сами, если не секрет, давно из Кадьяра?

— Я прибыла сюда в начале Грабня… простите, месяца Плясуньи.

Вот и проговорилась. Ратень, Грабень, Трепень — не кадьярские названия, а вингарские. Н-да. Четыре месяца в Ви-Умбине, и уже ведет следствие. Неуставное чародейство — тема, конечно, любопытная.

— А Вам не приходило в голову, что те женщины и дети — обычные наводчики? А мыши служат предлогом, чтобы пробраться в дом?

— Если бы то была шайка воров, до сих пор не отловленных, то должны же были они хоть раз кого-то ограбить! Но ограблений, к счастью, не последовало.

— Вы не знаете, в деле не замешан некто Вакаджи?

Безразлично-спокойное лицо древленки слегка дернулось.

— Кто, простите?

— Вакаджи-аптекарь. А Вы на кого подумали?

— Я слышала… о другом. Тот Вакаджи — хуторянин. Вы могли бы помочь нам, высокоученый?

— Да, разумеется. Если по ходу исполнения Вашего поручения возникнут вопросы — заходите.

— А цена?

Тиммон еще раз скользит глазами вверх-вниз. От сапожек до ушей.

— Ради наставника я готов трудиться бесплатно. Вы в Училище чем занимаетесь?

— Преподаю языки. Кадьяри, вингарский.

— Так вот. Вашего годового жалования, боюсь, не хватит на оплату моих услуг.

Ишь ты! — слышит Тиммон из угла маггин голосок.

Середина дня того же десятого числа. На площади приморского базара, как раз перед помостом глашатого, возятся дети.

Хмурый парнишка, сын жреца Гакурри-Кубиллина, стоит в сторонке. При нем, как водится, здоровенный нож.

— Привет, Динмади. Зови друзей.

— Они не друзья. Они сухопутные крысы.

— Зови сухопутных крыс.

Дети окружают стряпчего Тиммона.

— Скажите мне: где вы гуляете?

А где надо? — настораживается старший, долговязый парень лет тринадцати.

— Мышелова знаете?

— А то ж!

— Проследить за ним надо. Где он бывает, с кем встречется. Знаком ли с аптекарем Вакаджи.

— Это можно. Это мы уладим.

Тиммон достает из-за пазухи кулек с леденцами.

— Мне, дяденька! У меня семья большая!

— Уйди! У меня еще больше!

Возвращаясь в Училище, Айрэн заметила у пристани лодочника Джу, соседа ее подруги Миладу. Айрэн села к нему в лодку, и по пути Джа сообщил, что друга его, Талдина, выгоняют из гильдии. За пропитие денег, выданных на покупку новой лодки взамен той, которую затопили злоумышленники в начале месяца Владыки.

— Богачи во всем виноваты, ученая! Бауды! Сгубили парня хорошего, ни за что, ни про что…

Аптеку на Канатной улице узнать нетрудно: запах лекарств ощущается уже на площади перед Красильным храмом. Вывеска для грамотных гласит: «Снадобья Востока». Для неученых вывешена плоская деревянная рыбина: в честь Целительницы, она же Владычица Морей.

Зал аптеки обустроен по-богатому: прилавка нет, только полки вдоль стен. На полках горшки и банки: ходи, бери, разглядывай! Есть и надписи. На самом большом кувшине значится: «Яд».

У входа — открытый деревянный ларь. Написано по-арандийски и по-мэйански: «Чешуя морского змея. Выловлен в водах Внешнего Моря близ Мангуа шестого дня месяца стального дракона две тысячи сорок третьего года Мемембенга». Внутри в самом деле чешуя, ломкая и сухая.

Поперек зала стоит стол с большим стекляным ящиком. В ящике мутная вода, в тине что-то шевелится.

Увидав Тиммона, из-за стола встает усатый черноволосый человек лет тридцати:

— Добро пожаловать! Что угодно приверженцу Премудрой?

Еще бы! На Тиммоне сиреневый кафтан и школярская шапка: достаточные приметы, чтобы внушать людям уважение.

— Вы — аптекарь Вакаджи?

— Никчемный служитель наук к Вашим услугам.

— Вы и сами с Востока?

— О да.

— В Аранде, должно быть, врачеванию-то учились?

— Бестолковый слуга Ваш проходил обучение на Диерри. Какие лекарства желаете посмотреть?

— Камедь арандийская у Вас есть?

— Еще бы! Вопрос выдает знатока. Эй, Джорма!

Из закутка у аптекаря за спиной выглядывает опухшая рожа.

— Подай сюда банку под цифрой четырнадцать!

Аптекарь продолжает, обращаясь к Тиммону:

— Имеется как чистая камедь, так и в составе мази. Настоящая дугуберская мазь! Больше Вы западнее Марбунгу такого не найдете.

— Чистая почем у Вас?

— Шесть ланг за гээр.

— А талуфика у Вас есть?

— Оо! Позволительно ли будет узнать Ваше имя, мастер?

— Найан. Стряпчий Тиммон Найан.

— Имеется. Только для Вас. Настой по одиннадцати ланг за бутылочку.

— А живокость?

— Ожидаем с первым кораблем. Не угодно ли — растирание Лунгобенга? Предотвращает высыпания на сокровенных местах. Есть бальзам из ста тринадцати трав. Благовония на каждый день и особые. Свечи для ушей. Кость корягина. Алмазный порошок.

— Зачем?

— Зубы подтачивать! Всего сорок ланг.

Джорма тем временем вынес большую банку. Пахнет из нее дегтем и горелыми шкварками.

— Вам сколько, высокоученый? При закупках свыше десяти гээр — скидка!

— Благодарю. Я, с Вашего разрешения, зайду позже.

4. Старшину Данкарана Иррина Тиммон нашел томным, с чашкой чая в руке и замасленным предвыборным списком.

— Позволите отвлечь Вас, старшина?

— Валяй, ученый. Я только что из дому.

— Как там Маины?

— Ничего. Работящие ребята.

— А я к Вам насчет Вакаджи.

— Эрави передал, что ты про аптекаря спрашивал.

— Что Вы о нем скажете?

— Человек этот Вакаджи безобидный. Приехал, дело свое открыл. Гражданства пока не просит.

— Но ведь он же неуч! По всему видно неуча!

— Как сказать… Я с Эрави, морячком-то нашим, ходил к нему в аптеку. Эрави в ларь поглядел, сказал: чешуя и впрямь змеиная. У меня зимой прострел был, я купил той чешуи, приложил — помогло.

— Вы бы, старшина мне сказали! Я учился на костоправа. Полечил бы Вас.

— Избавьте Семеро!

— Что так? Не доверяете?

— Напела мне одна пташечка: будешь, мол, обижать меня, придет стряпчий Тиммон и все зубы тебе удалит. Скажет: так и было! Ты опеку-то выправил?

Тиммон не сразу понял, о чем речь.

— Выправляю, старшина. Столько бумаг, знаете ли, надобно!

— Поспеши. К Новому году все у нас с тобой должно быть в ажуре.

Стряпчий Найан поворачивает к себе страничку с притязателями.

— Вы за кого, старшина?

— Пока не знаю.

— И Вы туда же? Пока никто ничего не решил, выборщики возьмут и проголосуют за Липарита.

— Навряд ли. Приморцы не его поддерживают.

— А кого?

— Пока не скажу.

— Не знаете, старшина, красильщики что думают?

— Выжидают. А потом, не иначе, к змеинолужцам примкнут.

— Вы о красильщике Лакарри что-нибудь знаете?

— Ничего плохого. Работящий дядька, разумный. Только верует по-своему.

— Это как?

— Будто все живые твари — Безвидного дети. Не только Четверо Старших, но и мы с тобой, стряпчий! А меня, помнится, досточтимый Габай в школе учил иначе.

— Дочка у Лакарри… Диэммаджи, кажется, зовут…

— Красавица. Ежели захочешь свататься, предупреди меня.

— Зачем?

— Я подкрепление запрошу, когда подопечная твоя душу отводить станет.

— А не знаете ли, старшина: благородный Урурэнган, адмирал наш, женат?

— Дважды вдов. Апулли сосватать хочешь?

Тиммон без улыбки глядит на старшину. Пестрые искры скачут в ирриновых темных глазах.

— Ты чего такой нынче, стряпчий?

— Какой?

— Веселый. Отродясь тебя таким не видал.

— Просто день хороший. Праздники скоро.

— Ладно, иди. Только не шути больше. Мой Эрави твоих шуток не понимает.

— Каких?

— Насчет подпрыгивания.

Вечер десятого числа. Тиммон, старшина Данкаран и стражник Эрави пьют пиво в кабаке на Змеином лугу. К будущему празднику в город прибыл Гуду, шурин и тезка змеинолужского вышибалы, знаменитый певец и музыкант.

Зять и шурин Гуду поют. Песню про арандийского лазутчика.

После песни Иррин прощается. Эрави тоже выходит — проводить, а заодно и отдышаться.

В двери вваливается незнакомый Тиммону мужичонка с мешком. Встрепанный, весь красный. Проталкивается к стойке.

— Который тут Тиммон Найан?

Ему показывают. Мужичок, шатаясь, пробирается между столами.

— Слышь, стряпчий! Дело у меня к тебе. Присяду?

Тиммон подвинется на лавке. Мужичок присядет рядом, на краешке.

— Утомился я что-то…

Всем надобен стряпчий Найан! Даже рядовым посадским пьяницам. Пора, пожалуй, и впрямь расценки повышать.

— Так в чем дело-то?

— Вы ученый. Начальство к таким прислушивается. Что — я? Я человек пропащий, мне веры нет. А тут большие шишки могут выйти!

— Да?

— Значит, так. Я тебе все обскажу, ты запишешь, доложишь, куда следует. Тебе заплатят, а деньги мы поделим.

Мужичок допивает пиво из кружки Эрави. Отдувается, хрипит.

— Вы, уважаемый, говорите, что стряслось-то!

Некоторое время мужичонка смотрит на Тиммона, будто не понимая.

— Угу. Дом Каби знаешь?

С этими словами мужик валится на пол, не выпуская кружку из пальцев.

Вышибала Гуду отставляет гусли, бросается в зал.

— Помер?

Тиммон выбирается из-за стола, опускается на колени. Пальцами проводит по пьянчугиной небритой щеке.

Рожа серая. Не дыхание — хрип. Не иначе, удар хватил.

— Это что у Вас тут? Посетителя Владыка прибрал? Нехорошо получается!

Стражник Эрави, подбоченясь, заглядывает сверху. Тиммон разматывает грязный шарфик у мужика на шее. Оба Гуду и кабатчик тоже здесь.

— Талдин сегодня у нас не пил. Хоть кого спросите! Он стряпчего Найана искал.

— Не пил? А кружка откуда?

— Так то он Вашу допил, уважаемый! — говорит Гуду, обращаясь к Эрави.

Сердце у мужика бьется плохо. Судорога. Руки ледяные, зрачок — в ниточку.

— На воздух бы его, граждане!

— Живой, что ли?

— Да. Но очень плох. Пошлите за жрецом.

Зять и шурин Гуду отходят, возвращаются. Осторожно укладывают беднягу на одеяло.

— Чей мешок? — спрашивает Эрави.

— Его, болезного. С мешком и пришел, — сообщает кабатчик.

— Что в мешке?

— Кабы знать…

— Развязывай, чего ждешь?

Погодите, просит Тиммон. Дайте я волшебство проверю!

Стражник Эрави глядит с сомнением. Скажет — волшебство ищу, а сам возьмет, и исчезнет! Ищи его потом…

На всякий случай Эрави становится у Тиммона за спиной. Тиммон поднимает руки. Произносит дибульские слова.

В мешке чар нет. И на Талдине тоже нет. А вот свояки Гуду светятся целиком, с головы до ног. Благословение Семерых? А может, оборотни.

— Ничего, уважаемые. Можете нести.

— Куда мы его? Сразу в храм? К досточтимому Уннави?

— Дотащите?

— В лучшем виде!

— Угробите по дороге — головой мне ответите! Как отнесете, бегом в Посадскую часть. И сохраните вас Семеро сбежать! А ты погляди, что в мешке.

Кабатчик достает из мешка щелястый деревянный ящик. Пахнет из ящика отвратительно.

— Что там?

— Дык-ть, мышки, уважаемый!

— Какие еще мышки?

— Живые. Штук шесть, не меньше. Скребутся.

— Ладно. Забирай ящик, ученый, и пройдемте.

5. Данкаран Иррин, увидав Тиммона в участке во второй раз за день, похоже, даже не удивился. Молча выслушал доклад Эрави.

— Ну что, стряпчий?

— Сам не пойму.

— Рассказывай с самого начала. С тех пор, как я ушел.

— Вы с Эрави вышли. Прошло времени — полную кружку выпить. Вбегает этот самый Талдин.

— Ты знаком с ним?

— Нет. И он меня не знал. Вот, уважаемые подтвердят: он у кабатчика спросил, как найти меня.

— Ладно. Подсел он к твоему столу. Что говорил?

— На жизнь плакался.

— И ты решил облегчить его страдания?

Вы вникните, старшина! — просит Эрави. Талдин из моей кружки пил! Мне-то ничего, а он, бедняга…

— Кто-нибудь знает, кто он такой, пострадалец ваш?

Кабатчик выступает вперед.

— С Вашего позволения, старшина — Талдином его зовут. Пьяница. Бывший лодочник.

Старшина выпускает тростник из пальцев.

— Та-ак… Тот Талдин, у которого полтора месяца назад лодку угнали?

— Он самый. В Приморской части проживает.

Иррин встает из-за стола. Зовет своего помощника Ганджи.

— Пойду, погляжу на него. Слышь, Ганджи! Когда придут Гуду со свояком, допросишь их. Свояка в избу, а с Гуду ты, Эрави, сходишь, кабак закроешь.

Старшина! Этих-то куда? — Ганджи кивает на Тиммона и кабатчика.

— В холодную!

Внизу, в тюремной землянке, Эрави тихонько толкает Тиммона в бок.

— Правда, высокоученый, что при виде убийцы покойники синей пеной исходят?

— Не все. Только те, кто при жизни в дурацкие слухи верил.

Кабатчик может располагаться на сырой соломе, где хочет. А Тиммону на руку надевается цепь с кольцом.

— Хочешь совет, ученый, как тебе отсюда выбраться? Молись! В первую голову — Плясунье, всех жуликов и дураков заступнице.

Эрави поднимается к выходу. Оглядывается с порога:

— Подпрыгивать не забудь!

Снаружи на дверь налагается засов.

Темно. Ночи в месяце Гаядари еще холодные.

— За что ты его? — спрашивает кабатчик.

— Кого?

— Талдина этого.

— Я ко всему этому касательства имею ровно столько же, как и Вы. Спросите лучше: откуда у пьяницы деньги?

— Дык-ть, лодку пропил!

— И почему он их тратил на мышей?

— Давай, что ли, и впрямь помолимся! Чтобы он, бедный, либо помер своею смертью, либо выздоровел. А то — стол твой, а заведение-то мое…

Прошло столько времени, сколько у Тиммона ушло бы на повторение всех его чар. И еще два раза по столько, и еще. Книгу у него, разумеется, изъяли вместе с прочими бумагами.

По двору прочавкали сапоги. В двери посветил фонарем старшина Иррин.

— Ну, ты, стряпчий, влип! Как есть, влип!

— Да уж вижу. Что нового?

— Был я в храме…

— Жив Талдин?

— Жив. Чудо требуется — поиски отравы. Оплатишь?

Тиммон разводит руками: сами обыскивали, видели — денег нету!

— Я одолжу! — встревает кабатчик.

Тиммону подали вощанку. Он дал расписку на пять ланг до Нового года. Иррин ушел, оставив фонарь на крюке под потолком. Стражник Ганджи притащил жаровню и котелок.

Незлой человек старшина Иррин. Добром платит за добро.

Утром Тиммона вывели наружу рано — еще не рассвело.

Глаза у старшины Данкарана совсем черные, непрозрачные. Видно, и он ночь не спал.

— Какие вести о Талдине?

— Не боись. Жрецы свое дело знают. Ночью никто спать не пошел — отраву искали.

— Нашли?

Иррин молча кивает. Тиммон уже и не спрашивает — что дальше?

— На твое счастье, умельца нашли, аптекаря.

— Вакаджи?

— Другой, успокойся. Пока жрецы Талдина откачивали, он проверил кружку, что Эрави подобрал. В пиве яда не было. Так что благодари Семерых. По дружбе скажу тебе — Талдина кто-то, похоже, отравленным шилом ткнул. И не вечером, а еще днем.

— Старшина! Мне бы…

— А тебе, я считаю, нечего тут больше делать. Ты у нас образованный, тебе на цепи не место.

— А где? На дыбе?

— Увидишь.

За Тиммоном, оказывается, уже явился сердобольный брат Джалга. Месяца не проходит, чтобы купец Найан родню у Иррина не выкупал. Если сложить те деньги, нового брата можно было бы заказать у чародеев. Искусственного, честного…

— Но ты же не веришь, Джалга, что я мог вот так, на глазах у всех, незнакомого человека отравить?

Джалга шагает рядом, на Тиммона не глядит.

— На тебя не похоже, чтобы при всех. В незримости — другое дело. Ты, часом, не девицу свою покрываешь?

Тиммон не ответил. Только ругнулся непотребно. Джалга замолчал: не иначе, обиделся.

Около полудня одиннадцатого числа в дом портного Лоду, что возле храма Владычицы Лармейских вод, явилась древленка, подружка жилицы здешней, певицы Миладу Джарладжаван.

Древленка сказала, что не Ми-нум ей нужна, а нужен Джа-лодочник.

Нету Джи, высокоученая! — объяснил Лонни, портновский сынок. С самого утра ушел в храм Змеинолужский. Талдина, дружка его, чуть не убили прошлым вечером проклятые смешенцы.

В храмовой лечебница Айрэн застала Джу возле талдиновой койки. Рядом — жрица Премудрой.

Айрэн тоже молится в сторонке. Потом спрашивает:

— Кто его убить-то хотел?

Джа косится на жрицу.

— Знамо дело, лиходеи. Матабангины сообщники недобитые. Как лодку-то потерял, Талдин пить сильно стал. Ну, и не с теми, видать, людьми связался. А они его возьми, да отрави, когда он всех их Фарамеду сдать решил.

— Дух винный тоже яд. Особенно в неумеренных количествах, — замечает жрица.

Айрэн дожидается, пока досточтимая выйдет.

— Так все-таки — с кем Талдин в последние дни дело имел?

Джа оглядывается на нее через плечо:

— Со мной, например. Ты что, меня подозреваешь, ученая?

— Не тебя. С кем еще?

— Много разных. Он все по городу бегал, мышей покупал. Говорил: следствие веду! Опасно, не хочу я тебя, Джа, впутывать. Скоро, говорил, мы с тобою, Джа, каменные хоромы себе построим. Вот и выстроил — домовину…

— Погоди еще. Авось, выздоровеет.

— Смотря кто лечить будет. Я про здешних досточтимых дурного слова не скажу, а все-таки — не ихнее это дело. Хоть Премудрая Целительнице и дочка. К Джиллам бы его, в новую лечебницу!

— Почему бы и нет?

— Дорого, ученая! Но я дела этого не оставлю. К Баудам пойду! Скажу: пусть оплатят чудо целительное! Из-за них Талдин пострадал-то. А ты, ученая, у чародеев зелье поищи, которое здоровье возвращает. Насчет цены не бойся. Денег я найду. Если что — подписной лист пущу! Погибает, мол, хороший парень Талдин, от кудесников самочинных, богачей и смешенцев…

— Хорошо. Зелий я принесу. Ты работать пойдешь или тут сидеть будешь?

— Посижу. Разве что к Баудам отлучусь ненадолго.

— Проследи заодно, кто еще придет спрашивать о талдиновом здоровье. Вдруг объявятся те, по чьей просьбе он слежку вел? Или те, за кем…

Оставив Дже пару денежек на уход за больным, Айрэн ушла. Много монеты повидал на своей лармейской службе лодочник Джа, и серебряной, и оловянной, не говоря уже о медяках — но таких не видал. Толстенные, с неровными краями, не обкусанные, просто очень старые. Это Айрэн по нечаянности выудила из кармана не ланги, а тысячелетние кадьяри. На каждой чародейская печать, не при здешних жрецах будь сказано.

Со Змеиного луга Айрэн направилась к Посадской части. Вручила старшине послание из Училища. О предоставлении для исследования образцов породы мышиной, что были накануне изъяты в целях следствия. Есть подозрения, что мыши использовались в незаконном волшебстве.

— Да хоть весь ящик забирайте, ученая. Кто их тут кормить-то будет?

— Они тут у Вас не проявляли беспокойства? Страха, злобы?

Иррин ответил, что нет. Рядом с прочими задержанными мыши были просто само Равновесие. Да какая злость в мыши-то?

— Впрочем… Погодите-ка ученая: этот малый, Талдин…

— Я к Вам только что от него.

— Очухался?

— Пока нет. Друг его Джа при нем сидит безотлучно. Если что, жрецов позовет.

— Оно и к лучшему. Знаю я тамошних досточтимых, особенно молодежь. Простите Семеро, они, как больной очнется, прежде чем зельями пользовать, показания его записывать начнут. Жажда знаний!

— Так оно Вам же и на руку, старшина!

— Это да.

На руку — так на руку. Увесистая заморская монета скрылась в рукаве старшины.

— Я чего думаю-то, ученая: у Талдина и пальцы, и голени, и локти — сплошь в покусах.

— Мышиных?

— Не знаю. Мелкие зубы, не собачьи. Вы не заметили?

— Я его не осматривала. Да после целительных чудес все могло и зарасти. Знаете что, старшина? Первым этого беднягу, насколько я понимаю, стряпчий Найан отхаживал?

— Да уж. Хоть бы разок, на смех мне, этот Тиммон в каком-нибудь гиблом деле не отметился!

— Досточтимый Илонго вне себя. Шутка ли — отравитель в училищных рядах!

— Утешьте досточтимого: вина Тиммона пока что не подтвердилась.

— И к лучшему! Так вот. Повидаться бы мне с ним! Я бы его расспросила, как и что. С научной стороны дела.

Старшина впервые за весь разговор заглядывает Айрэн в лицо, в косые глаза. Снизу вверх взглянуть на древленя — из маловеков такое не каждый сумеет.

— Нельзя! Я же сам ему под замком сидеть велел.

— Вот я и думаю: сами посадили, сами и…

— Я бы с дорогой душой, ученая. Но — приказ! Что ж это будет, если стража свои же приказы начнет нарушать? Нельзя — значит, нельзя. Никому, кроме родичей к Тиммону ходу нету.

Не успевает Иррин сосчитать до двенадцати, как Айрэн с невесомой улыбкой отвечает:

— Так в чем дело, старшина?

Иррин понял. Придвинул вощанку, начертил пару строк. Еще одна монета, и гостья с юга благополучно оказалась тиммоновой двоюродной сестренкой.

А что прадеды Тиммона Найана под стол пешком ходили, когда Айрэн получала свое свидетельство кадьярской кудесницы — так ведь меж древними и не такое случается.

Подхватив мышиный ящик, кадьярка удаляется.

Две сестренки — не одна! — запоздало соображает старшина Данкаран.

6. Закатный час одиннадцатого числа месяца Гаядари. Отпустив три бочонка лучшего сладкого вина по записке джилловского управляющего, виноторговец Джалга Найан прибирает денежки и встает из-за стола. Подходит к окну. Смотрит, как мохноноги грузят вино на тачку, выстланную соломой. Как сторож Тули, проводив их, затворяет ворота.

Козырек над воротами менять пора. И вывеску сделать. На посаде дом Найанов и так, конечно, знают — да только чем мы хуже новомодных посадских лавочек? Там не то что картинки, а и надписи попадаются.

Кроме забора и ворот из окна конторы видно жилое крыло найановского дома. Ставни тоже не помешали бы новые. Крышу перекрыть, крыльцо покрасить. А то соседи, чего доброго, скажут: не следит за товаром своим купец Найан! Что — вино? Слава добрая посадская — вот наш главный товар. А если пыль в глаза согражданам не пускаешь, грош тебе, стало быть, цена.

Те же мохноноги: не увидели бы они у Джалги в ухе золотую сережку — поклонились бы и ушли. Вино бы в другой раз у вингарцев закупили. А раз серьга на месте — значит, свой. Собрат по весам и счётам.

К серьге и хлопчатому кафтану прилагался еще невзначай извлеченный из-под стола подарочек уважаемым гостям. Бутыль с надписью «Дом Найанов», но внутри не вино, а вечный волшебный свет. Мохноногам, может, и без надобности, а все равно — приятно.

Гостинец от Джилла Ньены, склянка с зельем из новейшей лечебницы, стоит на столе. Бальзам Рикамелло, способствует быстрому восстановлению сил.

Вингарский подарок, косынка с шелковой нитью, лежит там же, на виду. Чтобы Джиллы не подумали, будто у купца Найана с вингарцами не договорено. Зайдут к тиддаликскому торговому представителю — там на видном месте тоже светится найановская бутылка.

Или родичи у нас не кудесники?

Повязываться шелковой косынкой, пусть ей десять царских «роз» цена, купец Найан не станет. Ни дома, ни на людях. А то обидятся другие косынки, тряпочные, взятые на память у честных тиддаликских пиратов. Джалга, умбинский моряк, когда-то за хорошего бойца считался….

Как бывало во времена Гунды, Губалли, великих капитанов Мэйана? Встречались две ладьи. Кормчие беседовали и каждый выставлял поединщика. Гребцы смотрели поединок. В конце побежденный учтивейше вручал победителю этот самый цветной лоскут с головы. Все выпивали, обменивались гостинцами, по-хорошему расходились. Никаких побоищ, потопленных кораблей…

Теперь же мы имеем не капитанов, а людей вроде Липарита. В лучшем случае есть Абукко Аджан и Тирра, дочь старого Гунды. Дженми, джалгин капитан, ходит до Майанджи и обратно, хотя саджа у него — хоть сейчас во внешние моря.

Моря, к счастью, из найановского окна не видать.

В калитке сбоку от ворот — очередной посетитель. Что-то спрашивает у Тули. Тот с поклоном указывает рукой на конторское крыльцо. Людей из дома Найанов, не в укор воротам и ставням, самому царю вингарскому не стыдно показать. Вышколенные. Знакомы с наукой почтительности, хоть и не по книгам, а по хозяйским устным наставлениям. Или зря купец Найан в кремлевской школе учился?

Сторожка Тули — под старой ивой. Ствол в два обхвата джалгиных рук. Ветки за нынешнее утро успели обрасти пестрым пухом.

Семеро на помощь, это Новый год, что ли, скоро?

Посетитель стучится в дверь конторы.

— Милости прошу!

Почтительность велит вернуться за стол, а тогда уже звать гостя. Но Джалга так и остается стоять у подоконника.

Посетитель, слегка сбитый с толку просторами найановских комнат, делает несколько лишних шагов. Ему бы остановиться, чуть отойдя от двери, и ждать, пока хозяин предложит кресло. А гость — она, гостья — быстрой, твердой походкой проходит вперед.

Стол, нарочно придуманный затем, чтобы разделять приказчика и посетителя, оказывается в стороне. Бутылки на полках у задней стены отблескивают, будто они тут вовсе не при чем.

Легкие сапожки с кожаным кружевом. Штаны из грубого, моряцкого, но все же хлопка, темно-зеленые. Кафтана, ремня, оружия и украшений Джалга Найан уже не разглядел.

Заметил только постановку шеи. Плечи, локти. Ладони, заложенные за ремень. Будь Джалга капитаном и выстави коллега-капитан против него такого поединщика, Джалга крепко призадумался бы — ох, крепко! Ибо вингарское искусство боя, точнейшее, мягчайшее, не чета нашей грубой сече — имеет тот единственный изъян, что хорошего мастера сразу видно. Такую походку, поворот головы нарочно не подделаешь.

Клеветники напрасно трудились бы, уверяя, будто глава дома Найанов не видал остального. Смуглого румянца, волос, вьющихся, как трава на вытертых ветром склонах Бугудугады. Древленских ушей, острых скул, накось вырезанных век.

И глаз. Карих кадьярских глаз.

Гостья оценила джалгин долгий взгляд и молчание. Начала сама:

— Мастер Найан?

— Он самый. Чем могу служить?

— Меня зовут Айрэн. Нельзя ли повидать Вашего брата Тиммона?

Купец Найан сразу вспомнил, который ему год. Сколько седины в бороде и как далеко продвинулась лысина. И когда он в последний раз по-хорошему дрался на мечах.

Гостья глядит ему куда-то между глаз:

— Разрешение имеется. Данкаран Иррин лично распорядился.

Не для того ли скребет по вощанке казенным тростником старшина Данкаран, чтобы податель сей таблички подошел к получателю поближе?

Почти вплотную. Почти касаясь.

Джалга глядит на вощанку. Ни одной знакомой буквы. А у кафтана гостьиного две пуговицы на вороте. Дальше — третья и четвертая на расстоянии в полпяди друг от друга. И только пятая застегнута. Под кафтаном рубашка со шнуровкой, и не то, чтобы шнурки были заплетены слишком высоко.

Вот, оказывается, почему почтительность велит людям беседовать с девленями сидя! Взгляд сверху вниз — первый шаг к смешению.

Джалга вдохнет и выдохнет. Лишний раз убедится, что подоконник за спиною у него держится крепко.

— Родня я брату Вашему. По отцу! — для тупых объясняет гостья.

Тиммонова родня — моя родня, должен был бы, наверное, сказать купец Найан. Хотел бы Джалга пореже вспоминать, что за дела у него с певцом Юсскатой, обманщиком, соблазнителем джалгиной матушки Бантари.

— А когда Вы… Я хочу сказать, тиммонова отца Вы давно видели?

— Недавно. Лет десять назад. Надеюсь, он в добром здравии.

— А не было ли с ним … Никакой с ним женщины не было?

Если бы этакая гостья, да еще принесла Джалге весточку о Кэйлен — это, по чести, было бы уже слишком.

— Какая-то была. Мне он ее не представил.

— Ах, ну да. Десять лет…

С тех пор, как Кэйлен, джалгина бывшая жена, сбежала с тем же подлецом Юсскатой за море, прошло всего-то года два. По древленским меркам — почти вчера.

— Идемте.

Длинный коридор найановского дома. Лесенка наверх. Дверь, запертая снаружи на задвижку.

За дверью темень. Ставни на окне закрыты, никаких светильников нет. Зачем свет полудревленям?

— Высокоученый Найан?

— А? Что? Где?

— Передо мною, надеюсь.

— А Вы кто?

Похоже, пользуясь тиммоновым заточением, его решили заодно и подлечить. На столе початый кувшин: не вино и не арандийское зелье, а сонная вода, в Умбине именуемая мардийской.

— Мы с Вами уже знакомились. Не далее как вчера. Я Айрэн, учительница кадьярского.

— Я кадьярскому не учился. И не собираюсь.

— Мы с Вами говорили о деле. Скупщик мышей — помните?

— Ну и как?

— Мыши временно находятся у меня. Кремлевская часть, дом господина Мерингера.

— А мужик?

— Вам ли спрашивать? Я о нем кое-что хотела узнать.

— Идите к лекарям.

— Вы первым его осматривали?

— Не успел. Меня повязали.

— Я уверена, это недоразумение. Скоро все выяснится.

— Желтый храм в Гончарах знаете? Там найдете мальчишку Динмади. Скажете, что Вы от меня, и пусть он Вас сведет со своим главарем. Я с ним должен был встретиться.

— Как зовут главаря?

— Понятия не имею. Что он сообщит, запишите и передайте мне. И скажите, пусть ребята за аптекой Вакаджи следят.

— Вы думаете…

— Да. Кому нужны живые мыши, как не Вакаджи?

— Но зачем?

— Он ими кормит змей.

— Каких змей? И опять-таки — зачем?

— Этого я пока не знаю.

Джалга Найан дожидался в коридоре.

— Поговорили? Я провожу. У нас тут дверь наружу найти не так-то просто.

Айрэн глядит на что-то у Джалги в руке.

— Запирать будете?

Да. Задвижка.

Следом за гостьей Джалга спускается по лестнице.

— Госпожа…

— Ученая, с вашего позволения.

— Простите меня. Я, похоже…

Скажи уж прямо: веду себя, как последний болван.

— Я понимаю, мастер Найан: мой дядюшка оставил у Вас не лучшие воспоминания. Постараюсь Вас не тревожить. А Тиммону напишу. Письма передавать ему можно?

— Вы, Айрэн… Заходите, когда вздумается. Я Вас… спросить хотел кое-о-чем.

— Да?

— Разговор долгий. Не откажете отужинать со мной? Ну, и с моим… То есть Вашим…

— С нашим с Вами братом?

— Вот-вот.

— Простите, не сегодня, Джалга. Дела.

Она так и сказала: Джалга. Ну, что ж…

— Тогда — Семеро в помощь!

Кадьярка легонько вскидывает голову:

— Какие Семеро?

Джалга, кажется, сбрехнул — так сбрехнул. Какие же тут Семеро, когда она Владыку Гибели не почитает?

— Шестеро с Вайамбой.

Айрэн улыбается: давно бы так.

Джалгиной руки у себя на ореховом рукаве кадьярская гостья предпочла не заметить. Шагнула назад. Джалга не отпустил.

Тень удивления над бровями: в чем, мол, дело, уважаемый Найан?

Джалга молчит. Глядит, не отрываясь.

Она поняла по-своему. Улыбнулась. Пожала плечами. Вы, кажется, пробуете не поверить Вашим глазам, мастер Найан? Но это вправду я. Не наваждение. Айрэн, учительница кадьярских наук. Тиммонова родственница.

Легче легкого — ладонью по джалгиной ладони. Поверили?

Как говорится в кадьярских книгах: поймай за хвост лесного кота, да так, чтобы он тебя не покусал.

Вечер одиннадцатого числа. Приморский рынок, кабак «Капитан Корягин».

По случаю теплой погоды, ставни с кабацких окон сняты. Внутри медовый свет, снаружи синие сумерки. В нише одного из окон сидит кадьярка Айрэн. Рядом с ней — человечий подросток лет десяти. С улицы к подоконнику пристроилась еще парочка молодых людей. Меньшой вооружен большим ножом, а возле старшего на земле сидит существо с цепную собаку ростом.

— Все-таки не пойму я: чего ради он на смертоубийство пошел? — в задумчивости рассуждает старший.

— Тиммон-то? Так шпиён же! Может, этот пьяница тоже был шпиён, а потом изменил. Вот из Аранды и пришел приказ: убрать его!

Это говорит мальчишка с ножом. Айрэн качает головой.

— Боюсь, в этом деле Тиммон — всего лишь невинная жертва.

— Угу. Весь в Апумбу!

— А это кто?

Трое посадских подростков переглядываются. Тот, что внутри кабака, объясняет:

— Неважно. Вы красивее будете… На ихний взгляд, я хочу сказать.

— Булле! Имей в виду: я Тиммону сестра. Сводная.

— Она тоже.

— Ладно, к делу. Сведения есть?

— Смотря почём.

Парень постарше обводит глазами переулок. Вроде, никого. Оружейная лавочка напротив заперта, а с базара народ разошелся еще на закате.

— Договоримся. Для начала Тиммон велел передать Вам три сребреника.

— Каждому?

— Хорошо, пусть так. Дадите сдачу с ланги?

Булле соскакивает с подоконника. Возвращается с горстью медяков. Лангу прячет старший.

— Кстати! Барсука не желаете, ученая? Отличный барсук. Злющий!

Существо выныривает у парня из-под ног, становится передними лапами на подоконник.

— Действительно, барсук. Слушай, Дагои, а чем ты его кормишь?

— Кормить? Его? Еще не хватало. Сам добывает!

— А мышей он ест?

— Барсук?

Только древленка своим сумеречным зрением может разглядеть, что за презрение отражается одновременно на дагоином лице и на барсучьем полосатом рыле. Мыши! Тоже, добычу нашли!

— У меня дома целый ящик мышей. Тех самых, которых скупал лодочник Талдин. Так вот, возвращаясь к делу. Тиммон просил вас найти, для кого эти мыши.

— Есть на посаде ткач. Зовут его Джикеди. Женат на ведьме.

— Это как?

— Ведьма, вингарка. Помешанная. Бровищи — во! Волосищи — дыбом!

— А еще у ткача сестра есть, Каприви. Вдова моряка Маджера. Ей ты, ученая, про нас не говори.

— Надо бы проследить за ними обеими. Где бывают, что делают. И к аптеке тоже хорошо бы приставить кого-то.

— Лавочка шпиёна Вакаджи?

— Он тоже шпион?

— Еще бы! Арандийская рожа. Зачем Тиммону тот Вакаджи потребовался, я знаю.

— И зачем?

— Пилюли брать будет бессмертные. Чтобы совсем вроде Вас заделаться. Полукровки-то по триста лет не живут. Кстати, ученая…

— Что кстати? Сколько мне лет? Сто двенадцать. А что?

— Нет, ничего.

— К Джикеди я, пожалуй, и в гости бы сходила. Завтра. Проводите?

— Только учтите, ученая — мы врозь!

— Боитесь?

— Эта вингарская баба — она мышей ест! Живьем! И демонов вызывать умеет. Вот Джикеди вокруг нее и бегает. Каприви в ихнем дому одна ткет, все семейство кормит. Все несчастья ихние из-за ведьмы пошли.

— Несчастья?

— Джикеди раньше тоже моряк был.

— Да, моряк, как же! Пират. С Липаритом ходил, — возражает Булле.

— За морем и женился? — спрашивает Айрэн.

— Да.

— И что потом?

— Не повезло ему. Денег накопил, собрал товару, и с Маджером вместе поехали торговать. И дернуло их связаться с капитаном Губалли.

— Знаю такого.

— Кто ж не знает! А в море их возьми и ограбь Золотая Борода. Маджер принял бой — ну, и погиб.

— А Джикеди?

— Выжил. И снова в море ушел. Возвращается — пешком, по приморской дороге. С большой тачкой. На тачке — сундук! Не иначе, раскопал клад, который Золотая Борода оставил. Ведьма, жена его, в то плаванье с ним летала. Она и клад добыть помогла.

— Это ты, Динмади, врешь! — замечает Булле.

— Может, клада и не было. А только дом у ткачей этих богатый. Все равно как храм. По стенам картины — как жар горят!

— Стало быть, с того самого плавания Джикеди мышей и покупает?

— Вроде, да.

— Благодарствуйте, ребята. Тиммон вас не забудет.

— Прибавить бы надо, ученая!

Булле может забрать назад свою сдачу: десяток медяков. Айрэн спускается в залу рассчитаться с кабатчиком. Ребята отходят от окна, удаляются в сторону базара.

Часть вторая. Безрукий чародей.

7. Двенадцатого числа месяца Гаядари Айрэн завтракала у посадских знакомых: купца Бауда и Далли, его молодой супруги.

Сам Куллобул Бауд у аптекаря Вакаджи не лечился. Пекарь Вели покупал снадобья от кашля.

— Надо бы, пожалуй, и нам пилюль бессмертных на пробу взять.

— Зачем?

— За море собираюсь. Вы, ученая, может быть, присоветуете, к кому на первых порах обратиться в Тиддалике?

Айрэн медлит с ответом.

— Честного, надежного человека?

— Увы! Из моих гостеприимцев, боюсь, никого уже не осталось в живых.

Еще бы им остаться! Айрэн, кудесница-недоучка, если и заводила знакомства с маловеками, то исключительно в мятежной среде бояр-отщепенцев. Крайне ненадежные граждане! А неприятели, то бишь царские рыцари, так и не смогли ее выследить.

Зашел разговор о морях, о заморских товарах. Ткач Джикеди, по баудовым словам, в самом деле ходил с Губалли в свое последнее плаванье. С Губалли многие ходят — в последний раз… Жена у Джикеди вингарка, по нашему не понимает. Собою видная, хоть и не в баудовом вкусе: ростом с хорошую хобку, вся черная.

— Смуглая! — поправляет Далли

— И волосы торчком стоят. Вот сестра у Джикеди, моряцкая вдова — мастерица, каких мало.

— Картины ткет. Звери, птицы — как настоящие!

От Баудов Айрэн пошла навестить недужного братца.

Джалга Найан сам вышел на крыльцо. Будто нарочно поджидал ее.

— Как Тиммон?

— Плох. Бредит. Эрави от него еле вырвался.

— Кто?

— Стражник из ирринова участка. Он всего-то сообщить зашел, что Талдина, пострадавшего, Джиллы в свою лечебницу забирают. Старшина приказал отпустить Тиммона на волю. Только обет велел взять с него о невыезде из города. А братец, вместо того, чтобы благодарить, шум поднял. Лучше, говорит, я, как тезка мой, Тиммон Умбинский, целый век просижу в колодце.

— Давайте, я к нему зайду.

Тиммон сидит все в той же комнате, на постели под покрывалом. Под подушкой топорщится книга чар.

Айрэн молча присаживается у него в ногах.

— Как здоровье, братец?

— Завяжи шнурки! — просит Тиммон ласково.

Джалга выходит вон. Не сказать, чтобы он в свое время преуспел в дибульском.

— Что дети?

— За Вами должок. Дагои и его молодцы следят за аптекой.

— Покупателя на мышей нашли?

— Да.

— Вакаджи?

— Нет.

— В Училище?

— Нет. На посаде.

— Кто такой?

— Ткач Джикеди. Живет замкнуто, с сестрой и женой-вингаркой. Мышей покупает уже года два, с тех пор, как вернулся из-за моря и клад привез.

Тиммон вытащил из-под одеяла одну руку, потом другую. Глазами отыскал в темноте косой взгляд сестрички.

— Все сходится!

— Что?

— Вы про кадьярских кошек знаете что-нибудь?

— Немного. Лесной ворожбой я не занималась.

— Жена-вингарка? Какого размера сундук описали Ваши знакомые?

— Средний. Но здесь, в городе, кошка не ужилась бы.

— Кто бы ее спрашивал.

— Не скажите!

Айрэн плохо помнит детство. Жаркий, вечно-сырой кадьярский лес, дома на деревьях, травы и плоды, не имеющие названия ни в одном маловечьем языке. Когда настоящий кадьяр научается ходить, то для развития осанки ему положено несколько лет гулять с кошкой на плечах. Кадьяр растет — и кошка подрастает. Взрослый, сорокалетний кадьярский кот дородством не уступит мэйанскому барсуку. А при тряской езде на плечах у хозяина кошка еще и цепляется — когтями!

Да не в когтях дело. Настоящая кадьярская кошка не то что лапой, а одним передергом бровей способна открыть любую клетку, сбить любой замок, даже волшебный. А уж сон сторожам напеть, голову задурить — в этом с ними потягаться мог бы лишь чародей разрядом не ниже третьего.

— Значит, змеи — обреченно вздыхает Тиммон.

— Змеи аптекарю бы подошли. Но ткачам? Они что, краску из них добывают?

— Да нет, не краску.

— А что?

— Чары, сестрица, чары! Вы слыхали про людоглавца? Безрукого колдуна?

Айрэн этот отрывок из «Книги утешения» читала совсем недавно. Вместе с каким-то задерганным школяром-правоведом у мастера Диррири, на испытаниях по словесности. «Гад безрукий воцарился на руинах Руэна, третьей из семи древних твердынь. Змий с головою, подобной человечьей, сведущий в ворожбе».

— Они на самом деле существуют?

— А Вы не верили? Чем людоглавый змей хуже кадьярской кошки? Правильно: тем, что по разряду чар он любого из нас с вами сильнее раз этак в пять. И никаких при этом рук, никаких лап! Одни слова!

— Да… Золотая Борода мог, конечно, держать такое у себя. К диковинкам у него, по рассказам, была просто-таки страсть.

— Диковинка, Вы сказали? Оружие! Мощнейшее! Сколько огненных шаров за день может выпустить этакая змейка? А сколько чар заучить на своем веку? Они не меньше тысячи лет живут.

— И по-Вашему, ткач Джикеди того змея перехватил?

— Или унаследовал, купил, нашел — откуда я знаю?

— Но ему-то что с него проку?

Тиммон выбрался из-под одеяла. Уселся на кровати, скрестив ноги в исподних штанах.

— А я не исключаю, что все гораздо хуже. Не людоглавец попался людям, а они ему. И теперь ткачи в полной его власти.

— И он внушает им, чтобы они покупали ему мышей?

— Надо немедленно известить досточтимого Илонго. Пока змей никому не внушил ничего похуже.

Айрэн вызвалась передать письмо в Училище. Сам Тиммон оделся в чистое и велел передать брату, что пойдет в аптеку за лекарствами.

Брату было не до него.

8. Когда Тиммон вошел, Вакаджи не по-мэйански толковал с подручным мохноногом.

— Высокоученый Найан? Пожаловали!

Откуда-то вынырнул работник Джорма с раскладным креслицем.

— Что нового в городе?

— А у Вас что нового?

Вакаджи призадумался.

— Корабль со дня на день ждем. Если позволите, я к Вам на дом тогда пришлю человека со списком: новинки, редкости…

— А таможня как же?

— Первый список — благородному Нельдодди, второй — Вам.

— Хорошо. Торговля бойко идет?

— Как сказать? Иной раз пару кувшинов сонной воды продаешь за день, и то доволен. А давеча зашел уважаемый Бандаггуд, свечи курительные выбрал — все подчистую!

— Кто, простите?

— Знаменосец благородного Фарамеда.

Значит, Фарамед в городе. В самом деле, праздник же скоро.

— А от кого это у Вас яд?

Вакаджи снял с полки горшок, подал Тиммону. В горшке белый порошок, пахнет скверно.

— От насекомых, высокоученый. В растворе один к двадцати помогает при изгнании червей.

— Джиллы для своей лечебницы у Вас зелья брали?

— У всех аптекарей города! Кое-что из восточных благовоний, мазь…

— Кстати. С гильдией аптекарской какие у Вас отношения?

— Никчемный чужестранец не дерзнул до сих пор подать прошение о вступлении в число умбинских граждан. Тружусь, дабы завоевать доверие.

— А разрешение у Вас, Вы говорите…

— От храма Байаме в Красильной слободе.

— Красильщика Лакарри знаете?

— Имею удовольствие быть знакомым. Большой мастер!

— А дочь его?

— Уважаемая Диэммаджи? Девица обращения самого изысканного.

— А отчего у Вас пиявки не в проточной воде сидят?

— Эх, высокоученый… Мало кто по эту сторону Гуна-Гуллы интересуется тонкостями лекарского искусства. Вот, Джиллы разве что. Пиявки — это не более чем скромный знак внимания в сторону гильдии стеклодувов.

Прозрачный куб, где Вакаджи держит пиявок, в самом деле — образец высокого стекольщицкого мастерства.

— Так как насчет нашего с Вами дела, высокоученый?

Тиммон не сразу сообразил: какого дела?

— Пилюли бессмертия! Будете брать?

— Ах, да. Сколько они стоят, Вы сказали?

— Для Вас и только для Вас — три ланги.

— А как они действуют?

— Способствуют невиданному приливу жизненных сил.

— А отчего так дешево?

— Может понадобиться несколько пилюль. Извольте видеть, каждая пилюля избавляет только от одной смерти. А достойного мужа, как известно, ждет не менее шести-семи смертей на выбор. Не говоря уже о так называемых приключенцах.

— Хорошо. Я подумаю.

У выхода из аптеки толчется мальчишка лет шести. Пропустив Тиммона в двери, кирпичом рисует на косяке небольшой вертикальный крестик.

— Дай яблочко! — просит мальчишка, поймав тиммонов косой взгляд.

— Держи медяк.

К крестику — «муллу» — добавились «бай» и «лэй».

— Это что такое?

— Умбло!

— Ишь ты, грамотный!

— Не-а. Я только буквы знаю. А писать не умею.

— Гляди.

Тиммон расставляет вокруг согласных букв точки: У, О, О.

— Вот теперь — умблоо. Кто тебя здесь поставил? Древленка?

— Никто. Сам!

— Угу, рассказывай… Ты знаешь, кто я?

Мальчик оглядывает тиммонову одежку.

— Судейский крючок!

— А точнее?

— Отравитель.

— Правильно. Держи еще медяк. И в рот не вздумай прятать! На деньгах грязь. Зараза.

— Ладно. Я тут считаю, кто в аптеку входит, кто выходит. Кто меня прислал, не скажу.

— Тоже мне, юмбинский лазутчик!

Габирри-Илонго прочел тиммоново письмо.

— Что меня всегда восхищало, коллега Айрэн, так это широта мыслей этого парня.

— Людоглавцы существуют?

— Да, коллега. По крайней мере, на Ирра-Дибула, у берегов Святого Озера, путешественники видели их. Да и Руэнский гад — его существование тоже не опровергнуто. Вот любопытно: надо ли на такое существо, как людоглавец, выправлять разрешение на чародейские занятия?

Насчет разрешения Айрэн промолчала. Сама-то она до сих пор числится учительницей кадьярского…

— Посоветуемся с коллегой Ликаджи. Если это… ээ… существо действительно творит чары, то возникает следующий вопрос: где источник этих чар? С голоса каких кудесников оно училось?

— Тиммон не преувеличивает опасность?

— Безрукий, косорукий, косноязычный и тому подобный волшебник всегда опасен. Ибо мы не знаем, насколько он при ворожбе владеет собой. Дикие чары, знаете ли…

— Я немного о другом. Талдин-лодочник уже пострадал. Что-то будет дальше?

— Да, бедняга Талдин. Я помню его по ристалищу. Тоже болел за благородного Радангу. Нет, ткача непременно надо будет повидать. Вызовем его в Училище и потребуем: если в самом деле он держит у себя людоглавца — пусть сознается. Тогда можно будет и о выкупе переговоры начать.

До заката Тиммон обошел еще несколько аптек. Мнение его о Вакаджи гильдейцы подтвердили: шарлатан. Пока что от его лекарств никто не помер, но все еще впереди. Хорошо, что судейские наконец за него взялись.

Ткача Джикеди вспомнил один пожилой аптекарь. Года два назад удалось сбыть ему зелий на целых тридцать ланг.

— А припомните, что за зелья были?

— Как же: противоядия! От укуса змеи. Не желаете взять на пробу?

Аптекарь вынес корзину со змеей. Страшно ядовитой! Если бы еще не ужиная желтая шапочка на голове…

Закат двенадцатого числа застал Тиммона на реке. Пока лодочник выгребал к южной пристани правобережья, Тиммон заметил в другой лодке свою кадьярскую родню. Та лодка, судя по всему, правит на посад, но не торопится.

Тиммон не стал окликать их, но призадумался.

Лодочник Джа как раз рассказывал Айрэн о своих дневных делах.

— Был я у Баудов. Не добился ничего.

— Как и следовало ожидать, Джа. В талдиновых бедах они не виноваты. Если на то пошло, Джиллы виноватее.

— У мохноногов совесть есть, ученая. Они Талдина взяли-таки к себе. Лечат. Меня хотели в лечебницу не пустить. Ну, я, понятное дело, прорвался. Такая, скажу Вам, чистота! Красота!

— Может, оно и хорошо, что туда не пропускают. Безопаснее.

— Я кое-что еще узнал. Позавчера Талдин, как раз перед тем, как отравили его, знаете, где был?

— Где?

— У купца Ваджи.

— Чем торгует?

— Тканями. Тоже баудовский собрат. Богатый.

— Ты умница, Джа. Когда Талдин поправится, это надо будет отметить.

— Дык-ть, ученая! Начать-то и сейчас можно!

Плох тот лодочник, у которого на борту не припасен кувшинчик с вином.

С набережной Айрэн двинулась на Приморский рынок, к кабаку.

Дагои сообщил: за прошедший день в аптеку Вакаджи зашло двенадцать человек. В том числе два моряка, две посадские кумушки, стражник, чесальщик, посыльный, сваха, орк-раб, два мохнонога и кудесник Тиммон Найан.

А еще вокруг бродила сильно накрашенная чернявая баба. Спрашивала про Тиммона: не появлялся ли?

У Джикеди гостей не было.

— А кто такой Ваджи?

— Магго Ваджи? Купец. Барской одежкой торгует и привозными тканями. На кремлевской стороне лавка, дом — на посаде. Соню не хотите, ученая? Раз уж барсука не берете…

— Мало что я, Дагои, понимаю в сонях. Правда, в мышах тоже…

— А я сам Вам подберу. Вы светлых предпочитаете, темных?

— Не знаю. На твой вкус. К Вакаджи меня отведешь?

Мрачный вакаджинский мохноног открыл дверь поздней гостье. Айрэн купила на десять ланг две пилюли бессмертия и полтора гээра змеиной чешуи.

Дело в том, что во всей аптеке те пилюли — единственное действительно волшебное средство.

9. Вечер двенадцатого числа.

— Что, если людоглавца прикармливают против князя?

Тиммон пьет чай. Досточтимый Илонго глядит на него участливо.

— Мне кажется, тут снова видна рука Белого Кадьяра. Прибыл из Вингары, живет на посаде, ни с кем не встречается…

— Вы думаете, учитель, Белого Кадьяра прячут ткачи?

— Людоглавцу, насколько я представляю, коллега, очень трудно общаться с миром, если рядом нет никого из сведущих в чародействе. Вы не знаете, наша коллега Айрэн с Белым Кадьяром не связана?

— Лазутчик в наших собственных рядах? Шпион Белого Кадьяра?

— Я бы не стал ничего такого утверждать. И все же — откуда у нее связи в гандаблуйском квартале, хотя сама она — коренная кадьярка? И эти ее лодочники…

— Кроме того, меня всячески стараются отвлечь от людоглавца на аптекаря.

— Вакаджи?

— Вас, учитель, о нем расспрашивали? Она?

— Да.

— Этот Вакаджи готовит яды. Продает арандийские снадобья. Держит в здании пожарной части какие-то тайные бумаги. Вот если бы их изъять…

— Действуйте, коллега! Если та, к кому Вы… питаете столь теплые чувства… если другая Ваша родственница…

— Помощница!

— Так вот, если эта особа при изъятии попадется, будет опознана — приводите ее сюда. Внешность мы изменим.

— Надо известить власти о делах Джикеди.

— Погодим, коллега. Постараемся обойтись своими силами.

Тем же вечером Тиммон успел посетить джилловскую больницу. Назвал себя и потребовал свидания с Талдином.

В комнату его провели. Можноножка-сиделка и человечий охранник встали ждать у дверей.

Тиммон помолился перед чашей Целительницы. Прошел через пустую залу к койке, где лежит Талдин.

— Спишь?

Старый пьяница открывает один глаз.

— Это я! Тиммон! Ты мне что-то сказать хотел?

— Где я?

— В лечебнице. Все позади. Не бойся.

Тиммон кладет ладонь на руку больного. Произносит негромко:

— Сосредоточься. Очень тебя прошу. Тебе самому это очень нужно. Я же для твоего блага стараюсь . Ну?

Талдин проснулся полностью.

— Кто? Что?

— Зачем ты искал меня в трактире?

— Грешен! Грешен я, досточтимый!

— Ученый. В чем именно?

— Пил! Беспробудно пил! В канавах пьяный валялся, на работу не выходил! В скотину бессмысленную превратился!

Слезы текут по небритой талдиновой роже.

— Откуда ты пришел на Змеиный Луг? Что ты хотел сказать о доме Каби?

— Единорог! Аа, досточтимые! Грешен я! Белый единорог!

Зовите жреца, велел Тиммон. Не слышите — человек желает покаяться? Глядишь, обет даст…

В ткацкой слободе темно. Даже Фарамед не заставит посадских жителей вывешивать над воротами зеленые фонари.

Тиммон стучится в калитку ткача Джикеди.

— Кого там Хёкк с Тварином несут среди ночи? Собак спущу!

— Уважаемый Джикеди? Я к Вам. Посадский стряпчий Найан. Ковры хочу купить: друг приехал из Марбунгу, вингарские ковры очень любит.

— То ковры. То мыши. То самострелы! Пошел вон, грязный полукровка!

— Что ты имеешь против полукровок?

— В храм сходи. Жрецы тебе объяснят.

Тиммон уходит. На заборе джикединого дома чья-то рука чертит еще один «мулл».

Айрэн велела Дагои: следить за ткачом круглосуточно.

Утром тринадцатого числа Тиммон долго соображал, прежде чем догадался, где он спал. Видно, ночью вчера ноги сами занесли его на Скрытную.

В комнате, вроде бы, все в порядке. На кухне возится Магги. Уби решил, что пора вскопать ученому огород. Весна!

Выучить чары. Одеться полегче: в черный старый кафтан. Выдать из заначки денег Магги на хозяйство.

После чего можно будет наведаться к пожарникам.

Пожарный староста Иденн Домми оказался на месте: в конторе на первом этаже пожарной вышки на Змеином лугу.

— Здорово, ученый! Как там наш оборотень?

— Отлично. Обеты чтит.

— Что-то его давно не видно.

— За город уехал. На хутор к Данкарану Иррину. Отдохнуть, по хозяйству помочь…

За такую новость — оборотень у Иррина в дому — староста Тиммона не то что к бумагам, а хоть к самому колоколу пожарному допустил бы.

— Кстати, уважаемый! Грамот неопознанных у вас, поди, много накопилось?

— Для Фарамеда держим!

— Молодцы. А слыхал ли ты, что Училище сейчас чужеземные рукописи скупает?

— Чужеземные, говоришь?

Тиммону вынесли несколько подозрительных страниц. Среди воззваний «За Вонго и Дарри», стихов Балапая и списков неуказанного товара нашлись три грамотки на незвестных Тиммону языках.

— Откуда?

— В аптеке изъяты.

Тиммон выдал Иденну лангу и убежал. Сказал: спешу обрадовать досточтимого Илонго.

Первый листок Габирри-Илонго прочел сам. Это карличий суп с грибами вади Банбан.

— Любопытно! Надо будет показать досточтимому Андраилу.

Вторая и третья страницы переписаны другим почерком. Судя по всему, давно. Бумага арандийская, желтая, с прожилками, чернила черные и красные.

— Ну, что там?

— Я, коллега, в арандийском не силен. Пойдемте к мастеру Диррири.

Дерганного словесника удалось найти в книгохранилище. Тот дожидался книг, обещанных досточтимым Уррани, а Уррани куда-то исчез. Рыжее дитя рядом с ним что-то старательно переписывало с таблички на табличку.

Илонго вручил коллеге арандийские листы. Тот прочел первую страницу.

- Тут что-то о смешении, коллеги.

В последнее время словечко это дурно действует на бедного Диррири.

Перевод, однако, вышел любопытнейший:

Знай же, что не обретут они гармонии прежде, чем будут разъединены. Ибо смешение для них, хотя бы и представлялось неизбежным, на деле есть извращение их природы, изначально чистой, лишенной цвета, бестрепетной. Он — дракон воздуха, она же змея морская. Ему присуще стремиться вверх, ей — вниз. Не зря же холод сковывает ее раньше, чем их двоих, его же не сковывает вовсе, тогда как жар она терпит много дольше него. Где бы ни сошлись они: в зерне ли, в плоде или в добром корне (приписка: Эри говорит, в корне всего лучше), дай созреть их союзу, выждав трижды по три Бенговых срока, поступая сообразно наставлениям Винги Пау (Эри: восьми достаточно. Пау — вингский шарлатан). После же — не медли! Возьми медь, дерево, стекло. Принудь двоих расстаться, используй их собственные слабости. Разлучи смешавшихся, подвергая их поочередно испытанию пламенем и льдом. Заключай их в темнице, подобной медному чреву, изгоняй путем, что проложен в пустоте. Следя за верхним, не упускай нижнюю, умеряя пламя, наблюдай превращения цветов. Запри его, сосредоточив в лабиринте. Свяжи ее, дабы не могла следовать за ним. Будь настойчив, и она выдаст его тебе. И тогда обретешь ты ключ к тайнам живой твари, веселье долгожителей, погибель маловеков, источник жизни, затворенный смешением. Но смотри, чтобы никто из босоногих не приближался! Бойся золотой вышивки и морского каната. Будь тверд, иначе как бы ты сам не пал жертвой союза двоих. Избегай смешения! Избегай смешения!

— Ересь, коллеги? Попрошу мне списочек!

Это подкрался Уррани.

— Погодим, досточтмый. В целях следствия…

— Да не бойтесь вы! Тут, в книгохранилище, такие вероотступничьи штучки есть — просто прелесть!

На втором листе — список с именами и цифрами. Кое-что и здесь приписано позже, другим почерком:

Валли	2	4 кар.	1	-------
Вуруи	3	5 ½ (долг)	2	-------
Далиму	2	4	1	Книга до 4. Серебр.
Пурра Нанг	2	3 ½ (долг)	1	-------
Тукки	1	---	½ Будет знать!	Книга! Срочно!
Ливи Туан	3 (4 *)	6	2	-------
Кэруи Кана	4 Неплохо!	10	3 ½	Просит еще стекла. Поглядим.
Бенг Ложечник	1	---	---	Никуда не годится. Гнать!
Бенг Подземный	1 и ½ пополам с Маруи	2	2 для Бенга — 2 ½ ! Напомнить!	Книга, стекло, 6 кар. Долг — до 4. Серебр.
Маруи	3 и ½	4	2 для Бенга — 2 ½ ! Напомнить!
Мы с тобой	3	6 ½	13+6 ½ = 19 ½ Долг — 10. Итого - 9½. Во благо!

Тиммон перечитал перевод.

— Кажется, коллеги, мы выследили арандийских лазутчиков.

— Не все арандийцы — лазутчики.

— Что такое — Бенгов срок?

По словам коллеги Уррани, речь идет о сроке, в течение которого Мемембенг вел свой народ из Аррамби в Аранду. Сколько это в часах, днях, месяцах — вопрос спорный.

10. На закате тринадцатого числа Дагои, посадский ребячий вожак, получил известие: кадьярку Айрэн с молодым квартальским древленем видели в Каменной слободе. Зашли в сарай при брошеном доме старой Нилги, а назад — не вышли!

— Дело ихнее, древнее. Кадьяр с гандаблуем — не смешение.

— Да не то! Не было их в сарае. Исчезли.

— А люка в полу там нет?

— Подземелья? — вытаращил глаза дагоин сыщик.

Айрэн вызвала гандаблуйского ткача Юмиджи прогуляться по подземному Юмбину не ради мышиного следствия. Просто ей необходимо было где-то побыть в тишине.

Юми давно просил научить его кадьярскому рукопашному бою. Сейчас Айрэн в темном, холодном, но хотя бы сухом зальчике на перекрестке двух юмбинских ходов показывает основные движения. Юми пытается повторять.

Хорошее занятие. От мыслей дурных отвлекает.

Что, по сути, Айрэн знает про того маловечьего мужика, сводного брата знаменитого Тиммона Найана?

Учился Джалга в княжьей школе. Прославился редкой склонностью к пререканиям. Дарований, присущих Тиммону, не проявлял. Сохранилась фраза высокоученой Вайары Дунги, наставницы-магини: «Как устроена чара «Огненный шар» Вам, Джалга Найан, надо знать хотя бы потому, что этот шар однажды полетит в Вас».

Судя по записям двадцатилетней давности, заботливо разрытых добровольными соглядатаями, дрался в школе Джалга примерно по три раза в каждые два дня. Милость Воителя Пламенного?

— Юми, дитя мое!

— Что?

— За нами кто-то гонится? Следит?

Юмиджи остановился, опустил руки.

— Вроде, нет.

— Ты все время прислушиваешься?

Нет — сознался Юмиджи.

— Тогда откуда такое напряжение?

Юми пробует расслабиться. Самое трудное на первых порах — научиться расслабляться. Наставник Айрэн говорил: представь, что лежишь на ветке родного дерева. Но не скажешь же: вообрази, Юми, что сидишь дома, за родным ткацким станком?

— Ладно. Продолжим.

После школы Джалга, как рассказали Айрэн, служил матросом, дослужился до помощника кормчего. Бывал и у вингарских берегов. Из оружия предпочитал короткий меч, а не саблю. Драчливости и в зрелые годы не оставил. Не будь он хорошим бойцом, его едва ли брали бы к себе мэйанские кормчие. Ибо никто из гребцов не мог сравниться с Джалгой в искусстве вносить поправки в любое решение капитана. С точки зрения интересов команды, разумеется.

Вероятно, Джалга знает вингарский язык. Собеседники Айрэн вспомнили, как купец Найан с меа-меями разговаривал по-ихнему. А с Джиллами, разумеется, Джалга объясняется и переписывается по-мохноножки. Гандаблуйского языка не изучал: брезговал, не иначе. И пусть даже Джалга, в отличие от своего отца, Надду Найана, на взгляд не отличит золотой виноград Кабурро от медного с агалийских склонов — но древленское грушевое, вишневое и персиковое вино он все-таки не относит к числу приличных напитков.

После смерти матери (вдовы Найан — той самой, в честь которой называется красное вино по полторы ланги бочонок) Джалга, наследник дела, вернулся на посад. И сразу же стал судиться с братом. В итоге Тиммона, кудесника, одного из лучших воспитанников Училища Премудрой, с позором выселили из родного дома, признав незаконнорожденным. Теперь, как известно, Тиммон ютится в наемной квартире, зарабатывает на жизнь стряпчеством, совершенствовать мастерство как чародей не имеет ни досуга, ни средств.

Кто же, спрашивается, виноват в упадке умбинской магии? Джалга Найан!

Надо сказать, и купец, и тем более винодел из Джалги пока еще никудышний. С таким нравом, как у него, торговлю вести тяжело. Денежными делами ведает управляющий, ушлый дядька Рудаджи. Винными подвалами занимаются старый мастер Бирринем с учениками. За Джалгой остаются только гильдейские обязанности и прием особо важных покупателей.

По правде говоря, пьет Джалга слишком много, чтобы хорошо разбираться в винах.

— Свободнее, Юми. Пока еще мы никого не бьем. И нас никто не трогает. Просто идем по улице. Приняли по два стакана грушевого с пряниками, теперь гуляем.

— Ага. По Травничьей, Гостевой и обратно. И ни одного маловека навстречу!

Отлично. Первая ступень расслабления достигнута. Полчаса назад Юмиджи сказал бы: а в канавах по обе стороны улицы гниют маловечьи сволочи.

Юми — способный ученик. Можно переходить к следующему упражнению: на сосредоточение.

Повесть об уходе Кэйль, джалгиной жены, когдатошней первой красотки Ви-Умбина, к тиммонову отцу Юсскате тоже была рассказана Айрэн. Вместо того, чтобы набить сопернику морду, Джалга вздумал разбираться с ним по суду. Все еще разбирается — ибо Юсската вовремя сбежал за моря.

Есть ли женщины у Джалги Найана? Доносчики сообщили, что Блудную улицу купец Найан посещает раза два в году, не чаще. Имеется у него одна постоянная зазноба, но вместе они не живут. Ибо она — не кто иная, как жена Дженми Пуллиена, бывшего джалгиного капитана. Капитан весь век в морях, баба так или иначе стала бы гулять. Пусть уж со мной, чем с кем чужим — рассудил, наверное, Джалга.

Насчет смешенческих склонностей купца Найана Айрэн ничего не узнала. Видно, пример матери навсегда отвратил его от нелюдских племен.

Что же до слухов о давней, еще школярской связи между Джалгой и Дарри-Насмешником, местным знаменитым поэтом, то эти сведения не подтвердились. Дружба, не более того — сказали Айрэн.

— Уши, Юми!

Юмиджи, кажется, начинает злиться.

— Сосредоточиться, дитя мое, — не значит дергаться на каждый звук!

Есть еще некая благородная госпожа на правобережье, в чей дом Джалга Найан обычно является по праздникам с бочонком лучшего вина. Даму эту Айрэн знает: княжий летописец Каэру Каби. Не то чтобы Джалга питал склонность к образованным дамам. Тут — то же, что и с капитановой женой: не любовь, а долг. Ибо Каби эта — бывшая даррина зазноба.

Джани Найан постарался, чтобы до Айрэн все дошло именно в такой передаче. Слишком уж не понравилась ученику благородного Бу-мея новость, что Айрэн любопытствовала о Джалге.

— Последнее упражнение. Из основных — самое трудное. Требует расслабления и сосредоточенности одновременно. Давай, Юми.

Позавчера, Джалга ее придержал за локоть, когда провожал. Вчера — пригласил выпить по чарочке. Айрэн себя уговорила не отказываться. Знакомство-то полезное. Хотя и сказано у пророка Джаррату: гони от себя маловека! Приживется — не отвяжешься, а как помрет — остаток лет по нем проплачешь.

Или нового заведешь, как сказал бы маловечий Халлу-Банга.

Айрэн решила: пусть купец Найан угощает. Пусть расскажет что-нибудь о себе. Вдруг выяснится, что бравый умбинский моряк в свое время зарубил кого-нибудь из вингарцев, небезразличных Айрэн? Тут все само собой и разрешится.

А получилось, что болтала сама Айрэн. По-мэйански. На вингарском, сказал Джалга, я с Вами разговаривать не рискну — потому как за вычетом названий рыб, деревьев и корабельной снасти остальные слова, которые я знаю, не для слуха ученой барышни.

Айрэн не стала уточнять, в чьем обществе она сама училась вингарскому.

Джалга, конечно, мало что понял про Бементе и про школу собирателей Времени. Сказал только, что встречался с мастером Равере. Долго думал, бедняга, как выразиться: хороший мужик? Вспомнил, видно, что «древленем», даже хорошим, при Айрэн называть ее соплеменника обидно. Хороший кадьяр? А где, спрашивается, ты, умбинский моряк, видал других, чтобы сравнивать?

В конце концов сказал: хорошо было с ним работать. Что за работа — промолчал.

Кто были те вингарские бояре, у которых служила Айрэн, Джалга тоже не спросил. Видно, некоторые вингарцы и ему не безразличны. Зато нашли общих знакомых в Тиддалике и новом Муллу-Муллунге. Вспомнили какие-то известные обоим улочки, кабаки, оружейные мастерские.

Через час Айрэн собралась идти. Джалга проводил до ворот. Калитка в доме Найанов двойная: дверца во двор и дверца на улицу, а между ними — пространство в ширину воротного столба.

Там-то Джалга и спросил: зайдете завтра?

Впредь до выяснения подробностей о купце Найане Айрэн предпочла ничего не обещать.

А он спросил: знает ли она, как прощаются по-мэйански? Здесь, мол, своя почтительность, хотя и не вингарской чета.

Кто Вам сказал, Айрэн из кадьярского Училища, что можно соблазнять маловеков? Он же не ожидал, что имеет дело с кудесницей. И вообще, похоже, впервые в жизни обнимал кого-то из нелюди. В первый раз касался щекой шеи такого существа, у кого уши — подвижнее и точнее, чем пальцы или губы у человека.

Айрэн успела калитку открыть, выйти на середину улицы — и оттуда уже услышала, как Джалга перевел дух. Следом не пошел.

Надо же было встретить его сегодня. И не на улице, где бы он поостерегся людей, а на том пустыре в полверсты шириной, что называется у здешних Змеиным лугом. Айрэн шла с севера на юг. Теперь уже и не сообразишь, почему надо было идти именно такой дорогой.

Джалга шел навстречу.

Походка — самая пиратская. Шарфик вокруг шеи — белый. Не иначе, ходил на Лысую горку, в храм, благодарить Плясунью за давешнее.

Не далеко ли зашло Ваше самомнение, коллега Айрэн?

Не дожидаясь, пока Джалга узнает ее, Айрэн исчезла. У нее с Тиммоном, наверное, семейная склонность к чарам невидимости. Свернула с тропинки, не оглядываясь, побежала на восток, к древленскому кварталу.

Почему, спрашивается?

Стоило ли ехать за море, если здесь — ровно то же, что в Вингаре? Не успеешь оглянуться, все уже произошло. Слишком скоро, чтобы почувствовать. Времени, как и предупреждал мастер Бементе, никогда не будет хватать.

Первый господин, на службу к которому нанялась Айрэн, был самонадеянной бестолочью неполных двадцати лет, кроме меча, лошади и пары дружков-головорезов ничего не имел. Он не понял, что семидесятилетняя Айрэн тогда тоже была еще совсем девчонкой, моложе, чем Юмиджи сейчас. Маловечий боярич думал, раз кадьярка, то старая и мудрая. Было лестно.

С помощью Айрэн за десять лет боярский сынок успешно собрал дружину, расправился с родней, занял замок, разгромил нескольких соседей, женился на лучшей невесте царства, родил четверых сыновей — и попробовал бы только обойтись без кадьярки-кудесницы! Айрэн посылала отчеты мастеру Бементе, мастер диву давался: когда Вы все успеваете, коллега?

В следующие десять лет боярин вошел в милость к царю, вышел из милости, был заключен в тюрьму, бежал, собрал армию, отвоевал свое боярство назад, занял пятую часть царства Вингарского впридачу — а об отчетах Айрэн уже и не вспоминала. Перестала успевать следить за происходящим. Пошло третье десятилетие; боярин сжил со свету одного сына, пристроил в храм другого, потерял третьего в бою, вернул царю земли, поменял подданство один раз, потом другой. А к сорока пяти годам стал такой, что Айрэн старалась беседовать с ним в темноте. А если днем — то отвернувшись куда-нибудь в сторонку.

Недолго он, правда, и протянул. Помер на тридцатый год их знакомства. Наследник боярства требовал Айрэн к себе, чтобы самолично отрезать уши подлой смешенке. Быстро, слишком быстро все кончилось.

Айрэн отправилась на север. Надеялась, что с гандаблуями будет легче. Освободить собратьев от маловечьего угнетения — чем не цель? Хорошая, отдаленная цель, чтобы успеть уловить весь ход событий. Только пока что мало кто из древних, кроме Юмиджи, хочет освобождаться.

И вот, извольте. Угнетатель-маловек. Был бы хотя бы дворянин, рыцарь, волшебник, на худой конец — поэт. Так нет же!

Куда это годится, коллега Айрэн? Склоняете к смешению ни в чем не повинного умбинского жителя. Способствуете обогащению умбинского князя Джабирри. Ибо, связавшись с древленкой, да еще и лазутчицей, купец Найан будет, разумеется, немедленно признан сумасшедшим, а его имущество приобщено к казне. Сперва купец будет влюблен, ничего не заметит. Потом станет шуметь, таскаться по судам, потратит последние деньги, ничего не добьется, запьет и умрет. Совершенно случайно будет зарезан в трактирной драке. Наймется на корабль по старой памяти, утонет у берегов Бугудугады. Погибнет как герой в бою с пиратами, изменит отечеству, поступит в службу к вингарскому царю… Или раскается, падет в ноги князю, будет прощен, помещен в Безумный дом, а потом выдан брату Тиммону на поруки. Вы же сами, коллега Айрэн бросите его. Умрете, не выдержав отвращения к этакой жизни. Попадете на улице под случайный огненный шар. Но если даже все обойдется, если Ваш маловечий сынок-полукровка не погибнет, пока Вы будете носить его, если выживет в детстве, не будет насмерть затравлен сверстниками — то, придя в училище, на испытаниях он непременно завалится. Не на чарах — так на словесности.

Спрашивается: стоит ли Ваше время, коллега, даже Ваше, дешевое древленское время, чтобы его потратили на это?

11. Юмиджи сбился со счета. Замер, потом трижды громко топнул ногой и прислушался.

А потом, в нарушение всех законов кадьярской боевой науки, скакнул в сторону, к проходу. На бегу толкнул Айрэн в плечо, шепнул: уходим!

Этот закон подземного Юмбина Айрэн уже усвоила. Слышишь шаги — стой на месте, дай знак о своем присутствии. Тот, кто идет, должен остановиться и ответить. Если нет ответа и шаги слышны — значит, враг. От врага разбегаются врассыпную.

Юмиджи убежал в правый коридор. Айрэн в левый. Погоня пошла за ней.

Кто бы ни была эта тварь, бегает она быстро.

Грузный топот босых ног. Сиплое дыхание. Похоже, всего одно.

Левый ход выводит к беседке Ориджи, что в Судейском саду. Петлять по юмбинским коридорам Айрэн не возьмется: слишком близко преследователь. А там, впереди, есть хотя бы надежда вылезти наверх.

Поворот, еще поворот. Погоня близко. Раз или два Айрэн удалось оглянуться. Бежит кто-то тяжелый, длиннорукий, судя по сложению — орк. Глаза в темноте отблескивают красным. В руке — топорик.

Плохо. У самой Айрэн нет с собой оружия. Подходящих чар тоже нет. Что проку от невидимости в темном подземелье?

Площадка под беседкой. Лестница валяется на земле. Будь у Айрэн время поднять ее, подставить к люку…

Преследователь показался из-за поворота. Поднял свободную руку. Потом и ту, что с топориком.

— Кутафецви?

— Как Вы сказали?

— Аракорцет гварати?

Айрэн вспомнила: хотя бы одна полезная чара у нее есть. Наклонилась, подобрала с пола осколок кирпича. Показала руками: мир! Не пугайтесь! Будем дружить! И зажгла на кирпиче зеленый волшебный свет.

Преследователь расплылся в улыбке.

Это не орк. Кожа у него не смугло-серая, а черная. Совсем черная, как уголь. Курчавые жесткие волосы, клочковатая борода. Глаза красные — а зубы белые, у орков таких не бывает. И света он не боится

Отощал, как почти все подземные жители, но когда-то, похоже, был мужик крепкий. Что-то продолжает говорить на своем непонятном языке.

Вингарские моряки рассказывают о далекой стране на Юге, населенной сплошь чернокожими людьми и управляемой огромным змеем. Кстати к тиммоновым размышлениям о безруком кудеснике. И к недавнему путешествию Айрэн с подружкой Миладу в юмбинские безместия. Что, если чародейский проход, открытый ими, так и остался незапертым? Мало ли кто мог забрести через тот проход?

Айрэн протягивает мужику первое, что нашла в кармане. Кусочек сушеного яблока.

Мужик показывает знаками: наверх!

Айрэн присаживается на корточки. Рисует пальцем на грязном полу нечто, похожее на змею с человечьей головой.

— Далис! — радостно вскрикивает мужик. Садится рядом и тоже начинает рисовать.

Сначала у змеи появляются крылышки. Потом — шесть ног неравной длины. Черный протягивает руку к вороту кафтана Айрэн. На нем самом кроме грязного одеяла вокруг пояса — ничего.

Нельзя! — показывает Айрэн.

Наверх! — повторяет мужик.

— Наверх — так наверх. Тебе же хуже. Сырость, холод, люди…

Айрэн говорит это, а сама встает, поднимает лестницу, делает вид, что начинает подниматься. Мужик хватает ее за плечо, отодвигает в сторонку. Грозит топориком, ухмыляется. Ступает осторожно на первую перекладину лестницы, на вторую, снова что-то бормочет. Спускается, сует в руку Айрэн замасленный лоскуток — после чего с обезьяньей быстротой взбирается вверх, открывает люк, втаскивает лестницу за собою и с грохотом задвигает крышку.

Ничего подходящего, что бы можно было подставить вместо лестницы, поблизости нет. До люка высоко, не допрыгнуть.

На поверхности сейчас, должно быть, около часа пополуночи.

В тряпке — костяной щиток с неизвестными Айрэн буквами.

Айрэн не придумала ничего лучшего, как пойти назад той дорогой, какой прибежала сюда. Шла не меньше часа, но площадки, где они с Юми занимались, не нашла. Поняла, что заблудилась. Уселась у первой же развилки и стала ждать. Закон подземелья: к сидящему неподвижно подойдут, даже если издали догадаются, что не мертвый.

Прошло несколько часов. Айрэн, похоже уснула. Разбудил ее холодный нос, ткнувшийся ей в лицо.

Барсук. Не убегает, не нападает. Смотрит выжидательно.

— Ну, что же ты? Выводи! — попросила Айрэн.

В кармане нашелся еще один кусок яблока. Барсук из вежливости принял его пастью, пожевал, проглотил — после чего развернулся и неспешной трусцой двинулся в один из проходов.

Через полчаса барсук привел Айрэн к низенькой дощатой двери. Толнул дверцу лапой и зашел внутрь.

Там оказалось почти светло. Низкий, чуть выше роста Айрэн коридор по стенам и потолку сплошь зарос чем-то похожим на мерцающие водоросли. Или на очень густую плесень.

В конце коридора — еще одна деревянная дверь. Заперта.

Барсук уселся на задних лапах брюхом к стене и принялся объедать завитушки со стены. Оглянулся на Айрэн, оскалился: чего, мол, не ешь?

— Ты не понял. Мне не поесть надо, а выбраться наружу.

Барсук не отозвался. Пришлось снова сесть и подождать.

Айрэн пообещала себе никогда больше не спускаться в подземелья, даже с Юмиджи, без хлеба и фляжки с водой.

Не прошло и четверти часа, как за дверью послышалось топанье. В замке повернулся ключ. Барсук выскочил за дальнюю дверь. Из ближней показался лысый карл в кожаном переднике, с широченным ножом в одной руке и ведерком — в другой.

Пришлось плакаться. Объяснять по-мэйански, что заблудилась, просить, чтобы вывели наверх.

Карл сурово оглядел Айрэн. Попросил показать бумаги.

Ничего более подходящего, чем записка старшины Данкарана, у Айрэн при себе не оказалось. Слава Премудрой Бириун, что Джалге не пришло в голову забрать эту вощанку себе на память!

Поднеся табличку поближе к мерцающей плесени на стене, карл читает.

— Юсската? — вслух произносит он. Гевурский герой, певец Юсската?

Айрэн кивает. Карл отставляет в сторону ведро, нож. Низко кланяется.

— Почтение родне храброго Юсскаты!

Видя некоторое замешательство гостьи, карл, уже распрямившись, продолжает:

— Не бойтесь. Вы среди друзей. Окажите честь дому Андраилов!

По случаю такой радости, карл даже не заметил на стене свежей барсучьей потравы. Нарезал полное ведерко плесени, подал Айрэн складчатую ладошку, пригласил следовать наверх.

Еще бы карлам вади Андраил не помнить древленя Юсскату! Он сражался в войске князя Вонго против вади Банбан, главных андраиловских супостатов. Песней своей вдохновлял волосатых маловеков на борьбу за святое карличье дело.

Айрэн, пока ее поили чаем и кормили пирогами с плесенью, думала: надо будет не забыть сказать Юмиджи. Пусть состряпает себе и родным свидетельство, что и они Юсскате не чужие. Авось, в подземном Юмбине пригодится.

Самой же Айрэн хотелось бы сейчас одного: лечь, заснуть, никого не видеть и не слышать.

От игры в «четыре храма» Айрэн отказалась. Объяснила, что плохо себя чувствует — видит Премудрая, не солгала — и попросила, чтобы ее вывели на поверхность.

Уже на пристани, возле храма Лармейской Гаядари, Айрэн сообщили новость: прошлой ночью демон Тварин вырвался из запечатанного сосуда, где его держал чародей Циоле, перелетел на посад, но жечь отчего-то никого не стал. Только снял с подвыпившего прохожего кафтан, изрек страшное проклятие на весь город Ви-Умбин и скрылся в клубах дыма.

Кое-как Айрэн добралась до дома Мерингера. Глотнула укрепляющего зелья. Скинула кафтан, сапоги, верхние штаны. Забралась под одеяло.

В дверь стучат со двора. Вставать, принимать гостей нету никаких сил.

Голос с резким степным выговором спрашивает снаружи:

— Помираешь?

— Не заперто. Войдите.

Меа-мейская шаманка с четырьмя косами из-под шапки стоит на пороге. Щурится в темноту.

— Проходите, садитесь.

— Кто-то порчу навел?

— С чего Вы взяли?

— Иду по двору. Чую — тварь живая мучается. Сперва мыши с голодухи плясать начали…

— Ох, еще и мыши. Меня же почти весь день дома не было…

— Не бойся, у меня теперь они. Наелись, унялись.

— Благодарствуйте.

— Не за что. Так вот, мало было мышей, тут еще и ты возвращаешься. Не поймешь, совсем дохлая или наполовину.

— Просто устала.

— Где была? Почему одежа мокрая?

— В подземелье. Холодно там. И сыро.

— Вода человеку вредит, не в месяц бы Владычицы такое говорить.

— А древленю без воды не обойтись.

— Лежи. Не помирай. Я мигом.

Шаманка убежала. Вернулась с каким-то горшком.

— Вот. Растереть тебя надо.

— Благодарствуйте. Я сама.

Меа-мейка, не слушая, стащила с Айрэн одеяло. Потом рубаху. Зачерпнула из горшка зелье. От запаха у Айрэн слезы покатились из глаз.

— Эх, город… Ни коня, ни коровы. Псы — и те дерганные. Про мышей уж я и молчу. Жаль, до Меарвея мы с тобой сейчас не добредем.

Меарвей — это несколько сотен степнячьих палаток под северо-западным склоном кремлевского холма. Там и коней, и собак, и прочей скотины достаточно. Степняки, говорят, любую хворь лечат кровью. Зарежут корову, залезут во вспоротое брюхо и сидят, покуда двух песен не споют.

Айрэн не спросила: неужто все так плохо?

— Кто тебя изрезал-то?

Это меа-мейка добралась до старых, еще кадьярских, отметин. И до вингарских шрамов.

— А, давно. На войне.

— Это где же?

— Далеко. За морем.

Шаманка проговорила что-то по-своему.

— Ну, вот. Лежи теперь. Мужик придет, скажи: пусть рядом ложится и не отходит. Одна — задрогнешь.

— Какой мужик?

Степнячка не ответила, ушла.

12. Ночь с тринадцатого на четырнадцатое число месяца Гаядари Тиммон Найан провел в гостях у наставника, досточтимого Илонго. Со всей смиренностью завел разговор: нельзя ли будет в ближайшем будущем записаться на испытания? Ежели Премудрая смилуется над никчемным школяром, Тиммон попробовал бы свои силы в чарах, дозволенных для пятого кудесничьего разряда.

Илонго обрадовался. Обещал подобрать книги и упражнения. Готовить ученика к разрядному испытанию — величайшая радость мастера!

Сначала, разумеется, обряд в храме Премудрой. Потом Тиммону надо будет написать рассуждение по какому-нибудь из разделов ясновидческой науки. Здесь дар красноречия и начитанность важнее собственно чародейских добродетелей. Но дальше начнется самое главное: отработка новых движений, слов, подбор надлежащих вспомогательных средств.

Кроме того, Тиммону следует подумать, чем он выразит свою благодарность Храму и Училищу.

На сей счет — заверил мастера Тиммон — беспокоиться нечего.

— Разбогатели, коллега?

— Нет. Но у меня, бестолкового, имеются кое-какие соображения.

Илонго, помолчал, затянулся бугудугадским куревом — и вдруг отложил трубку в сторону.

— Безрассудство не к лицу школярам Премудрой! Если Вы, коллега, задумали добыть для училища то существо, о котором…

Неужто Тиммон похож на полудревленя, способного совершить подвиг? Притащить в училище людоглавого змия?

— Не то, учитель. Скорее, дело касается наших с Вами и мастером Диррири арандийских записок о смешении. Кажется, мне по случаю удалось добыть ценнейший секрет.

Должен же Тиммон, в самом деле, оправдать свою славу перевербованного арандийского лазутчика! Кому, как не ему, впервые сделать достоянием Училища тайну знаменитого арандийского зелья? Разлучение дракона воздуха и морской змеи — это, ведь, похоже, то самое действо, которое арандийцы проделывают над своей овощной брагой, разделяя ее на воду и веселое белое вещество, способное свалить с ног самого стойкого из пьяниц. «Добрый корень» — не иначе, кольчатая репа: из нее и делают брагу. У нас той репы не растят, но, имея нужные снасти, таким же образом можно перерабатывать любой хмельной напиток. Хоть самое дрянное вино.

Пламя и лед. Вымораживать лишнюю воду из грушевки древлени умеют не первую тысячу лет. А можно же и выпаривать вино из воды!

Медь, дерево, стекло нужны, чтобы нагреть жидкость, собрать пар, а потом его остудить. В медном чреве горит огонь, в сосуде нагревается брага, в пути через пустоту пар остывает и стекает в другой сосуд… Погибель маловеков — потому что мохноноги, как известно, от зелья не спиваются. Чего не скажешь о людях, а особенно об орках и гоблинах.

Второй листок, с именами — видимо, список арандийских винокуров. Можно приблизительно судить, какую прибыль получила их артель. Долги записаны не до нового года, а до 4 числа месяца Серебряного дракона (по-нашему, это месяц Муллиана, середина осени), так что можно предположить: расчеты велись помесячно. Девять с половиной кариндов чистой прибыли одному только старосте — это же сумасшедшие деньги! Даже несмотря на то, что некий Бенг Ложечник, выгнав за месяц одно ведро (будем, для простоты, считать, что первый столбик — это объем выработки в ведрах) сам же все и вылакал. За что и был позорно изгнан из артели.

И ведь не похоже, чтобы все белое зелье прибывало к нам из самого Кэраэнга. Аптекарь Вакаджи, возможно, варит его прямо у себя.

Ай да Тиммон. Ай да родич Надду Найана!

Было поздно. Обрадовать брата Джалгу Тиммон решил завтра с утра.

На расвете четырнадцатого числа к Айрэн явился гость. Ни слова не говоря, прошел в ворота, сунул сторожу монетку. Никого ни о чем не спрашивая, отворил дверь в комнату кадьярской учительницы.

Айрэн крепко спала. Не проснулась бы, если бы не почувствовала тяжелой руки, сомкнувшей пальцы у нее на плече.

Пришелец говорил по-вингарски. Безукоризненно-вежливо, но кратко. Советовал не мешкая одеваться и следовать за ним. На случай возможных возражений у него в другой руке оказался кинжал. А у пояса — меч самой Айрэн и нож, вытащенный у нее из-под изголовья.

Айрэн с трудом, но вспомнила, что вчера, после мейских растираний, так и не оделась толком. Повернулась на подушке. Пусть ранний посетитель решит, что шпионка применяет отвлекающий прием. Сперва один локоть из-под одеяла, потом второй. Потянуться, чтобы одеяло слегка съехало вниз. Не совсем, а ровно настолько, сколько нужно для придания смуглой вингарской роже подобающего красно-бурого оттенка. Ай, рыцарь, ай, скромник! Что, собственно, происходит? Задержание лазутчицы? Захват супостатки? Или маленькое утреннее смешение?

— С Вашего разрешения, ученая — взятие на испуг.

— Повод?

— Или Вы одеваетесь и мы идем, куда приказано Вас доставить…

— Или?

Кинжал в руке у вингарца не двинулся. Просто блеснул нехорошо.

— Кто отдал приказ? Царский посол? Предстоятель Красного ордена?

— А что, похоже?

Для орденского рыцаря на госте в самом деле слишком мало красного. Кожаная куртка, хлопчатые черные штаны, сапоги с вырезным узором в виде листьев оэли. Черная борода, загорелое лицо. Обычнейший вингарский наемник.

— Кто же?

— Мой господин.

— А именно?

Сейчас-то и начнется самое скверное, решила Айрэн. Не иначе, наследник ее боярина нанял людей, чтобы и из-за моря ее доставили.

— Мудрейший из мудрых, ученейший меж учеными, Белый мастер Элюджи.

Темно-желтый тяжелый взгляд вингарца слегка прояснился. Что, мол, не ожидала? Настал черед Айрэн краснеть и отводить глаза.

— Что же угодно от меня Белому мастеру?

— Переговорить. Кое-о-чем предостеречь Вас.

— Отчего же он не явился сам?

— Говорить удобнее в жилище Мудрейшего.

— И много вас там таких, с кинжалами?

— Достаточно.

— Что ж… Я могу одеться?

— Давно пора.

Вингарский парень отворачивается. Айрэн тянется рукой под подушку. Там должен был лежать сундучок с чародейскими листами.

Парень усмехается.

— Собирайтесь. Целы будут Ваши чары.

— Отдайте!

— Пусть Мудрейший отдаст.

Пришлось одеться. Побросать в сумку самое необходимое. Счастье еще, что кольцо Черного Бементе осталось у Айрэн на руке.

— Идем?

Айрэн шагает к двери. Вингарец загораживает дорогу.

— Нам не туда. Вниз. Вы первая, я за Вами.

Вингарский парень оказался неплохим провожатым. Сначала пришлось долго спускаться. Ниже дна Лармеи, оказывается, есть проход на посадскую сторону. То-то осерчали бы лодочники, если бы узнали! Потом был пологий подъем и дверь прямо из подземного хода. На улицах нижнего города Айрэн бывала — пришло время поглядеть, каковы изнутри юмбинские палаты.

Лесенка в десяток ступеней. Внутренняя дверь из дерева ридджи. Прихожая, резные лавки, медные зеркала. С потолка на цепи свисает чародейский фонарь, но не зеленый, а переливчатый, в форме плода пальмы эгори.

Дальше темный коридор. Комната с узорными коврами по всем четырем стенам, мягкий свет, фонари искусно запрятаны. Вингарец указал Айрэн на лавку, тоже застеленную ковром, а сам удалился.

Напротив Айрэн возник из пустоты небольшой, немолодой гоблин в длинной рубахе и босой. Придвинул себе скамейку, уселся, скрючив ноги.

— Итак, Вы пришли, коллега. Не иначе, договариваться надумали? — произнес гоблин по-кадьярски.

Айрэн не попыталась не поверить своим глазам. Не очень-то хотелось бы еще раз оказаться лицом к лицу с Белым Кадьяром, Джавэйпином Элюджи.

— Договариваться — о чем?

— Известное дело: о сотрудничестве.

— В каких делах?

— Да в Ваших же.

— В каких-таких моих делах?

— В шнырянии по городу, особливо по подземельям. В слежке за людьми и нелюдью. В совращении незрелых гандаблуев. В княжьих интригах — но это так, к слову. Чего хочет старая черная обезьяна от несчастного юлаева городка?

— Дела Черного Бементе — его собственное дело, простите за повтор. Вам-то он зачем, мастер Белый?

— Мне главное — чтобы я ему был незачем. Настраивайся.

— Что?

— Выходи на связь. Я хочу с ним потолковать.

Ну и дела. Вот, оказывается, для чего понадобилось будить Айрэн ни свет, ни заря и тащить через реку с невыученными чарами. Не объяснишь же, что для связи с учителем ей нужен глубокий, спокойный сон… Да и то — если мастер сам захочет отыскать ее.

— Бементе, изволите ли видеть, кадьяр подневольный. Занят. Времени нет. Все поглощено училищной службой.

— А то я не знаю, куда Бементе девает свое время. Поживешь у меня, пока он сам тебя не вызовет. Тут удобно. Уж во всяком случае, тише, чем в твоем кремлевском зверинце.

Айрэн вспомнила о меа-мейской лекарке.

— И оставь это: мудрейший, размудрейший…

— А как Вас теперь называть, мастер Джавэйпин?

— Да хоть Тварином зови, только не прикуривай.

— И чего Вы, собственно, хотите, мудрейший Тварин?

— Хочу помочь вам с Бементе. Если, конечно, вы не меня разыскиваете. И не Хариданджила.

— Уже нашла.

Гоблин всплеснул волосатыми ручками:

— Ты — меня? Нашла печенка ножик!

— Хариданджила нашла. У моих хороших знакомых живет. Собакой служит.

— Ну и шуточки, коллега… Или ты хочешь сказать, что работаешь не на Бементе, а на Светлого Князя, не грязным гоблинским языком будь помянут?

— Княжьи козни — не для меня.

— А ты все-таки ищешь знаний?

— Ищу.

— Это можно устроить. По отношению к людям у тебя обетов нет?

Айрэн задумалась.

— Что считать обетами?

— Явные и недвусмысленные обещания, скрепленные клятвой на подобающей святыне. Царю Вингарскому, как ты знаешь, клянутся на мече. Арандийскому — на изображении Пестрого Змия. И так далее.

— Нет, таких — нету.

— Вот и ладненько. Стало быть, будем работать вместе.

— Под кинжалом Вашего головореза? Без кудесничьей книги?

— Всем бы быть такими головорезами, как Таладжари. Честнейший малый, даром что человек. Книгу отдам. Только поклянись.

— В чем?

— Что не служишь маловечьей разведке, заморской либо здешней, светской либо храмовой. Заметь: Бементе я за разведку не считаю.

— И на том благодарствуйте. Но если они сами захотят меня завербовать? Пристанут с ножом к горлу?

— Ну хорошо, извини. Таладжари действовал согласно моим наставлениям. Я, изволишь ли видеть, часто вспоминаю нашу последнюю встречу.

В последний раз Айрэн видела белесое лицо Джавэйпина, когда исполняла постановление о его аресте.

— Если маловеки начнут осаждать тебя — я огражу.

— Да уж, сделайте одолжение.

Гоблин слез со скамейки.

— Так что, договорились? Тогда я пошел. За Святыней.

Проходит четверть часа. На пороге комнаты появляется кто-то, закутанный в лиловое покрывало. Ростом — как сама Айрэн, но ни лица, ни сложения ни разобрать. Даже на руках — лиловые шелковые перчатки.

Перед собою он несет ларец меньше пяди в высоту, деревянный с накладками из темного янтаря. Бережно ставит на скамью. Достает из складок лилового облачения четыре благовонные свечи. Зажигает. Произносит молитву на кадьярском.

Айрэн поспешно закрывает лицо руками. Обряд Премудрой начинается.

Ровно в тот миг, когда, домолившись, Айрэн опустит руки, ларец сам собою откроется.

Внутри — изваяние из пестрого камня.

Премудрая Бириун. Одно из семи изваяний, созданных самою богиней.

Отщепенец, выродок, бунтовщик Джавэйпин бежал из Кадьяра, прятался от властей, поселился в юлаевом подземелье, выходками своими переполошил Училище — и никто не знал, с чем он прибыл! Избранник Бириун, ведомый ею на север, чтобы и Ви-Умбин не остался без своей великой святыни.

Айрэн поклялась в том, о чем просил ее Белый Кадьяр. Он тоже принес свою клятву. Унес ларец, вернулся в своем кадьярском обличии. Отдал Айрэн оружие и кудесничьи листья. И впридачу еще один лист, старинный, темно-бурый, с едва различимым узором.

— Это тебе на будущее. Если возьмешься за ум.

Больше всего Айрэн хотелось бы сейчас выучить со своего листка одну чару — всего одну — и применить ее, пока не поздно.

Хочется же хоть раз в жизни поглядеть, какое оно на самом деле — божье, а не наше доморощенное волшебство!

Джавэйпин не возражал. Присел в сторонке. Дождался, пока Айрэн наглядится на колдовское сияние, оставшееся после обряда. А заодно распознает по одной зачарованной дверце за каждым из ковров.

После чего Белый мастер сам применит чару. Не успеет Айрэн переморгнуть — как окажется у себя в комнате, в доме благородного Мерингера.

То-то забегал бы чародей, кому вздумалось бы проверить в это день присутствие волшебства над городом Ви-Умбином! Еще бы! Не каждый день увидишь кудесничий переход с посада на кремлевский холм.

13. Придя в дом на Скрытной около полудня четырнадцатого числа, Тиммон застал в своей комнате, в кровати, Апумбу за утренним чаем. Тут же завтракала собака Ласточка. Серый щенок предусмотрительно сидел на полу: пусть хозяин знает, кто в этом доме верный пес.

— Какими судьбами, Апулли?

Апумба спускает на пол чашку и блюдце с пряниками.

— Здравствуй-здравствуй. Почему ты дома не ночевал, смешенец грязный?

Тиммон присаживается на сундуке.

— Знала бы ты, Апу, каким я искушениям подвергаюсь в последние три дня!

— Все я знаю. Насчет чернявенькой своей можешь не обольщаться.

— Которой?

— А их уже несколько?

— Если ты про ту, что живет на Карнавальной…

— Замужем она.

— За аптекарем Вакаджи?

— Подымай выше!

Апу достает из-за ворота рубашки небольшой медальончик. Протягивает Тиммону взглянуть — но в руки не отдает. В медальоне — нарисованный тушью портрет молодого человека восточной наружности. Вокруг надпись по-арандийски.

— Увы, Апулли, счастье мое. Плохой я царский лазутчик. Чуть ли не каждый месяц в тюрьме сижу, а языка аранди не освоил.

— Без тебя знатоки найдутся.

— И что же тут написано?

— Пока он не обернется змеем, он ее не бросит, а когда обернется, то тем более…

— Доколе не стану драконом, я буду с тобою, а после мы будем с тобою одно?

— Вроде того.

— Ясно. «Арандийская песня», перевод Мичирина Джалбери. «Стать драконом» здесь означает отдать концы. Примкнуть ко Владыке Гибели. Поэт хотел сказать, что даже смерть не разлучит его с любимой.

— А собою-то — красавчик!

Личность, изображенную на портрете, мог бы опознать диеррийский мастер Кладжо Биан. Похоже, кто-то от руки перерисовал этого молодого человека с печатной картинки, изображавшей одну из мэйанских знаменитостей. Возможно, самого Мичирина Джалбери.

Или еще того хуже: княжича Да-Умбина, каким его представили восточные художники в преддверии сватовства к княжне Видайали Кай-Диерри.

— А больше у Гэрро… У этой чернявой девицы ничего при себе не было?

— Как же — как же!

Апумба извлекает из-под одеяла:

Костяную расческу;

Фляжку с мардийской водой;

Баночку дешевых масляных духов;

Переносную тушечницу;

Скомканный листок. Тот самый листок бумаги, на котором Тиммон расписался затейливым «нунном» и «тарром».

Отстранив Ласточкину морду, Тиммон наклоняется к подушке. Усами проводит по апумбиной щеке.

Апу, похоже, не ожидала. Не успела изготовиться, чтобы встретить Тиммона кулаком под бок. А теперь уже и поздно.

— Да хранят тебя Семеро, Апулли!

— Ишь…

— В этом листке мое спасение. Ты представляешь, что могли бы на нем написать — за моей подписью?

— Значит, все-таки твоей?

— Ее у меня вынудили. Обманом.

— Обманом, говоришь? Нагло врать — уши отращивать!

— Длинней моих не вырастут. Даже у этой, с позволения сказать, благородной госпожи. Известно ли тебе, Апу, что баба эта — настоящая лазутчица?

— Связная из Кэраэнга?

— Все наоборот. Чья она, на кого работает — это я не знаю. Может быть, сама на себя. Но выслеживает она аптекаря Вакаджи. А он — не арандийский лазутчик, он лучше: арандийский подпольный винокур. Зелье варит.

— Тоже мне, Дибульский Диск открыл! Вакаджину лавочку все знают. Сунешься туда — вовсе без ушей останешься.

— Да я и не думал соваться. Я боюсь, как бы эта Гэрро с подручными туда не сунулась.

— Заботливый!

Пришлось потеснить собаку Ласточку на кровати. Пристроиться с краешка, поверх одеяла.

— Ты пойми, Апу: когда Светлого Князя обманывает честный подпольщик Вакаджи, друг каштарской гильдии, я против него ничего не имею. Но вдруг приборы для винокурения и сам секрет выкрадет у него эта девка? Вто что поистине возмутительно!

— Как она их выкрадет-то? Сам Вакаджи — хозяин, занимается больше лавкой. Работники его, Джорма с Дахией…

— Ясно. Можешь не продолжать. Пьянь есть пьянь. Работа такая.

— А мохноножку — еще поди поймай.

— Стало быть, главный мастер — мохноножка?

— Угу. По нашему не разумеет.

— Зато наверняка знает арандийский.

— Ничего она им не скажет. Вакаджи ее у каторжного смотрителя выкупил, она ему обязана. А вообще мохноноги свою тайну хранят.

— На беду, Вакаджи держал у себя в дому бумаги, где эта тайна полностью описана. Ну, или почти полностью. Чернявая девица до бумаг пока не добралась, но очень хочет добраться.

— Ну, и что?

— А то, Апулли, что бумаги — у меня.

Выдержать паузу. Дождаться, пока Апумба сменит тон ревнивой сестренки на что-то более ласковое. Торжественно вытащить из-за пазухи и вручить ей запечатанный пакет.

— Здесь, Апу, перевод вакаджиных бумаг и мои пояснения с чертежами. Секрет винокурения. Спрячь куда-нибудь, так, чтобы и я не знал. Если в ближйшие дней пять со мной что-нибудь случится — ну, там, несчастный случай, ночное нападение, дом загорится, лодка опрокинется на реке — ты этот пакет отнеси благородному Буриджи. Смотри только, с меа-меями больше не дерись.

— А что с тобой должно случиться?

— Не знаю. Эта баба, Гэрро, и ее люди — они, мне кажется, способны на все.

Апулли замолкает. Не иначе, ждет задатка. А то вдруг Бу Амби-мэй, как в прошлый раз, письмо возьмет, а посыльной не заплатит?

— Если получится так, что мы с тобой не встретимся больше, Апулли… Словом, ты знай: если я, грязный полукровка, когда-нибудь в своей жизни с чистой совестью и с легким сердцем благодарил Семерых за то, что жил на свете, — так это тогда, когда они послали мне тебя. Прошлым летом в Старцевом храме. Этой зимой, когда тут был полный разгром. Ну, и сегодня тоже.

— Ладно. Слушай. Знаю я про эту Гэрро кое-что еще.

Девица Гэрро объявилась в городе в этом году осенью. Сняла комнатку у глухой старухи Ланы, бывшей жены бывшего пожарного старосты Гаягуды. Заплатила за полгода вперед чистенькими умбинскими лангами: сразу видно, что от менялы. Непонятно, чем жила эти месяцы, но часто подолгу отсутствовала: особенно в дни, когда по городу ездил Фарамед.

Замечена была на Блудной, в заведениях не самого первого разбора. Всегда — с девицами. Иногда подружки ночевали и у нее на Карнавальной.

Дома у нее — комнатка маленькая, с окном на склон того холма, что поднимается к Красильному храму. В комнате топчан, жаровенка, табурет, сундучок с одежей: ничего особо приметного или дорогого. Зато много банок и склянок с помадой и краской. И картинки мастера Кладжо.

— Наша с тобой картина тоже висит. Как мы змея поражаем.

— Погоди, Апу. Нас с тобой еще и не на таких картинах нарисуют.

14. А назавтра было преполовение месяца Гаядари. Великий морской праздник.

Булле, Динмади и еще несколько посадских ребят толкутся возле «Капитана Корягина». Ждут, когда появится кормчий Абукко, буллин будущий капитан. Кто еще не знает? Булле этой весной уходит с Абуккой в плаванье!

У Динмади, как всегда, свои планы, но о них он никому не расскажет.

На площади Приморского базара народ слушает глашатайшу. Читается расписание праздника.

В полдень Светлый Князь Джабирри выйдет в море, дабы положить начало новому мореплавательскому году. Заодно все посмотрят на князя, ибо грядет не моряцкий, а общий Новый год, а с ним и княжий сговор. Печатные картинки с камбурранской княжной, джабирриной невестой, уже вовсю спрашивают на рынках в Ви-Умбине. А продавцы разводят руками: нету! Мастер Кладжо не успел. Занят. К приезду высоких гостей подновляет в кремле изображения княжьих предков.

В час пополудни ожидается прибытие передовых кораблей ларбарской гонки. Четыре наших саджи и четыре ларбарских вышли из нашей гавани четыре дня назад с грузом умбинского вина. Прошлой ночью были в Ларбаре, сегодня возвращаются с баллуским пивом. На посаде принимаются ставки: кто из кормчих прибудет первым? По расчетам знатоков, это либо ларбарская «Серебряная зайчиха», либо наш «Провидец». Впрочем, все еще может измениться.

Ближе к закату народ приглашают на гуляния.

Тепло. Солнце бьет в глаза глашатайше. Настоящая весна.

Еще полчаса, и посад заполнится моряками. Нету, пожалуй, во всем Мэйане столько мест на скамьях гребных судов, сколько сегодня по ви-умбинским улицам бродит личностей в моряцкой и почти моряцкой одежке. Пива, вина, арандийского зелья, влаги неустановленного состава нынче будет выпито столько, сколько дом Найанов продает за полгода.

Апумба в белой рубахе, зеленой безрукавке, в юбочке с разрезом и плисовых зеленых штанах, оглядывает приморскую толпу свысока — ибо уже взобралась на закорки к ражему, тоже празднично наряженному парню. Собственно, привлек-то ее не парень (пират как пират), а кафтан, расшитый голубыми рыбками. Точнее даже, не сам кафтан, а тяжелый кошель в кармане. Только пират проворней ее окзался. Подхватил, поднял на плечи, чтобы все видели — моряки гуляют!

На голову выше всех моряцких косынок, посадских шляп и платков в толпе маячит шапка из черной кожи. Мумификатор, наш вингарский друг.

— Видала? — вертит головою пират.

— Подумаешь? Шпиён… Скажи лучше, братушка: ты Джикеди знаешь?

— А то ж! Хороший моряк был. А зять его, Маджер, еще лучше. Семерыми да примется…

— Ты чего? Жив Джикеди-то!

— Да? Ну, стало быть, слава Семерым. Ты если увидишь его, передай: Яджавэй обижать его не хотел. Захочет меня видеть, в порту найдет.

На миг в толпе показывается другая знакомая Апумбе голова. Чернявый вор со Змеиного луга.

— Держи! Лови! — кричит Апу с высоты.

Пират Яджавэй ссаживает Апу на землю. Проталкивается вперед, ловить злодея. Апумба движется в другую сторону. По пути извлекает из кармана у очередного посадского морячка мелочь — около полуланги мелкими сребрениками.

И тут же — чувствует у себя на запястье чьи-то жесткие пальцы. И слышит нежный, бабий голосок:

— Ай-яй-яй! Весна на дворе. Плясуньин день еще не скоро. Что ж ты делаешь-то?

Пальцы разжимаются. Оглянувшись, Апу соображает, что из трех девиц, стоящих у нее за спиной, эту гадость могла проделать любая.

Справа — тощая и рыжая, в белом шарфе с птичками. Синяя куртка, меа-мейские шаровары. Шарф повязан так, что не сдернешь.

Посередине круглая, пухленькая, в сером платье, с собакой на руках. Хлопает голубыми глазками — я, мол, не при чем.

Третью, ту, что слева, Апумба знает. Красный сарафанчик, рубаха белая, как самой Апу. И шнуровка распущена у ворота ниже, чем допускают самые вольные законы князя Вонго. Марри Манарк, известная блудненская танцорка. В прошлом, кажется, боярская дочка…

Апумба делает шаг влево, так, чтобы на бегу вдарить Марри по щиколотке. Слышит вскрик, ругательство на незнакомом языке. Бежит вперед — но вдруг улица, толпа, небо скрываются в темноте.

— Люди! Помогите!

Прохожие натыкаются на апумбины растопыренные руки.

— Помогите бедной слепой!

Вокруг веселые голоса, музыка, пивное бульканье.

— Люди! А, люди!

Наконец чья-то теплая, костлявая ладонь хватает Апу за локоть.

— Куда тебе, сестренка?

— К храму! — просит Апу.

Доброхот-поводырь ловко пробирается через толпу. Молчит. Только похрюкивает.

15. Около полудня праздничного дня посадский стряпчий Найан в стареньком, но заботливо вычищенном кафтане, с вощанками подмышкой и посохом в руках, свернул с Набатной улицы на Карнавальную. Постучался у ворот дома старушки Ланы. Из вежливости. А потом толкнул незапертую калитку и вошел.

Гэрро из Марбунгу стоит на крыльце, заслоняясь рукой от солнца.

— Я ждала Вас, высокоученый. Сердце подсказало: Вы появитесь именно сегодня.

— Пройдемте в дом, госпожа. Нам есть о чем поговорить.

Гэрро усадила Тиммона в зале, в кресло у обеденного стола. Сама присела на лавке. Накрашена она еще гуще, чем в прошлый раз.

К празднику даже в этом бедном доме готовятся с самого утра. Печка топится, на плите кипит варево в большом котле. Пахнет грибами.

— Вы нашли бумаги отравителя?

— Незаконного торговца?

— И отравителя.

— Я, сударыня, Вам отвечу вопросом на вопрос. С чего Вы взяли, что мне приятно будет, когда меня выставят дураком?

— Кто смеет, высокоученый?

— Вы, Вы, госпожа Гэрро.

— Помилуйте, мастер! Мне ли, никчемной…

— Оставьте, сделайте милость. Бумаги при мне. Сколько Вы за них дадите?

Учтивый испуг исчезает с лица Гэрро.

— Позвольте взглянуть.

— Давно бы так. Что желаете: копию? Перевод?

— Все равно.

— Держите. Здесь перевод, здесь мои пояснения.

Тиммон кладет на стол складень. Развязывает веревочку. Вынимает изнутри два листа бумаги. Гэрро читает. Кивает головой.

— Хороша тайна?

— Ничего себе.

— То-то же. И не вздумайте меня убивать.

Гэрро чуть улыбается:

— Не буду.

Мгновение спустя Тиммон осторожно забирает листы у нее из рук. Мысленно просит прощения у Премудрой — и бросает бумаги в печку, в огонь.

Лицо Гэрро мрачнеет под слоем краски.

— Хорошо. Я не разочарована в Вас, стряпчий Найан. Надеюсь, это были не последние копии?

— Остальные в надежном месте. В них — залог моей безопасности.

— Пусть так. Я готова заплатить за перевод тех двух грамот, что Вы нашли. Вот.

Гэрро достает из мешочка на поясе тяжелое серебряное кольцо с зеленым камнем. Тиммон бормочет себе под нос что-то дибульское.

Кольцо не заколдовано. Сама Гэрро тоже.

— Цена этому кольцу — около двадцати королевских ланг. Или тридцати местных.

— Я бедный полукровка. Дайте еще трижды по тридцать, и разойдемся по-хорошему.

Гэрро улыбается. Убирает кольцо.

— Ладно. Обойдусь.

— В Ваших интересах не только заполучить бумаги, но и сохранить тайну.

— Если тридцать ланг стоят грамоты, а девяносто — тайна, то тайну можете отдать хоть глашатаю.

— То вещество, которое Вы собираетесь получать, имеет самые разные применения. И в любом случае может быть источником больших, очень больших доходов. Я готов войти с Вами в долю. Или рассчитайтесь со мной, и я все забуду. А иначе — должен Вас предупредить: на рынке Вы будете не одни.

— Это уж разумеется.

— Зачем Вам тягаться с другими? Спалили бы Вакаджи с его аптекой, и дело к стороне. И потом…

— Не в день Владычицы поминать о пожаре! Грех! Связаться с людьми из воровской братии не каждый решится.

— Перебивать, госпожа, не следует никого и никогда. Так вот. Я хочу возмещения.

— За какой вред? Вас опять сочли лазутчиком?

— Это дело княжьего секретариата. И мое. На место лобное мне идти.

— Князь Джабирри — не изверг.

— Все равно обидно. Вы будете наживаться…

— Мало ли, что я буду делать. Я же не спрашиваю Вас о Ваших намерениях.

— Мне нужны деньги.

— И я даю мало?

— А Вы, кажется, не понимаете, что дело это пахнет дыбой и плахой. Я хочу плату за мой план. Как можно обогатиться и не попасть под княжье правосудие.

— Хорошо. Я согласна: чувствовать, будто Вас держат за дурака — это действительно в каком-то роде ущерб. Но тут мы, кажется, квиты: Вы-то мне сватаете барсука в мешке!

— Говорю же: войдемте в долю!

— Нет. Я готова обсуждать только то, что есть. Бумаги — одна четверть. Трех четвертей, за которые Вы запрашиваете деньги, я пока не вижу. Простите, но Ваше красноречие я не ценю в девяносто ланг.

— Вы готовы ждать?

— Чего?

— Трех четвертей.

— Я бы пока что купила одну четверть. Дальше будет видно.

— Подождете два дня?

— Ох, Семеро на помощь! Вы же сами, кажется, клоните к тому, что одних бумаг без Вашего разъяснения недостаточно. Ну так продайте мне негодные бумаги за негодную цену. И разойдемся с миром. Добудете за два дня что-то еще — приходите.

— Все дело в том, что Вы из меня делали болвана. Морочили мне голову злодеем Вакаджи. Я терял время зря. И в конце концов, я действительно обиделся. Ибо Вы не были со мной откровенны. Так не ведут себя с частным сыщиком. Тем более — со стряпчим. Стало быть, будете ждать?

— Если бумаги получу сейчас.

— Так чего Вы будете ждать?

— Того, что Вы уклончиво описали. Я не прошу никаких противозаконных выходок, дорогой стряпчий.

— Кроме бумаг Вам понадобятся приборы.

— Разумеется. И не только они.

— Так Вы еще и приборов хотите?

— Не хочу.

— А чего?

— Того, чем Вы, якобы, располагаете.

— Кто поручится за Вас?

— То обстоятельство, что мне нужны все бумаги. То, что Вы нашли — действительно небольшая часть. Не четверть, а около одной двадцатой. По крайней мере, я убедилась, что у Вакаджи бумаги есть. Я готова ждать два дня и заплатить столько, сколько Вы запрашиваете, за полный подбор бумаг и чистосердечные пояснения. Не Ваши и не Вакаджи, а тех, кто за этим стоит.

Тиммон отдал копии. Гэрро вручила ему кольцо.

— Ах, сударыня. А ведь мы могли бы с Вами подружиться! Жаль… Право же, очень жаль…

16. В лавочке на Серебряной улице тетка-торговка оценила Тиммону кольцо в девятнадцать с половиной ланг. Местными. Но не купила даже за пятнадцать.

— Все чисто, уважаемая!

— Тогда заверим сделку.

— Где? Праздник же?

— Да хоть у стражника посадского.

Тиммон привел с улицы стражника Эрави.

— Гляньте-ка, служивый!

— Кольцо? Разбогател, стряпчий?

— Не простое, а с секретом. Замочек-то открывается! — торговка крутанула камень.

Кольцо раскрылось. Внутри оказался желтоватый порошок.

— Оч-чень мило! Ты не из этого ли колечка Талдина бедного отравил? Собирайтесь, уважаемая, будете свидетельницей.

Тут-то в ювелирную лавочку и вбежал барсук. А следом — посадский паренек Дагои.

— Высокоученый Найан! Слава Семерым!

— Что такое?

— Вас, почитай, половина посада ищет — а Вы тут…

Эрави уже не удивился.

— Передай: нашли уже. Кто желает присоединиться к жалобе, пусть зайдет после праздника в Посадский участок.

— Какое — после праздника? В храм его требуют, немедленно!

— Куда?

— На Лысую горку.

— Зачем?

— Там его сестра…

Подопечная! — встрял Тиммон.

— С ней там… Короче, чудо требуется.

Какой же праздник преполовенья без чудес? На Лысой горке Тиммон и Эрави вклинились в непролазную толпу посадского народа. В середине — Апумба. Жрица Мирра-Дани вместе со жрецом Гамарри будут сейчас исцелять ее.

— От безумия?

— Да нет. От слепоты.

— Та-ак…

— Она заявила, что Вы, высокоученый, отвечаете за нее. Просила какие-то кубки доставить из Вашего дома, чтобы на храм пожертвовать. Ваша Магги уже побежала, принесет.

Кроме того, на Апу возложили обеты. Первый — не есть рыбы и морских тварей. Второй — ежедневно совершать омовения.

Толпа примолкла. Плясуньин жрец Гамарри творит молитву.

— Вижу! — вскрикивает слепая и разражается слезами.

Общий восторг. Досточтимая Мирра-Дани просит всех зрителей восславить Владычицу Гаядари.

Восславят. И ее, и Плясунью Вида-Марри тоже.

Первым, кого увидела Апумба, после того как слепота прошла, был художник Кладжо Биан. Чудесное исцеление — то-то будет картина!

— Я, мастер, если хотите, могу к Вам натурщицей пойти.

— И то дело. Я Вас, уважаемая, помещу в «Торжество Вида-Марри».

И вот его! — Апумба показывает на Тиммона.

— Непременно. Я еще хотел бы вернуться к Вашему, высокоученый, подвигу на Гостевой. Смелый кудесник в одиночку против троих разбойников! Волшебная паутина поперек улицы! Арандийский посол наблюдает из-за забора…

Диеррийский мастер говорит, а сам внимательно приглядывается к Тиммону. Спрашивает что-то на назнакомом языке. Тиммон разобрал только слово «Кэраэнг».

— Вы про новости из-за моря? Пока нету.

— Я так и думал, коллега…

— А насчет паутины — это Вы, пожалуй, верно заметили…

Праздника ради, Тиммон пожертвовал на храм лангу и попросил: не проверит ли кто-нибудь порошок, что нашли у него в кольце? А он бы, со своей стороны, заплатил…

Мастер Кладжо отлучился, и вскоре притащил за руку дюжего, разбойного вида дядьку. Объяснил: это друг его, мастер Аминга, аптекарь с улицы Травничьей. Заняться исследованием яда можно хотя бы у мастера Биана в лавке.

Тиммон, Апумба, Эрави и Кладжо с другом прошли в невысокий домик сбоку от Лысогорского храма.

В печатной мастерской места нынче много. Посадский народ, расчухав, что художник Кладжо Биан теперь лицо, близкое к престолу, раскупил перед праздником все его картинки подчистую. Новых напечатать бы — да ведь некогда! Княжьи предки ждут!

Эрави высыпал порошок на тарелку, принесенную с кухни. Аптекарь поглядел, понюхал. Капнул из одной склянки, из другой.

— Надули Вас, ученый. Никакой это не яд.

— Слава Семерым!

А что же это? — спросил Эрави.

— Порошок для зубов.

— Зачем же его в кольцо насыпали?

— Не знаю. Может быть, на случай, если в чужом месте ночевать придется, и вдруг приспичит зубы почистить. А скорее всего — простейшая обманка.

Я могу идти? — спросил Тиммон. Стражник кивнул.

17. Тиммон проводил Апу домой. Велел готовить праздничный ужин. Чудо все-таки! Грех не отметить преполовение! А сам снова собрался уходить.

— Не серчай, Апулли. Я мигом.

— Да Семеро с тобой. Больно ты мне тут нужен-то…

Тиммон, похоже, чего-то недопонял.

— Замуж я выхожу! — в десятый, кажется, раз повторяет Апу.

— За кого же, если не секрет?

— За Князя Джу!

Если уж иметь соперника — то такого, решил Тиммон и успокоился. Побежал в больницу дома Джиллов. Спросил, не осенила ли Талдина милость Владычицы.

— С головой у него неважно. Но речь вернулась. Вы погодите, ученый, у него там сегодня целая толпа. Не иначе, опять про белого единорога рассказывает.

Тиммон не стал дожидаться. Отправился в приморскую часть, к дому купца Магго Ваджи.

Судя по тому, что рассказывала Айрэн, это Магго — последний, кого посетил Талдин перед тем, как свалиться замертво в трактире.

— Сколько стоят у Вас ковры?

Усатый, дородный купец собирался уже запирать лавку. Праздник!

— Смотря какие. Войлочные, тканые, шерстяные, с хлопчатой нитью, с шелковой?

— С шелковой. А что касается изображений…

— Водяные твари сегодня — со скидкой! По случаю преполовения.

— А единороги есть?

— Были.

— Белые?

— Да. Белый единорог в голубом поле. Редкая вещь. Ковер старинный, тиддаликской работы, из дворца князя Ворамбунского. После праздника зайдите, еще такой будет.

— Благодарствуйте. А тот, что был, давно куплен?

— Не далее, как нынче утром.

— Кто купил?

Купец развел руками: тайна!

— Лодочник Талдин бывал у Вас?

— Заходил, бедняга. Вы тоже его знаете?

— Да. Мышей, небось, покупал?

Магго глядит с укоризной:

— Какие мыши, ученый, в нашем-то заведении?

— Всех вывели, что ли?

— Давно!

— Чтобы товар не портили?

— Да наш товар не очень и попортишь. Где шелк, там мыши не живут.

— Это почему?

— Мышь — скотина умная. К яду осторожна.

— А шелк, значит, ядовитый?

— Ну так! Шелк, по-Вашему, из чего добывают?

— Из паутины.

— А пауки — они знаете, какие? Насмерть могут закусать!

— Что же, людям, получается, шелк тоже опасен?

— Вы, ученый, в читальне на Змеином лугу бываете?

— А что?

— Повесть есть одна. Про вингарцев. Там герой отравился, кусая хвост своего тюрбана. Но если в рот не брать — никакого вреда.

— А как же, если, например, собака ковер погрызет? Отравится?

Что тут ответишь? Мало в Ви-Умбине богатеев, которые покупают шелковые ковры затем, чтобы позволять собакам их грызть.

— А что, вингарские ковры к Вам часто попадают?

— Случается.

— В том числе и старинные? Княжеские?

— Да и царские попадаются. Вам каких надо-то?

Праздничный гость купца, похоже, опешил. Или просто задумался.

— С людоглавцем.

— Как Вы сказали?

— Со змеей, у которой голова человеческая.

— Таких не знаю. Но если Вы подробно расскажете — отчего бы не достать?

Тиммон обещал зайти после праздника с описанием.

Если в аптеке Вакаджи гонят арандийское зелье — то почему в ткацкой мастерской не изготовлять вингарские ковры с шелком? Главное было — ввезти в обход таможни шелковых пауков. Не зря же ткач Джикеди из последнего своего плаванья пришел пешком. Сундук с пауками ему, скорее всего, выгрузили с корабля в какой-нибудь тихой бухточке в нескольких часах пути от города. Жена-вингарка, должно быть, умеет обращаться с пауками. Сестра — ткет, сам — торгует…

И ведь до чего обидно: никакого людоглавца у них, похоже, нет!

Тиммон решил себя все-таки проверить. Дошел до ткацкой слободы. Встал у забора домика Джикеди. Притворился пьяным, а сам попытался ясновидческим глазом поискать за стеной что-нибудь, похожее на те комья паутины, которые он сам носит в кармане — для чары волшебной сети.

Паутина есть. Целые вороха превосходной шелковой паутины.

Будет, будет у Тиммона, чем заплатить за испытания в Училище!

Вечером Тиммон праздновал вместе с Апумбой, Уби и Магги. После ужина снова собрался и сказал, что намерен провести эту ночь в храме. Ему скоро посвящение в разряд принимать, подготовиться надо.

18. Утром шестнадцатого числа месяца Гаядари за Айрэн прибежало дитя в лиловой училищной шапке. Сообщило, что высокоученую хочет видеть у себя досточтимый Илонго, глава отделения магии.

Габирри-Илонго весь сияет. Всем бы так наутро после праздника!

— Примите мои поздравления, коллега. Место наставницы на отделении словесности Вам обеспечено.

— Да? Неужели мастер Диррири все-таки вынужден уйти?

— Не в Диррири дело. А в оказании ценных услуг Училищу и Храму. Вы с коллегой Тиммоном оправдали самые смелые мои ожидания. Скоро у нас в Кадьярских садах будет своя шелкодельная мастерская!

Коллега Айрэн, похоже, не понимает, о чем речь.

— Ткач Джикеди, для которого Талдин и другие покупали мышей, держал у себя в сарае целый выводок шелковых пауков. Ткал ковры и другие изделия, сбывал, выдавая за вингарские. Вот ведь мошенник!

Теперь порядок восстановлен. Отчет от Тиммона принесли вчера вечером. Сегодня на рассвете училищные люди уже наведались на посад. Они, собственно, должны были объяснить Джикеди, что от суда и каторги его избавит только немедленный перевод мастерской в собственность храма. В коллеге Тиммоне, правда, не смогло не сыграть свою роль чувство посадской общности, и проболтался обо всем жрецу из храма на Змеином лугу. Но все к лучшему, коллега. Мастерская перешла к Змеинолужскому храму, а половина пауков — к Училищу.

Иного трудно было бы ожидать от Габирри-Илонго. Интересы храма, конечно, прежде всего — но и о Равновесии следует подумать. Часть доходов пойдет Училищу, часть змеинолужцам. И пусть только досточтимый Будаи-Токи попробует не скрепить своей печатью этот воистину великодушный договор!

А досточтимый Габирри-Андраил, глава храмового сыска, пусть кусает локти. Не его соглядатаи вышли на подпольную мастерскую, а скромные служители науки.

Айрэн может готовиться: после Нового года ей придется вести уроки древней словесности, по три часа ежедневно кроме праздников и запретных дней. В ближайшее время ей подберут казенное жилище. На расходы Илонго по поручению училищного казначея выдал четыре ланги.

И попросил при случае передать тиммоновой родне: пусть поспособствуют научной деятельности коллеги! Сам-то Тиммон, верный родственному долгу, как водится, будет совмещать подготовку к испытаниям с работой стряпчего, зарабатыванием денег… А ему рассредотачиваться никак нельзя. Такой дар Премудрой! Грех его не развивать!

С родичами Тиммона Айрэн обещала потолковать. Попрощалась, сказала, что поедет на посад.

Досточтимый Илонго не стал омрачать ее радости печальной новостью вчерашнего дня.

Шестнадцатого числа месяца Гаядари за Данкараном Иррином еще затемно прискакал из города стражник Джа. Старшина спешно собрался, вооружился и велел сыну седлать коней.

Вайно Маин тоже решил наведаться на посад: поздравить коллегу Тиммона с прошедшим праздником.

Зашел в дом на Скрытной. Там - тишина. Магги нет, Уби тоже. Дверь хозяйской комнаты на засове. У Тиммона не заперто. Вайно заглянул, увидал рыжую косу на подушке — все понял, вздохнул и ушел.

Коллеге Тиммону теперь не до него. Хотел Вайно с ним посоветоваться, а может, и дело одно вместе провернуть — да видно, уже не придется. Семейному человеку такие дела ни к чему.

Вайно двинулся в участок. Услыхал сразу две новости, одна другой хуже.

Во-первых, давеча ночью, во время праздничного шествия на кремлевском холме неизвестные совершили покушение на жизнь благородного Фарамеда, боярина Кай-Тирри. Сам Фарамед не пострадал, но девица-писарша из его свиты получила сильные ожоги: очередной донос взорвался у нее в руке. Лист передали из толпы неизвестные лица, причина взрыва — чародейская хлопушка, закрепленная на листе. Ведется следствие. Кладжо Биан со слов очевидцев уже набросал портрет преступницы (или сообщницы), передавшей послание: копии рисунка имеются во всех трех участках стражи.

Вайно глянул на портрет: девушка как девушка. Хорошо, коли у коллеги Апулли на вчерашнюю ночь есть свидетели, что она была совсем в другом месте.

Вторая новость: на посаде неизвестные погромщики ворвались в лавку аптекаря Вакаджи. Ларчик с деньгами, похоже, даже не искали. Опрокинули для приличия табурет, разбили пару горшков, змеиную чешую рассыпали по полу...

— А что украли-то?

— Пиявок.

— Кого?

— Я сперва тоже не поверил. Стеклянный ящик с пиявками! Половину воды в аптеке же и разлили, остальное унесли.

— Пиявки — они что, ценные?

— Аптекарь в жалобе пишет: пять медяков десяток. Там же, на полке, на виду стояли пилюли по пять ланг штука — не тронули. Зелья, порошки, растирания — все цело.

— Странно. А ничего своего воры не обронили?

— Нет. Чисто работали. Записку написали — и все.

— Записку?

— Несколько слов углем на стене. Смерть отравителям и лазутчикам арандийским. И ведь какой день выбрали — праздник Владычицы!

— А что же, хозяин не слыхал, как его громили?

— В гостях был. У красильщика Лакарри. Там и уснул. Работники еще с вечера в «Корягине» в стельку пьяные лежали. Мохноножка — та, понятно, у своих праздновала… И у каждого — свидетели, не подкопаешься.

— Да. Ничего себе праздники.

— То ли еще под Новый год будет! Слушай, Вайно! Ты бы похлопотал — может, в стражниках тебя восстановят? А то работы выше головы, людей нет. А ты теперь …

Эрави не сказал — ты друг старшины Иррина, почти что член семьи. Только намекнул: хочешь, мол, благодарность изъявить — просись обратно на службу. Самое время. Фарамед, похоже, теперь в городе надолго не задержится…

—Я бы рад. Да только нельзя мне.

Эрави глядит понимающе: обеты?

— Домой еду. В Гевур. Сразу после Нового года.

— Наследство, что ли, получил?

— Вроде того.

Повесть четвертая

Ткачи и аптекари

Часть первая. Негодяй из Марбунгу.

Книга! Срочно!